Текст книги "Джульетта без имени"

Автор книги: Татьяна Живова

Глава 12
Книжные дети

Конвоиры втолкнули Крысю в какое-то помещение под лестницей. Следом вошел Кожан и, дождавшись ухода подручных, демонстративно запер дверь.

Крыся поспешно шарахнулась от него в самый дальний угол, прилипла – не оторвать – лопатками к стене, уперлась в нее ладонями и застыла, трепеща натянутой струной и мысленно готовясь к самому худшему. Впрочем, меры эти были довольно бесполезной затеей: то, что Кожан называл своим кабинетом, на деле было крошечной каморкой не больше кухни в хрущевке. Раньше это, скорее всего, использовалось в качестве подсобки для технических служб. Так что для того, чтобы нормально укрыться от опасности, места здесь просто не было.

Из обстановки в «кабинете» были только небольшой обшарпанный диванчик, колченогий журнальный столик, какой-то шкафчик на стене у двери и под ним – массивный сейф. Одну из стен занимала разрисованная пометками карта севера Москвы, на другой пестрела схема Метро. Тоже с пометками.

Замок протяжно скрипнул и затих. Кожан, позванивая связкой ключей, в один широкий шаг пересек каморку, грохнул дверцей сейфа. В его руках оказалась длинная квадратная бутыль с коричневатой жидкостью. Он тяжело опустился на диван, рванул пробку и сделал глубокий глоток. По щеке, продираясь сквозь заросли клочковатой сивой щетины, прокатилась желтая капля. Пахнуло резким и дымным. Голова Кожана повернулась в угол, где сжалась, вздрагивая, серая большеглазая тень.

– Эй, ты! А ну подошла!

Крыся вздрогнула, но повиновалась. Взгляд ее остановился на бутылке в руке алтуфьевского вожака.

…Как было бы замечательно грохнуть его этой бутылкой по башке, захватить ключи и удрать отсюда… на другой конец Ветки, к примеру…

Но тут она подумала про все еще связанные за спиной руки, охрану за дверью, кучу народа на станции и многие перегоны пути… К тому же, куда она пойдет без Востока? Он ведь пошел за ней сюда, в это паучье гнездо!

Тихонько вздохнув, она отвела взгляд от бутылки и потупилась. Хорошая идея, но невыполнимая.

А Кожан, наоборот, глядел на пленную пристально. Глаза его сузились, смотрели недобро и проницательно.

– Кто такая? С какой станции?

– С Петровско-Разумовской… – тихо проговорила девушка. Она решила не злить этого жуткого типа и отвечать на все его вопросы… Ну, по крайней мере, на те, к которым знала ответы. – Я добытчица…

Брови Кожана поползли вверх, буркалы-глаза выпучились. Он судорожно дернулся, будто пытался что-то в себе удержать, и… вдруг разразился гомерическим хохотом.

– Ты? До… до… добытчица?! – алтуфьевского вожака трясло и гнуло пополам. Бутылка в кулаке ходила ходуном, коричневая жидкость плескалась, норовя вылиться на пол. – Добытчица? Приключений на свою жопу ты добытчица! Добытчица… А я, значит, тогда – старшина торгашей с Кольцевой!

Он снова громогласно засмеялся-загудел. А потом веселье вдруг схлынуло без следа. Глаза снова стали внимательными и злыми. Кожан пружиной вскочил с дивана и свободной рукой тряхнул пленную за шиворот.

– А ну, паршивка, правду говори! – прошипел он ей в лицо хрипло и негромко. – Кто такая? Звать как?

– Да я правду говорю! – взвыла девушка, беспомощно болтаясь в его руках, как тряпичная кукла. – Добытчица я! Ношу знатным женщинам из нашей общины всякие красивые вещи и золотые украшения из магазинов Сверху. Они мне за это еду дают. А еще приношу книги для тех, кто их еще ценит! А зовут… Никак не зовут! – в ее голосе зазвенело вызывающе-горькое ожесточение. – Я грязнокровка! У таких, как я, нет имен! Не думаю, что ты не в курсе!.. Ай, ну больно же! – закончила она совсем жалобно.

Губы Кожана снова скривились в ухмылке.

– Цыть! – он снова тряхнул девушку, но уже не так сильно. – Будешь лажу всякую гнать – еще не так будет!.. Крыся щипаная!..

Рука разжалась, Кожан снова сел.

– Да, видать по тебе мамашины грехи! Добытчица… И че ж ты такого добыла, что тебя из Бибирей ко мне перевязанную, как колбасу, прислали? Да еще с этим тощим… Хахаль твой?

Крыся тихонько повела плечами в попытке поправить сбившийся свитер.

– Хахаль? – с искренним недоумением переспросила она. – А это кто?

Кажется, Кожан немного опешил. Но до объяснения все же снизошел.

– Это, девочка, тот, кто тебя **т, а ты от удовольствия пищишь и еще просишь! Понятно? Еще раз спрашиваю, мышь ты серая, – какого хрена тебя мне сюда прислали, да еще этого «чистого» обалдуя в довесок? Чем вы так отличились?

Крыся мучительно покраснела. Не из-за того, что услышала непристойность, – нет, к подобным крепким выражениям ей было не привыкать. Но эта непристойность затрагивала их с Востоком отношения. И была при этом чудовищной и грязной ложью!

– Неужели тебе посредники из Бибирева не сказали, почему мы тут? И… за что нас изгнали? – медленно и недоверчиво проговорила она, на миг вскинув на него взгляд. И добавила еле слышно и как бы про себя:

– А я было подумала, что «хахаль» – это означает «друг»… Теперь буду знать, что это не так…

На ее губах мелькнула и пропала странная болезненная полуулыбка.

– Мы здесь потому, что он – «грязный человеческий шпион», а я – «подлая предательница», притащившая его в туннели скавенов. Вот и вся причина, – просто и прямо ответила она на главный вопрос. В ее тоне помимо воли снова мелькнула горечь, что конечно же не укрылось от алтуховца.

Кожан скупым жестом потер загривок, откинулся, снова прикладываясь к бутылке. Кто эта чудная? Откуда взялась? Вконец ополоумела от страха – или играет? Если играет – то уж больно хорошо!.. Он снова незаметно глянул на стоящую перед ним. Нет, на игру не похоже. За свою долгую подземную жизнь Кожан, и до войны бывший неглупым, обрел какую-то особую острую проницательность, без которой, пожалуй, не сидел бы сейчас на диване в персональном кабинете главы разбойничьей общины и не пил прямо из горла тридцатилетней выдержки виски. Сам достал, между прочим, было дело… Он набрал за щеку бронзовую жидкость, подержал во рту и сглотнул. По мелким, незаметным глазу и даже сознанию признакам, Кожан рассудил для себя, что странная девица-грязнокровка, пожалуй, не врет. По крайней мере, не все. Слово-в-слово лепечет то, что накарябали в своей бумажонке бибиревские чистоплюи, м-мать их бомба!.. Те еще дерьмецы – вечно норовят загребать жар и разгребать свое дерьмо чужими руками… Он медленно, зло выдохнул.

«А девчонка-то с характером», – не без удивления вдруг отметил Кожан. Трясется, что твое полотенце на сквозняке, трусит – и еще как трусит! – а все равно с каким-то внутренним вызовом стоит. Не глазом это видно – шкурой чуется.

– Однако, девочка, ты не все мне пока сказала, – проговорил он вслух. – Это так же точно, как то, что над нами – девять с полтиной метров земли. Какого лешего ты связалась с этим… робин-гусем с «чистых» станций? И главное, почему это он так за тебя держится? Чего-то я большой дружбы между нашими и «чистыми» не помню. Чего-то ты все же темнишь, мышка.

Лицо его стало непроницаемо, голос успокоился, стал мягче, но мягкость эта была хуже ругательного крика.

– А скажи-ка мне, мышка… Если ты у нас такая недотрога и даже слов нехороших не знаешь, с чего бы тебе вести этого, как ты сказала, грязного шпиона «чистых», – Кожан хохотнул про себя удачному каламбуру, но вида не подал, – в скавенскую часть метро, да еще вести так, что тебя твоя же, с позволения сказать, родня выдала мне с головой?

– Да не вела я его в нашу часть!.. – заволновалась Крыся и убедительности ради хотела прижать руки к груди, но только и смогла, что дернуть плечами. – То есть, вела, но… Мы вообще мимо шли… и…

Она осеклась, потом длинно выдохнула и постаралась успокоиться.

– Это долгая история, – начала она уже более ровно. – Ты вот не поверил, что я – добытчица, а ведь именно Наверху мы и пересеклись. Конкретнее – в заброшенной библиотеке недалеко от Бибирева. Я отбирала там книги для наших театралов, ну и увлеклась, зачиталась… – она бросила быстрый осторожный взгляд на Кожана, – Шекспиром… А что делал в этой библиотеке добытчик людей – я не знаю. Может, тоже за книгами приходил, я не спрашивала. Я, как его увидела, перепугалась, убежать хотела… А он зачем-то меня ловить кинулся. Ну я его ножом в живот… а оказалось, что попала в фильтр от противогаза и продырявила его. Потом на нас рухнул стеллаж с книгами… В общем, когда пришли в себя – драться как-то уже… не было смысла. Как-то само так получилось, что стали разговаривать… Потом откуда ни возьмись – паук-переросток, я в него – из игломета… это такой пистолет, говорят, что раньше с такими под водой охотились… Напугалась жутко! А он – сталкер, то есть – меня успокаивать стал. Потом познакомились… А потом вспомнили, что скоро рассвет… Я помчалась к своему лазу в подземку (не ко входу на станцию, нет!), а он – за мной. Я пыталась его прогнать, а он… Он попросил меня о помощи – показать убежище, чтобы укрыться от солнца. Ну что мне оставалось делать – бросать его погибать? Ведь это же я ему противогаз испортила… Ну… я подумала, что поступлю плохо, если не помогу ему. И решила провести его подземными дорогами в людскую часть метро. Потому что Поверху, днем, без противогаза, он бы не дошел. На наши станции я вообще не собиралась заходить и вообще всячески кружила, чтобы его запутать. Человек ведь, кто его знает… Но в одном месте все-таки нужно было пройти несколько десятков метров по перегону. И вот там мы и нарвались на патруль.

Девушка вздохнула. Пошевелила стянутыми веревкой запястьями, поморщилась.

– А дальше все просто. Меня заклеймили предательницей, его – шпионом, потом допрашивали, судили… Первоначальный-то приговор был другим. Сюда должны были отправить только меня. А его – вывести Наверх днем, без защиты и снаряжения. Чтобы он там умер. А он… сказал судьям, что обязан мне жизнью, поэтому пойдет со мной. До самого конца – каким бы он ни был… Питон ему тогда сказал, что он сумасшедший и… этот… как его… ма… мазохист. Я тоже его отговаривала, но он уперся… Сказал, что у людей перед скавенами и так немало неоплаченных долгов, чтобы еще и он свои передо мной к ним прибавлял.

Крыся помолчала. Потом закончила почти грустно:

– Когда нас привели в Бибирево после поимки, некоторые пытались избить нас по пути в камеру – несмотря на охрану. Он закрывал меня собой, оберегал от ударов… А ты говоришь – «хахаль»…

На несколько минут воцарилось молчание.

– Вот, значит, как? – протянул Кожан. – Шекспира, значит, зачиталась? И этот, значит, тебя сам о спасении своей шкуры попросил? М-да, измельчали у «чистых» ходоки на поверхность, измельчали… – он зевнул… и внезапно ринулся вперед, сшибая стоящую напротив него с ног (Крыся испуганно взвизгнула). Но упасть не дал – подхватил в последний момент за безрукавку, потянул рывком, резко вжал в стену.

– И ты думаешь, я тебе поверил? Шекспир? Жалкий меланхолик – человеческий сталкер? Ты меня за кого держишь? – глаза Кожана, доселе тусклые, бешено сверкали, на кулаках, сжимавших Крысину одежду, побелели костяшки. – Правду, мышка, правду! – взревел он, снова тряся ее. – Не то размажу тебя по этой самой стене, как блоху по ногтю!

В ответ ему по ушам резанул громкий и истошный, полный смертельного ужаса, визг. Даже не так – ВИЗГ!!! Девушка задергалась в его руках, а потом вдруг резко обмякла и стала медленно оседать по стене на пол. Голова ее безвольно запрокинулась, глаза закатились.

– Тьфу!..

Кожан разжал кулаки, и пленница мешком упала на пол, неловко вывернув руки. Он в легком замешательстве почесал в затылке. М-да, жидковата добытчица. Ничего, сейчас оклемаем.

Он потянулся к шкафчику, вытащил оттуда потертый металлический чайник.

В дверь снаружи пару раз ударили кулаком.

– Эй, Кожан! Че у тебя там творится? Ты ее уже… того?

Старый вожак, не глядя и не поворачиваясь, треснул по двери каблуком ботинка. Гулко грохнуло, стукнуло, и кто-то обиженно взвыл:

– Ай, мля-я-я-ять…

Кожан гоготнул:

– А нехрен подслушивать, Жека! Учу, учу вас, обалдуев, культуре…

Из-за двери ничего не ответили. Вожак крякнул. Понаберут, блин, детей в Красную армию…

В чайнике побулькивало. Он снова вернулся к лежащей на боку в неловкой изломанной позе девушке и начал медленно лить воду на бледное лицо.

Ему пришлось вылить на пленницу едва ли не все содержимое чайника (на полу у ее лица тут же образовалась лужа), прежде чем она подала хоть какой-то признак жизни. Сперва Кожан услышал тихий вздох, девушка чуть шевельнулась и в следующий момент сморщилась, фыркнула и протестующе застонала, отворачивая лицо от водяной струи.

Чайник перекочевал на столик. Кожан присел на корточки рядом с лежащей на полу пленницей.

– Доброе утро, мышка. Мы еще не закончили, – он широко улыбнулся. – Давай, очухивайся, очухивайся.

 
– «Сюжет, что мы для вас представим ныне,
Пойдет о живших в городе Вероне
Двух кланах, равных знатностью и чином,
Но давнею враждою разобщенных…».
 

Крыся читала стихи из той самой самиздатовской книжки, не открывая глаз, читала тихо, распевно и с той подкупающей чистотой и задушевностью, которая так цепляет зрителя в игре гениальных актеров, еще не испорченных славой, деньгами и поклонением публики.

 
– «Никто уж и не помнит тех событий,
Что привели когда-то к этим распрям.
Из века в век чреда кровопролитий
Все тянется – жестоко и напрасно…
Из рокового лона двух фамилий,
Как два ростка из выжженного поля,
Два чистых сердца – чище белых лилий
Взошли – и осветили мир любовью.
Но гнев родных, угрозы и наветы,
Слепая злоба – кошкой меж друзьями…
И вот – отцы могилы ладят детям,
А матери седеют над телами…
На смертном ложе – дети, гордость клана.
Вражда забыта, но какой ценою!..
 
 
…Быть может, пьесы стих и бесталанен —
Поправим дело мы своей игрою…»
 

Закончив свой в высшей степени странный и со стороны – почти безумный монолог, девушка перевернулась на спину, открыла глаза и в упор уставилась на возвышающегося над ней Кожана.

– Как же вы мне все надоели!.. – вдруг устало сказала она. – И ты, и эсбэшники эти бибиревские… Говоришь вам все, как было, говоришь, а вы… Правду тебе?.. Блин, вот я дура, надо было сочинить что-нибудь… научно-фантастическое в качестве первой версии… Тогда б хоть не так обидно было, что никто не верит!

Она попыталась сесть, но у нее закружилась голова, и Крыся инстинктивно воспользовалась первой попавшейся опорой, прислонившись к ней. Ею оказалось колено Кожана, и девушка, сообразив это, ойкнула, отпрянула и сделала попытку отползти.

Улыбка Кожана стала шире.

– Ты ж смотри, а? И правда читала. Кудеса… Откуда ты только взялась такая? Ладно, мышка, ладно. – Кожан снова сидел на диване, привычно поглаживая бутыль. – А кто, скажи на милость, тебе в наших полуночных землях такие вкусы привил? Мамка с папкой? Это кто ж они у тебя такие?

Крыся сперва воззрилась на него с подозрением – мол, а вдруг ты мне снова какую подлянку готовишь? Но что-то в его манере поведения подсказало ей, что можно на время перевести дух и не бояться. Она приободрилась и, усевшись поудобнее (и все же подальше от дивана – на всякий случай), начала рассказывать.

– Вкусы мне, как ты говоришь, привила Ольга Петровна, учительница в отрадненской школе. Она очень хорошая женщина, только сейчас уже совсем старенькая. Она и ее муж, Игорь Сергеевич, – из тех, кто пережил и Удар, и крысиное нашествие, и эпидемию… А Игорь Сергеевич до Удара был завскладом книжного магазина. Они меня и приучили к чтению книг, а я по книгам и говорить правильно научилась, и понимать, что хорошо, что плохо… не то что раньше… И вообще, если бы не знакомство с этой семьей – я бы так и осталась глупой грязнокровкой с Петровско-Разумовской. Там-то меня никто бы ничему не стал учить, была бы просто служанкой у какой-нибудь богачки… Или еще хуже… Я потому и сбежала Наверх, в добытчики, – чтобы поменьше попадаться на глаза хозяевам… и всяким прочим, – она опять быстро глянула на Кожана, – хахалям… А что до мамки с папкой… Мать у меня – желтый скавен, она тоже из Выживших. На момент Удара ей было примерно столько же, сколько мне сейчас, и она только на своем языке умела говорить, ну и чуть-чуть по-русски. Какой уж там Шекспир! А отец… – Крыся вздохнула. – Вот про него я вообще ничего не могу сказать. Я его ни разу не видела. Мать, правда, рассказывала, но она и сама знала о нем очень мало… – девушка безнадежно покачала головой. – Только имя – Стас, и что он был белым скавеном и добытчиком с какой-то другой станции. С ней он переспал, когда случайно оказался после рейда на Петровско-Разумовской, а потом ушел, и больше она его никогда не видела. Было это почти сразу после эпидемии, точнее – на самом ее исходе. А потом я родилась. Вот, в общем-то, и все.

В «кабинете» на несколько минут воцарилась тишина.

– …Сpедь оплывших свечей и вечеpних молитв, сpедь военных тpофеев и миpных костpов… – пробормотал Кожан. Лицо его разгладилось, на секунду став рассеянным и усталым. – Прав ты был, Семеныч[4]4
  В.С. Высоцкий. Кожан цитирует первые строчки его песни «Баллада о борьбе» («Книжные дети»).


[Закрыть], и такое бывает… – он тяпнул из бутыли хороший глоток и с полминуты сидел, не выдыхая. – Книжный ребенок ты у нас, значит. Только получается, что бегут сейчас такие, как ты, не на фронт, а Наверх. И не за гусаром, а за Шекспиром…

…Вот, значит, откуда оно все взялось. Позы, речи, «накал страстей высоких», чрезмерная эмоциональность… Понял, старый пень. Девочка-то у нас книжек начиталась. Книжек. Посреди войны, разрухи и скотства. А ты уж думал, что выродились людишки, поизмельчали совсем, только про «жрать», «пить» и «трахаться» помнят. Нет, видать, прав был Митька, мир его праху. Все кричал: «Вот увидишь, вспомнят люди, что не хлебом одним живут!» Сколько же лет назад это было? Пятнадцать? Двадцать?

Кожан вздохнул и тряхнул седоватой головой.

А ты раскис, Стасик. Раскис, как старый гриб. Эдак ослабнешь, поглупеешь и покатишься. Свои же и сожрут. Как Митьку, как Беззубого. Ты, Стасик, только потому и живешь еще на свете, что всякий дурной идеализм оставил там, на поверхности. Не время ему, идеализму, сейчас и не место. Так что бери-ка ты себя, Стасик, в руки, и не все, что слышишь, пропускай мимо ушей.

Девушка недоуменно взглянула на замершего вдруг, притихшего атамана всея Алтухи. Только что этот жуткий тип орал на нее, тряс, как тряпку, и поливал водой. А сейчас сидит, будто ему по голове пыльным мешком из-за угла прилетело. А… вдруг сейчас снова ка-а-ак… Она вздрогнула, и Кожан, словно в ответ на это движение, моментально вышел из своего секундного оцепенения. Встал, подошел, навис. Жесткие и короткие его пальцы снова протянулись вперед и взяли ее за подбородок уверенной хваткой. Кожан зачем-то повернул ее голову вправо, влево, будто пытался прочитать что-то на самом лице.

Крыся сжалась. Зажмурилась, затаила дыхание.

– Пожалуйста… – одними губами прошептала она, – не бей меня…

Кожан буркнул что-то неразборчивое, но пальцы разжал.

– Ладно, мышка, будем пока считать, что я тебе поверил. Начиталась ты книжек, возомнила себя принцессой, а этого малахольного сталкера – принцем. А он, видать, из таких же «книжных детей», как и ты. Башмак башмака видит издалека… Только он наоборот – книжек про рыцарей обчитался. Вальтер-скотта какого-нибудь. То-то быком ревел, когда ребята на тебя глаз положили… Ну да не в том суть. Что ж ты его по всем подземельям потащила, а? Раз ты добытчица – сперла бы для него новую банку фильтрующую или обменяла на те же книжки. Зачем через станции-то топать?

Миндалевидные черные глаза девушки медленно округлились.

– Об этом… об этом я как-то и не… подумала… – растерянно проговорила Крыся – Солнце вставало, хотелось побыстрее уйти и его прочь увести… не ждать… – тут она глубоко задумалась. Точнее даже, как говорили до Удара, конкретно загрузилась.

– Не, – наконец сказала она после молчания. – Где бы я эту самую банку стала искать? У добытчиков? Так сам знаешь, все наши без противогазов ходят, им эти лишние обвесы ни к чему… Ну ладно, допустим, пришла бы я к Питону и стала бы его просить срочно раздобыть мне фильтр… – девушка сморщилась и затрясла головой. – Ой, нет, ну его лесом, Питона, еще заподозрил бы чего, он ведь такой… Да и времени бы сколько на поиски ушло. К тому же я очень редко у кого-то что-то прошу, и он это тоже знает… Сразу бы начались вопросы, пришлось бы объяснять, зачем мне – скавенке – вдруг позарез понадобился противогазный фильтр… А врать я плохо умею, он меня живо бы раскусил, даром что сам же меня на добытчицу и учил… А спереть… – тут глаза девушки странно блеснули. – Ты что же думаешь, раз я безымянная грязнокровка и родилась у… желтой рабыни от случайного отца – то непременно воровка?.. И сказала же – не вела я человека через станции!

– Честная ты наша! – Кожан подмигнул девушке почти дружески. Однако на душе у него вдруг что-то неловко повернулось, и стало как-то тревожно. Он упускал что-то важное. Ум его еще не осознавал, что именно, но шкурное чутье будоражило неприятное и колкое ощущение. Что же тут не так?

Кожан привычно потянулся к бутылке. Хлебнул, поморщился (вдохнул, пожадничав, раньше времени, и виски улучило момент и огнем цапнуло нутро), уткнулся носом в зеленоватое стекло… да так и замер, ошарашенный.

Сквозь стекло бутылки на него смотрели… его собственные глаза. На чужом, незнакомом, худом молодом лице.

Да что ты будешь делать… Кожан поморщился и только тут понял, что ему не чудится. Сквозь бутылку он глядел на сидящую перед ним сжавшуюся девчонку-мышку, вот только ее лицо он видел не все – нижнюю часть заслоняла широкая бутылочная этикетка. Он видел только верх – лоб, скулы, разрез глаз. И глаза эти были… его глазами!

Ах ты ж так твою и растак… Да нет, не может быть! Или… может?..

Во рту у него пересохло, в висках застучали молотки, и перед глазами закружились разноцветные блики. Вот тебе, Стасик. Получи, бабник старый.

Он понял, что мешало ему все это время, чего не видели глаза, но что вдруг почуяла его многажды битая и резаная опытная шкура.

Перед ним, блестя глазами и дрожа от страха и негодования, сидела его дочь. Плоть от плоти.