Текст книги "Джульетта без имени"

Автор книги: Татьяна Живова

Соавторы: Павел Гаврилов,Алексей Матвеичев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

Глава 13
«Так получилось…»

Кожан, не глядя, опустил бутылку на стол.

– Мышка, а мышка… – он говорил с трудом, язык его вдруг стал тяжелым, распухшим и еле движимым. – Где бишь твоя маменька жила и папашу твоего встретила? На Петровской?

– Да… Это уже в конце эпидемии было.

Крыся бросила на него несколько удивленный взгляд, отметив состояние старого разбойника. Заболел он, что ли? Или просто перепил? Чего это его так плющит?

– И звали его, кажись, Стасом?

– Ну да, – девушка кивнула, – Стас, белый скавен-добытчик… Правда, с какой он был станции – она не знала, а он и не сказал. Она и имя-то его случайно услышала – его окликнул кто-то из товарищей-добытчиков. Сам он не назвался ей. Но… почему ты спрашиваешь? – Крыся подалась вперед, словно почуявшая дичь гончая. – Ты… что-то слышал про моего отца?.. Или… знаешь его?

Кожан вздохнул и медленно, осторожно сглотнул. Крупный кадык перекатился под сухой кожей. Слова подбирались тяжело и падали свинцом.

– Так вот, мышка… Это МЕНЯ тогда Митька Хорек окликал на Петровской. Ты, мелкая, не знаешь, как меня на самом деле зовут. Да и вообще здесь это мало кому известно. А меня зовут Стас. Стас… Это я там тогда был. Надцать лет назад. А ведь как сейчас вспомнилось… Я – отец твой, мышка. Я.

И Кожан умолк. Подошел, осторожно и, пожалуй, бережно, повернул ее спиной к себе и в два привычных, отточенных годами практики движения, перехватил ножом связывающие ее веревки.

– Что..?

Крыся растерялась. Она смотрела на Кожана, и в голове ее было… пусто. Все слова и мысли от неожиданности куда-то подевались, и ей оставалось только молча хлопать ресницами и машинально массировать затекшие руки.

– Мой… отец… Ты?..

Она, как это часто с ней случалось в минуты крайнего замешательства, уставилась в никуда, пытаясь осознать услышанное.

Перед глазами вдруг промелькнули картины далекого и не очень далекого прошлого. Мать – молодая, красивая, но совершенно забитая и бесправная, потому что некому в этом загнанном под землю маленьком мирке было защитить ее. Вся ее спасшаяся было при Ударе родня либо погибла при нашествии крыс, либо умерла от принесенной ими болезни, а она – одинокая и напуганная хрупкая вьетнамочка, почти ни слова не знавшая по-русски, каким-то чудом выжила. И… быстро была прибрана к рукам набравшими влияние и силу в общине черными кланами.

Крыся застала те времена, когда мать еще считалась рабыней и ею мог помыкать кто угодно. Ей было лет десять, когда на мать положил глаз добродушный весельчак Рамадан Хамроев и сделал сперва своей личной наложницей, а потом – после рождения сына – и женой, тем самым освободив ее и взяв под свое покровительство. А до того бедная женщина была собственностью общины, и распоряжались ею все кому не лень.

К примеру, ее могли предложить какому-нибудь почетному гостю для его отдыха и досуга. А чем оказавшийся на станции удачливый добытчик не почетный гость?

Крыся вспомнила и свое неприкаянное детство. Тычки, дразнилки и злые шутки других детей со станции, тумаки от взрослых… Слово «грязнокровка» – словно клеймо, выжженное на лбу… Постоянный страх, голод, попытки добыть хоть кусочек еды и не нарваться на побои… Чернота туннелей и технических лазов, куда она убегала, чтобы поменьше попадаться на глаза так называемым хозяевам и их охочим до злобных шуток отпрыскам… Другие общины, где все было такое другое, непохожее на то, что было в Петровско-Разумовской… Школа в Отрадном… девчонкой она пряталась за платформой и тайком подслушивала те удивительные вещи, что были доступны счастливым детям на этой сказочно богатой станции с крепкими двухэтажными домами. А потом ее заметила учительница. «Девочка, откуда ты? – С Петровско-Разумовской… – Как тебя зовут?…» Смех детей, услышавших через силу выдавленное «Крыся…». Чудная, добрая Ольга Петровна, она сразу поняла обиду и унижение чумазой диковатой девочки с умными, горящими жаждой знаний глазами – ведь она знала, кого так называли в Эмирате. Строгое внушение классу и разрешение остаться в школе и учиться как все. Как все! Это было счастье на целых несколько лет!

А дома, на Петровско-Разумовской, было все то же. Крыся взрослела, но беды ее не уменьшались – лишь заменялись другими. Оценивающе-раздевающие взгляды парней и мужчин, их бесцеремонные руки и мокрые губы… тисканья по темным закоулкам, принуждения к физической близости… Как хорошо, что эмир станции однажды взял и под страхом изгнания запретил так называемым «чистокровным» плодить незаконных детей от грязнокровок, а то бы и ее однажды постигла участь матери – родить неизвестно от кого никому не нужное дитя…

Смертельно опасные вылазки Наверх – побеги от беспросветной, зависимой от чужой воли жизни. Туннели, лазы, коллекторы… Покинутые дома, подвалы, магазины… И алчущие крови твари, прячущиеся в развалинах и подземельях… Смерть подстерегает за каждым углом и в любой момент может взмахнуть своей косой…

И поиски того, кто некогда дал тебе жизнь. Отец… Белый скавен Стас, добытчик неизвестно с какой станции. Сколько она ни искала его, сколько ни расспрашивала жителей и других добытчиков – даже намека на след не нашла… А он, оказывается, все эти годы жил здесь, в этом «паучьем гнезде», куда она так и не осмелилась добраться в своих поисках… И ведь ни разу… ни разу…

– Но почему? – вырвалось у Крыси вслух. – Почему ты ни разу не навестил нас с мамой? Я ведь… искала тебя…

– Так получилось, мышка…

И говорить больше было нечего. А что тут скажешь? Что ему, еще молодому тогда, но уже злому на весь этот подземный мир, было попросту плевать на такие вещи? Было. Мир этот ценил силу, лихость, напор, добычу. А больше ничего. И свою рубашку всегда держал ближе к телу. Первобытное общество, варварско-бандитская цивилизация, ровно такая, как рисовали в импортных приключенческих фильмах – гротескная, контрастная, жадная. Хочешь жить – вертись или погибни. Он и вертелся. Упрятал все, что было до войны, до крысиного набега, куда-то глубоко-глубоко в себя, и на замок закрыл. Был Станислав Кожин – а стал Кожан. Да, больно было иногда смотреть на Митьку и на Беззубого, которые нет-нет, да и выпускали себя настоящих погулять. Беззубый в такие моменты напоминал Кожану смешного мистера Феста, что с Бульвара Капуцинов. Было в них что-то общее. Но где сейчас Беззубый? Где Митька? Нет их давно. А он выжил, двадцать лет выживал. Только… как ей, вот ей сейчас все это объяснить?..

– Я тогда… другой был.

– Так получилось, говоришь?.. Так… получилось?

Крыся потрясенно и растерянно сжала пальцами виски. Сколько лет она ждала этого момента… Чтобы… услышать банальное и малодушное «так получилось»?..

– Другим был… – с расстановкой проговорила она. – Настолько другим, что даже не спросил имя той, с кем тогда… развлекался? Хотя конечно… Зачем удачливому добытчику имя какой-то желтой рабыни, которую ему, почетному гостю, подали… на десерт?.. А что потом с ней стало – да кого это волнует? Ты ведь и о моем рождении не знал, ведь правда же? Или… знал, но это тебя тоже не интересовало?..

Она медленно стиснула кулаки, сгребая зажатые между пальцев волосы в захват. Покачала головой.

– Боже мой, ведь всякий раз, когда я видела, как унижают мою мать, как ведут ее к очередному… «гостю»… Когда мне самой приходилось отбиваться или прятаться по туннелям от издевок сверстников и приставаний… унижаться, выпрашивать объедки и получать вместо них побои и… предложения отдаться за еду… Убегать Наверх – чтобы не попасться кому-нибудь из мужчин… не повторить судьбу матери… Каждый раз я мечтала, что вот-вот, совсем скоро, может быть даже завтра, кончатся наши беды – придет на станцию мой отважный и сильный папа-добытчик, накажет всех наших обидчиков и заберет нас туда, где мы больше никогда не будем голодать и бояться… где мы будем под его защитой… Каждый день ждала… А выходит… ждать было… некого…

По лицу Крыси уже текли слезы, но она не замечала их. Мигом всплыли в памяти все пережитые обиды и унижения и, уязвленная в самое сердце, она говорила, говорила… и сама уже плохо понимала, что именно. Голос ее звенел, взлетая до невыносимо-щемящих высот гнева, обиды и отчаяния, до затмевающего рассудок безумия, когда слова перестают быть осознанными словами, а превращаются в стремительные, бездумно пущенные в зенит смертоносные стрелы.

И теперь эти стрелы словно сами собой отыскивали крохотные, незаметные глазу незащищенные места в несокрушимой колючей броне, которой за эти годы окружил себя Кожан, и жалили, жалили, жалили… Почему ты предал нас, папа? За что?..

– Все эти годы я ждала тебя… искала… Представляла, как найду и буду любить тебя, гордиться тобой… А ты… ты все это время сидел в этом бандитском логове, как… как надутый, самодовольный паук, тешил себя грабежами, войнами и насилием… И ведь ты сам эту дорогу выбрал, сам, никто тебя не заставлял злодействовать, ведь правда же? И теперь ты говоришь мне… «так получилось»?!.. Да чем ты тогда лучше тех, кто… нас с мамой… каждый день…

Крыся была уже на грани истерики, но остановиться не могла. Неуправляемый поток эмоций снова, как недавно в туннеле, захлестнул ее и потащил за собой.

От удара маленький столик отлетел в стену, пустой чайник, жалобно звеня, покатился куда-то прочь. Кожан снова вскочил, лицо его, до того бледное и чуть желтоватое, налилось черной тяжелой кровью.

– Молчать, дура! – рев Кожана затопил комнатку, будто водопад скорлупку. Он сгреб дочь за волосы и рывком поднял на ноги. Слезы, визг. Губы Кожана беззвучно шевелились, на шее часто-часто билась вздувшаяся жила.

Крыся, словно повинуясь приказу, и впрямь замолчала. Но лишь для того, чтобы тихо и отчетливо, глядя в его бешеные глаза взглядом, похожим на стремительно и неотвратимо падающий нож гильотины, отчеканить:

– Может, я и дура. Однако… я не предавала собственное дитя!

Свободная рука Кожана взлетела вверх, и девушка зажмурилась. Но удара не последовало. Кожан, пыхтящий, как паровоз, так и остался стоять, держа ее стиснутые в кулаке волосы. Свободная его рука безвольно повисла вдоль тела.

– Вот, значит, как ты заговорила, девочка… – медленно, с угрозой произнес он, – Много, значит, знаешь про то, кто предатель, а кто герой? Ну что же… Иди к героям и разделяй геройскую долю, героиня драная… Жека!!! – снова рявкнул вожак, будто поездной тифон.

Дверь тут же застучала жестяной дробью – кто-то отчаянно бился в нее снаружи, но никак не мог войти.

– К… Кожан! – голос из-за двери захлебывался и срывался, – З…заперто! З-з-заело!

– Да м-мать твою ять!..

Кожан отпустил спутанные волосы дочери и одним толчком швырнул ее на диван.

– Сидеть, курррва! – рявкнул он и полез за ключами… Сам ведь и заперся, балда.

Видимо, встряска, заданная отцом, вывела Крысю из состояния «гори-все-огнем», и теперь к ней пришло запоздалое осознание, что…

В общем, натворила она бед.

Схватившись за голову и обведя кабинет безумным взглядом, она потрясенно прошептала:

– Что же я наделала, идиотка… Боже мой, что я наделала, зачем?..

Ее взгляд упал на чертыхающегося Кожана, все пытавшегося вытащить из кармана зацепившиеся за что-то ключи.

– Папа!.. – дико вскрикнула девушка, бросаясь к нему. – Папа, пожалуйста, прости меня! Я… я не хотела тебе этого говорить… Я… Пожалуйста!.. Прошу тебя!.. Папочка!.. Прости!!!

И с этими словами она, нимало не колеблясь, бросилась на колени, схватила его руку и прижалась к ней щекой.

– Ты прав, я дура, злая, глупая дура! – задыхаясь, плакала она, покрывая поцелуями шершавую отцовскую руку и тщетно пытаясь поймать его взгляд. – Но я не хотела… Прости, прости меня, глупую… Папочка…

Кожан не обращал на нее никакого внимания. Ключ скрежетнул, дверь распахнулась. С той стороны на вождя полубезумным взглядом глядел встрепанный охранник, за его спиной толпились с недоуменными лицами еще несколько боевиков. Запястья дочери моментально оказались зажаты жесткими ладонями отца. Рывком Кожан вздернул ее на ноги.

– Жека! Эту поганку серую – в клетку, к ее малахольному дружку! Выполнять!

– Не надо! – закричала Крыся, пытаясь высвободиться и прильнуть к нему. – Пожалуйста!.. Па…

Рррраз!!!

На ее щеку обрушилась пощечина. Голова девушки мотнулась; разорванным бисерным ожерельем брызнули в сторону слезы. Оглушенная и почти без чувств она упала на руки охранника.

– Ну, чего замерли, мальчики и девочки? Я что, слишком тихо сказал, что делать надо?

Кожан обвел взглядом всех, стоявших перед ним.

– Быстро! И Дымчару скажите, чтобы в двадцать четыре ноль-ноль был у гермозатвора!

– Это… А зачем? – Жека, кажется, уже и не знал, чего ждать от вожака.

– Звонок, млять, дверной устанавливать будем!!! – рявкнул тот, – вот этих вот, – он махнул рукой в сторону дочери, висящей на руках Жеки, – выведем позагорать – и сразу займемся!

– Ээээ… Сделаем, командир! Все сделаем!

Жека засуетился, передал девушку двум боевикам, и те потащили Крысю в станционную тюрьму.

Глава 14
Двое во тьме

Местная кутузка оказалась махонькой – примерно два на два метра – выгородкой в подплатформенном помещении, огороженной сеткой Рабица, наваренной на каркас. Бандиты, переругиваясь, затолкали скрюченного Востока в эту клетку и закрыли замок. Металлическое клацанье, нечленораздельные выкрики, а затем – тишина.

Человек повалился на бетонный пол, тяжело переводя дыхание. Бил Кожан профессионально – после удара в животе растекся огонь, а воздух из груди будто бы вышибло. Ну да ничего, и не так прилетало, а мы все равно живые… И руки, кажется, развязали… Он перекатился набок и попробовал разогнуться. Боль отступила, дышать стало легче. Сейчас. Сейчас… Вдох. Выдох… Восток собрался с силами и сел. Темнота. Или это в глазах темно? Он пригляделся. Нет. Действительно, темнотища, только недалеко, у лестницы, что ведет куда-то наверх, горит тусклая мутная лампа в тяжелом обрешеченном колпаке. Под лампой виднелся великанских размеров стол, часть стула и такие же, под стать столу, громадные армейские башмаки. Что за наваждение? Восток тряхнул головой. Тьфу ты, вот балда. Он же под платформой, тут потолки низкие…

Все встало на свои места.

Несколько минут он просидел, не двигаясь. Все. Боль от удара ушла, только мышцы ныли надсадно. Но это уже совсем другой коленкор, как говаривал Зощенко. И глаза несколько привыкли к полумраку. Восток попробовал осмотреться. М-да. Клетка его была наглядной иллюстрацией к пословице «Неладно скроен, да крепко сшит». Основа – толстый стальной уголок, к которому с необычной аккуратностью, даже, можно сказать, любовно, приварен край среднеячеистой добротной сетки. Чувствуется, что удержит и быка. Он попробовал придвинуться к каркасу и осторожно, чтобы не звякнуло, навалился на сетку спиной. Металлическое полотно чуть натянулось – и только. С душой делали, заразы… Он подобрался к двери. Та же рама с сеткой, только подвешена на здоровущие гаражные петли. И замок амбарный, дисковый. Восток снова прислонился к решетке, на этот раз – без особой утайки. Потряс немного.

Да, просто так из клетки было не выскочить.

– Э, але! – раздался голос. Ботинки под стулом дернулись, что-то шевельнулось, на миг заслонило свет. – Не буянь мне там! Очухался – так сиди себе тихо!

Восток повернул голову в сторону голоса, но промолчал. Сторож попался бдительный, однако дела до него сталкеру сейчас было мало. В клетке он был один. Один. Крыся сейчас была где-то там, наверху, один на один с Кожаном. Он же сидел тут, за решеткой, и опять не мог сделать решительно ничего. Опять!

Накатила бессильная злоба. Восток сжал зубы до скрипа и с силой ударил кулаком об пол. Удар получился глухой, почти неслышный – что бетонному монолиту до человеческих силенок? Сталкер закрыл глаза и попробовал снова успокоить дыхание. Тихо, брат, тихо… Разбитыми о бетон кулаками делу не поможешь. Но гнев не унимался. Одна. Там. С этими. Нелюдями. И все ты, ты виноват. Из-за тебя, из-за твоего желания поскорее добраться до Медведкова она попала сначала к своим промывателям мозгов, а теперь и к этим бандюкам. Челюсти сжались до спазма. Он глубоко, медленно-медленно выдохнул.

Сейчас самое правильное – успокоиться. Все равно прямо сейчас помочь ей не получится. Зато можно навредить, если начать как полоумный метаться по клетке и колошматить по всему, что есть вокруг. Если придут бандиты и второй раз за день намнут ему бока, он будет мало на что годен. И если вдруг предоставится шанс, то он уже не сможет его ухватить, чтобы вытащить ее вместе с собой из этой клоаки. Еще глубокий вдох и выдох. Мышцы немного расслабились. Ее обязательно приведут. Возможно, напуганную, возможно, избитую, но живую. Приведут. Точно приведут. Если бы ее хотели убить, они сделали бы это сразу, но им от нее кое-что нужно – сведения о станциях Содружества. И они ее не тронут. Будут пугать, угрожать, но не тронут.

Восток с упорством слепого быка, тянущего и тянущего за собой огромный, неподъемный плуг, повторял и повторял себе эти фразы. Ее приведут. Она нужна им. Они ее не убьют. Они только допрашивают ее. Допрашивают…

Допрос. Сцена внезапно ярко-ярко встала перед глазами. Испуганное лицо девушки. Красная, в сивой щетине, налитая кровью рожа Кожана. Хищно-подвижный, как хорек, Дымчар, со сверлящим взглядом бесцветных глаз. И этот вертлявый Горелик, скользкий, как масло, и мерзостный, как метровая многоножка. Да, они не убьют ее. И даже если и изобьют – то наверняка не так сильно, как его, мужчину. Но ведь она – девушка… Девушка! А их там – целая толпа ражих, изголодавшихся по женщинам (которых сталкер на станции как-то не заметил) мужиков! И у очень многих – Восток это увидел, когда их гнали по перегону, – при ее появлении возникли вполне определенные желания и намерения! И что с того, что Кожан запретил им ее трогать? Долго ли продлится этот запрет после того, как он узнает от Крыси все, что ему необходимо?

Ярость снова закипела, захлестнула, обожгла. Восток не без основания считал себя сдержанным человеком, умеющим договариваться с самим собой, но сейчас… Сейчас его разрывало на части. Он будто раздваивался на две половины – разумно-рассудочную и горящую, взрывную, которые вели между собой не то философский спор, не то мировую войну.

– Да что с тобой, брат?

– Она одна там! Среди них! Я не могу ничего сделать!

– Тише. Ты погубишь себя и тем вернее погубишь ее.

– Не могу. Они замучают ее. Замучают из-за меня.

– Ошибаешься. Это ТЫ из-за нее попал сюда. Ты ведь не просил ее провожать тебя до людских станций, она сама повела. А сейчас она с тобой в одних условиях. Сейчас – ее. Потом – тебя.

– Лучше бы сейчас меня и потом меня!

– Тебя? Да что тебе до нее?

– Она спасла мне жизнь. Она сама рисковала жизнью. Ради меня.

– Аргумент. Но и что с того?

– Рисковала ради чужого человека. Дважды чужого – потому что человека!

– Снова аргумент. Но разве это все, из-за чего ты сейчас мечешься, как горячечный?

– Она женщина! Девушка! А ей выпало быть там, где и мужики не сдюжат. Я не могу сидеть здесь, когда ее там увечат!

Дурное слово зацепилось за сознание. Увечат. Сразу вспомнились глаза разбойников, когда их вели по перегону, – голодные, алчные. А она тогда шла и только вздрагивала от каждого тычка, от каждого резкого жеста или слова. Маленькая, слабая и такая… светлая среди ревущего черного потока грязи и чудовищ. Своя. Своя – как своими бывают мать, брат и… та, с которой собираешься пройти жизнь. Родная – по духу, по сути, по непогасшей… человечности?

«Вставай, Восток! Нам уже недолго осталось!.. Ну же, сталкер! Прошу тебя!..»

В голове метрономом билась кровь. Держись, девочка… держись, милая…

Внезапно откуда-то сверху, слабый и заглушенный пространством и бетонными перекрытиями платформы, донесся отчаянный и тонкий, полный смертного ужаса визг. Прорезал воздух и… оборвался, как отрезанный.

Восток похолодел. Он узнал этот голос!

– Кажется, Кожан за твою девку всерьез принялся, – охранник пошевелился на своем месте, скрипнул стулом. Голос его был усталым и пустым.

Сетка жалобно загремела, когда человек всем телом ударился в нее.

– Открой, сволочь! Открой!!! – крик его был похож на рев ветра в огромной трубе.

– Тихо там, млять! – часовой вскочил со своего места. – Будешь орать – мужиков позову, успокоим! Сиди, млять, раз попался! Один хрен, не сделаешь ничего… – голос охранника снова стал сухим и обессиленным, стариковским. Скрип стула под тяжелым телом. Он снова опустился на свое место, и воцарилась тишина.

Восток, сжав кулаки до того, что побелели костяшки, сидел на полу. Вспышка ярости догорала где-то внутри, последними огоньками над углем. Спокойно, Восток! Спокойно! Спокойно. Спокойно…

А следующая мысль пришла сама. «Меня они точно убьют. Человек им без интереса, только что злобу выместить. И она останется здесь одна. Совсем одна. И будет еще долго ходить на эти самые «допросы». Каждый день. Каждый же день…» Ладони покрыл пот. Сталкеру стало страшно. И новая мысль. «Одно средство. Только одно средство. Единственное. Когда… ЕСЛИ меня не будет. А у нее не будет больше сил…»

Он посмотрел в сторону охранника. Тот все так же сидел за своим столом и, кажется, не обращал никакого внимания на узника. Тогда человек медленно отошел в дальний угол клетки, присел на тянущийся вдоль стены бетонный кожух и осторожно расшнуровал левый ботинок.

Сталкеры, которым было привычно месить Наверху радиоактивную пыль, намеренно старались нарастить толщину подметок. Толстая подошва убережет от грязи, не пустит внутрь гвоздь или острый кусок стекла, спасет ноги (а иногда и жизнь) владельца. Обуви некоторых разведчиков позавидовали бы даже довоенные модники из подростков. Но сейчас Восток принялся целенаправленно расковыривать ботинок изнутри. Перед рейдом в скавенские земли он оборудовал в теле каблука тайник, крышечка которого находилась внутри ботинка под стелькой. А в тайнике тихо ждал своего часа еще один, последний из имевшихся у него, маленький шприц-тюбик с мощным снотворным. Его резерв и главное охотничье средство, а ныне – последняя надежда.

Еще там, в Бибиреве, он принял решение быть с ней до конца. Потому и настоял на отправке его вместе со скавенкой в Алтуфьево. Вот только тогда он думал, что хочет просто отдать долг чести великодушной девушке, спасшей ему жизнь, а получилось, что пошел, чтобы защитить друга. Нового, неожиданно появившегося у него друга.

Плотно пригнанный квадратик никак не желал поддаваться. И поддеть-то нечем… На Востоке были только штаны со множеством еще в Бибиреве опустевших карманов. Он машинально обхлопал их – ничего. Обыскали его качественно… Профессионалы, м-мать их…

Наконец, когда коротко остриженные ногти были уже измочалены, а пальцы ныли от напряжения, крышка поддалась. Вот и тюбик.

Со стороны лестницы послышались шаги, свет перекрыла массивная фигура. Привлеченный подозрительной возней пленника, охранник покинул свой пост и пригнувшись шел к клетке. Восток едва успел спрятать шприц и крышечку в карман. Вспыхнул ручной фонарь, клетка осветилась.

– Чего возишься? – подозрительно глядя на узника, спросил охранник.

– Мозоль набил! Переобуваюсь! – буркнул Восток и начал демонстративно разматывать портянку. В связи с известным дефицитом, многие жители метро перешли на старый добрый дедовский способ защиты ног от натирания обувью. Портянки были куда проще, удобнее в применении, доступнее и экономичнее дефицитнейших носков.

– Ну-ну. Только куда тебе теперь-то ходить?..

– Да найдется куда! – с легким вызовом ответил сталкер. – Кстати, у вас тут заключенным хоть какой-то сервис полагается?

– Слова-то какие умные знаешь, – часовой хохотнул. – Се-ервис… В сортир, что ли, надо?

– Пока нет. Но… если вдруг понадобится? – сталкер сделал вопросительную паузу.

– Позовешь – выведу. Но только у нас тут сервис три раза в сутки.

– И на том спасибо.

Часовой криво подмигнул и развернулся, гася фонарь. Бух-бух – его башмаки затопали по бетону обратно.

– Эй! – спохватившись, окликнул его сталкер. – Скажи… девушку тоже здесь держать будут?

– А хрен знает. Чего начальство решит, то и будет, – тяжеловесная фигура охранника со склоненной головой замерла в проходе. – Ты не дергайся, мужик. Он твою девчонку никому не отдал, себе взял. Тебе оно, ясно, что нож острый, но ты, говорю, не дергайся. Себе взял – значит, живая будет.

Кулаки сталкера снова сжались до побеления костяшек. Картина «допроса» снова встала в голове. Да так, что захотелось этой самой головой – и в стену с разбегу. Он как в угаре снова дотащил себя до самого темного угла клетки и рухнул на пол. Время текло, как расплавленное стекло – неторопливо и тяжко. А он, вжавшись в стену, сидел и считал секунды. Каждая секунда – мгновение боли. Ее боли.

Внезапно где-то наверху и, как опять показалось Востоку, почти над тем местом, где он сидел, снова поднялась какая-то шумиха. Что-то загремело, словно ломились в запертую дверь, причем ломились настойчиво, с воплями. Затем что-то неразборчиво проорал хриплый яростный голос… И снова этот крик – звенящий, тонкий, о чем-то умоляющий… и вдруг резко – как и в тот раз – оборвавшийся…

Человек вздрогнул. Неужели она?

Снова хриплый голос – и все затихло. Сердце у Востока оборвалось. Он вскочил, прислушиваясь. Тишина. Да что же там творится?!.

Когда он был готов уже зубами грызть проклятую сетку, загромыхала железная лестница. Охранник оживился, заскрипел стулом. Сталкер рванулся к дверце в клетку.

В «подвал» буквально ссыпались по лестнице двое местных, тащивших под мышки кого-то третьего. И этим третьим была Крыся. Она висела на руках бандитов и, кажется, была без сознания. Глухо топая башмаками и поминутно матерясь, бандиты потащили свою ношу к клетке. К его, Востока, клетке!

– К стене! – проорал один из конвоиров, наводя на вцепившегося в решетку сталкера пистолет. – На колени, руки за голову, ноги скрестил! Скрестил, твою мать! А дернешься – мозги вышибу! Ну?!

Сталкер подчинился. Он исподлобья глядел, как сторож торопливо отпирал замок и как один из крысюков (второй продолжал держать человека на мушке) втащил в клетку и небрежно бросил на пол девушку. Снова клацнул замок. Первый бандит опустил пистолет, и Восток тут же, одним прыжком, бросился к лежащей.

К великому его удивлению и облегчению, следов побоев и иного физического насилия на Крысе не было. Только левая щека покраснела и слегка припухла, словно по ней ударили, да встрепанные волосы были почему-то мокры насквозь. Девушка была в сознании, но выглядела так, словно только что пережила немалый шок. Она никак не отреагировала, когда Восток молча приподнял ее, крепко обнял и начал тихонько покачивать, словно убаюкивая, и гладить по голове.

Через некоторое время Крыся все же пришла в себя и осмысленно посмотрела на сталкера.

– Это ты… – слабо улыбнулась она. – Живой…

– Живой, хорошая моя, живой, – голос его был тихим. – А ты как? В порядке?

– Вроде… щека вот только болит… – она осторожно приложила тыльную сторону ладони к лицу. – Ничего, пройдет…

– Били тебя сволочи?

– Нет… Одна пощечина – это ещё не смертельно…

Девушка доверчиво и устало положила голову ему на плечо. Смежила веки, радуясь коротким минутам тишины, покоя и относительной безопасности.

Человек тряхнул головой, зажмурился и снова открыл глаза.

– Что они с тобой делали, Крысь? Ты будто не в себе.

Его вопрос заставил ее вздрогнуть и съежиться.

– Ничего… – сдавленно пробормотала она, – ничего особенного… Честное слово! Просто… я сама все испортила… Сама…

И Крыся заплакала. Тихо и безнадежно.

Он промолчал. Это шок, тут спрашивай – не спрашивай… Рука человека снова опустилась на голову скавенки и осторожно – так осторожно, как могла, – стала гладить мягкие влажные волосы. Плечом и грудью он чувствовал, как сбегают по его коже горячие, щекочущие дорожки ее слез, но, боясь нарушить покой девушки, терпел и не шевелился.

Спустя некоторое время Крыся немного успокоилась. Всхлипывания стали реже, тело перестало дрожать.

Восток устало улыбнулся. Проходит. Прошло. Умница моя, сильная девочка… Он немного наклонился, его лицо проступило в полутьме резкой маской из одних острых углов.

Крыся бросила взгляд на эту маску и охнула:

– Ты же весь в крови!.. – она почти невесомо провела кончиками пальцев по его лицу. – Из носа текла, губы снова разбили… Вот же звери!..

– Разбойники, одно слово, – еще одна грустная улыбка. – Успокойся, маленькая… Все уже кончилось. Не течет же больше?

– Не течет. Но видок у тебя сейчас… тот еще… – в ее тоне послышалась знакомая Востоку задиристая сварливость. Сталкер даже порадовался этому.

Зачем-то оглядевшись, скавенка досадливо прикусила губу.

– Вот ведь жмоты, хоть бы воды дали… Тебе лицо от крови обтереть надо! – она высвободилась из его рук и села на бетонный выступ, охлопывая попутно себя по многочисленным карманам выцветших штанов-милитари. – Паразиты, даже тряпки нет, все забрали… И одежда моя – еще с поверхности, в пыли вся…

Она снова рассеянно и немного нервно огляделась по сторонам. На мгновение зажмурилась, увидев свет лампы, и тут же ее тонкий голосок разнесся по подземелью:

– Часовой! Эй, часовой!

Вдалеке снова – уже в который раз – скрипнул стул.

– Чего надо? Че орешь?

– Можно нам немного воды принести? Пожалуйста!

– Вас ни кормить, ни поить не было велено! – охранник тяжело завозился в своем углу, как огромный черный крот, вынырнувший неожиданно на поверхность.

– Да я же не прошу нас кормить и поить! Но хотя бы немного воды – кровь смыть… Ну пожалуйста, тебе трудно, что ли?

– Я тебе говорю, нет приказа! Все!

Крыся приблизилась к решетке, вгляделась в черную фигуру у стола.

– Ты ведь не такой, как они… – вдруг сказала она. – Ты другой… добрый… Пожалуйста, дай нам воды! Ну что тебе стоит?

– Крысь, да не унижайся ты так перед ним! – Восток положил руку на ее плечо. – Перебьюсь без воды, все равно нас тут долго не будут держать.

– Да ну? – голос часового громыхнул, как барабан. Он встал, и свет потух, заслоненный его спиной. – Добрый? А если нет? Вот сейчас позову мужиков, да как дадим вам жару… – тяжелая фигура медленно приближалась к клетке. – Что тогда будет?

Восток досадливо плюнул сквозь зубы и с трудом начал подниматься на ноги. Рука мягко, но властно отвела девушку за его спину. Он выпрямился, насколько хватало низкого потолка, и снова сжал разбитые кулаки. Топ, топ, топ… – шла по узкому проходу их судьба. «Один удар, всего один удар есть… – думал человек. – Господи, какой же он здоровый! Где их тут таких выводят?..»

Пять шагов. Три. Один…

Часовой замер перед клеткой. Внимательно оглядел пару за решеткой.

– Ну, допустим, дам я вам воды – медленно сказал он. – А мне что за фарт с того? Только шею намылят.