Текст книги "«Мы жили обычной жизнью?» Семья в Берлине в 30–40-е г.г. ХХ века"
Автор книги: Татьяна Тимофеева
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
Чтение принадлежало к любимым видам досуга, но в основном люди предпочитали проводить свое свободное время вместе с семьей или друзьями на природе, в кино, в занятиях спортом. Малышам на ночь мать читала сказки или небольшие истории с добрым концом, подраставшим детям книги охотно дарили на день рождения[263]263
Brockerhoff Klaus. Auf dem Weg ins Dritte Reich. // Ein Stück Berlin, S. 35.
[Закрыть], но тогда это уже была преимущественно классика мировой литературы для подростков, романы Жюля Верна, Фенимора Купера, «Жизнь животных» Брэма и т. п. Взрослые любили читать Джека Лондона, исторические романы[264]264
Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 2. S. 0431. Воспоминания мужчины, 1910 г. рожд. Bd. 5. S. 1982. Воспоминания мужчины, 1909 г. рожд.
[Закрыть], фантастику[265]265
Ibid., Bd. 3. S. 1136. Воспоминания мужчины, 1911 г. рожд.
[Закрыть], «истории про зверей»[266]266
Ibid., Bd. 3. S. 0861. Воспоминания женщины, 1915 г. рожд.
[Закрыть], наиболее взыскательные читали и перечитывали классику немецкой литературы и следили за новинками в мире[267]267
Frau N. в беседе со мной вспоминала, как ее отец-судья ожидал приходившего на дом владельца книжной лавки, представлявшего постоянному клиенту новые поступления. Для нее это всегда было интересно, поскольку отец покупал понравившиеся книги и ей с сестрами, и рекомендовал подросшей дочери почитать ту или иную книгу, в основном немецких авторов XIX века. Интервью с Frau N., 1919 г. рожд., (Berlin-Scharlottenburg, февраль 2001).
[Закрыть].
Упоминание женщинами в интервью серий романов, печатавшихся в журналах, заставило обратиться и к ним, чтобы ознакомиться с их содержанием. В женских журналах нацистского периода поражает обилие ревомендаций и советов на все случаи жизни: и по вопросам ведения хозяйства, экономии всего и вся и бережливости, и по семейной жизни и воспитанию детей, и по женским рукоделиям, и по правильной организации отдыха, и по медицине и т. д. и т. п. Создается впечатление, что в проникнутых дидактикой периодических изданиях нацисты стремились взять реванш за фиаско в реальной эффективности стандартизации домашней жизни и обстановки и создать своего рода образ идеальной женщины-матери-хозяйки, дома и семьи.
Выходивший с 1886 г. ежеквартальный «Листок домохозяйки» (Das Blatt der Hausfrau) в одном только номере за 1939 г. (тираж свыше 470 тыс. экз.) предлагал своим читательницам на мелованных листах большого формата вместе с рекламой, кулинарными рецептами и выкройками статьи под названиями «В новом жизненном пространстве» о великих деяниях фюрера, «Молодежь на Штарнбергском озере» – иллюстрированный пафосными фотографиями репортаж о летнем лагере старшей школы для мальчиков в городке Фельдафинг, «Сила и мужество» о воспитательной деятельности БДМ и его организации для старших девушек «Вера и красота», «Орденсбург Зонтхофен» об элитной национал-социалистической школе, «В начале брака» о целях и задачах «арийского» супружества, «Дорогая Гретцль!» – двухстраничный панегирик материнству в виде письма многодетной матери с соответствующими фотографиями спящих братцев и улыбающихся сестричек, «Новые законы о браке» – подробное разъяснение нового законодательства, его целей и задач, «Картины с расовым смыслом» – прекрасного качества репродукции картин и фотографий соответствующего содержания с комментариями расовополитического отдела НСДАП, предназначенных для оформления дома, и…
Заканчивался журнал небольшим морализирующим опусом некоего д-ра Роте «Женщине для размышления» и «Четырнадцатью правилами, чтобы погубить ребенка» Хедвиг Либе[268]268
Для того, чтобы «погубить» ребенка, его достаточно было баловать, нянчить, относиться с вниманием к его словам и желаниям, смотреть сквозь пальцы на «леность» по утрам и т. д.
[Закрыть], кроссвордом и отрывком из любовного романа тоже в национал-социалистическом духе[269]269
Das Blatt der Hausfrau. Heft 19. 1939/40.
[Закрыть]. Одного ознакомления с этим материалом хватило, чтобы представить лавину воспитательной информации, обрушивавшейся на головы немецких женщин и девушек, а ведь были еще и специальные журналы «Германского женского фронта» под редакции его «фюрера» Лидии Готтчевски (1933 г.) с бесконечными статьями о «воспитании народной общности в семье», «современном воспитании полов», «подлинном материнстве», «семье и немецкой жизненной силе» и даже «материнском языке в повседневной жизни»[270]270
Die deutsche Frauenfront. 1933. Heft 1. S. 12–13. Heft 9. S. 12. 1934. Heft 1. S.10–11. 1935. Heft 5. S. 17–18. См. также Frauenkultur im Deutschen Frauenwerk. 1938. Nr 5, Deutsche Frauen-Zeitung. 1935. Hefte 3–8, Deutsche Hauswirtschaft. 1933. Heft 12. 1934. Heft 6 u.a.
[Закрыть], «Германская женщина-борец», озабоченная среди «ценностей германского брака» «правильным сексуальным воспитаним юношества, состоящим исключительно в полном воздержании до свадьбы во имя священных целей народа и расы»[271]271
Die deutsche Kämpferin. Leipzig, April 1934. S. 167–169.
[Закрыть] и другие, вплоть до локальных, с удручающим единообразием как содержания, так и оформления. Мир женщины-домохозяйки был представлен в нацистских публикациях как своего рода микрокосм, в котором она может править и обставлять его по своему усмотрению, хотя в реальности это далеко не всегда было осуществимо.
Конечно, если обратиться к журналам мод и легкого чтения («Ди Даме», «Ди юнге Даме», «Моденшау» и т. п.), то там идеологизированных материалов будет меньше, но даже среди репортажей 1938 г. (!) о «Вене – городе моды» и отрывков из любовных романов и детективов можно увидеть рассказ о строительстве очередного автобана или о праздничном вечере в семье министра иностранных дел Риббентропа, а летом 1939 г. «Ди Даме» печатает специальный «итальянский» выпуск, посвященный Муссолини[272]272
Die Dame. 1938. Heft 11. 1939. Hefte 4, 6. Die junge Dame. 1938. Heft 13.
[Закрыть]. И по воспоминаниям дочерей, их матери имели дома и читали эти «женские» журналы, пропагандировавшие среди всего прочего и образцы новой германской моды, отличавшиеся обилием фольклорных элементов. Газеты также имели специальные разделы «Женщина и ее мир», «Слово предоставляется женщине» и т. п.[273]273
См., например, даже материалы районных газет Берлина, в частности, «Шпандауэр Цайтунг»: «Женщина в германском доме» – Spandauer Zeitung. 16. Juni 1934, «Ребенок и солнце» – Spandauer Zeitung. 27. Juli 1934, «Народная мудрость в городе и деревне» – Spandauer Zeitung. Sonderausgabe der Spandauer Zeitung. Spandauer Heimatwoche 1934 u.a. Stadtgeschichtliches Museum Spandau. Archiv.
[Закрыть]. Успехом пользовались и рекомендации по гигиене и воспитании маленьких детей, в частности, уже упоминавшаяся книга Иоганны Харер «Германская мать и ее первый ребенок», которая часто имелась дома.
Посещали юные хозяйки, особенно готовящиеся стать матерью, и «школы матерей»[274]274
См. образец свидетельства об окончании такой школой Маргаретой Хельфенштайн в Landesarchiv Berlin. E Rep. 200–48. Nr. 9. O.S. Эти школы существовали с мая 1934. С 1935 г. к «предметам» добавилась противовоздушная оборона! Во многих случаях свидетельство об окончании такой школы было необходимым документом для предоставления кредита молодой семье и т. п. В 1941 г. в Германии существовало 517 таких школ и 54 тыс. курсов. Benz U. (Hrsg.) Frauen im Nationalsozialismus. Dokumente und Zeugnisse. München, Verlag C.H.Beck, 1993. S. 16, 29, 75.
[Закрыть] «имперской материнской службы» (Reichsmütterdienst), где 1–2 раза в неделю (всего 12 занятий) их на самом современном оборудовании – холодильный шкаф, электроплита – учили готовить для детей, ухаживать за ними, шить детскую одежду, мастерить игрушки и кукол, опять-таки в ореоле священных задач германской матери в области расовой гигиены, наследственного здоровья, экономного ведения хозяйства и воспитания из детей стойких к боли и смерти героев, готовых к беспрекословному выполнению приказа[275]275
Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 3. S. 0864. Воспоминания женщины, 1915 г. рожд.
[Закрыть].
Если сравнить содержание «женского» приложения к главной газете Третьего Рейха «Фелькишер беобахтер», выходившего почти еженедельно в 1939 г. и чуть реже в 1933 г. под названием «Германская женщина», то можно заметить интересную эволюцию: если в 1933 г. главными темами выпусков ялялись облик арийской женщины, материнство и деятельность нацистских женских организаций, то в 1939 г. центр тяжести ощутимо смещается в сторону репортажей о женщине на работе, женских профессиях, а также экономии и бережливости в домашнем хозяйстве, целая серия статей посвящена подробному рассмотрению нового законодательства о браке и разводах (в силе с июля 1938 г.), а предлагаемый читательницам любовный роман повествует о супружеской измене! С началом войны «Ди дойче фрау» окончательно теряет интерес к материнству и дому и переключается на помощь фронту, психологическую поддержку мужчин и участие женщин и подростков в противовоздушной обороне городов[276]276
Die deutsche Frau. 1933, 1939.
[Закрыть].
В заключение стоит упомянуть еще одно «хобби» периода национал-социализма, повсеместному внедрению которого активно содействовало государство: воссоздание истории своей семьи, оформление семейных родословных и архивов[277]277
В некоторых семейных дневниках имеются также подборки вырезок из газет на тему «Знаете ли Вы Вашего прапрадедушку с материнской стороны?» и т. п. Landesarchiv Berlin. E Rep. 061–19. Nr. 16. Familiennachlass Schoepplenberg. Tagebücher der Familie Schoepplenberg. Bd. 8. 1929–35. S.6.
[Закрыть]. Это распространенное и на первый взгляд неполитическое занятие было поставлено нацистами на прочную законодательную базу. «Свидетельство об арийском происхождении»[278]278
См. образец этого документа в Landesarchiv Berlin. E Rep. 200–48. Nr. 9. S. 12.
[Закрыть] стало в 30-е гг. абсолютно необходимым документом и при приеме на работу, и для сохранения своего места в системе государственной службы, и для заключения брака, и вообще при малейшем сомнении в происхождении предков, поэтому розыск в архивах и церковных книгах своих корней приобрел характер повального «увлечения» у населения Третьего рейха, смешанного со страхом найти что-либо неподходящее.
Наряду со свидетельством, занимавшим всего лишь одну страницу, почти каждая семья старалась оформить «Паспорт предков» (Ahnenpass – см. Приложение № 8), представлявший собой целую книжку в твердой или мягкой обложке, в начале которой были напечатаны общие положения, разъяснявшие понятие «арийского происхождения», а далее шло родословное древо семьи, начиная с пра-пра-пра-дедушек и бабушек с начала XIX века и подробные сведения о самом владельце паспорта. Каждая следующая страница была посвящена одному поколению с отцовской или материнской стороны, свидетельствам о рождении, свадьбе и смерти всех предков, заверенным печатью официальных органов регистрации актов гражданского состояния. Эти паспорта сберегаются в семьях и по сей день, что, конечно, можно расценить прежде всего как свидетельство интереса к истории своей семьи, но все страницы с доказательствами арийского происхождения и рассуждениями на тему «Кто является немцем по крови?» тоже остаются нетронутыми, а может быть, и читаемыми. Ни один из показанных респондентами паспортов не был заполнен до конца, что также рождает вопросы о том, были ли сведения утеряны в силу давности или не внесены нарочно по иным причинам.
Но официальный «Паспорт предков» был не единственным документом такого рода, существовала еще и «Книга происхождения семьи» (Familienstammbuch – см. Приложение № 9), которая являлась еще более подробным документом, повествующим о тех же этапах: рождении, свадьбе, детях и смерти всех членов семьи, включая всех братьев и сестер, там перечислялись все родственники мужей и жен, начиная с семей бабушек и дедушек, имелись графы для записей о свадьбах детей, болезнях в семье и «неофициальных сведений», для которых наличие печати церковного или государственного учреждения было необязательным. Заполнению такого документа и подтверждению сведений на 60-ти страницах надо было посвятить не один год жизни. Для того, чтобы люди помнили о высокой цели своих изысканий, книга была снабжена подробным введением, главами о «Семье на службе расовой гигиены», «Правовых основах семьи» и даже перечнем рекомендуемых подлинно германских имен.
Для добровольцев существовала еще «Книга семейной истории»[279]279
Berlin. Stadtgeschichtliches Museum Spandau. Archiv. Familiengeschichte der Familie Gotthard Blockdorf.
[Закрыть] – альбом в твердой обложке, обтянутой некрашенным холстом с оттиском дубовых листьев (дуб считался самым «арийским» из всех деревьев и нацисты широко использовали его в своей символике). Внутри было около 100 линованных страниц для записей и сзади еще больше 50 страниц для фотографий. Повествование о жизни семьи предваряла неизменная вступительная статья стилизованным готическим шрифтом о «Семейной книге, исследовании предков, семейной истории» с идеологическими напутствиями и образцами составления родословного древа. Чтобы не запутаться в праотцах, их предлагалось пронумеровывать и выглядело это в конечном счете комично: «прадедушка 1 степени, четвертое поколение, номер 13». Но не до смеха было тем, кто обнаруживал у себя среди далеких предков еврейские имена.
Книга берлинской семьи Блокдорф, находящаяся в архиве района Шпандау, была начата в 1936 г. судебным асессором д-ром Блокдорфом, сыном учителя средней школы, 1898 г. рожд., членом НСДАП, для своего сына Ганса-Иоахима, продолжена им же в 50-е годы и дописана в 60-е г.г. другим человеком, видимо, самим Гансом. Она содержит как письма отца к маленькому сыну о его рождении и первом годе жизни, предназначенные для него, когда он станет взрослым, так и воспоминания о поездках, семейном отдыхе, историю семьи матери вплоть до бабушек и дедушек, а также множество фотографий. Несмотря на традиционный для 30-х гг. облик отца-чиновника, члена партии, а также вступительную статью к альбому, ни одного упоминания о Гитлере или национал-социалистических идеологических постулатах в книге нет. Судя по ее характеру, д-ром Блокдорфом двигала задача создать и сохранить историю своего рода для сына и потомков.
Страх: что знали, а что предпочитали не знать о нацистском режиме
Отдельно следует сказать об основной черте многих воспоминаний, почти всех интервью и самой жизни в 30-е годы в Германии – чувстве страха или по крайней мере осторожности и сдержанности в высказываниях, контроле над своими словами, а в конечном счете, чувствами и мысляли. Эта черта, характеризующая сущность тоталитарного режима, его взаимоотношения со своими гражданами, мышление в категориях «друг-враг», являлась неотъемлемой составляющей жизни в нацистской Германии, семейной повседневности в том числе. Страх в унифицированном обществе пронизывал все стороны повседневной жизни, неосторожные высказывания любого члена семьи могли повлечь за собой материальные и иные лишения[280]280
Отец Софи Шолль назвал как-то Гитлера в кругу сослуживцев «божественным козлом». Один из них донес на него и Роберта Шолля посадили на 4 месяца в тюрьму. См. Bartoletti S.C. Jugend im Nationalsozialismus: zwischen Faszination und Widerstand. Bonn, 2007. S. 118.
[Закрыть]. Неопределенность наказания только увеличивала боязнь. Нацизм не допускал ни малейшего отклонения от заданной государством оптимистической линии, не оставлял поля для критики сути и задач режима[281]281
В связи с этим заданным сверху всеобщим оптимизмом хотелось бы привести еще одну шутку времен Третьего Рейха: «Раньше нам было хорошо. При национал-социализме нам стало лучше. Может быть, будет еще лучше, если нам снова станет хорошо». Цит. по: Gamm H.-J. Der Flüsterwitz im Dritten Reich. München, 1966. S. 31.
[Закрыть].
С самого начала эпохи национал-социализма жизнь для большинства людей в Германии превратилась в постоянное внимательное наблюдение за самим собой. Не имело значения, воспринимает ли человек негативно или воодушевленно акции новой власти, слова фюрера, является ли он членом НСДАП или фрондирующим беспартийным, он все равно должен был контролировать свои слова и чувства, чтобы «вписываться» в ситуацию. Эту зависимость от момента и изменяющейся политической коньюнктуры прекрасно иллюстрирует шутка уже более позднего времени: «Два знакомых встречаются в концентрационном лагере и спрашивают друг друга, за что каждый из них попал туда. – Я сказал 5 мая, что Гесс сошел с ума. А ты? – А я сказал 15 мая, что Гесс не сошел с ума»[282]282
Ibid., S. 36.
[Закрыть] (Рудольф Гесс совершил свой побег в Англию 10 мая 1941 г. и был объявлен сумасшедшим).
Даже, если человек ничего «лишнего» не говорил и был лоялен к режиму, опасность для него все равно существовала и заключалась она в знании! Чем больше он знал о нацизме, о каких-то сторонах жизни, власти, тем большую потенциальную опасность он представлял для режима и самого себя, поскольку потенциально он мог заговорить. Итак, держать рот на замке и вообще быть от всего подальше, – такова в реальности должна была быть наиболее безопасная линия поведения обывателя в Третьем Рейхе. Но тем самым он молчаливо санкционировал действия активных сторонников нацизма и затягивал путы режима на самом себе, поскольку чем более НСДАП укрепляла свое положение в государстве и обществе, тем труднее, невозможнее становилось «соскочить» с движущегося состава.
Берлин как столица из-за многочисленности государственных и партийных учреждений, армии чиновничества, местонахождения карательных органов в этом отношении оказывал большее давление на обывателей, привязанных к своему дому и окружению, чем другие города Германии. В Берлине проходили апробацию государственные церемонии, на митингах и шествиях выступали партийные бонзы. Игнорировать эти моменты было практически невозможно. Консервативно настроенный сотрудник криминальной полиции, правоверный католик, бывший офицер, отец восьми детей, узнал, что его отдел переподчиняется гестапо. И что он, никогда не голосовавший за Гитлера, должен был делать? Где искать новую работу, средства существования для семьи? Он остался после месяца раздумий на своем месте и служил, как мог, режиму и партии, чьи догмы он не разделял[283]283
Lang L. Grossstadtjunge. // Ein Stück Berlin, S. 87.
[Закрыть].
И еще одна схожая судьба и мотивация: «У нас был любимый дядя, он служил в полиции еще до прихода фашистов и остался там. А как было кормить семью? Но он становился все молчаливее и мрачнее. Он погиб в боях за Берлин. Семья была убеждена, что он застрелился. Да, тем, кто все видел, приходилось плохо»[284]284
Интервью с Frau Scheimler, 1912 г. рожд. (Berlin-Residenz Sophiengarten, август 2003).
[Закрыть]. Но и в этой ситуации имелся универсальный рецепт для сохранения «обычной жизни»: «Если человек ни о чем не заботился и выполнял свою работу и только, то можно было прожить очень неплохо. Но приходилось все время думать, чтобы не сказать лишнего»[285]285
Там же.
[Закрыть]. Даже невинная на первый взгляд шутка (а берлинцы известны своей любовью к острому юмору) могла повлечь за собой нежелательные последствия[286]286
Müller fragt: «Was gibt es für neue Witze?» Worauf Schulz antwortet: «Sechs Monate KZ!» Труднопереводимая остроумная игра слов: «Was gibt es für…» можно перевести и как «что имеется», и как «что будет за что-либо»: Мюллер спрашивает: «Какие имеются новые шутки?» («Что будет за новые шутки?») На что Шульц отвечает: «6 месяцев концлагеря!» Цит. по: Gamm H.-J. Der Flüsterwitz im Dritten Reich. München, 1966. S. 26.
[Закрыть].
Воспоминания об этих опасениях оставили практически все современники Третьего Рейха, даже тогдашние дети[287]287
Одна из моих собеседниц, Рут Хоманн, позже напишет в своих стихах: «Страх – наш ежедневный хлеб. Ложь мы пьем. Вместо правды вдыхаем ненависть». См. Приложение № 11.
[Закрыть]. Учитывая их юный возраст, этот факт тем более значим. Даже отношения между сверстниками, одноклассниками были омрачены контролем над своими высказываниями и чувствами – еще одно свидетельство, насколько глубоко террористическая сущность диктатуры проникла в частную жизнь и сознание немцев. Иерархия даже в детской группе, ценностные ориентации постепенно начинали определяться отношением к национал-социализму[288]288
«Das war’ne ganz geschlossene Gesellschaft hier». Der Lindenhof: Eine Genossenschafts-Siedlung in der Großstadt. Berlin, 1987, S. 135. Воспоминания большинства детей Линденхофа о периоде национал-социализма в той или иной степени омрачены опасениями «сказать лишнее» даже в кругу друзей. Те же настроения, причем как характерная черта повседневного общения в быту, выражались практически всеми моими респондентами.
[Закрыть]. Если же бдительность подводила одного из друзей, можно было ждать беды. «Мой друг сказал в кругу друзей, что рейх – это слово мы тогда произносили без затруднений – может быть спасен только путем устранения Гитлера и что-то еще в этом роде, знаете, как гимназисты любят порисоваться смесью из радикальности и беззаботности. В последовавших многочасовых допросах у директора все семнадцать присутствовавших отрицали, что слышали это. Директору это дало возможность представить дело как плод фантазии переусердствовавшего доносчика»[289]289
Интервью с Herr H.Reg., 1927 г. рожд. (Berlin-Lichterfelde Ost, июнь 2003 г.).
[Закрыть], что делает честь и самому директору и стойким мальчишкам, не выдавшим своего товарища.
При этом многие отрицают, что постоянно испытывали чувство страха при общении с другими людьми, ведь жизнь продолжала оставаться «обычной», но тут же поясняют, что надо было «просто» знать, с кем и о чем можно говорить. То, что тот или иной человек является осведомителем гестапо, часто не было тайной, во всяком случае, для родственников и даже знакомых: «29 февраля 1936 г., суббота. Эберхард с женой и дочерью у нас, в первый раз с Нового года. […] Эберхард принадлежит к СДстапо[290]290
Так записано в оригинале документа.
[Закрыть], пишет донесения о том, что он слышит среди населения. Это, в основном, наверное, обывательская болтовня. Он даже удивлен, что на него так ополчились мещане из своего гнездышка»[291]291
Landesarchiv Berlin. E Rep. 061–19. Nr. 17. Familiennachlass Schoepplenberg. Tagebücher der Familie Schoepplenberg. Bd. 9. 1934–39. S.00158.
[Закрыть]. Ведь в его задачи, как и для других «информантов», входило всего лишь «везде, в своей семье, в дружеском кругу и обществе знакомых, прежде всего на своем рабочем месте использовать любую возможность, чтобы в разговорах в непринужденной форме узнавать подлинное, настоящее отношение людей ко всем важнейшим внешне– и внутриполитическим акциям и мероприятиям»[292]292
Цит. по: Frei N. Der Führerstaat. Nationalsozialistische Herrschaft 1933 bis 1945. München, Deutscher Taschenbuch Verlag, 1997. S. 127.
[Закрыть].
Не стоит абсолютизировать проникновение боязни во внутрисемейные отношения, но ощущение того, что человек находится под неусыпным наблюдением, было широко распространено. Даже дети к середине 30-х гг. обычно знали, что «можно» или «нельзя» говорить[293]293
«Ах, я как-то сказала в школе, что не хочу вступать в БДМ, потому что не люблю бегать и маршировать. Но это было ничего, тогда, до войны, это еще можно было говорить». Интервью с Frau Adler, 1925 г. рожд. (Berlin-DEGEWO Seniorenresidenz, август 2003 г.).
[Закрыть], и большей частью вели себя осмотрительно. Тем не менее взрослые действительно высылали детей и подростков из комнаты, если разговор заходил о политике, «родители с друзьями все больше шептались, детские уши были опасны»[294]294
1945. Nun hat der Krieg ein Ende. Erinnerungen aus Hohenschönhausen. Berlin, 1995. Gespräch mit Frau Millis. Berlin, 1995. S. 60.
[Закрыть], хотя утверждать на этом основании о разрыве семейных отношений и тотальном контроле над членами семьи через детей неправомерно. Скорее можно опять-таки указать на сохранение авторитарной модели семейных отношений и родительских представлений о том, что «нужно» или «не нужно» знать младшим членам семьи.
В то же время следует согласиться с тем, что полной картины нацистского террора общество, по-видимому, не имело достаточно долго[295]295
«Много рассказывалось об этом, но не всему верили. Что-то должно было быть правдой, но точно никто ничего не знал». Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 1. S. 0367. Воспоминания мужчины, 1908 г. рожд.
[Закрыть]. Инструментарием для него поначалу служили институты, имманентные любому государству: законодательство, исполнительная власть, полиция. То же государство, казалось, ограничивало и даже жестко пресекало самоуправство в этой сфере, например, тех же штурмовых отрядов. Постепенно «органы порядка» множились, юстиция и право целенаправленно ставились на службу идеологическим постулатам новой власти, применялись для преследования инакомыслящих и инаковыглядивших.
Обычному человеку было трудно разобраться в различиях между Службой безопасности, СС, криминальной полицией, политической полицией и т. п., но обилие этих учреждений само по себе внушало страх и опасения. Большая часть опрошенных сходится во мнении, что что-то определенное о концлагерях (спорадически возникли уже в марте 1933 г., организованы в общегосударственном масштабе с весны 1934 г.) стало известно лишь в самом конце 30-х гг. или даже позже и то тем, кто слушал разрешенные до войны зарубежные радиостанции[296]296
1945. Nun hat der Krieg ein Ende. Erinnerungen aus Hohenschönhausen. Berlin, 1995. Gespräch mit Frau Millis. Berlin, 1995. S. 60.
[Закрыть]. В лагеря отправляли не только политических противников режима, но и «асоциальные элементы»: гомосексуалистов, проституток, бродяг, а также религиозных сектантов, поэтому большая часть общества поначалу действительно полагала, что подобные «исправительные учреждения» необходимы, что бы там ни происходило.
Страх перед гестапо, тюрьмами и лагерями, проникавший постепенно и в частную жизнь, питался в основном смутными слухами, что еще больше подпитывало его, в средствах массовой информации, изобиловавших сообщениями об угрозах порядку и «народной общности», никакой информации не было. Отправленные в лагеря люди или не возвращались[297]297
«Я знала, что соседа арестовали, потом выпустили, потом они его послали в какой-то трудовой лагерь и он не вернулся оттуда». Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 3. S. 0862. Воспоминания женщины, 1915 г. рожд.
[Закрыть], или ничего не рассказывали. «Из нашей деревни [пригород Берлина – Т.Т.] никто не был арестован. Один мужчина из соседнего поселка провел две недели в Бухенвальде, но не говорил ни слова об этом»[298]298
Интервью с Frau Griessbach, 1921 г. рожд. (Berlin-Pro Seniore Residenz Vis á vis der Hackeschen Höfe, июль 2003 г.).
[Закрыть].
Отдельная большая тема – отношение в семье к евреям и антисемитским акциям национал-социалистического режима, вплоть до «окончательного решения еврейского вопроса» во время войны. Огромное количество источников и литературы по этому вопросу четко делится по своему происхождению от немцев или от немецких евреев[299]299
Не представляется возможным даже указать здесь основные труды, так как «преследования евреев» или «еврейский вопрос» обычно не являются самостоятельными разделами в справочно-библиографических изданиях по периоду национал-социализма. См.: M. Ruck. Bibliographie zum Nationalsozialismus. Köln, 1995. У Херцберга в анкете вопрос об отношении к евреям и антисемитским акциям нацистов поставлен отдельно. По опыту моих интервью, не было необходимости выделять его специально, обычно он все равно возникал в той или иной форме, когда речь заходила о терроре и чувстве страха.
[Закрыть]. Немецкие ученые и мемуаристы в большинстве отмечают, во-первых, неосведомленность людей в 30-е гг. и позже о предназначенной евреям судьбе, во-вторых, индиффирентную или даже сочувствующую позицию обывателя по отношению к евреям[300]300
Mommsen H., Obst D. Die Reaktion der deutschen Bevölkerung auf die Verfolgung der Juden, 1933–1943 // Mommsen H. (Hg.) Herrschaftsalltag im dritten Reich: Studien und Texte. Düsseldorf, 1988. S. 374–378.
[Закрыть]. Воспоминания самих евреев опровергают эти тезисы[301]301
См., например, дневники Виктора Клемперера.
[Закрыть], упоминают максимальную закрытость германской семьи и общества в целом по отношению к этой теме. Берлинские респонденты с потрясающей наивностью сообщали о том, что в их районе или окружении евреев не было и они сами никак, конечно, не участвовали в антисемитских акциях, только лишь стороной слыша о них[302]302
«Мы дома все это не обсуждали, совсем нет, нет. Раньше говорили: враг слушает вместе с нами, вот так!» Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 2. S. 0556. Воспоминания мужчины, 1909 г. рожд. «… да, тогда ничего не сказать было. Это был, так сказать, запрет на разговоры». Bd. 3. S. 0862. Воспоминания женщины, 1915 г. рожд.
[Закрыть], в семье же об этом просто не говорили. Так же как и о расовой политике в целом и связанных с нею законотворческих актах (Нюрнбергские расовые законы 1935 г. и т. п.) во многих семьях будто бы «не говорили, так как из нас никто не был евреем»[303]303
Интервью с Frau Scheimler, 1912 г. рожд. (Berlin-Residenz Sophiengarten, август 2003). См. также: интервью с Ruth Hohmann, 1922 г. рожд. (Berlin-Rosenhof Seniorenwohnanlage, июль 2003); интервью с Frau Sch-w, 1921 г. рожд. (Berlin-Pro Seniore Residenz Vis á vis der Hackeschen Höfe, август 2003).
[Закрыть].
Дочь одного из известных ученых-евгеников Ойгена Фишера уже в 60-е гг. на вопрос, был ли антисемитом один из коллег ее отца, ответила: «Нет, конечно же, нет. Он был совсем как мой отец. Он никогда не говорил: евреи плохие. Он только говорил, что они другие, – и она улыбнулась мне. – Он был сторонником сегрегации (Trennung) евреев. Знали бы вы, что было, когда мы приехали в Берлин в 1927-м! Кино, театр, литература – все было у них в руках»[304]304
Цит. по: Кунц К. Совесть нацистов. М., Ладомир, 2007. С. 237–238.
[Закрыть]. Чего в этом высказывании больше – наивности, бескультурья, спящей совести или эгоизма, сказать трудно. Не без горечи отмечает противоположная сторона, например, еврейка, жена врача-немца, Лилли Ян, что после 30 января 1933 г. круг друзей их семьи стал быстро сужаться: «Не то, чтобы они отвернулись от нас, нет, ни один! Но они были теперь не так легки на подъем. Наша жизнь протекала теперь по-другому, чем их: у них дела шли вперед, у нас вспять. Все они стали очень заняты. Поэтому прогулки и вечера отпали сами собой»[305]305
Цит. по: Doerry M. «Mein verwundetes Herz». Das Leben der Lilli Jahn 1900–1944. Bonn, 2004, S. 88, 90ff.
[Закрыть].
Справедливости ради надо отметить, что до середины 30-х г.г. положение евреев в Рейхе, несмотря на отдельные эксцессы, не изменилось кардинальным образом, в политике по отношению к ним не было последовательности и настойчивости, наступление носило постепенный характер. Несмотря на наличие в обществе, в том числе среди интеллигенции, антисемитских настроений и до прихода национал-социалистов к власти, преследования евреев, особенно на бытовом уровне, не принимали крайних и массовых форм, бойкоты еврейских магазинов проходили как единовременная акция[306]306
«Эта еврейская лавка, где мы покупали, она в 35-м не была разгромлена, нет». Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 3. S. 0862. Воспоминания женщины, 1914 г. рожд.
[Закрыть], а потом покупатели все равно выбирали товары, наиболее привлекавшие их по цене и качеству[307]307
Интервью с Frau Adler, 1925 г. рожд. (Berlin-DEGEWO Seniorenresidenz, август 2003 г.).
[Закрыть].
«Окончательное решение еврейского вопроса» было сформулировано лишь в 1942 г. как свидетельство возраставшего бессилия режима и его стремления ужесточить внутреннюю политику и заострить имманентный тоталитаризму образ врага. И в мемуарах, и в устных опросах отмечается, что немцы испытывали чувство стыда за погромы еврейских магазинов и поджоги синагог, многие – дома, в семье – не скрывали своего отвращения и неприятия этого аспекта расовой политики нацистов[308]308
Heimatmuseum Köpenick. Archiv. Pressearchiv. Schubert H.-G., Gurezka K.-D., Marquardt H.-J., Schmidt U. (Hrsg.) Unser Schul-Buch. Ehemalige Schüler der Berlin-Köpenicker Körner-Hegelschule erinnern sich. Berlin, 2001. Erich Kabelitz. Erinnerungen an die dreißiger Jahre. S.84.
Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 1. S. 0200. Воспоминания мужчины, 1913 г. рожд. Bd. 1. S. 0367. Воспоминания мужчины, 1908 г. рожд.
[Закрыть]. Однако в немалом количестве были и другие – те, кто полагали, что евреи заслужили свою судьбу[309]309
См. свидетельства берлинцев о «Кристальной ночи» у С.Бартолетти. Bartoletti S.C. Jugend im Nationalsozialismus. Zwischen Faszination und Widerstand. Bonn, 2007. S. 80–81. День ото дня в берлинских районах и пригородах появлялись все новые надписи: «Juden aler Länder, vereinigt Euch, aber nicht in Birkenwerder» («евреи всех стран, объединяйтесь, но не в Биркенвердере»), «Juden ist die Luft in Buckow unzuträglich» («для евреев воздух Букова непереносим») и т. п. Цит. по: Benz W. Geschichte des Dritten Reiches. München, Verlag C.H.Beck, 2000. S. 139.
[Закрыть]. Параллельно можно упомянуть, что и и у тех, и у других не вызывало возражений пропагандируемое превосходство германской расы.
Личные трагедии разыгрывались в смешанных немецко-еврейских семьях. «У моих родителей среди ближайших друзей была одна семья, жена была полуеврейка. Эти два безупречных человека годами жили в страхе, что жену депортируют в лагерь. Каждый ночной шум повергал их в панику»[310]310
Lang L. Grossstadtjunge. // Ein Stück Berlin, S. 87.
[Закрыть]. Как примеров мужества, так и разводов в таких семьях было достаточно…
Немцы не прекращали общение с соседями-евреями, но лишь до тех пор, пока местные руководители или просто более рьяные «арийцы» из их окружения не предупреждали их о вреде и опасностях такого поведения, и тогда реакция обычно следовала незамедлительно – к евреям «забывали дорогу», чувство самосохранения и здесь одерживало победу. «Моя мать годами ходила к нашим соседям-евреям, они держали парикмахерскую, даже после „Кристальной ночи“ 1938 г., когда все остальные „забыли“ это заведение. Но, когда ей пригрозили арестом, если она не прекратит посещать их, она перестала туда ходить. Это снова был он, страх!»[311]311
Ibidem.
[Закрыть] Ни женщина, ни ее сын даже не ставят вопроса, насколько реальной была угроза ареста, страх глубоко проник в их души.
Евреям-соседям не открывали дверь, если в доме был кто-либо из местных нацистских функционеров, например, блок– или целленляйтер, пришедший собрать деньги за «воскресную похлебку», а вечером родители «озабоченно шептались об этом»[312]312
Erdmann Rosemarie. Das Traumauto oder «Paprika unter Denkmalschutz». // Auf den Spuren der Vergangenheit. Lebenserinnerungen Karlshorster Bürger. Berlin, 1995. S. 32.
[Закрыть]. В «ариизированные» квартиры без долгих уговоров заселялись немецкие семьи, которым, впрочем, новое жилье не особенно нравилось из-за своих больших размеров и дороговизны[313]313
Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 4. S. 1606. Воспоминания женщины, 1902 г. рожд.
[Закрыть]. Во время войны евреям запрещалось спасаться от воздушных налетов в одних бомбоубежищах с немцами. Одна из берлинских семей, где была бабушка-еврейка, переживала каждый раз неприятные минуты, когда старший по убежищу, их сосед, каждый раз формально спрашивал всех, не имеет ли кто возражений, чтобы старая женщина спустилась в подвал вместе с ними. «Никто никогда не возражал, все знали нас много лет»[314]314
Weissler Johannes. Nochmal davongekommen. // Ein Stück Berlin, S. 113.
[Закрыть], но тем не менее выполняли требования властей, доставлявшие семье соседа неприятные минуты. В этом воспоминании можно проследить одну распространенную психологическую особенность: существовали евреи и евреи: где-то мог быть действительно еврейский заговор и евреи во многом сами виноваты, но есть евреи-соседи, знакомые, хорошие люди, вот им можно только посочувствовать…
В период уже сформировавшейся национал-социалистической диктатуры, после принятия Нюрнбергских расовых законов, когда и началось масштабное вытеснение евреев из общества, пространства для выражения недовольства в среде основной, негероической, части населения практически уже не существовало. С одной стороны, даже при выражении неодобрения внезапного исчезновения соседей доминировал все тот же страх перед действием, никто ничего не предпринимал, а с другой стороны, и не интересовался подлинным смыслом этих «переездов»[315]315
В качестве «оправдания» могло быть выставлено «ночное время» депортаций: «Я об этом ничего не знала. Это все они делали ночью, только можно было услышать, что этого человека уже нет и все». Ibid., Bd. 3. S. 0862. Воспоминания женщины, 1915 г. рожд.
[Закрыть].
Нацисты осуществили подлинную мобилизацию «широких масс населения, считавших себя нравственными и одновременно готовых преследовать ни в чем не повинных сограждан…»[316]316
Кунц К. Совесть нацистов. С. 36.
[Закрыть]. На этом фоне случаи нонконформизма – от уступки места еврею в транспорте до отпуска им «неположенных» продуктов – фиксировались сознанием особенно отчетливо. Законопослушному, интегрированному в режим обывателю оставалось обсуждать ситуацию втайне, за закрытыми дверями и задвинутыми «заслонками в кафельной печи»[317]317
Интервью с Frau G.Barth, 1931 г. рожд. (Berlin-Pro Seniore Residenz Kurfürstendamm, лето 2003).
[Закрыть]. Нередкой была и позиция полного равнодушия, особенно в период войны, выраженная, например, утрированно в следующих словах: «Меня не интересуют евреи, я думаю только о своем брате под Ржевом, все остальное мне совершенно безразлично»[318]318
Цит. по: Focke H./Reimer U. Alltag der Entrechteten. Wie die Nazis mit ihren Gegnern umgingen. «Alltag unterm Hakenkreuz», Bd. 2, S.129.
[Закрыть].
Так выглядела повседневная жизнь обычных берлинских семей из cредних слоев в 30-е гг., пытавшихся сохранить свою традиционную систему ценностей, но тем не менее сравнительно успешно с помощью пропаганды, чувства страха и материальной зависимости интегрированных в национал-социализм. По откровенному признанию одного из опрошенных Херцбергом, целью его жизни как молодого мужа было «стать нормальным человеком и спокойно пройти по жизни. Избегать сложностей»[319]319
Humboldt-Universität zu Berlin. Institut für Europäische Ethnologie. Archiv der Landesstelle für Berlin-Brandenburgische Volkskunde. Nachlass von Wolfgang Herzberg. Lebenserzählungen der Arbeiter des VEB Berliner Glühlampenwerk (1979–1981). Bd. 1. S. 0040. Воспоминания мужчины 1910 г. рожд.
[Закрыть]. Приспособление к национал-социализму, таким образом, было психологически стимулировано еще и вопросами самооценки и самоидентификации. Коль скоро государство задавало условия существования, то адекватным ответом для большинства становился поиск «своего места» в этой жизни, построения своего собственного благополучия – в этом случае можно было считать себя «нормальным», а жизнь состоявшейся.
Эти люди не становились героями Сопротивления, они пытались сохранить свой узкий мирок призрачного домашнего мира и «обычной жизни», помогавший противостоять трудностям. То, что их изолированного мирка домашнего спокойствия и аполитичности для государства более не существовало, они предпочитали не замечать как можно дольше. Нацизм воспользовался и их пассивностью, и ожиданиями перемен к лучшему для них самих и для Германии. Незаметно для них, считавших себя свободными, он подчинил их жизнь, трансформировал семейные отношения, заставил по крайней мере молчаливо соучаствовать в государственной политике и акциях, цели которых они разделяли не всегда. Однако целью унифицированного воспитания населения была полная готовность к мобилизации режимом. Достигли ли ее нацисты? Саркастически об этом пишет Жан Марабини: «В Пруссии любят казармы, и берлинцы будут довольны жизнью до тех пор, пока не исчезнет масло. Они начнут проявлять беспокойство, только когда разразится война с сопровождающими ее ужасами»[320]320
Марабини Ж. Повседневная жизнь Берлина при Гитлере. М., Молодая гвардия, 2003. С.49.
[Закрыть]. В том демагогическом мире иллюзию «народной общности» люди принимали за единство народа, иллюзию благополучия – за процветание, иллюзию сохранения своего частного семейного быта – за «обычную» жизнь. Но нацизм мог в любой момент вторгнуться и в эту оберегаемую крепость, мобилизовать ее защитников для выполнения своих задач и тогда наступало время расплаты.
