Текст книги "1917 - 2017 годы ... Сопричастность ... (СИ)"

Автор книги: Татьяна Хруцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

– Сорос недавно высказался в том роде, что нынешний экономический кризис по влиянию на мир, на мироустройство будет не менее значительным, чем развал и исчезновение Советского Союза.

– Жизнь покажет...

– Чего вы больше всего боитесь?

– Ядерной войны.

– Какую черту вы более всего не любите в других?

– Трусость.

– Какую черту вы более всего не любите в себе?

– Недостаток красноречия.

– Что вы считаете своим главным достижением на сегодняшний день?

– То, что мы мирно распустили Советский Союз...

– Какова ваша главная черта, как бы вы её определили?

– Флегматизм.

– Как бы вы описали своё нынешнее внутреннее состояние?

– Очень тревожное – из-за кризиса.

– Какое ваше самое любимое занятие?

– Читать и писать книги...

–

Егор Гайдар и Анатолий Чубайс... Они, конечно, не братья-близнецы, но для всех – как противников их деяний, так и сторонников – они в равной степени олицетворяют принятие мер, которые в 1992 году навсегда изменили Россию...

–

16 марта 2009 года... Андрей Кончаловский...

– "Как вы думаете, какое кино сегодня необходимо русскому зрителю? Почему раньше на Феллини и Тарковского ломились толпы, а сегодня авторское кино непопулярно?"

– Вопрос очень наболевший, и многих это занимает. Я тоже об этом думал довольно много. Мне кажется, что с выходом на мировые экраны "Звёздных войн" Лукаса резко изменился – ну, не резко, в течение пяти лет – возраст зрителя в принципе. В семидесятые – восьмидесятые, до начала девяностых годов в мире в кино ходил тот зритель, который читает... Были трёхмерные фильмы. Я называю их трёхмерными, потому что они имели и глубину... Картины перестали быть социальными, стали очень коммерческими. Почему это происходит? Наш зритель, как наиболее податливый американской культуре, в отличие, скажем, от китайцев или индийцев, у которых свои корни очень мощные, как бы отвергающие европейское и американское кино, – наш зритель во многом американизирован, его интересуют те тренды, те возможности, которые предоставляет сейчас американский кинематограф: занимательность, сюжет и двухмерность. Так что, я думаю, это проблема демографическая и возрастная. Людям, которые тогда ходили на Феллини и на Антониони, и в том числе на серьёзные американские картины, было 35 – 40 лет. Сейчас они в кино практически не ходят – им 45, и они предпочитают телевидение.

– "Как вы оцениваете события в Союзе кинематографистов России?.. Это позорище на весь мир".

– Ну, вот так случилось... Я давно не принимаю никакого участия в его делах...

Во-первых, потому что я достаточно эгоистичный человек, и мне моя свобода дороже... Во-вторых, меня интересует только моё творчество. Я поэтому даже не беру студентов... Что же касается происходящего в Союзе – по-моему, всё это выглядит печально. Приблизительно так же, а возможно и хуже, дела обстояли в Союзе писателей, который раздробился на несколько союзов... При советской власти Союз был местом, где собирались люди... они говорили... Сейчас в Союзе нет настоящего единства... Я имею в виду не борьбу, не террариум единомышленников, а то, что было раньше... Я думаю, что там всё связано с финансами в определённой степени...

– "Как, на ваш взгляд, продуктивно бороться с растущей в России ксенофобией? Перспективно ли это в обозримом будущем? Что вы делает в этом направлении?"

– Я думаю, бороться должно государство, оно для этого и существует... Бердяев замечательно сказал о том, что государство строилось не для того, чтобы привести людей в рай, а для того, чтобы удержать их от попадания в ад. Собственно, государство – и есть то, что должно заставлять людей быть людьми... Наверное, существует определённая ксенофобия, и она может даже и расти в связи с тем, что люди пытаются найти виноватого в разных вещах. Но мы, хотим этого или нет, окружены абсолютно разными культурами: с востока и с юга – мусульманскими, с севера – достаточно враждебными к нам. Вообще, соседи всегда враждебны... как только есть общая граница, то есть и общий конфликт – это коммунальная квартира, мир вообще – коммунальная квартира... И поскольку вокруг нас такое количество неправославных конфессий, то, естественно, мы должны попытаться быть более терпимыми. Но терпимость – не лучшее наше качество, я бы сказал. Русский человек вообще нетерпим, я считаю.

– "Есть мнение, что в период кризиса надо отвлекать, развлекая. Вы будете развлекать? Например, своими произведениями?"

– Нет.

– Но вообще ты согласен с тем, что это правильно? Во время кризиса в Америке, в период Великой депрессии многие фильмы преследовали цель сказать: "Ребята, всё равно всё будет хорошо. Добро победит зло... и всё такое..."

– "Добро победит" – это не развлекать. Это попытка вселить в людей оптимизм. Развлекать – значит отвлекать. Это разные вещи. Мне кажется, что часть искусства должна отвлекать – оно для этого и существует. Вообще не всё искусство создаётся для того, чтобы познать высшие формы жизни или высшие формы духовности. Есть искусства, являющиеся чисто развлечением, и такое развлечение должно существовать всегда – и в момент кризиса, и не в момент. Может быть, это и правильно – я не знаю, я не сумел бы этого сделать, к сожалению. Не мой жанр.

– "Как вы относитесь к тому, что «Миллионер из трущоб» признан лучшим фильмом и получил столько «Оскаров»?

– Замечательный фильм. В последнюю четверть века мы наблюдали в Голливуде тенденцию выделять картины, которые дорого стоят и в которых достаточное количество звёзд, – то есть они изначально готовились номинироваться на "Оскар"... А "Миллионер из трущоб" снят на крохотный бюджет, без всяких звёзд, наполовину на иностранном языке – индийском, и конечно, он не рассчитывал на получение премий... Но тем не менее картина эта – настоящее самовыражение. Поскольку она дешёвая, режиссёр по полной отрывался в ней как художник, просто режиссёр замечательный.

– А сократили фильм из каких соображений?

– Я думаю, прежде всего, чтобы было меньше жестокости, там этого достаточное количество... Но эта картина, во-первых, о чужой культуре, во-вторых, об очень жестокой и вообще довольно мрачной действительности. Но одновременно – полная любви к человеку, к детям и вообще к жизни... Картина о жизни, она трёхмерна. И полученная ею премия чрезвычайно важна для многих режиссёров во всём мире, которые думают, что для получения "Оскара" надо снимать огромный блокбастер. Нет! Надо просто снять хорошее, интересное кино про интересных людей, а они не обязательно живут в Голливуде – они могут жить в трущобах.

– Было время, когда ценность человека в какой-то степени определяли в зависимости от того, как он отвечал на вопрос: «Где вы были 19 августа 1991 года?» Насколько я помню, ты в это время был в Шереметьево?

– Да, уезжал. Мне было страшно, что закроют границу. Я не могу жить в стране, если нельзя уехать...

– Ну, сейчас уже другое время. Ты всё-таки проводишь там больше времени, чем в России.

– Нет, поровну. Я снимаю одну картину здесь, другую там.

– Дом-то где?

– Дом там, где работаю. И там, где любят. А поскольку я езжу с семьёй, то дом там, где моя семья и мои дети...

– А ты не привязан к какому-то дому физическому? У тебя нет такого места, про которое ты говоришь: "здесь мне хорошо"?

– Я безусловно привязан к дому, в котором мы сейчас живём под Москвой, и где живут дети, – это материнский дом, в котором все комнаты как бы облучены мамой. Но мне достаточно иметь три фотографии и несколько книжек, которые должны быть открыты на определённом месте – и это будет уже мой дом. Я слишком много путешествую, люблю быть в разных точках мира. Но я терпеть не могу гостиницы, предпочитаю сразу что-то построить, хотя бы маленькое, но своё.

– Ты написал множество книг, и в некоторых подробно рассказываешь о своих близких отношениях с разными женщинами. Для чего? Это же такие личностные вещи...

– Ну, я умру – все будут знать. Хотя бы не надо будет ничего вспоминать... Я написал только о тех, кто был не замужем. О замужних женщинах там ни слова, а их тоже было достаточно... Вот ты сидишь с человеком, со своим хорошим знакомым. Выпил немножко водки или вина, разговариваешь на какие-то темы – то ли какие-то твои неприятности, то ли роман – ты рассказываешь об этом. И я разговаривал с читателем как со своим приятелем – в этом смысл. Мне хотелось написать всё, что мне самому кажется интересным.

– Твоя цитата: «В Америке мне больше не интересно, я не модный режиссёр, я не гожусь для Голливуда. Так что мне в Америке делать нечего»... Америка – другая сегодня, нет твоего зрителя – правильно понимаю?

– Да. В Америке надо быть всегда модным. Если у тебя есть слава, то у тебя есть друзья, если у тебя успех – тебя все знают. Если у тебя провал – из друзей не остаётся никого. В Америке у меня был успех, пока были номинации на картины. Но я забылся и стал снимать даже в коммерческом отрезке – "Танго и Кэш" – авторское кино. И сразу вылетел. Если мне в Америке сейчас предложат картину, то я соглашусь только на своих условиях – так, как я делал "Одиссею", телевизионные фильмы я ещё делаю.

– Года четыре тому назад ты рассказывал о том, что снимаешь цикл «Бремя власти» – о непопулярных решениях различных лидеров, исходивших из желания помочь своей стране... Ты продолжаешь этот цикл сейчас?

– Готовлюсь снимать фильм про Украину... Меня интересуют авторитарные фигуры, те фигуры, о которых политически корректная мысль всегда стесняется говорить. Они преуспели в формировании своей нации, хотя были диктаторами, были авторитарны. Почему я это делаю? Потому что они соответствовали во многом культуре своей нации.

– По твоим словам, смысл этого цикла заключается в том, что неолиберализм, который ты так не любишь, наивно и ошибочно обещает человечеству то же, что коммунисты, то есть благополучие, светлое будущее и так далее – это всё враньё.

– Это не враньё! Конечно, кто-то из политиков вынужден врать, потому что политика – это вообще искусство возможной правды. Но мне кажется, что всё сложнее: это не враньё, а искреннее заблуждение. Кстати говоря, сегодня это заблуждение само себя подтвердило крушением, экономическим кризисом. Потому что нынешний экономический кризис – явное выражение ошибочности той идеи либерализма, которая считается универсальной. Идея универсального экономического закона себя абсолютно дискредитировала, и мы живём в очень интересное время. Восемнадцать лет назад мы прошли через фазу полной дискредитации социализма коммунистического, авторитарного, советского, и, как ты помнишь из знаменитой истории, Фукуяма написал, что всё кончилось, даже жить скучно, конец истории. Прошло совсем немного лет – и мы видим: история не только не кончилась, она абсолютно разрушила идею свободного капитализма. Того свободного капитализма, который американцы с таким упоением пытались насадить везде в последние десять лет.

– Ты себя называешь с некоторой гордостью реакционером...

– Ну, это я с иронией. С гордостью я могу сказать, что я консерватор. Я называл себя реакционером, потому что у нас консерваторов всегда сразу относят либо к "фашистам", либо к "реакционерам".

– Ещё ты говоришь, что человек не изменился за три тысячи лет, он всё такой же, и «им, человеком, по-прежнему движут секс, жадность, страх за собственную жизнь. Ограничивают человека только государство и полиция. Если их убрать, он станет животным. Мы не готовы к свободе и демократии». Вот «мы» – это кто? Человечество вообще? Или только Россия? Кто именно не готов к свободе и демократии?

– Пятнадцать лет назад это могло относиться к России. Были иллюзии, что у нас зарождалось то, что называется демократией, хотя никто не знал, будет ли она давать правильные ростки. Оказалось на сегодняшний день, что к свободе не готовы и западные страны, причём самые развитые. И они вдруг почувствовали, что им нужно включить тормоза государства. Им требуется то же самое, что и нам – чтобы государство тормозило. Но что? Что тормозить надо? Жадность! Государство главным образом ограничивает человеческую жадность, помимо инстинктов. А то, что человек не изменился – любую хронику откройте и увидите там подтверждение... С каждым годом человек всё больше расширяет знания, но этика остаётся такой, какой была тысячу лет назад – либо есть у человека божественная сила прощения и добра, либо её нет.... И если мы вспомним фотографии из иракской тюрьмы "Абу-Грейб", то поймём, что за пять часов можно превратить в животного не только узника, но и его надсмотрщика. Нужно всегда быть начеку и думать о том, что человек в состоянии стать животным, и очень быстро. Он даже хуже, чем животное...

– У тебя довольно интересный взгляд на свою Родину. Ты говоришь: «Мы не понимаем, что такое демократия, не понимаем, что в нашей стране она невозможна. Нельзя говорить об ущемлении демократии в России, потому что ущемлять пустоту невозможно». И ещё: «Запад думает, что мы европейцы. На самом деле мы по территории – европейцы, по ментальности мы – не европейцы. У нас есть тенденция к обожествлению власти, поскольку это византийская религия – власть от Бога. У нас тенденция всегда слушаться начальника, и начальник должен быть один. У нас тенденция к вертикали, потому что если нет вертикали – всё разваливается. Недаром Струве, по-моему, говорил, что Россия должна быть в подмороженном состоянии, иначе она стекает со стола». Всё так?

– Конечно.

– Твёрдая рука – это то, что нужно России?

– Что значит "нужно"? Она возникает сама собой.

– Но она возникает из российского менталитета, культуры и прочего... При этом ты говоришь, что её не надо бояться. Твоя цитата: "Она может быть очень благотворна. Есть вещи гораздо важнее, чем пресловутая свобода. Думаете, если человеку предложить ввести цензуру и определённые ограничения, а взамен дать ему 3000 долларов зарплаты, социальные гарантии и чистые туалеты, он не согласится? Я сомневаюсь". Скажи, пожалуйста, а ты согласишься на то, что тебе дадут 3000 долларов, у тебя будут чистые туалеты, социальные гарантии, но насчёт свободы – извини, старик?

– Нет, не соглашусь.

– А почему остальные согласятся?

– Потому что человеку нужна прежде всего стабильность. Мне стабильность не нужна – я её себе обеспечил. Моя стабильность – это то, что я могу сделать, обеспечить себя своим трудом. У меня нет капиталов, я ничем не владею, но своим трудом я себя обеспечиваю. Я же не говорю, что это прекрасно, я не говорю, что это необходимо... Замечательный русский марксист Плеханов предупреждал Владимира Ильича, что в России не созрели ещё исторически подходящие объективные условия. Что такое "объективные условия"? Многие об этом не задумываются. Но что такое основа демократии? Основа демократии – это правосознание гражданина. Где возникло правосознание, и кто такой носитель правосознания в Европе? Мы всё время на Европу смотрим, мы же не смотрим на Китай или на Японию, где, кажется, есть видимость демократии, буржуазия. В Европе в 12 – 15 веках возникла буржуазия. Буржуазия – это человек, который умеет ткать, либо врачевать, либо делать что-то из мрамора. Ремесленник, который своим трудом заработал не только на пропитание, но и создал рынок – у него возникли деньги, и он стал независим от герцога или феодалиста. Поскольку он стал независим экономически, он стал ещё давать деньги в долг, образовал гильдии, а потом сказал: "Дайте мне политическую свободу". Отсюда в 14 веке и началось развитие того, что можно назвать правосознанием. В России же... Пайп замечательно написал о том, что в России не было буржуазии, не возникло... Я вообще тоскую по буржую – не по тому, которого описывал Маяковский, а по тому, который своим трудом каждый день... Вот возьми европейский ресторан и наш – богатый человек, открывший у нас ресторан, станет там работать? Он наймёт двадцать пять сотрудников и будет считать деньги. В этом разница.

– А ты вообще считаешь возможным появление буржуазии в России?

– Нет. Чудный философ Зиновьев говорил, что при той мощи массмедиа, при той мощи промывания мозгов, которой сегодня обладает государство, любое сознание может трансформироваться. Для этого надо понять, что в России тормозит развитие буржуазии.

– Как ты относишься к заметно выросшей сегодня в России роли Русской православной церкви?

– Не вижу в этом ничего плохого. Всё-таки русскому человеку необходимо иметь какие-то идеалы... Церковь как гигантский идеологический аппарат и как серьёзная, построенная на очень разумных идеалах вещь, вполне способна помочь государству в развитии того, что я назвал бы реформой национального сознания...

– Ты разделяешь мнение Киплинга о том, что Запад есть Запад, Восток есть Восток и вместе им не сойтись?

– Нет, Киплинг имел в виду всё-таки время колониализма. Я, скорее, разделяю точку зрения замечательного культуролога Хантингтона. Я говорил о том, что происходит столкновение цивилизаций... Европа во многом стала надменно навязывать всем свои идеалы, которые считает универсальными. А они не универсальны, и это сейчас доказано. Сегодня Китай или Индия начинают играть большую роль, чем хотелось бы Европе. И надменность Европы, собственно, и вызывает такую активную реакцию мусульманского мира...

– В своё время на вопрос «Что бы ты сделал, если бы тебе предложили заняться воспитанием нации?» ты ответил: «Разработал бы для каждой школы методику прививания уважения к деньгам и индивидуальной ответственности. А начал бы с того, что объявил бы в школах конкурс на самый чистый туалет. И чтобы за чистотой в этих общественных туалетах следили сами школьники, а не уборщицы. Не писай мимо туалета – первый постулат индивидуальной ответственности».

– Да, это очень просто. Поведенческая модель человека строится на его идеалах. Индивидуальной ответственности в России нет, и Чехов замечательно писал, что если в туалете вонь, или все воруют, то в этом виноваты все, а значит никто. Это российская концепция. В этом смысле индивидуальная ответственность должна быть анонимна. То есть если на тебя смотрит Бог, то он смотрит даже тогда, когда ты в туалете, если мы говорим религиозными терминами. Мне кажется, что реформа национального сознания – это основа для создания буржуазии. Пока что наше правительство думает, что достаточно дать людям возможность заработать деньги любым способом, не изменив их отношения к деньгам и к индивидуальной ответственности, которая потом порождает доверие. Сейчас у нас повсеместное недоверие: как у крестьян – только ближний круг. Вот моя семья – это моё доверие. А возвышение соседа, как ты знаешь, – угроза твоему благополучию... Но ещё не создано никакого мыслительного инструмента, который донёс бы правительству, какие болевые точки в национальном сознании существуют и какие нужно менять...

– Какие качества ты более всего ценишь в мужчине?

– Юмор.

– В женщине?

– Заботу.

– Есть ли у тебя любимое слово?

– Жить.

– А нелюбимое?

– Умереть.

– Оказавшись перед Богом, что ты ему скажешь?

– "Я не знал, что Вы есть".

–

Разговаривать с Андроном Кончаловским – одно удовольствие. Главное в нём – обаяние ума...

Интервью – это не беседа, тем более не дебаты. Моё дело задавать вопросы, а не спорить. А иногда очень хочется... Я о многом бы поспорил с Андроном. Например, я считаю, что публика стала меньше ходить на авторское кино не потому, что когда-то в кино ходили люди читающие, а ныне ходят нечитающие, а потому, что изменилось само кино, оно практически перестало быть искусством и превратилось в бизнес. Главное мерило успеха теперь – деньги. Я понимаю, что кино всегда являлось индустрией, что кассовый "хит" или провал во все времена имели значение, но в какой-то момент это оказалось определяющим. Стало понятно: если человеку предложить выбор между товаром, который требует от него соучастия, размышления и переживания, и товаром, не менее талантливо и профессионально сделанным, но не требующим от него ничего, то он выберет второе. Сказанное относится не только к кино, но и к телевидению. Главным в кино стал не режиссёр, а продюсер...

«Дом – там, где любят»... На самом деле дом – это гораздо больше, чем место, где тебя любят. Дом – это твой язык, твои интонации, то, как ходят, жестикулируют, улыбаются, это твоя музыка, это множество мелочей. Это значит чувствовать себя «своим». А если жизнь сложилась так, что нет такого места, тогда и говоришь: дом – там, где любят... или ещё что-нибудь...

–

1 июня 2009 года... Сергей Соловьёв...

– Такая история. Писатель написал замечательную вещь. Вы читаете, размышляете, представляете себе, как выглядят разные герои... Но появляется кинорежиссёр, желающий сделать очередную экранизацию... Вопрос: зачем экранизировать?.. Кино же непременно сравнивают: похож – не похож, так – не так. И, конечно, никогда не будет похоже, у каждого своё... Тем не менее все упорно делают новые экранизации... Меня действительно интересует ваш взгляд на это. Но сперва – вопросы с сайта?

– «Глобализация – благо? Не считаете ли вы, что данное явление стирает со временем все идентификационные черты любого народа?»

– Я не могу сказать, что это благо... Она просто есть. Я не противник её и не сторонник. Радоваться по этому поводу я особенно не могу, печалиться тоже, поскольку в глобализации имеется много полезных и толковых вещей.

– Но вы не считаете, что в результате сотрутся какие-то национальные черты?

– Если разумно жить человечеству, то ничего не сотрётся, и человечество будет чувствовать себя единым механизмом в этом колоссальном космосе. А если безумствовать, то всё сотрётся. С глобализацией или без.

– "При СССР был мощный идеологический пресс, однако таланты прорастали, даже инакомыслящие. Сегодня есть экономический пресс, но талантов нет. Есть успешные, модные. Почему так?"

– Я не думаю, что талантов нет. Талантливых людей много. Да, жесточайший экономический пресс существует. И как человек, который жил и там, и здесь, я даже могу сказать, что временами этот экономический пресс – более жёсткая машина, чем любой идеологический пресс, это я проверил на собственном опыте.

– "Создаётся впечатление, что мир становится более опасным и тревожным. Согласны ли вы с таким утверждением? Или же с развитием телевидения и Интернета на людей просто обрушился поток негативной информации, с которой мы не знаем что делать, потому что ещё не привыкли?"

– Я думаю, что есть основание для тревоги. И валить всё на Интернет и на телевидение не стоит, потому что глобальные процессы вселенских ужасов и катастроф существуют, от них не убежишь, не скроешься.

– "Как вы думаете, почему в нашей стране вместо искусства остаётся один гламур и никакого содержания? Почему так много насилия и криминала по телевидению, а всю культуру сместили на канал «Культура?»

– Потому что мы не знаем удержу – ни в хвале, ни в хуле. Когда у нас была мощная идеологическая надстройка, то мы её как-то преодолевали. Даже было какое-то единение всех нормальных, обыкновенных людей, которые хотели заниматься чем-то человеческим. А потом возникла ситуация "мы будем как все". А как это – как все, – мы на самом деле не знали. И поэтому взяли из этой так называемой рыночной экономики прежде всего самые смешные, безвкусные вещи. Оттуда и пошла эта немыслимая тотальная безвкусица. Может быть, она – самая угнетающая вещь, которая есть в нашей жизни. И в этой тотальной безвкусице появился гламур как новое человеческое образование, новая форма человеческого общежития. А они (безвкусица и гламур) повлекли за собой, соответственно, такие инфраструктурные подразделения, как тотальная безвкусная гламурная музыка, тотально безвкусный сумасшедший кинематограф, так называемый бокс-офисный кинематограф... Ну и всё поехало – в силу нашей наивности и неумения воспользоваться плодами колоссальной революции... Но взамен этого мы сами себе придумали вот эту ахинею, которую знаем сегодня как нынешнее положение дел в искусстве.

– "Чего не хватает современной России? Назовите только одну, саму главную, на ваш взгляд, вещь?"

– Всего хватает современной России. Не хватает только исторического разума. А всё остальное есть.

– Это правда, что ваш отец сыграл роль в истории, способствуя приходу к власти в КНДР Ким Ир Сена?

– Да, правда. У меня благодаря этому сохранились чудесные детские воспоминания. Я жил в Пхеньяне, в японском доме. Японский дом стоял в вишнёвом саду... Стены и перегородки были из папиросной бумаги. И у меня была нянька, тоже японка...

– Кем был ваш отец? Разведчиком?

– Да, он был разведчиком...

– Поговорим о кино. Я вас цитирую: «У меня от природы никаких особых талантов нет. Я не смог выучить иностранный язык в силу неталантливости. Я не смог обучиться игре на фортепиано...» Но для того, чтобы делать кино, тоже нужен талант, или вам кажется, что нет?

– Обязательно.

– Значит, у вас есть талант?

– Конечно. Я ж не говорю, что я тотальный идиот... Там же есть слово красивое – "особых". А кино – это особый талант нового времени.

– Ещё вы говорите: «Кино – это моя профессия, я никогда не изменю ей. А моё удовольствие жизненное – это фотография и театр». Значит, от кино удовольствия нет, а от фотографии и театра есть?

– Я говорю о том, что любая профессия превращает жизнь в некий быт. И даже моя праздничная профессия кинорежиссёра всё равно превращает жизнь в профессиональный быт. А когда я попадаю в театр или занимаюсь фотографией, у меня возникает ощущение праздника, который я сделал себе сам.

– Вы относитесь к той категории кинорежиссёров, которые работали и в советское время, и в постсоветское... Судя по вашим словам, есть какое-то разочарование: «Нечего говорить, что создателям кино нужно на себя обратиться. Пенять надо на государство, на его апатичность, леность и абсолютное непонимание того, что хорошо, а что дурно». Значит, в какой-то степени хотелось бы вернуться к тому, что было?

– Нет... Речь идёт о том, что уж коли мы переехали в некое другое человеческое пространство, то в этом пространстве следует устроить всё так, чтобы человеку было хорошо. Чтобы человек мог себя выразить, мог быть в этой жизни адекватным самому себе, а не требованиям рыночной экономики, например.

– Но ведь рынок – он и есть рынок. Если я хочу делать ту программу, которую делаю я, я должен найти человека, готового её купить. Потому что у меня денег нет, во-первых, чтобы её самому сделать и, во-вторых, чтобы купить телевизионное время. Я должен найти этого человека, убедить его в том, что это того стоит. Я буду его просить... А как иначе может быть при рынке?

– Лучше быть зависимым от системы, нежели от какого-то человека... Сейчас договариваясь с человеком, я абсолютно не уверен ни в чём. Больше того, приходя на студию каждый день, я смотрю: есть ещё картина или её уже свернули?.. Ибо то, что сейчас называется "инвесторы" – это частная инициатива частного человека...

– 1988 год. Тогда состоялся Пятый съезд кинематографистов, где, по сути дела, произошла революция. Вся макушка Союза кинематографистов была скинута, возникли новые люди... Спустя семь лет, в 1994 году, во главе Союза оказались вы. И практически первое, что вы сделали, – это публично извинились перед теми людьми, которых, на ваш взгляд, несправедливо обидели... После этого, по вашим рассказам, некоторые с вами не здороваются. Это соответствует действительности?

– В общем, да. Мы нормальные люди – здороваемся, конечно, но радости он не испытывает.

– Вы считаете, что правильно сделали, когда публично извинились и тем самым дали понять тем, кто тогда были революционерами, что они были не правы?

– Вообще вся эта революционность мало соответствует живой жизни, живым человеческим страстям и всему прочему. Я извинился за тон, а не за суть. За хулиганский тон, который возник в ходе этого съезда. Такой оскорбительный тон абсолютно не соответствует тому ремеслу, которым мы занимаемся. Он постыден для этой среды. Поэтому я извинялся не за конкретные претензии, а за слова, обращённые друг к другу.

– Расскажите, что вообще делается в вашем цеху? У вас две Академии, враждующие между собой: одна не признаёт «Золотого орла», другая не признаёт «Нику». В Союзе скандал за скандалом. Я не знаю, принимаете ли вы чью-то сторону, но можете хотя бы объяснить, что происходит?

– Нет, я не могу объяснить, что там происходит... Того и другого я ценю вовсе не за то, что они члены Союза. Я их просто люблю, это мои друзья по жизни, к тому и другому я отношусь с огромной нежностью. Когда меня спрашивают о том, на чьей я стороне, я говорю: "Я на своей стороне". Если Господь Бог оставил ещё какое-то время на то, чтобы жить и работать, то это нужно использовать толково, а не для каких-то малопонятных споров...

– Правильно ли я понимаю, что вы не большой сторонник этого профессионального Союза как такового?

– Если оценивать с общественно-государственной точки зрения, я думаю, это дело нужное и толковое. Увы, наша профессиональная жизнь устроена так, что до какого-то момента ты нужен всем, но наступает период, когда ты тотально не нужен никому. И для того, чтобы в перспективе избавить любого нормального человека, занимающегося этим ремеслом, от чувства тотальной брошенности, Союз нужен. Но в отношении себя самого я уже давно решил: я должен думать о том, как мне жить и выжить вне Союза.

– Значит, всё-таки суть конфликта вам не ясна?

– Суть конфликта мне ясна и не ясна одновременно. Я экспертом по этому вопросу выступать не могу.

– Как-то вам задавали вопрос: может ли наше кино конкурировать с мировым? Вы ответили, что нет, и дальше сказали так: «У нас лишь получается какое-то позорное слепое подражание, уродливое кривляние. Мы делаем вид, что конкурируем, а на самом деле подражаем боевикам и блокбастерам».

– Так было давно. Теперь абсолютно другая ситуация. Родилось чудесное поколение молодых режиссёров, превосходное... Произошла феноменальная вещь... Вы прочли мою цитату о поколении кинематографистов, которые относились к кино как к некой финансовой операции: вкладываешь что-то и в результате получаешь что-то. Теперь пришли люди, которые ничего не продают, ничего не покупают, ничем не торгуют – ни совестью, ни Родиной, ничем прочим, – они сохраняют модуль искусства. И сохраняют его грандиозно.

– При этом им нужны деньги.

– Знаете, я бесконечно благодарен государству, потому что оно – единственный продюсер, поддержавший кинематограф... Оно из года в год по-настоящему, серьёзно вкладывает деньги в этот кинематограф. Заинтересованным в этом людям нужно обязательно иметь конкурентную ныне существующей системе проката свою систему проката с 51% доли участия государства для того, чтобы, вкладываясь в наш кинематограф, оно могло бы точно так же конкурентно внутри страны возвращать деньги. Тому прокату эти картины не нужны, совсем не нужны, потому это надо сделать обязательно. Дай Бог здоровья государству, дай Бог выдержки и терпения, так как их выдержка и их терпение принесли феноменальные плоды. А то, что вы говорите о мировой конкуренции... Картины эти лучше, на мой взгляд, умнее, тоньше, больнее, нежнее, чем те картины, которые сегодня на больших западных фестивалях представляют некую модель интеллектуального западного озарения, которого, в сущности, нет. Озарение – здесь. И я убеждён, что это поколение имеет огромное будущее.