Текст книги "1917 - 2017 годы ... Сопричастность ... (СИ)"

Автор книги: Татьяна Хруцкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Могли ли вы в своё время сделать то же самое?

– Нет, у меня другая задача была – вытащить страну из объятий тоталитарного строя и привести её к свободе и демократии. И мы довели страну и общество до той точки, из которой обратного хода уже не могло быть. А над остальным пусть другие работают.

– Как вы относитесь к нынешнему положению со свободой слова и свободой печати? Вас что-нибудь беспокоит?

– Не хватает – я везде об этом говорю. Однако сравните мою позицию и позицию Александра Исаевича Солженицына. Он ведь часто повторял: "Всё погубила горбачёвская гласность". А знаете, что такое гласность? Это демократия...

– В конфликте вокруг Абхазии и Южной Осетии Россия права или не права?

– Я считаю, что в той обстановке, которая сложилась, Россия всё сделала правильно.

– Как вы относитесь к новому президенту США? Считаете ли вы, что с его приходом могут исправиться отношения России и Соединённых штатов?

– Я думаю, ситуация для него особенная, непростая. Он должен понять, что Америка хочет перемен. Все видят это. Я думаю, его и не избрали бы, если бы в Америке были другие настроения. Три года назад я и Рейгану говорил, и публично выступал – по аудиториям, причём каким? Десять – двенадцать тысяч человек. Меня спросили: "А что бы вы нам пожелали, посоветовали бы нам?" Я ответил: "Знаете, вам нужна своя перестройка". Зал встал – все десять тысяч – и овацию устроил...

– С какой исторической личностью вы себя больше всего отождествляете? Есть такая личность?

– Нет. У меня спрашивают: "Кто оказал на вас самое большое влияние?" Ну да, Плеханов, ещё я защищаю Ленина – у меня есть на этот счёт своя позиция, это великий человек... Но знаете, если говорить о том, кто оказал, то главное влияние на меня оказала всё-таки русская литература...

– Каким человеческим качеством вы дорожите больше всего?

– Способностью оставаться всегда в контакте, иметь возможность обсуждать, доверять друг другу. Одним словом – дружбой. Я даже ставлю её выше любви.

– Каким представляется вам самое тяжёлое горе?

– Потеря близких. Когда я сейчас думаю, что все умерли – даже те, кто моложе меня, а я живу...

– Когда-нибудь с вами это произойдёт, и вы окажетесь перед Господом Богом. Что вы Ему скажете?

– Я атеист...

–

8 декабря 2008 года... Анатолий Чубайс...

– Анатолий Борисович, у нас с вами есть нечто общее в биографии – и ваш отец, и мой страстно верили в коммунистические идеи. Ваш, насколько я знаю, преподавал марксизм-ленинизм, мой не преподавал, но оба были очень убеждённые. Вера моего отца сильно подействовала на меня. Я долгое время тоже верил в эти идеи, в советский строй, был пропагандистом и выступал перед американцами, англичанами, французами в печати, по радио, на телевидении. Пока... А как это было у вас?..

– Действительно, отец был в полном смысле слова настоящим коммунистом... Он искренне, по-настоящему верил в коммунизм – не потому, что так требовалось для карьеры... И я прошёл такой, в общем, обычный для многих путь от твёрдого "искровца" куда-то в сторону Маркса, в сторону социализма с человеческим лицом. Дальше – Чехословакия, Еврокоммунизм... В 1988 году я оказался на стажировке в Венгрии... И это было как раз толчком для меня...

– А сколько лет вам было в 1988 году?

– Тридцать три года.

– Возраст Христа... Как вы относитесь к русской пословице «Лес рубят, щепки летят»?

– Двояко... Большие цели требовали больших жертв... Но мне претит и вот такое, простите, интеллигентское восприятие "слезинки ребёнка" имени товарища Достоевского. Мол, компромисс – это всегда подлость, это всегда трусость, нужно делать всё чисто, честно, абсолютно с начала до конца так, чтобы было всё предельно корректно... Это вторая крайность для меня или второе отношение к этому лозунгу.

– Но всё-таки в этой пословице речь идёт, конечно, как мы все понимаем, не о лесе и не о щепках, а о людях... Он процитировал вас однажды: "Чубайс заявил мне открытым текстом: «Что вы волнуетесь за этих людей? Ну, вымрет тридцать миллионов – они не вписались в рынок. Не думайте об этом. Новые вырастут». Мне интересно, он это не выдумал?

– ...Это ложь... Она широко разошлась, и значительная часть населения полностью убеждена в том, что проклятые либералы именно так и думают.

– А почему вы не подали в суд?

– Это же был 1994 год! Мы совершенно другие задачи решали тогда...

– Скажите, пожалуйста, не кажется ли вам, что создание рынка в России – почти такое же революционное дело, как создание социализма в царской России?

– Нет. Вы сравниваете масштаб преобразований в стране в девяностые годы с масштабом преобразований в 1917 году... Преобразования в 1917 году были существенно глубже... От капитализма к социализму... Мы осуществили три перехода – очень простых. Первый – от плана к рынку. Второй – от авторитаризма к демократии. И третий – от Империи к национальному государству. Каждый из этих переходов очень болезненный...

– А почему вы говорите, что переход к рынку оказался наименее болезненным? Многие сказали бы, что очень сильно от этого пострадали.

– Переход к рынку оказался наименее болезненным. Потому что переход к национальному государству от Империи аукнулся и продолжает нам откликаться Осетией и Абхазией, с боевыми действиями, с погибшими. В 2008 году он ещё не завершён, мы пока все в нём, осознавая или не осознавая этого. Переход страны к демократии вообще далёк от завершения, в отличие от перехода к рынку. Первое – сделано. Второй и третье ещё не закончено.

– Могла ли быть гражданская война в результате того перехода, о котором говорите вы?

– Вполне. Более того, из всех сценариев гораздо менее реалистичный – сценарий без гражданской войны.

– Чем вы объясняете то, что её не было всё-таки?

– Это набор фактов – системных и совершенно личностных. Для меня абсолютно уникальным в этом смысле личностным фактором стал Борис Николаевич Ельцин. В этот исторический период в России появился человек, который одновременно и в той жизни, в старой, прошёл всё, видел всё... и в этой, совершенно новой жизни, в демократической, рыночной, тоже избран народом и авторитетен. Человек, связывающий эти два мира, помог стране уйти от сценария гражданской войны.

– Но сценарий был. Так сказать, такая возможность допускалась?

– Я считаю, что он не просто был. В ночь с третьего на четвёртое октября 1993 года мы его, собственно, и прошли. Увидели в полный рост.

– А как вам идея, будто исчезновение Советского Союза в результате событий в Беловежской Пуще – это желание Ельцина убрать Горбачёва, который всё-таки был президентом СССР. Без СССР нет Горбачёва, и тогда Ельцин становится человеком номер один. Такие рассуждения существуют?

– Они существуют... Распад СССР – это геополитический процесс глобального масштаба... После 21 августа 1991 года Советского Союза уже не стало. Вопрос не стоял, удастся его сохранить или не удастся? Вопрос был в том, удастся факт его отсутствия признать с кровью или без крови?

– Чем вы объясните тогда такую странную вещь: опросы общественного мнения, проводимые различными службами, показывают, что до шестидесяти процентов граждан России сегодня ностальгируют по СССР?

– Понятно, что в девяностые годы, когда всё кипело и бурлило, когда каждый думал про то, как прожить, как семью накормить, было не до воспоминаний...

– Современные школьные учебники не сильно убеждают наших молодых людей в том, что Сталин является крупнейшей исторической фигурой... Что происходит, на ваш взгляд? Это тоже ностальгия?

– Происходит катастрофа... Я не могу понять, как всерьёз можно обсуждать, годится ли Сталин для проекта "Имя России" или нет... Есть вещи, которые я не в состоянии объяснить...

– Несколько лет тому назад вы сказали, что многие мечтают вас посадить, в том числе и спецслужбы. Скажите, почему и кто мечтал вас посадить? И изменилось ли что-то сегодня?

– Это такая, личностная история... В моей жизни был период, когда я являлся врагом номер один для коммунистов, в какое-то время я был врагом номер один для всех спецслужб страны вместе взятых, начиная с ФСБ и кончая Службой охраны Президента...

– Это вызвано личными отношениями или глубокими идеологическими разногласиями?

– Нет, конечно, что-то личное накладывается... Кроме того, в течение значительной части девяностых годов для многих лидеров спецслужб рынок был вражеским явлением. Рыночная экономика была происками империализма, и они боролись с этим так, как умели, как считали нужным.

– На съезде СПС, говоря о Борисе Немцове, вы сказали следующее: «Мы с ним прошли через такие боевые истории, когда, без преувеличения, либо тюрьма, либо смерть»... Что это были за истории?

– 3 октября 1993 года... Я приехал в воскресенье на работу, мы встретились с Егором Гайдаром, сели вдвоём и просто прописали сценарии развития событий на ближайшие двадцать четыре часа. По одному сценарию Белый дом к утру оказывался в руках законной власти. По другому – мы в лучшем случае были арестованы, а в худшем, естественно, расстреляны при попытке ареста. Из этих реалий мы исходили и в соответствии с ними дальше действовали.

– Да, ваше правительство молодых реформаторов называли «правительством камикадзе». А всё-таки как, вернее, почему удалось выжить?

– Выжить правительству удалось не совсем. Во главе с Егором Гайдаром в декабре 1992 года оно было отправлено в отставку. Меня же, образно говоря, оставили прикрывать рубежи... Виктор Степанович Черномырдин. Крепкий хозяйственник... Однако если дело доходило до настоящих боевых решений, определяющих судьбу страны на ближайший месяц – во всех этих случаях Черномырдин принимал решения единственно возможные – монетаристские, либеральные, спасавшие страну...

– Когда Егор Гайдар предложил вам возглавить приватизационное ведомство, заниматься приватизацией, вы сказали: «Ты понимаешь, что независимо от результата, меня будут ненавидеть всю оставшуюся жизнь, потому что я буду человеком, который продал Россию и продал неправильно?» У меня только один вопрос: почему вы согласились пойти на это?

– Потому что это правильно. Потому что не может быть страны без хозяина, без частной собственности...

– СПС – «Союза правых сил» – больше нет. Почему? Чем вы объясните провал некогда популярной партии? А также «Яблока»... «Яблоко», впрочем, не ваше, но всё равно либеральная партия. Виртуально, может быть, одна существует, а другой нет вообще.

– Мы потеряли своего избирателя. Причём даже там, где, казалось бы, он должен был быть нашим. Малый бизнес, средний бизнес – к сожалению, даже они не стали нашими избирателями на последних выборах...

– Процитирую вас: «Живём в России и будем жить здесь, в своей стране. У нас прочный фундамент и главное – уверенность, что мы движемся в правильном направлении. Мы строим, мы создаём новый запас прочности, нас миллионы, кто умеет работать, кто верит и знает: Россия – великая страна и у неё великое будущее». Как вам этот текст?

– Разве плохой текст?

– Очень хороший. Но где был произнесён? Частный самолёт, белые, кожаные кресла... К кому вы обращались? Увидев это, я сказал: всё, конец. Кто, кто это придумал? Как может быть такое?

– Это ошибка. Безусловно, ошибка... Это оказалось мегаошибкой, ведь из-за неё развернулась вся избирательная кампания... Так сложилось, что вся избирательная кампания 2003 года строилась вокруг одной темы – "Олигархи. Защитники олигархов. Противники олигархов". И мы с этим самолётом попали точно туда, куда попадать было нельзя. Абсолютная катастрофа.

– Вот уж действительно... Как вы относитесь к новой партии – «Правое дело»? Один человек сказал так: «Не бывает у партии трёх сопредседателей. У каждой партии есть лидеры. У ЛДПР – это Жириновский, которого знает вся страна. У КПРФ – это Зюганов, его тоже знает вся страна. Не партия это, когда у неё три председателя». Что думаете?

– Да нет, это аргумент слабый... Это далеко не главный из наших рисков. Даже в истории нашей партии "Союз правых сил" и предшествующей ей – "Демвыбор России" – были этапы, когда во главе стояли три сопредседателя. В 1999 году после дефолта, после катастрофы, когда эти "проклятые либералы" развалили всё, что могли, мы с партией с тремя сопредседателями победили и набрали больше восьми процентов. Нет... Есть гораздо более фундаментальные вопросы, определяющие, будет у партии результат или не будет. Сегодня же главный риск партии очень простой – не состояться. Соединились три партии, появились три сопредседателя, прошёл съезд, подписаны учредительные документы, утверждена программа, однако это ещё не значит, что партия состоялась. Всего лишь пройдены обязательные юридические процедуры. А чтобы состояться, партии нужно ещё очень многое сделать...

– Один человек назвал вас «счастливым интеллигентом с ощущением миссии в командировке в большую политику». Теперь, когда нет «Союза правых сил», командировка кончилась?

– Я в действительности почти всю свою жизнь прилагаю усилия к тому, чтобы не быть политиком. Это не моё... Мне этот вид активности не близок... И когда у меня появилась возможность с должности руководителя администрации президента Ельцина перейти в правительство, на конкретную экономическую задачу, я с радостью это сделал. А из правительства ушёл в РАО ЕЭС с ещё большим удовольствием. Политика – это не моё, к ней у меня душа не лежит.

– Ваши слова: «Пенсионная реформа умерла. Реформа ЖКХ даже не родилась. Здравоохранение, образование...» Скажите, вам не хотелось бы заняться чем-нибудь из этого списка? ЖКХ, например? Или вам не предлагали подобного никогда?

– Хотелось бы. Мало того, я как раз думал, что мне придётся заниматься ЖКХ после РАО ЕЭС... Я планировал заниматься именно ЖКХ и такой вариант предлагал. Но в итоге сложилось по-другому.

– То есть вы предлагали, и вам сказали "Спасибо, не надо"?

– Мне сказали, что в принципе это возможно. Но предложили и другое...

– Нанотехнологии?

– Да.

– Жалко мне немножко. Я, конечно, с большим уважением отношусь к нанотехнологиям, но ЖКХ, мне кажется, – это такая необходимая вещь для всех.

– Вы богатый человек?

– ...Но уж точно не бедный...

– ...Депутат Госдумы как-то выступила по вашему поводу: «После реформирования РАО ЕЭС Анатолий Чубайс получил 27 миллионов долларов премии, а члены правления – по 11 миллионов. Между прочим, с этих денег единый социальный налог для стариков не взимается. Если со всех этих гонораров собрать 20 процентов, можно профинансировать какую-нибудь социальную программу, на которую нам вечно денег не хватает. А Чубайс, думаю, не обеднеет, если он вместо 27 миллионов получит 20 на руки».

– ... Объективная картина простая. За пять лет до закрытия РАО ЕЭС мы – я имею в виду менеджмент РАО ЕЭС – предложили акционерам одну программу. Мы попросили членов Совета директоров РАО ЕЭС, котирующегося на рынке акций, дать нам возможность купить эти акции по той цене, которая тогда на рынке существовала... Поддержка состояла в том, что нам выделили кредит на покупку этих акций. Программа касалась всего менеджмента РАО ЕЭС... Смысл простой: мы покупаем существующие акции по существующей цене, и если они вырастают в цене, то прибыль, естественно, становится нашей... Это классическая программа... Оказалось, что за четыре года, то есть до закрытия РАО ЕЭС курс акций вырос в двенадцать раз...

– Вы давали интервью и сказали любопытную вещь: «Сейчас нам не нужна революция, нам не нужна радикальная, быстрая либерализация, демократизация, полная свобода и полная демократия, начиная со следующего понедельника...» А когда она нужна, демократия? С какого дня недели, если не с понедельника? Или если не нужна, то почему?

– Потому что это слишком серьёзно. И потому что это слишком большая ценность, от которой зависит судьба страны... Переход от плана к рынку страна прошла не безболезненно. А переход от тоталитаризма к демократии страна не прошла. И по сложности, по глубине захвата основ народной жизни эта задачка посложнее будет. Именно поэтому нельзя решать её так: "А давайте мы с завтрашнего дня по-настоящему либерализуем всё что можно в политике... И вот тогда у нас будет полное счастье и свобода". Не будет! Особенно сейчас, на фоне кризиса, который разворачивается. Можно себе представить, что такое настоящая политическая либерализация на фоне кризиса. Не надо из этого делать вывод, будто Чубайс стал врагом демократии. Я просто серьёзнее к этой теме стал относиться. Это вектор. Это стратегия. Но не та задачка, которая может быть решена за неделю или за полгода....

– Скажите, покушение, которое на вас совершено, что это было? Что за странная разовая акция, вроде бы совершенно неорганизованная? И что вы подумали, когда это всё произошло?

– Люди, участвовавшие в покушении, глубоко убеждены в том, что я уничтожил, ну или разрушил, страну, обокрал десятки миллионов граждан. И они уверены, будто я являюсь агентом Запада... В этом смысле понятно отношение ко мне. А поскольку эти люди не являются публичными демократами, политиками... Они по профессии вообще десантники, умеют проводить десантные спецоперации, понимают, где нужно заложить взрывчатку, как поставить автоматчиков и каким калибром обстреливать машину, они делают то, что умеют... Правда, вышло как-то не очень умело...

– А что вы почувствовали в тот момент? Вы помните свою реакцию?

– Да, конечно, помню. Такие реакции не забываются... Я под обстрелом находился впервые... Я просто не до конца понимал ситуацию... У нас машина бронированная...

– Вот ещё вопрос, волнующий народ: куда же денежки от приватизации пошли?..

– ...Но это же не о цифрах вопрос. Вопрос об одном: где справедливость? Приватизация была несправедлива, говорят мне. И это чистая правда. Приватизация такой и была, к большому сожалению. Почему? Потому что приватизация – это переход собственности из государственного владения в частное по законодательству, которое, во-первых, должно быть и, во-вторых, должно иметь за плечами государство, обеспечивающее исполнение этого законодательства. У нас этого не было. Не было такого государства в 1992, 1993, 1994 годах. Никто не знал, что это такое, – ни силовые структуры, которые с этим боролись, ни суды, для которых это была какая-то марсианская грамота. Обеспечить по-настоящему законную и, следовательно, справедливую передачу собственности страна не могла. Кто за это отвечает? Я, к сожалению, это нужно признать... Можно ли было сделать лучше? Наверное, можно, есть ошибки, которые я уже сам вижу, – те же самые чековые инвестиционные фонды. Но это тактика. А можно ли было вообще сделать справедливо, честно, красиво? Ответ: нет. Так сделать было нельзя...

– То есть вы олицетворяете собой несправедливость?

– Да. И покушение на меня напрямую связано с этим... Логика действий тех людей была совершенно объяснима. Они говорили на суде: "Мы не виновны. Но мы не виновны не потому, что не хотели убить Чубайса, а потому, что убить Чубайса – долг и честь каждого гражданина нашей страны". Это их позиция... Так сложилась моя жизнь...

– Как вам с этим живётся?

– По-разному.

– Какая часть денег, выделенных на нанотехнологии, дойдёт до реальных физиков, которые этими нанотехнологиями будут заниматься?

– Во-первых, с деньгами у нас всё в порядке. Пока ещё, скорее, нас можно критиковать за то, что мы их медленно расходуем, а не за то, что мы их не туда направили... Те проекты, которые уже есть в компании, и те проекты, которые в ближайшее время будут рассматриваться, направлены не на то, чтобы дать денег физикам, их цель – помочь физикам преобразовать результаты их научного труда в реальное производство, в реальный бизнес...

– Есть у нас корреспондент, регулярно заходящий на сайт... Он пишет: «В августе 1998 года во время кризиса вы сказали, что в условиях кризиса власти обязаны лгать, чтобы не допустить паники. Когда ещё вам приходилось говорить неправду в государственных интересах?»... Вы и сейчас так считаете?

– ...Вот вы, представим, являетесь вице-премьером российского правительства. 1994 год. В стране период расцвета финансовых пирамид, всяких "МММ", "Дом Селенга" и так далее. Вы профессионал. Вы собираете данные и понимаете, что все они через три месяца, через полгода, через год точно разорятся, что это жулики, они воруют деньги. При этом количество вкладчиков у каждой из этих структур от четырёхсот тысяч до трёх миллионов. По всей стране. Первые ваши действия – собрать силовиков, поставить задачу: "Дело взрывное. Последствия катастрофические. Немедленно нужно приступать к реальной работе по вскрытию тех преступлений, которые менеджментом этих компаний осуществляются"... Дальнейшие действия... сказать правду... Я помню, как совершенно искренне один молодой член правительства порывался выйти к телевизионным камерам и сказать: "Люди, послушайте, вас же обманывают! Не делайте этого, не несите туда свои деньги, которых у вас и так-то немного осталось". Но надо соображать, что вслед за этим происходит. Всё разыгрывается как по нотам: сразу же после выхода в эфир сотни тысяч людей бросаются к приёмным пунктам эти компаний. Ты понимаешь, что они не в состоянии вернуть свои деньги, даже если захотят. Но при этом получаешь давку, драки, избитых... И в полном объёме ответственность за всё, что произошло. Так вот – сказать правду в такой ситуации или не сказать?

– Кого из ныне живущих в мире вы уважаете более всего? Есть ли такая личность?

– С уважением отношусь к Егору Гайдару. Есть люди за пределами России, к которым я тоже отношусь с уважением.

– Что вы считаете своим главным достижением?

– Частную собственность в России.

– Вы оказались перед Господом Богом. Что вы Ему скажете?

– Я не воинствующий атеист.

–

Государственная Дума приняла в первом чтении проект поправок к актам, имеющим отношение к борьбе с терроризмом, к противодействию террору. И там идёт речь о том, в частности, чтобы суд присяжных не принимал участия в таких делах. То есть, когда речь идёт о террористах, присяжные участвовать не должны. Также это касается дел о массовых беспорядках, захвате заложников, об организации незаконных вооружённых формирований, о шпионаже, о предательстве... Автор этих поправок привёл два аргумента в защиту своей позиции. Во-первых, у нас есть такие республики, где до 80% населения связано семейными, тейповыми и прочими узами. И по традиции им запрещено действовать против родственников, нельзя осуждать их. Поэтому присяжные в этих республиках оправдывают террористов или дают им очень несерьёзные сроки. Во-вторых, террористы знают в лицо этих присяжных, и присяжные их боятся...

В тех республиках, о которых он ведёт речь, этими путами "обвязаны" не только присяжные, а и судьи, и прокуроры. Значит, такого рода процессы следует переносить в другие места, где другие судьи, другие присяжные, другие прокуроры – тогда исчезнет и проблема...

Демократия – это не изложенный на бумаге закон, принятый парламентом, хотя это важная компонента. Демократия – это образ поведения, мышления, понимания своего места в обществе. Это процесс, которому для осуществления требуются поколения, иногда века...

Во время съёмок документального фильма «Германская головоломка» я брал интервью у известного немецкого журналиста...

– Да, у нас демократия... при хорошей погоде. Но мне страшно подумать, что может быть, если погода испортится. Потому что нацизм сидит в наших немецких душах...

–

2 декабря 2008 года... Александр Сокуров...

– Как вы понимаете слово «диссидент»? И может ли он быть патриотом?

– Диссидент – это человек, который стоит в стороне от других. И да, он патриот.

– Вы учились во ВГИКе?

– Сначала на историческом факультете в университете, а потом, после завершения, во ВГИКе, да.

– В 1979 году, за год до окончания ВГИКа вам пришлось прервать свою учёбу, поскольку вы вошли в довольно острый конфликт с руководством института и Госкино. Ваши студенческие работы обвинялись в формализме и в антисоветских мыслях. Вы можете мне сказать, что за антисоветские мысли были в ваших студенческих работах?

– Я учился на историческом факультете, уже достаточно хорошо понимал, что такое политика, и она была мне совсем неинтересна. Поэтому в своих художественных работах я никаких политических прожектов не строил, намерений политических никаких не высказывал. Но, по всей вероятности, было решительное отличие того, что я делал, или того, что я думал, от того, что происходило вокруг меня.

– Ну, дайте пример, хотя бы один. Антисоветизм – всё-таки политическая штука или нет, не обязательно?

– Политическая, да. А из примеров – моя первая работа, "Одинокий голос человека"...

– А вы согласны с теми, кто говорит, что ваши фильмы элитарные? Они для очень узкой публики, и нужно иметь определённый уровень, чтобы их смотреть, это не кассовые фильмы и для людей рядовых сложные?

– Я слишком уважаю своих соотечественников, слишком уважаю человека как такового, чтобы не быть с ним искренним. Конечно, в этой искренности, может быть, я захожу слишком глубоко в свои внутренние переживания, какие-то чувства. И как всякое интимное ощущение, оно не может находить большого числа сторонников или понимающих людей... Да, я виноват в том, что не могу быть другим. Ещё, прямо вам скажу – я ведь не кинематографист. Я не люблю кино, не являюсь сторонником кинематографического процесса и кинематографического жанра – это чужое для меня. Я люблю литературу. Литература для меня – всё, что есть в моей жизни. Но так случилось, что моя жизнь шаг за шагом пошла в сторону именно визуального творчества. Я хотел быть режиссёром радиотеатра – этого я хотел действительно, а заниматься визуальным искусством – нет, тем более кинематографом. И никакого пиетета перед кинематографом не испытывал.

– Но вы не собираетесь уходить из этого жанра?

– Если обстоятельства сложатся таким образом, что я не смогу реализовывать свои желания, тогда я, конечно, уйду и займусь чем-то другим.

– Мне интересно ваше отношение к критике. Но я предварю этот вопрос парой цитат... Французский поэт Поль Элюар говорил: «Художник – это глаза, критик – это очки»... Английский поэт Сэмюэл Кольридж сказал так: «Критики – это обычно люди, которые стали бы поэтами, историками, биографами и так далее, если бы смогли: они пытаются применить свои способности к одному или к другому, но тщетно, поэтому становятся критиками». Вообще, крупные художники обычно не очень высоко ставят критиков. А каково к ним ваше отношение?

– Критика очень важна для меня. Потому что с людьми, которые занимаются критикой, у меня нет никаких пересечений интересов: они делают своё дело, а я – своё. Это другое художественное творчество. И критик в состоянии иногда указать мне дорогу. Для меня важно, если это человек хорошо образованный, если это человек чувствительный, чувствующий, если это человек, который старается понять то произведение, о котором он говорит, но не иллюстрирует мои мысли, потому что я лучше любого критика знаю, что у меня не получилось в фильме – мои фильмы сплошь состоят из недостатков.

– А был случай, когда критик направил вас? Вы можете такое вспомнить?

– Да. такой критик для меня... К сожалению, он живёт в Соединённых Штатах, и, правда, сейчас его отношение к тому, что я делаю, решительно изменилось в негативную сторону. Но был период, когда он имел для меня грандиозное значение... Его отъезд из Москвы, из России явился для меня огромной потерей... А ещё... Вообще для меня огромное значение имеет встреча, разговор с человеком, который умнее меня, образованнее меня и который может что-то мне открыть. Я ищу всё время это. Мне очень это нравится. Это для меня просто чудо какое-то...

– До нас дошли сведения, что у вас были встречи с Президентом?

– Была встреча с Владимиром Владимировичем Путиным... Она состоялась по моей инициативе и была связана с целым рядом вопросов, которые у меня имелись к этому человеку. В первую очередь это, конечно, важный лично для меня вопрос – о судьбе города, который, как я считаю, начинает погибать. Я имею в виду Санкт-Петербург. Это не родной город для меня, я там житель, и я пользуюсь в нём тем, что оставили, сберегли люди. И я хотел обратить его внимание на это катастрофическое положение. Архитектурная общественность города напоминает мне больницу, где все врачи хотя быть патологоанатомами. Город разрушается самыми стремительными темпами, остановить этот чудовищный процесс мы – я имею в виду общественные силы – не можем никак... Были и вопросы, связанные со всякими моими размышлениями, представлениями о развитии культуры, кинематографа...

– А какое общее впечатление у вас от этой встречи?

– Я увидел человека энергичного, чрезвычайно занятого. До этого я довольно близко и в течение многих лет был знаком с Борисом Николаевичем Ельциным. И это разные люди, конечно. Две разные энергии, два разных состояния. Борис Николаевич был для меня абсолютно открытым, не было тем, которые мы с ним не обсуждали бы. Иногда это были тяжёлые разговоры – и для него, и для меня... Здесь тоже было непросто, но я всё же понимал, что передо мной более закрытый человек... Я не умею разговаривать с людьми из этой "верхней" жизни, я не знаю меры, так как для меня такой человек всё равно остаётся в первую очередь человеком, а не функционером...

Встреча проходила в очень доброжелательном тоне. Хотя он только-только был в Ростове, оттуда полетел в Чечню, из Чечни ночью вернулся в Завидово, и в Завидово он меня принимал... Я надеюсь, что вопросы, которые мы обсудили, обязательно вызовут какое-то резонирующее действие, – и то, что касается кинематографа, и то, что касается, конечно, Петербурга...

Я прекрасно понимаю, что вопросы, которые поднимаем мы, – это вопросы корневые, вопросы культуры страны, касающиеся того, с чего всё начинается в жизни государства. Ведь государство главным образом существует только для развития культуры. А всё остальное – лишь инструмент для её развития. Будет определённый уровень культуры – будет и определённый уровень культуры правительства, будет определённый уровень культуры армии, другое министерство иностранных дел будет, и так далее... И в промышленности будет всё по-другому, понимаете? Эта вертикаль, эта пирамида – реальность...

– Цитирую вас: «Живя на Родине, я чувствую свою незащищённость. Социальную незащищённость, личную. Я понимаю, что со мной в любой момент может произойти всё, что угодно, и с каждым днём почему-то чувствую эту опасность всё больше и больше. я хорошо её прочувствовал, потому что мне было тяжело при советской власти – и тогда у меня были проблемы с государством, но я бы сказал, что сейчас ситуация даже острее, гораздо острее.»... Почему вы так говорите, чем обосновываете?