Текст книги "Джульетта без имени"

Автор книги: Татьяна Живова

Соавторы: Павел Гаврилов,Алексей Матвеичев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 22 страниц)

«Нет, ЭТОГО девчонка уж точно царапать не станет!» – подумал пограничник. И усмехнулся: взаимная горячая симпатия и привязанность этих двоих друг к другу были видны невооруженным глазом.

Спектакль между тем шел, как дрезина по хорошо накатанным рельсам. Время от времени наблюдая за зрителями, Петр Петрович отмечал, с каким искренним, почти детским волнением следили они за разыгрывающимся действом. Наверное, точно так же во времена Шекспира смотрели постановки театра «Глобус» не избалованные красотой и возвышенными зрелищами обитатели бедных лондонских кварталов и трущоб.

Загнанные двадцать лет назад под землю и лишенные многих привычных радостей люди двадцать первого столетия тоже не были избалованы ни тем, ни другим. Оттого-то и светились неподдельным интересом и восторгом их глаза, оттого-то и сжимались в волнении кулаки в самых напряженных местах пьесы.

Филиппов на некоторое время даже залюбовался своими одностанчанами. Как же они все были красивы сейчас, когда проявляли свои самые светлые чувства!

Занятый этим наблюдением, пограничник едва не пропустил очень интересовавший его момент, когда робкая «мамина дочка» Джульетта впервые проявила непокорность родительской воле, отказавшись выйти за графа Париса.

Нет, девушка не стала устраивать показно драматических «сцен» и прочей, как раньше выражались, «дурной театральщины». Ее мольбы, обращенные к отцу и матери, были тихими и в некотором смысле даже сдержанными. Но в них слышалось столько неподдельного отчаяния и ужаса, что у многих присутствующих мурашки по коже бежали.

– Бедная девочка… – шепнула Филиппову жена, утирая глаза уголком платочка. – Посмотри, Петя, она ведь по-настоящему плачет!..

Зареванную, но не сломленную Джульетту уволокли и заперли в ее комнате, чтобы подумала на досуге о своем поведении. Капулетти-отец произнес свой приговор непокорной дочери и в гневе ушел готовиться к свадьбе. Крыся-Джульетта проводила его горящим полубезумным взглядом и, наконец, дала волю чувствам – разрыдалась.

Сцены шли одна за другой, клубок повествования разматывался все скорее, обстановка постепенно накалялась. Актеры играли с невероятным подъемом, заражая своими эмоциями и зрителей. Спектакль явно ожидал оглушительный успех.

Предсмертные сцены своих героев что Эльбрус, что Крыся отыграли в уже знакомой зрителям манере – без горячечной экзальтации и показного «накала бешеных страстей». Но наблюдать, как введенный в заблуждение Ромео в последний раз нежно целует любимую, а потом спокойно, не дрогнув, выпивает яд… слушать, как горестно стонет и плачет Джульетта, обнимая мертвого супруга, а потом выхватывает его кинжал и без колебаний вгоняет себе в грудь…

Наверное, в эти моменты не только Петру Петровичу хотелось, как когда-то в детстве, на представлениях в ТЮЗе или кукольном театре, закричать, предупредить персонажей, попытаться предотвратить несправедливое или непоправимое… В детстве это, правда, ни разу не срабатывало – куклы и актеры стоически не реагировали на отчаянные детские выкрики из зала. Но… вдруг? Вдруг?..

В зале сидели люди взрослые и уже давно не верящие ни в какие чудеса. Поэтому никто не крикнул, не предупредил. Да и, по совести сказать, что толку было бы в этих предупреждениях – хоть и искренних, но в данный момент неуместных?..

И вот наступил финал. Окруженный безутешными родичами погибших, ссутулившийся и словно придавленный непомерной тяжестью случившегося, герцог Эскал негромко и как-то глухо, с неприкрытой душевной болью, начал свой знаменитый монолог:

 
– Угрюмый мир несет безрадостное утро.
За облачной вуалью солнце прячет
Свой скорбный лик… Уйдем скорей отсюда
И горестную долю их оплачем…
 

На сцене леди Монтекки, всхлипнув, внезапно обняла леди Капулетти, и та – строгая и чопорная даже в своем горе, вдруг беззащитным ребенком прижалась к ней и спрятала лицо на плече бывшей врагини. Отцы семейств, не сговариваясь, единым движением положили друг другу на плечи руки.

Дрогнули ряды представителей обоих кланов, все еще стоящих по разные стороны смертного ложа. Дрогнули – и потихоньку начали смешиваться, объединенные общим горем.

Но с каждым новым произнесенным словом креп голос правителя Вероны, распрямлялись его плечи, величественнее становилась осанка. И вот на притихший зал веско и четко, словно последние капли, превысившие терпение, упали слова:

 
– Пусть случай сей отныне служит всем примером
Вражды отцов, что жизни стоила их детям!..
 

Герцог сделал паузу, давая возможность смыслу своих речей дойти до всех присутствующих. А потом заключил – все так же веско, но уже как-то более спокойно, размеренно и проникновенно:

 
– А повесть о любви Джульетты и Ромео
Останется в веках прискорбнейшей на свете.
 

Откуда-то из-за кулис полилась музыка – лиричное и трепетное соло на скрипке. Слегка дергаясь и поскрипывая тросиками и самодельными блоками, начал закрываться занавес.

Аплодисменты обрушились, словно горная лавина, – сам тоннель, казалось, гремел поздравлениями труппе. Эхо пронеслось под сводами станции, разбилось и брызнуло фейерверком голосов.

– Браво! Браво!

Закрывшийся было занавес снова рывками поехал в стороны, открывая стоящих на сцене. Отцы Монтекки и Капулетти в длинных кафтанах, их супруги, герцог Эскал… «Мертвый» Ромео осторожно приподнялся на локте со своего мрачного ложа, огляделся… И вот он уже жив, протянул руки к Джульетте, взял ее ладонь, сжал, легко коснулся плеча…

А Джульетта… Джульетта почему-то осталась недвижима. Эльбрус-Ромео снова чуть потряс ее за плечо, а потом почему-то растерянно посмотрел по сторонам. Что-то тяжелое повисло в воздухе. На сцене возникло замешательство. К лежащей Джульетте-Крысе подошла кормилица-Ира, присела рядом, коснулась шеи – и внезапно пронзительно ахнула.

– Александр Борисович! Александр… Борисович!.. – ее голос сорвался среди моментально упавшей тишины.

Сорвался с места Михайловский, застучал ботинками по дереву настила, упал на колени рядом с лежащей Джульеттой, тоже начал щупать шею.

– Ира! Экстренную укладку! Живо!

Развевая полы широких одежд, актриса-медсестра вихрем пронеслась мимо зрителей. А люди начали безмолвно подниматься с мест.

Михайловский склонился к девушке, пальцами поднял опущенные веки.

– Ах ты ж елки зеленые…

Он запрокинул лежащей Крысе голову и с силой вдохнул ей в рот воздух. Отстранился, сжал руки замком и всем весом тела навалился, качнул грудную клетку девушки. Раз, два, три… Михайловского обступили другие актеры, вышли тихо на сцену и встали вокруг него зрители, а он, как машина, продолжал – вдох, серия коротких нажимов, почти ударов, вдох, и еще раз… Подбежал «чистый», ринулся было вперед, но кто-то дернул его сзади, удержал, он рванулся, загрохотали падающие скамьи, тяжело, сипло задышали борющиеся на полу люди. Откуда-то издали, с другого конца станции, защелкали туфли бегущей Ирины.

– Александр… Борисович… Вот!

Тяжело дыша – полное лицо стало почти пунцовым, – она пронеслась сквозь толпу, ее трясущиеся руки протягивали Михайловскому брезентовую сумку с нашитым лоскутным красным крестом. А он… Он сидел с отрешенным видом около недвижимой Крыси, и лицо его было похоже на маску.

– Все, Иришка… Поздно.

Глаза Ирины, казалось, вылезли из орбит. Она хватанула ртом воздух, будто вынырнула из воды. Непонимающе посмотрела на сгорбившегося, будто в момент постаревшего врача, на лежащую бледную девушку. И вдруг сама побелела, как снег. Голова Крыси была повернута набок, а из ее рта вытекала на пол тонкая, но упорная, непрекращающаяся струйка крови.

– Аневризма, Ириш… Как у Кирсанского-младшего и Оли Укупчик, один в один, – Михайловский утер рукавом лицо. – Один в один…

Сумка опустилась и повисла на боку. Ирина осела на скамейку и замерла. Алик Кирсанский, совершенно здоровый парень двадцати трех лет, умер около года назад, на станции. Среди, что называется, белого дня – схватился за грудь, упал, и изо рта его пошла кровь. Пока бегали за врачом, все уже было кончено. Михайловский с Рэмом Петровичем Щетининым, старым фельдшером, проводили вскрытие. Причина оказалась куда как необычной: расслоение аневризмы аорты и ее прорыв в бронхи. Врачи грустно пожали плечами: трагическая случайность. И помочь было, к сожалению, невозможно – в условиях метро аневризму не то что вылечить-клипировать, а даже и диагносцировать толком нельзя. Но потом – еще через несколько месяцев – почти таким же образом погибла работавшая на ферме четырнадцатилетняя девушка, почти девочка, Оля Укупчик. И снова та же причина – аневризма, и снова с прорывом в легкое. Михайловский схватился за голову. Два случая одинаковой и отнюдь не частой патологии среди молодых и внешне относительно здоровых людей – самых молодых на станции, почти наверняка не были случайны. Систематическая патология. Врач с содроганием сердца ждал следующего случая. Но прошел месяц, два… Михайловский выступил на Совете, организовал диспансеризацию всех – до одного! – жителей станции, но не нашел ничего необычного, жалобы пациентов были вполне закономерными, ожидаемыми. Может быть, все же случайность? Оставалось продолжать ждать и надеяться.

Вот и дождались. Получите и распишитесь…

Сзади, из-за спин столпившихся поникших зрителей, раздался стон – глухой, мучительный, почти звериный. Это пришел в себя, поняв, что произошло, «чистый».

– Пустите… – хриплый голос человека казался тяжелым, как свинец. Зрители, не сговариваясь, расступились, и он медленно, словно сомнамбула, прошел по образовавшемуся живому коридору. Тяжело и как-то неловко упал на колени рядом с врачом, взял безвольную руку девушки. Тихо позвал ее по имени. Борменталь положил ему на плечо ладонь, чуть сжал.

– Все… – он не договорил, внезапно закашлявшись. – Прости…

А Восток словно и не слышал врача. Он неотрывно смотрел на бескровное лицо лежащей и как-то бездумно и машинально поглаживал его кончиками пальцев. На лице самого сталкера не отражалось решительно ничего, словно и в нем что-то умерло.

Взлетело к высокому потолку и резко оборвалось чье-то сдавленное рыдание. Это не выдержала Ира. Уткнувшись в живот стоявшего рядом «синьора Монтекки», она затряслась в глухом отчаянном плаче.

– Умереть на сцене! – словно в ответ всхлипнул кто-то из актрис. – Как это… – но голос ее тут же умолк, а распахнутые бессмысленные глаза, напоровшись на сонм тяжелых взглядов тех, кто был рядом, испуганно потупились. Кажется, она только сейчас поняла всю неуместность своих слов.

Однако сидевший над телом Крыси Восток вдруг встрепенулся и медленно поднял голову. Отсутствующее выражение на его лице сменилось крайним волнением, он подхватил лежащую девушку и прижал к себе. Окинул столпившихся вокруг них скавенов каким-то новым, нездешним и уже слегка безумным взглядом.

– Я сам… Сам похороню…

Движения его были резки и угловаты, как у больной птицы. Михайловский снова положил руку на его плечо, но человек, не глядя, рывком стряхнул ее. Глядя только на свою ношу, он неуклюже поднялся на ноги и, ровно во сне, побрел к южному выходу. От вестибюля тут же сбежали вниз и встали на его пути двое вооруженных охранников.

Восток, покачнувшись, встал. Оглянулся потерянно, нашарил взглядом Питона.

– Капитон Иванович… – глаза его, впрочем, смотрели сквозь Зуева, – скажите им… скажите, чтобы выпустили нас… Пусть не мешают. Пусть… – он осекся и коротко, сухо закашлялся.

Питон сам выглядел немногим лучше – короткие седые волосы его были взлохмачены, он закусил губу и стоял, будто окаменел.

– Пусть не мешают… – повторил человек, и Питон повел головою. Скосился на Михайловского, все еще сидевшего на полу. Тот чуть заметно кивнул и отвел глаза. Зуев перевел взгляд на Александрова. Председатель Совета что-то хотел сказать, даже открыл рот, но вдруг будто бы задохнулся на начале фразы, закашлялся и, отворачиваясь, махнул рукой – делайте, что хотите…

– Пропустите, – голос у Питона тоже внезапно осип.

Караульные отошли в стороны. Внезапно Александров развернулся, лысоватая его голова блеснула в свете лампы.

– Капитон Иваныч, одно только одолжение сделай… Сходи-ка ты с ним, раз такое дело пошло. Присмотри… – в голосе его что-то ощущалось… что-то недосказанное и скрытое, будто второе дно у конспиративного чемодана. Александров сказал это, глянул внимательно на Питона, на караульных – и скрылся за дверью бывшего служебного помещения. А караульные все как один вдруг уставились на командира добытчиков. Как-то уж слишком понимающе.

Зуев на секунду зажмурил глаза, выдохнул долго и шагнул вперед. Прошел следом за Востоком через живой коридор, коротким хозяйским жестом забрал прямо из рук остолбеневшего караульного автомат.

– Ну что, пошли, добытчик… Раз пошло такое дело, – повторил он один в один фразу Александрова, только голос у него был горький. – Подмогну тебе и, уж прости, присмотрю, чтоб ты деру не дал.

И Восток сделал первый шаг на лестницу. Его обогнала дежурная шлюзовая команда – для похорон надо открывать гермоствор, а это, какой бы повод ни был, – не шутка.

– Погодите! – вдруг раздался заполошный женский крик. Жена Питона спешила следом за уходящими, а в руках ее, торопливо скомканное, бугрилось поспешно вытащенное из палатки одеяло.

– Вот, возьми! – протянула она его Востоку. – Заверни ее. Хоть не… в голой земле девочка лежать будет…

– Спасибо, – ровно ответил сталкер. Подумав, он опустился на колени и принялся неспешно и как-то уж чересчур бережно и аккуратно заворачивать в разостланное на ступеньках одеяло тело подруги. Мария Павловна задушенно всхлипнула и, не выдержав, с глухим рыданием уткнулась в плечо подоспевшей следом Натальи. На той тоже просто лица не было, но бывшая фотомодель, а ныне – учительница и библиотекарь Содружества старалась держаться.

– Помощь нужна? – тихо спросила она Востока, склонившись над ним.

– Нет. Спасибо, Наташ… я сам.

Снизу за происходящим молча наблюдали потрясенные и еще не опомнившиеся от произошедшей трагедии жители Бибирева и гости станции. Горько и страшно заканчивался для них так светло и радостно начавшийся день. «Предательница! Смерть ей! Смерть!..» – некогда кричали они, требуя самой суровой кары для оступившейся соплеменницы. Что ж, их желание исполнилось. Исполнилось нелепо, внезапно и тогда, когда в его исполнении уже не было ни необходимости, ни смысла.

Вот и скрылось навсегда от всех взглядов под пухлой стеганой тканью бледное лицо Крыси. Вот добытчик «чистых» снова поднял ее на руки и прижал к груди, словно величайшую драгоценность. Посмотрел на сопровождающего их Питона, покосился на автомат на его плече и усмехнулся – дернул уголком плотно сжатого рта.

– Я готов.

Кто-то из Питоновой команды протянул ему ОЗК и противогаз, но Восток словно не заметил этого. Следом за Зуевым он шагнул в темный зев коридорчика, ведущего к шлюзовой камере.

Через некоторое время до собравшихся внизу донесся скрип и лязг отворяемого и затворяемого гермоствора. Пронесся под сводами, болезненно отдаваясь в ушах, и стих где-то в туннелях. На станции Бибирево наступила мертвая тишина. Словно вместе с Крысей на ней умерла и была унесена Наверх для погребения и вся прочая жизнь.

Эпилог

Они сидели на заправке, что стояла на пустыре недалеко от южного выхода из Бибирева. Часть заправки была забрана по периметру досками и железными листами. В этом импровизированном гараже обитал, прячась от непогоды, бибиревский – бывший инкассаторский – УАЗик, на котором иногда выезжали на какие-то важные работы трудовые бригады Содружества.

Того, что транспортному средству «приделают ноги» ушлые алтуфьевские соседи, в Бибиреве не боялись. Во-первых, далеко ли на нем уедешь без бензина (свои запасы выкачанного из бензохранилищ, автоцистерн и баков уцелевших машин драгоценного топлива Содружество предусмотрительно хранило внизу), а во-вторых, у соседей парк был не менее впечатляющим – дополнительно обшитая железными листами «ГАЗель»… и это еще не считая личного Кожанова «Тигра»! И, соответственно, проблема прокорма этих двух «зверюшек» у алтуховцев стояла не менее острая. На кой им ляд еще и соседская не менее прожорливая бронебуханка?

Да если даже и угонят они «инкассатора», не пожалеют драгоценного бензина, чтобы просто насолить соседям… или – выплеска молодецкой дури ради – поиграют в бурлаков на Волге… Вниз-то, на станцию, его все равно не потащат прятать!.. А значит, отыскать пропажу – если что – бибиревцам не составит труда: соседские земли они знали, как свои собственные, и более-менее представляли, где там можно было спрятать хоть автомобиль, хоть танк, буде такой найдется в окрестностях. К слову, той же осведомленностью о большинстве соседских схронов щеголяли и алтуховцы – разведка у Кожана была налажена дай бог! Но ни одна сторона не стремилась воспользоваться этими знаниями в своих целях. Содружеству было как-то не с руки лишний раз провоцировать разбойничье гнездо на активные действия, а Кожан… Кожан, строя из себя великого Кудеяра-атамана, бравировал своей осведомленностью по принципу «знаю, могу – но влом». Ну и людьми своими рисковать зазря не хотел. Дразнил, показывал зубы, покусывал, но схронов Содружества – как в случае со Складом в Бескудникове – не трогал. Ибо прекрасно сознавал неравенство сил и… некоторую, вполне определенную хозяйственную зависимость почти не занимавшегося никаким производством Алтуфьева от контактов с соседями. По тем же причинам, кстати, никто из неприятелей не трогал многочисленные ветряки, снабжавшие скавенские станции электричеством. Хотя раньше, до Кожанова правления, и такое случалось: и ветряки рушили, и кабеля резали, и ремонтников похищали…

С приходом к власти в Алтухах Кожана в «международных отношениях» в кои-то веки установился хоть какой-то порядок и статус-кво. И рушить его как-то не стремилась ни одна, ни другая сторона, несмотря на все провокации «разбойного гнезда».

Ржавые колонки, от которых когда-то «питались» хлопотливые автомобили, ревматически поскрипывали рассыпающимися деталями и вяло покачивали иссохшимися и крошащимися от старости шлангами, через которые уже целую вечность не бежало текучее бледное золото бензина. Восток и Питон сидели на бетонной приступке одной из колонок. На коленях у сталкера, завернутая в одеяло, лежала Крыся, и ночной ветерок перебирал ее освобожденные от Джульеттиного парика волосы. Лицо девушки было спокойно-отрешенным, глаза закрыты.

– Это было впечатляюще! – сказал Питон. – Я все боялся, что ты переиграешь или будешь недостаточно убедителен. Ты до войны, случайно, не в театральном учился?

– Нет, – ответил Восток. – В МАИ. На первом курсе.

– Что, и даже в КВНах никаких не участвовал?

– Было дело… – неопределенно отмахнулся сталкер и с некоторым беспокойством заглянул в лицо Крыси. – Как думаете, Борменталь правильно рассчитал дозу? Она точно проснется через указанное им время?

– Тебе же сказали – плюс-минус полчаса. Сам знаешь, в наших условиях отмерить что-то точно невозможно. Но я Сашке верю. Таких профессионалов, как он, еще поискать надо! Жди. Проснется твоя Джульетта. Сам, главное, горячку не пори.

Восток с сомнением хмыкнул, но все же кивнул головой. Осторожно провел ладонью по щеке девушки, с которой уже была стерта кровь.

Теплой щеке спящего человека.

Да, Крыся не была мертва. Она… спала. Спала глубоким сном, вызванным действием препарата, того самого, из последнего – резервного! – шприц-тюбика, которым они с Востоком так и не смогли воспользоваться тогда, в Алтуфьеве. После феерического появления у места их казни Кожана и столь неожиданного освобождения, сталкер сунул шприц обратно в один из карманов брюк и… благополучно забыл про него во всей этой круговерти событий. И наткнулся совершенно случайно, зачем-то запустив руку в карман. К слову, наткнулся в весьма удачный момент, когда в очередной раз появившийся в «гетто» Питон поведал им о своем секретном рандеву с Кожаном. И о том, что у алтуфьевца появилась реальная возможность помочь им убраться подальше от скавенских станций и от далеко идущих планов Совета Содружества насчет Крыси. Дело было только за тем, как незаметно, не привлекая ничьего внимания, выбраться Наверх.

Вот как раз с последним – в свете того, что Крысю постоянно «пасли», – были проблемы. И потому Питон незамедлительно устроил со своими подопечными мозговой штурм.

Он сперва усомнился в озарившей сталкера идее сымитировать с помощью снотворного смерть Крыси: по его мнению, способ был слишком рискованным. Доза в шприце была рассчитана на взрослого здорового мужика, а сколько того зелья нужно было маленькой и хрупкой крысишке? Не получится ли так, что она уснет и больше не проснется? Да и внезапная смерть вполне себе здоровой девушки для администрации Содружества выглядела бы более чем подозрительной.

На что Восток развил свою идею предложением попробовать провернуть задуманное… во время спектакля.

– Ей все равно играть самоубийство, – сказал он. – Улучить удобный момент, вколоть себе препарат… Сумеешь, Крысь?

Девушка вздрогнула, поежилась, но храбро кивнула.

– А со стороны это будет, как будто она слишком перенервничала… состояние аффекта, не выдержало сердце… Ну, придумаем что-нибудь убедительное.

– Придумать-то мы придумаем… – покачал головой Питон. – Но как мы обманем медиков? Они живо раскусят, что к чему! Да и при остановке сердца положено не менее получаса проводить реанимационные действия – искусственное дыхание, непрямой массаж… А последнее для здорового человека, между прочим, – очень опасно.

– Значит, кого-то из медиков надо посвятить в план! – блестя глазами, выдала мысль Крыся. – Например, дядю Сашу! И никого, кроме него, не подпускать к моему… э-э-э… телу.

– Хм…

Питон задумался. Борменталь симпатизировал Крысе (впрочем, как и вся их команда) и – с недавних пор – и Востоку. И, пожалуй, как специалист, мог бы помочь и с подбором оптимальной для девушки дозы снотворного. Но вот согласится ли он участвовать в их заговоре?

Михайловский согласился. Более того, предложил несколько толковых идей по приданию «самоубийственной авантюре» большего правдоподобия. К примеру, посоветовал Крыське непосредственно накануне спектакля поизображать крайнее волнение и нервозность и точно выверил момент, когда она, воспользовавшись ситуацией на сцене, должна будет сделать себе инъекцию.

Ему же принадлежала и идея сымитировать внешние признаки расслоения аневризмы.

– Со страшными делами играть собираемся, ребята… – вздохнул он. – Но тут уже ничего не поделаешь, иного выхода нет.

Борменталь, как и Питон, понимал, что девушке теперь трудно будет жить в обществе предавших ее соплеменников. А раз подворачивалась возможность уйти вместе с добытчиком «чистых» на их окраинные станции – пусть уж лучше будет так. Про Кожана и родственную с ним связь Крыси, а также про обещанную разбойником помощь в побеге ребят врача на всякий случай извещать не стали.

Постепенно детали заговора обрели четкость, а необходимая доза препарата была более-менее определена. Заготовлен был также наполненный красителем пакетик из тонкого полиэтилена, который Крыся в момент икс должна была незаметно сунуть за щеку, а Михайловский – надорвать при имитации искусственного дыхания.

– Даже если ты не заснешь сразу, – предупредил врач Крысю, – все равно делай вид, что тебе уже все, кранты. Постарайся не реагировать ни на что. Я подстрахую и подыграю. И главное – ничего не бойся.

– Угу… – храбро кивнула девушка и посмотрела на Востока, ища его поддержки. Тот ласково сжал ее руку. Скавенка благодарно улыбнулась ему и, склонив голову, коснулась виском его плеча.

– Актеры погорелого театра… – хмыкнул Питон, которому в их «спектакле» тоже отводилась своя роль. – И шприц этот ваш… Сколько вы с ним носились, не имея возможности применить?

– Почти с самого начала, – отозвался Восток, вспомнив свое задание, благодаря которому и оказался в этих краях, а позже – влип в эту историю.

– Ну прямо ружье из первого акта! То самое! – добытчик засмеялся. – Верю!

«Ружье» выстрелило, и выстрелило удачно: все прошло без сучка, без задоринки, и потрясенные бибиревцы беспрепятственно позволили пленному человеку уйти Наверх и унести свою несчастную подружку для погребения. Питон отправился с ним якобы в качестве конвоя, а на самом деле – для подстраховки.

И вот теперь они сидят на опустевшей заправке, смотрят на звезды и прислушиваются к мерному и едва заметному дыханию спящей девушки.

Незадолго до этого Зуев сходил в «гараж» и принес оттуда им же заранее тайно вынесенные и припрятанные вещи беглецов – рюкзачок и игломет девушки и снаряжение Востока. И оружие. Оба автомата – АКМ «имени Кожана», с которым беглецы уносили ноги из Алтуфьева, и тот, что отобрали у сталкера при аресте местные безопасники и который тогда, в библиотеке, не смогла идентифицировать Крыся.

Еще бы не показался ей незнакомым прекрасно сохранившийся… MP-40 Фольмера (в просторечии ошибочно – «шмайссер») времен Великой Отечественной войны!

– Откуда у тебя такой раритет? – полюбопытствовал Питон. – Надо же, в отличном состоянии, работает… Музей, что ли, какой-то обнес?

– Да какой там музей? – отмахнулся сталкер. – В музеях этих – одна ржавь! Даже в запасниках!

Он подумал и все же решил немного прояснить ситуацию. Понятное дело, что люди и скавены находились в состоянии вражды и выдавать крысюкам некоторые сведения было бы неразумно… Но в том-то и дело, что этот вот конкретный крысюк… врагом ему не был.

– Есть у нас на станции один тип… – начал рассказывать сталкер. – До войны был черным копателем и активно мотался по местам бывших боев. Однажды ему крупно повезло – наткнулся где-то в Тверской области на нетронутый немецкий склад оружия времен ВОв. Стал потихоньку перевозить оттуда железо в Москву, в свой гараж возле измайловского «верника», реставрировать и тайно сбывать… интересующимся. Все перевезти не успел – так, примерно треть найденного. Что привез, заховал поглубже, чтоб не замели – подсудное же дело тогда было!.. А после того, как началось это житье в Метро и, соответственно, проблемы с оружием, пришел к нашему начальству и сдал свой схрон. Его там потом чуть не на руках носили за то, за что до войны посадили бы на немалый срок. Вот так у меня эта «трещотка» и появилась. Проблем с ней, конечно, хватает – и патроны родные не бесконечны, и новые, нужного калибра, не так-то просто найти… Но в нашем незавидном положении это все же лучше, чем совсем ничего. К тому же я стараюсь экономить, – Восток весело усмехнулся. – Стреляю только при самой крайней необходимости.

– Ишь ты… – покачал головой старый добытчик. – Ловко вы…

– Алаверды, – улыбнулся Восток и кивнул на Крысин «бывший подводный» игломет. – Вот до этого у нас точно пока не додумались. Отличная идея, и главное – боезапас-то прямо под ногами валяется!

– Это точно, – хмыкнул Питон. – А идея, кстати, – ее, твоей подружки. Притащила как-то нашим техникам в Отрадном эту вот штуку… она тогда еще на Петровско-Разумовской жила… Сделайте, говорит, что-нибудь, чтобы отдача была не такая убойная и взводить было по силам… Так мы с ней тогда и познакомились.

Восток с гордостью посмотрел на спящую подругу: вот, значит, какие идеи бродят в ее голове! Он осторожно и нежно коснулся ее щеки тыльной стороной ладони.

Умница ты моя!..

– А как она попала в стал… в добытчики? – вслух поинтересовался он. – Совсем ведь не женская профессия, тем более – для такой, как она!

Питон помолчал. Потом вдруг улыбнулся какому-то давнему воспоминанию. Хорошо так улыбнулся, по-доброму.

– Не поверишь! – почти весело сказал он. – Взяла нас на «слабо»! Точнее – вызвала на состязание! Представь себе, является ко мне эдакая мелкая пигалица… ей тогда лет пятнадцать было, вроде… и уверенно так, настырно просится в школу добытчиков! А у нас тогда народ в новичках как на подбор был – здоровенные парни, многие не по разу и на кордонах с Алтухами сидели, и в рабочих бригадах Наверху побывали… некоторые уже и обстрелянные, в общем – те еще крокодилы! И тут приходит эта девочка. Естественно, над ней посмеялись – мол, куда ты, дите сопливое, к мужикам в компанию лезешь, иди-ка лучше в куклы играй да своими девичьими делами занимайся и не путайся под ногами у больших дядь… Она вся аж побелела, стоит, кулачки стиснула, вся такая тонкая, прямая, тронешь – зазвенит… Смотрит мне в глаза этим своим сумасшедшим взглядом и говорит, звонко так, отчаянно: «Тогда я вызываю любого из ваших учеников! Дайте нам задание принести что-нибудь Сверху! То, чего нельзя найти здесь, Внизу! И посмотрим…»

Помню, как все наши челюсти отвесили от такой заявы. Мужики начали было снова ржать, я – стращать да отговаривать, но она прям насмерть уперлась. Дайте испытание – и все тут! Ну, думаю, фиг с тобою, золотая рыбка, хочешь сгинуть по дурости – твое дело! Снарядили одного молодого послабее – из добровольных охотников посрамить девчонку, дали им обоим задание, вывели через шлюз и засекли время.

Тот парень, ученик, стукнул в ворота минуты за четыре до назначенного срока. Встрепанный весь, почти без боеприпасов… Приволок пачку батареек, где только и отыскал такую редкость? Ждем у герм дальше. Уж и время вышло, пять минут проходит, десять… Все, думаем, хана нашей не в меру дерзкой девочке! И вдруг слышим позади такой быстрый легкий топоток. Оборачиваемся – е-мое, какие люди! Бежит к нам наша пропажа и почему-то – от станции! Чумазая вся, как из свалки выкопалась, игломет на бедре болтается… Смотрит на нас так изучающе, искоса и протягивает мне… букет черемухи! Весна тогда Наверху была, цвело все… и мутировавшее, и немутировавшее… А во дворах и детсадиках на Пришвина, Коненкова и Мурановской много зелени росло даже до Удара. Потом из того, что выжило, целые джунгли вымахали. И вот, значит, протягивает мне девочка этот самый букетище и сумрачно так говорит: «Я во время не уложилась. Я проиграла». А мы на гермы наши смотрим, как бараны на новые ворота, и пытаемся сообразить: как это она мимо нас прошла, ведь не открывали же шлюз! Срочно дали запрос на другие посты, другие станции… Нет, говорят, не проходила!

– Тайные лазы… – тихо хмыкнул Восток, вспомнив их подземные похождения.

– Во-во!.. Короче, уделала нас девочка, как малолеток уделала! По этим же крысиным норам в одиночку, в темноте с одним фонариком, ножом и этим ее иглометом – не каждый взрослый мужик отважится! Она нам с Простором потом – по моему же настоянию – устроила экскурсию по своим лазам… Это было незабываемо! С тех пор и стали к ней все наши добытчики всерьез относиться. Даже я, старый!

Скавен помолчал, а потом вздохнул: