Текст книги "Круги на воде (СИ)"

Автор книги: Татьяна Зимина

Соавторы: Дмитрий Зимин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– А Васятка?

– Как солнце зайдёт – считайте, умер пацан. Ну да ты и сам знаешь.

– Это то самое, Алесан Сергеич? – почтительным шепотом спросил староста.

– Уверен, – твёрдо ответил шеф. – На семьдесят два процента. Так что, порядок действий тебе знаком: с заходом солнца все по домам, никаких гуляний. Обереги на все окна, двери, печные заслонки и отдушины. В каждую избу по взрослой кошке. А лучше – по две...

Я видел, как у старосты подкосились ноги. Матёрый оборотень, косая сажень в плечах, челюсть наковальней не перешибёшь – боялся.

– Не ссы, – сквозь зубы процедил шеф. – Разберёмся. А инструкции – на всякий случай. Если я вернуться не успею...

– Вы уж постарайтесь, батюшка-заступник...

– Не ной, – шеф страшно завращал глазами. – Бабы смотрят.

Протолкавшись сквозь толпу селян, мы поспешили к своему терему.

Чтобы не плутать среди заборов, Алекс повёл меня вдоль околицы, по хорошо наезженной дороге. Слева темнели крыши, а справа, за берёзовой рощей, поблёскивали светлые воды озера. Солнце подбиралось к зениту, шаря по нагретой земле горячими золотыми пальцами, играя берёзовыми листочками, перебрасывая зайчиков от одного белого, с чёрными отметинами ствола, к другому.

Будто и не было ничего. Ни окровавленного топора на другом краю деревни, ни селян, озабоченно собирающих всякий железный скарб. Я это видел: кто-то тянул из-под стрехи ржавый, видавший виды лом, кто-то прореживал укреплённую железными рифлёными штырями изгородь, где-то в сарае громыхали пересыпаемые гвозди...

Здесь, в роще, была лепота. Дятел добывал из-под коры шустрых жучков, кукушка гадала, сколько нам осталось жить... Судя по неумолчному, бесконечному «ку-ку» – до скончания времён.

А село готовилось к бою. Мелькали обтянутые бурым широкие спины мужиков, светлые платочки баб, белые головёнки ребятишек – всякий был приставлен к делу. Словно раз в год, по расписанию, здесь проходили учения по отражению нечистого.

– Повеселились, ёрш твою на лево, – выругался Алекс, огибая уставленные заветрившейся снедью столы и поднимаясь на крыльцо. – В родном имении отдохнуть не дают... Звезда моя!

Антигона возникла, как по волшебству. На шефа она глядела по-собачьи преданно, хотя умудрилась и мне послать недоумевающий вопросительный взгляд.

– Где саквояж, который я из города привёз? – вопросил он, широкими шагами пересекая горницу.

– Дак... У вас же в спальне. Вы ж его трогать не велели...

– А сейчас велю! Неси на причал. Да найди ключи от лодочного сарая! И почему столы до сих пор накрытые стоят?.. Мухи налетят!

Таким я его ещё никогда не видел. А вот Антигоне, видать, приходилось: обычно скорая на язык и независимая, девчонка металась по терему, как бешеная канарейка, исполняя прихоти шефа на лету, не дожидаясь второго окрика.

В мгновение ока она припёрла к заднему крыльцу здоровенный чёрный саквояж с серебряными застёжками, сдёрнула с гвоздика в сенях связку ключей, и наугад отцепив один, бросила его шефу, метнулась к печке, достала оттуда целый противень пирожков, споро побросала их в корзину, накрыла вышитым петухами полотенцем и отволокла к саквояжу, вместе с литровой бутылью самогона...

Я, решив не мешаться под ногами, направился к лестнице на второй этаж, с мыслью проверить: не высохли ли мои джинсы.

– Кадет! – окрик поймал меня на третьей ступеньке. – Куда намылился?

– Переодеться в удобное и подготовить оружие, – бодро отрапортовал я. Алекс, по-моему, даже немножко разочаровался.

– Одобряю, – кивнул он, но потом всё же добавил: – Через четыре с половиной минуты чтобы был здесь.

– Яволь, мон женераль, – несколько не в тему козырнул я и пулей взлетел наверх.

– Мы плывём на остров Валаам? – спросил я, когда берег окончательно скрылся за горизонтом.

Джинсы с кроссовками просохли, рубаху я надел запасную, клетчатую, поверх неё – жилет с кучей карманов, по которым я распихал всякие нужные вещички.

Шеф на мой вопрос утвердительно дёрнул бровью. Развалившись на сиденье, он небрежно, одной рукой, управлял небольшим катером. Белым, как лебединое крыло, и стремительным, как выстрел из арбалета.

– Не против, если буду говорить я? – мне всё равно надо было побеседовать с шефом, а другого случая могло и не представиться.

Алекс неразборчиво хрюкнул, я решил считать это согласием и начал:

– Из своих приключений, оброненных вами и селянами фраз и общего контекста можно сделать вывод: появилось какое-то зло, которое нам необходимо остановить.

Шеф посмотрел на меня сумрачно, но милостиво кивнул.

Я воодушевился.

– Во-первых: до того, как мы сюда прибыли, в селе уже пропало несколько человек. В их числе – конюх по фамилии Медведь, некая баба Нюра, которая должна была нам готовить, но почему-то не готовит, и сегодняшний пацан Васька.

Я остановился, ожидая реакции Алекса. Но тот продолжал молчать, и я продолжил:

– Во-вторых: со мной сразу по приезде начала твориться всяческая чертовщина. Вы о ней прекрасно знаете, но почему-то ничего не захотели объяснить. Исходя из сегодняшний событий, могу сделать вывод: то, что со мной происходит, для вас послужило подтверждением собственных догадок. Что-то в селе идёт не так. Дальше: староста обронил, что на Валааме стоит древний скит, монахи стерегут Ладожское озеро, которое ни в коем случае без присмотра оставлять нельзя. Это подтверждает мою гипотезу о нехороших делах в Ненарадовке. Как и слова Гришки о каком-то нечистом. Вывод: не нравится мне этот отпуск.

Алекс некоторое время молчал, как бы обдумывая мои слова, затем достал из внутреннего кармана куртки мятую пачку «Медного всадника» и закурил.

– Баба Нюра никуда не пропадала, – наконец сказал он. – Запила старушка. Тридцать лет в завязке, а вот поди ж ты – сорвалась. Монахи действительно стерегут Ладожское озеро, да видать, не уберегли – раз мы к ним на разборки едем. А ты, кадет, попал во временную петлю. Или, как здесь принято говорить, к Лиху Одноглазому на погост.

Я хлопал глазами, ничего не понимая.

– Как по твоему, сколько дней мы уже в Ненарадовке? – спросил шеф.

Я подсчитал.

– Сегодня третий. Нет, четвёртый. Нет, всё-таки третий...

– Мы приехали вчера, – веско бросил Алекс. – Сегодня утром сельчане организовали народные гулянья в честь нашего приезда, ну а дальше... Дальше ты в курсе.

– Но у меня есть доказательства, – я полез в задний карман и вытянул заскорузлую красную ленточку, обсыпанную сухой, как луковая шелуха, рыбьей чешуёй. – Вот! – сунув своё добро под нос шефу, я повернулся спиной и заголил шрам. – А это что? Гришка тяпнул?

– Я же не говорю, что ничего этого не было, – примирительно буркнул Алекс. – Просто было оно только для тебя...

– Я с василиском дрался, – я уставился на светлую и упругую кильватерную струю.

– Убил? – светски полюбопытствовал шеф.

– Нет.

– Хорошо. Тогда у нас есть шанс...

– На что?

Но Алекс не ответил: из воды выросла тёмная лесистая громада Валаамова острова. Он был довольно большим, холмистым и походил на лохматую меховую шапку. Из куп деревьев тут и там поднимались золотые маковки храмов.

– Скит отсюда не видно, – пояснил шеф, направляя катер вдоль береговой линии.

Я стал разглядывать проплывающие мимо места. Высокие обрывы, с взбегающими на крутояр тропинками, или даже серыми от времени, деревянными лестничками.

Алекс вёл катер на малых оборотах, двигатель урчал почти не слышно.

– Вы сказали, у нас есть шанс, – спросил я шепотом. Громко говорить не хотелось. Казалось, на острове прекрасно слышен любой звук. – Шанс на что?

– Остаться в живых.

Я опешил. Затем неуверенно улыбнулся.

– И это говорите вы?.. Неустрашимый и неубиваемый Александр Сергеевич...

– Тихо, – оборвал шеф. – Не каркай почём зря.

Я обиделся. Нет, правда?.. Почему я всё время выступаю в амплуа эдакого мальчика для битья? Конечно, по сравнению с опытом шефа я – птенец безрогий, но всё ж живой человек. Хотя нет. И здесь промашечка. Но тем не менее...

Наконец шеф завёл катер в небольшую бухту и причалил. Мостки были коротюсенькие, в три доски, но вода под ними была чёрная, непроглядная – значит, глубина здесь порядочная.

К самым мосткам клонился громадный белёсый камень. Он словно часовой защищал подступы к острову от любопытных взоров. За камнем стеной стоял лес.

Вообще-то логично, – подумал я. Это храмы строят на пригорках и всхолмьях, поближе к Богу и на виду у честного люда. А скит – сооружение тайное, секретное. Ему на виду быть не надо...

Как только нос катера ткнулся в чёрную и скользкую от воды доску, от леса отделилась чёрная фигура и приблизилась к нам.

Молодой парень в чёрной, до пят, рясе, в глухой скуфейке на длинных, затянутых сзади в косицу волосах. Без бороды. Гладкий подбородок похоже, ещё не знал бритвы.

Да он подросток, – подумал я, глядя в светлые и спокойные глаза чернеца. Но не купился. Памятуя отца Прохора, с его кенгурушкой и хаером, от этих монахов всего можно ожидать.

– По здорову ли, гости дорогие? – неожиданно густым голосом вопросил чернец.

– По здорову, да не по добру, – откликнулся шеф. – К батюшке мы, по срочному делу.

– Вы идите, – разрешил чернец. – Стригой пускай здесь ждёт.

– Отож... – я прямо таки чувствовал, как трудно шефу сдержать брань по матушке.

– Поймите, не злого умысла ради запрет наложен, – чернец взялся белыми перстами за крест и подёргал верёвочку на шее. – А токмо здравого смысла для: не след вашему товарищу ноги о святую землю жечь.

– А вы, значит, заранее уверены, что он непременно обожжется?

– Нежить – не есть жизнь, – равнодушно пожал плечами чернец. – В святой земле ей плохо делается.

– А давай проверим, – было видно: Алекс зарубился. Иногда мне кажется, что статус нежити моего шефа колышет больше, чем меня самого. – Мон шер, не сочтите за труд, примите конец.

И он кинул мне конец верёвки.

Не изменившись в лице, я выскочил на доски причала. Ничего. Подошвы кроссовок вроде не дымятся. Натянул верёвку, соорудил мёртвую петлю, накинул на торчащий у берега чурбачок... Посмотрел на подростка и самым вежливым тоном осведомился:

– Разрешите пройти?

Я думал, он не пропустит. Но нет: чернец сделал шаг в сторону, и даже приглашающе махнул широким рукавом рясы.

Вы когда-нибудь ходили по раскалённым углям? Вот и я не ходил. Но ощущение, когда я ступил на желтый песок тропинки, было именно такое. Лишь усилием воли я не взвился над землёй и не сиганул обратно в лодку. Знал: если я так поступлю, выпроводят нас из скита не солоно хлебавши... Да и шефа разочаровать не хотелось.

Опустив глаза, я с облегчением отметил, что кроссовки не дымятся и подошвы не плавятся. А значит, жар, который я чувствую – всего лишь соматическая реакция, и не более того.

И хотя казалось, что на ступнях с каждым шагом вспухают и лопаются волдыри, я легко взбежал на пригорок и оттуда перепрыгнул на белый валун. Посмотрел сверху на чернеца и улыбнулся.

– Вот видите, отче, – Алекс тоже выпрыгнул из катера на мостки. – Всё в порядке.

– Но... Как такое... – инок утратил весь свой апломб.

– Не спрашивайте, отче, сам в большом удивлении. Но знаю одно: мон шер Сашхен таит в себе немало сюрпризов...

На курсе психологической подготовки нас учили отключать боль. Блокировать сигналы, поступающие от страдающих нервных окончаний, воспарять разумом над бренной оболочкой и притворяться бестелесным облачком.

Так вот: сейчас это не помогало. По мере продвижения вглубь острова, огонь поднимался от ступней к коленям, потом выше, выше... Нет, одежда на мне по-прежнему не дымилась, искры из глаз не сыпались и пар из ушей не валил. Но чувствовал я себя, как козлёнок, которого заживо поджаривают на вертеле.

Ещё немного, – признался я себе. – И я не выдержу... Завою, и дам дёру в лодку, как ошпаренный бес.

Чем-то это напоминало жжение серебряных цепей, или же оковы Справедливости, что не так давно я испытал на суде. Магия! – мысль вспыхнула в мозгу, как сверхновая.

Ни о какой святости речи не идёт, вся земля здесь опутана охранными заклятиями против нечисти!

Закрыв глаза, я увидел огненные тенета, похожие на раскалённую колючую проволоку. Они тянулись по земле, взбирались на стволы елей, кружили вокруг камней, и самое главное – не прерываясь ни на сантиметр, окружали всё побережье.

Мысленным взором охватил я весь остров Валаам, – колючая проволока окружала его в несколько рядов...

Впрочем, насчёт святости я ошибся: охранные заклятья питались верой монахов. Плетения, клубки, цепочки силы предстали передо мной, словно наяву. И ещё: вглубь озера, от подошвы острова, шел главный корень – самый яркий, самый толстый, похожий на сплетение корабельных канатов. И где-то в глубине, у самого дна, корень этот терялся.

Шеф! – хотел закричать я. – Что-то здесь не так!..

Но открыв глаза, проглотил всё, вплоть до языка.

Совсем рядом, в каких-то нескольких сантиметрах от себя, я увидел серые, с зелёными крапинками глаза. Такие знакомые, что у меня поджались яички.

Глаза моего сержанта из учебки...

Глава 6

– Здравия желаю товарищ сержант! – слова вырвались из меня как бы против воли, рука заученно вознеслась ко лбу.

– К пустой голове руки не прикладывают, – его глаза, злые, бешеные и в то же время удивительно спокойные, отдалились на безопасное расстояние. – Ну вот и свиделись, рядовой Стрельников. А значит сие – воля Божья. Отец Онуфрий, – сержант протянул широкую руку подошедшему Алексу. Протянул, как в миру, чтобы поздороваться, а не для целования... Да и не стал бы, честно говоря, Алекс чьих-то рук целовать. – Назначен настоятелем в сей приход около года назад, после того, как прежний настоятель, отец Кондрат, отошел в мир Иной. Это, – он кивнул на чернеца. – Инок Софроний. Помощник мой.

– Вы обо мне наслышаны, – не спрашивая, утвердил Алекс. Руку он принял, крепко пожал, да и задержал на пару лишних секунд – словно пульс решил посчитать.

– Слухами земля полнится, – буднично пожал плечами сержант Щербак, посторонился, пропуская Алекса на тропинку, и кивнув мне, начал подниматься за ним следом.

Я не мог двинуться с места. Забыв про цель нашего прибытия на остров, про огонь, который жег меня изнутри и снаружи, я вдруг заново почувствовал себя зелёным новобранцем, бросившим престижный универ ради желания испытать характер.

Если бы меня спросили, какое самое яркое переживание у меня было за всё время военной карьеры, я бы с дрожью в голосе, но совершенно не задумываясь, ответил: сержант Щербак. Это он встречал новобранцев в учебке. Это его простое дружелюбное лицо видели мы каждое утро во время побудки. Это его твёрдый берц сорок пятого размера придавал ускорение нашим задницам на полосе препятствий, и это его добродушный голос, сообщающий, что «чем глубже мы закопаемся, тем меньше нас убьют» – слышался мне в кошмарах каждую ночь...

Выйдя из учебки и получив назначение в Сирию, я почувствовал себя совершенно счастливым. Потому что знал, что никогда, ни при каких обстоятельствах больше не увижусь с сержантом Агафоном Тодосовичем Щербаком.

– Вы передумали? – голос инока Софрония вывел меня из ступора.

– Что?..

– Вы передумали подниматься на остров?

– А... нет, нет. Ни в коем случае. Идите вперёд, господин Софроний. Я за вами.

– К инокам обращаются на «ты», – сообщил безбородый чернец. – Без «господина», – и просочился мимо, стараясь не коснуться меня или моей одежды.

Тропинка вилась меж светлых, с розоватой корой, сосен, в ветвях которых деловито цокали белки и постукивали невидимые с земли дятлы. Тут и там возвышались круглые валуны. Самый маленький из них был почти с меня ростом...

Алекс с отцом Онуфрием – для собственного спокойствия я решил обращаться к нему по сану – удалились на достаточное расстояние, и я осмелился завести светскую беседу с иноком.

– Как тебе новый батюшка? – чернец бросил непонимающий взгляд из-за плеча. – Ну, он же сказал, что принял пост всего год назад. А до этого здесь был... отец Кондрат, кажется?

– Отец Кондратий был святой человек, – обиженно буркнул инок. Но развивать тему не стал.

– Ясно – понятно, – я криво усмехнулся. – Значит, отец Онуфрий и здесь свой знаменитый норов показывает.

– Скиту нужен сильный наставник, – инок обернулся ещё раз. Казалось, он пытается оправдать нового батюшку, но... Но. – А вы давно с ним знакомы?

– Было дело, – наш разговор с Шербаком слышали все, и скрывать не было смысла. – В миру он сержантом был.

– Да он и сейчас – больше сержант, чем батюшка... – наконец-то в чернеце прорезалось что-то живое, человеческое. Видать, наболело.

– Понимаю и сочувствую, – кивнул я.

Впереди показались высокие белые стены, украшенные по краю зубцами и бойницами.

– Скит во время войны со шведами строили, – пояснил Софроний.

Со словом «скит» у меня ассоциировалось: глухая чащоба, крохотные землянки или пещеры, спаньё на куче прошлогодних листьев и рубище из мешковины.

Но здесь был обычный – в моём понимании – монастырь. Больше, правда, похожий на средневековый замок, чем на обитель скромных служителей Господа.

Окруженный глубоким рвом, с толстыми воротами, сработанными из цельных дубовых брёвен, скреплённых коваными железными наличниками.

Сейчас ворота были открыты, внутри виднелись белые строения, сараи, навесы, вдалеке угадывался огород или выпас. Мычали коровы, кричал петух, слышалось дружное жужжание пчёл, и сбоку от ворот, под стеной, я заметил несколько ульев.

По двору шастали занятые делами монахи. Все – в чёрных рясах, в остроконечных скуфейках и добротных сапогах на толстой подошве.

– Зайдёшь? – неуверенно спросил инок.

– А у меня есть выбор?

– Тебе же больно, – сказал он, понизив голос почти до шепота, хотя рядом никого не было. – Словно тебя обмакнули в кипящее масло... Кости от жара трещат, как сухие сучья в костре... Внутри освященных стен будет стократ хуже. Ты можешь просто сгореть, истаять, как свечка.

– Откуда тебе знать, что я чувствую? – меня взяло зло на этого монашека. Всегда раздражало, когда люди младше меня ведут себя покровительственно. В жизни мне хватало одной Антигоны, так что терпеть снисходительный тон какого-то чернеца не было никакого желания. – Ты даже не представляешь, как это: быть не-мёртвым. Ходить, разговаривать, чувствовать боль, но при этом не есть, не пить – просто не иметь возможности испытывать эти простые радости, которые делают жизнь людей более-менее сносной.

– Ну ты прям мою жизнь описал, – усмехнулся чернец. – Точь-в-точь, словно с языка снял.

– Но ты же – человек. Живой, с горячей кровью...

– А в скиту – всё равно, что мёртвый. Полная отдача служению – это отказ от всего человеческого. Спи на камне, ешь запаренную пшёнку – не варёную, заметь, просто залитую кипятком... И без соли. Молись днём и ночью, работай, как вол.

– Но... Ты ведь об этом знал, когда сюда пришел? Я так понимаю, монахами силком не становятся.

– Ты стригоем по своей воле стал?

– Да нет. Просто так получилось.

– Вот и у меня. Жил себе в Воронеже, учился на педагогическом. Родители, девушка. А потом раз – и сюда.

– Но... Почему?.. Вряд ли ты столько успел нагрешить, что только в монастыре отмолить можно? Или... Успел?

– Ты заходить будешь? – угрюмо повторил вопрос инок.

– А куда я денусь?

По-моему, пока мы стояли у ворот, я немного привык. Всё ещё было больно, но я понял, что войдя в скит, не расплавлюсь и не загорюсь. А потерпеть всегда можно.

– Тогда идём. Сам всё увидишь.

Инок пошел в ворота первым.

Ни Алекса, ни отца Онуфрия я во дворе не увидел – не дожидаясь меня, они скрылись где-то внутри. Ну и ладно. Значит, шефу я пока не нужен.

Инок Софроний шел, ни на кого не глядя, заложив руки в рукава широкой рясы. Монахи перед ним расступались. Удивили угрюмые взгляды, которые бросали на паренька пожилые бородатые дядьки. При виде меня многие крестились.

В спину долетал лёгкий, как пёрышко, шепот: «спаси и сохрани»... Уж не знаю, за себя монахи просили, или за мою грешную душу, а только мне стало легче. По крайней мере, «стригоем поганым» не ругались – и на том спасибо.

Обойдя здание монастыря кругом – выстроено оно было, как и многие церковные постройки, в форме креста – инок подвёл меня к подножию колокольни, одинокий шпиль которой соперничал с острыми верхушками елей.

Когда обходили здание, взгляд зацепился за высокую чёрную фигуру. Она стояла на фоне белого камня в рост человека, рядом с одинокой сосной. В первый миг я принял фигуру за морок, или призрака. Но когда подошли ближе, оказалось, что это человек. Глубокий старик. Длинные седые волосы смешиваются с такой же бородой, руки спрятаны в рукава рясы. Глаза у старика были совершенно белыми, без всяких признаков радужки. И всё равно казалось, что он меня видит...

– Это старец Нестор, – словно бы смутившись, быстро проговорил инок и потащил меня дальше.

Что характерно: пока не завернули за угол, я чувствовал спиной недобрый тяжелый взгляд...

Колокольня была каменная, и только на самом её верху размещалась деревянная, открытая всем ветрам надстройка.

Чувствовал я себя уже совсем хреново. Казалось, что сами кости напоены жаром, и вот-вот начнут потрескивать и пускать искры.

– Закрой глаза, – приказал инок.

Не думая, я подчинился, и невольно ахнул. Плетения заклинаний здесь были особенно густыми, мы буквально купались в них по самую шею. Виделись они всё так же: раскалённой колючей проволокой, исходящей из колокольни в разные стороны.

– Поднимемся, – предложил Софроний, я не стал сопротивляться. Хуже, чем сейчас, быть уже не могло – во всяком случае, я искренне на это надеялся.

Внутри белых стен было тихо, сумрачно и немного пыльно. Вверх уходила винтовая лестница, установленная вокруг центрального столба. На самом деле, сооружение было довольно просторным: центральный столб состоял из поставленных одна на другую комнатушек, или келий – в них виднелись каменные топчаны, тусклые образа на стенах и узенькие окошки, которые смотрели не на улицу, а внутрь башни. Бойницы, – понял я. – Если на лестницу ступит враг, те кто забаррикадируются в кельях, смогут отстреливаться сквозь бойницы...

– Вот здесь я и живу, – махнул рукой на одну из келий Софроний. Кроме каменного ложа, в комнатке стоял массивный табурет, на котором стопкой лежало несколько книг. Ещё с десяток ютились на узкой полочке, приколоченной к стене. – Отец Кондратий, памятуя о моём пристрастии к учёбе, разрешил держать библиотеку и учить деревенских ребятишек – тех, кто сами изъявят желание...

Я вспомнил деревенского оборотня.

– Так это ты Гришке Плиния подсунул?

– У него аналитический склад ума. Его развивать надо, а вместо этого... – парень дёрнул острым носом и отвернулся.

Мы вновь начали подниматься. Ступени были основательные, широкие, хотя идти приходилось гуськом: места между стеной колокольни и внутренней башней было довольно мало – на одного человека.

С каждой ступенькой мне становилось легче дышать. Боль уходила, утихала, словно угли залили прохладной водой. Время от времени я закрывал глаза, чтобы увидеть плетения силы, и с удивлением понимал, что башня словно купается в этой энергии, сами стены пропитаны ею. Вера монахов истекала из каждой каменной поры, из всех щелей, струилась вниз по ступеням, как ручей – и она больше не жалила.

– Что случилось? – спросил я, когда мы с иноком остановились перед выходом на деревянную площадку. Я уже слышал пение ветра, и негромкое поскрипывание деревянных досок под его напором.

– Тебе приходилось обжечь палец, и сунув ожог под горячую воду, пережить взрыв дичайшей боли, а затем – полное онемение?

– Думаешь, у меня произошла адаптация?

– Что-то вроде того. Подойдя к центру силы, ты должен был или сломаться, сгореть, или привыкнуть.

– Это ты сам придумал? – вдруг меня снова охватило раздражение. Как он смел решать, жить мне или умереть?

– Я был уверен, что ты справишься.

Казалось, сейчас Софроний протянет руку и покровительственно похлопает меня по плечу. Но он всего лишь распахнул дверь на открытую площадку.

Сначала я обомлел от ветра и простора. Остров был, как на ладони – пушистая меховая шапка посреди гладкой водной глади. Мне представился стеклянный голубой шар, где сверху – небо, а снизу – вода, а в центре, на крошечном пятачке – мы с Софронием...

Я не сразу понял, что мы не одни.

Площадка на вершине колокольни имела восьмиугольную форму. Никаких колоколов здесь, правда, не было, зато в каждом из восьми углов, на низком стульчике, сидели монахи.

Совсем, как в Клетке... – пронеслось в голове.

На коленях у монахов лежали толстые талмуды, исписанные, по-моему, церковнославянской вязью. Губы шевелились, глаза не отрываясь бегали по буквицам, а пальцы жили своей собственной, отдельной жизнью.

Здесь мне даже глаз прикрывать не потребовалось, чтобы увидеть, как та самая огненная колючая проволока выходит из-под пальцев читающих...

– Что это? – спросил я шепотом у инока.

– Можешь говорить нормально. Они всё равно ничего не слышат, – инок прошел меж двух монахов и выглянул наружу, перегнувшись через резные перильца.

И правда: монахи – старый и седой, как дед Мороз, а другой совсем пацан, такой же, как Софроний – даже не пошевелились.

– Это транс, – сказал инок, глядя вдаль, на что-то, видимое ему одному. – Они читают Псалтирь.

Каждый экземпляр – раритет, написанный от руки, – определил я. – На вид – очень древние.

– Они хранят остров от древнего зла, – теперь догадка казалась очевидной. – Их плетения... Они не дают злу вырваться на волю.

– Моя смена начнётся с заходом солнца, – кивнул Софроний. – Длится она двенадцать часов, без перерывов на обед, чай и туалет. Это похоже на сон, в котором ты всё равно устаёшь, словно и не спишь вовсе. И всё, что там, во сне, происходит – случается и наяву, но только с тобой одним.

Сразу вспомнились навки, бой с василиском и утопленники.

– Я знаю, о чём ты говоришь.

– Я знаю, что ты знаешь, – криво улыбнулся инок. – Иначе я бы тебя сюда не привёл, – отвернувшись к горизонту, он продолжил: – Мне кажется, я здесь уже десять лет. Жизнь – не жизнь, а одно лишь служение.

– Кажется? – переспросил я.

– На самом деле – два года, – инок смотрел на озеро так, словно испытывал отвращение.

– И у меня тоже самое, – я подошел к самым перилам. От высоты и простора невольно закружилась голова. – Шеф говорит, что мы прибыли вчера, а по моим ощущениям прошло дня три, или четыре...

– Просто для нас время течёт по-другому. Всё дело в ключевых точках. Для меня это – келья. Просыпаюсь к заутрене, вечером – смена. И так – каждый день. А как у тебя?

– Спальня в тереме. Каждый раз меня будит семнадцатилетняя девчонка.

– Хорошенькая?

– Не без того.

– Значит, тебе повезло больше, чем мне.

Инок отлепился от перил и пошел к двери на лестницу. Взглядом позвал меня...

– А ты тоже сражаешься с чудовищами? – спросил я, спускаясь за ним.

– В-основном, с бумажными, – чернец передёрнул плечами.

– Это что? Ловушка? Подстава такая? Ловят людей и заставляют крутиться в этой временной петле?

– Это дар, – отрезал инок. – Ему нельзя сопротивляться.

– Но ты можешь уйти, – сказал я в спину Софронию. – Сесть на пароход и вырваться из этой петли...

– Наверное, – чернец пожал тощими плечиками. – Только какой смысл?

– Вот ты где! – как только мы с иноком вышли из колокольни, на меня, как коршун, налетел Алекс. – Ищу тебя, ищу. Думал уже пепел веничком собирать...

– Всё в порядке, – сдержанно ответил я.

Значит, шеф обо мне беспокоился, – мысль была не лишена приятности. – Но всё равно без малейшего сомнения привёз сюда, на святую землю...

– Интересный ты человек, рядовой Стрельников, – из-за угла широкими шагами вышел отец Онуфрий. – Мне ещё в учебке так показалось: на вид – полный ботан. Но стержень имеется.

– Я уже не человек, – почему я его до сих пор боюсь? – И не рядовой.

– Это Господь рассудит, во время Страшного суда, – добродушно улыбнулся сержант Щербак. – А пока что, перед Богом, мы все рядовые.

Странно, но инок Софроний был прав: побывав в эпицентре силы, месте её средоточия и исхода, я совершенно адаптировался. Теперь плетения ощущались, как лёгкая щекотка, да и подошвы не грозили более воспламениться.

– Вы обещали показать, э... место самой катастрофы, – напомнил Алекс.

Батюшка сержант кивнул.

– Обещал – покажу. Идёмте, – он оборотил грозный взор на инока. – Софроний, евангелие тебе в руки. Опять отлыниваешь?

– Вы же сами велели отроку колокольню показать...

– Показал? Молодец. А теперь геть отседова.

Чернец совершенно неподобающе подпрыгнул, и подобрав полы рясы, резво рванул куда-то за угол монастырского здания. Вполне возможно что там, поправив одежду и вновь приняв степенный вид, он пошел уже не торопясь...

Вопреки ожиданиям, мы не вернулись к воротам. Батюшка-сержант повёл нас сквозь весь монастырский двор к противоположной стене, где была небольшая калиточка. Незапертая.

За ней сразу начинался лес. Густой, тёмный еловый бор.

Шли недолго. Батюшка-сержант впереди, мы с Алексом следом. Перед самым выходом к отцу Онуфрию подкатился какой-то сивобородый монашек и принялся бормотать, что не след настоятелю свои ноженьки белые по камням ломать... Сержант на него так глянул, что старика ветром сдуло.

– Дисциплинка у них тут аховая, – делился впечатлениями настоятель. – Отец Кондрат, царствие ему Небесное, добрейшей души человек был. Слишком мягок для такой должности.

– Однако исправно руководил скитом... сколько же? – на ходу ответил Алекс. – Лет сто пятьдесят? Или сто восемьдесят?..

– От того и пострадал, – заявил отец Онуфрий. – В благодати долго жить нельзя. Душа от этого становится слишком лёгкая, прозрачная да возвышенная. А для борьбы со злом твёрдо на ногах стоять надобно. Отец Кондрат, – сержант привычно перекрестился. – Слишком уж на святость свою полагался. Особливо в конце...

– Хотите сказать, это он виноват в том, что зло пробудилось? – шеф говорил всё более запальчиво. Я его понимал: сержант Щербак на всех так действует.

– То мне не ведомо, – даже рясу он носил, как военный мундир: ни единой складочки, ни единого пятнышка, крест кипарисовый располагается ровно по центру грудной клетки – всё чётко, всё по уставу... – Одно знаю: не удержал его отец Кондрат. В ту ночь, когда зло на землю-матушку выбралось, вся смена полегла.

Я вспомнил монахов, читающих Псалтирь на открытой всем ветрам колокольне.

– Отец Кондрат спас монастырь, да и весь остров, – тихо сказал Алекс. – Об этом никто не говорит, но я уверен, что лишь благодаря ему вы всё ещё живёте на чистом живом озере, а не посреди нового мёртвого моря.

– Заслуг покойного настоятеля я не умаляю, – так же тихо, остановившись с шефом грудь в грудь на узкой тропинке, ответил отец Онуфрий. – Но и вы меня поймите: зло с каждым днём набирает силу. Всё труднее его удержать, братие с ног валятся, пришлось смены сократить.