Текст книги "Мю Цефея. Шторм и штиль (альманах)"

Автор книги: Татьяна Леванова

Соавторы: Дмитрий Колодан,Карина Шаинян,Юлия Рыженкова,Сергей Игнатьев,Александра Давыдова,Вадим Картушов,Юлия Ткачева,Станислав Бескаравайный,Дмитрий Витер,Ольга Цветкова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Нигдеев затаил дыхание. На этот раз шаги были отчетливей. Кто-то невидимый в тумане, но очень близкий осторожно крался вокруг каменистой плеши – кто-то почти беззвучный, и только абсолютное безветрие позволяло уловить бесшумные всхлипы мха под ногами.

Юрка потянулся за ружьем. Дуло едва заметно стукнуло о камень, и шаги тут же стихли. Нигдеев, выпучив глаза и обливаясь потом, пялился в туман, отчетливо ощущая чужое присутствие.

– Пальну? – одними губами спросил Юрка. Нигдеев моргнул, приходя в себя.

– Свихнулся, – нормальным голосом сказал он. – А вдруг человек? Мало ли дураков?

– Откуда здесь люди, – упрямо покачал головой Юрка. – Либо медведь, либо ёкай. Я бы пальнул, а?

– Ружье положи, – процедил Нигдеев. Туман по-прежнему подступал к ним вплотную, все такой же густой и непроницаемый, но чувство чужого, прячущегося за белой стеной, исчезло.

Нигдеев выудил из рюкзака термос чая, обернутые в газету котлеты и крошечную кастрюльку с вареной картошкой. Юрка достал две банки кильки в томате и черный хлеб. Неизвестно, сколько прошло времени с тех пор, как они застряли в тумане, но жрать хотелось страшно, и ни головная боль, ни нездорово сосредоточенная Юркина физиономия уже не могли отбить аппетит. Нигдеев вдумчиво жевал, уйдя в себя, смакуя живой, теплый вкус мяса и аромат чеснока, чтобы отвлечься, не видеть ни лица друга, ни белой стены вокруг.

Юрка шумно втянул в рот последний килечный хвост, отхлебнул чаю и вдруг спросил:

– А тебя твоя мелкая любит?

– Конечно, любит, – не задумываясь, ответил Нигдеев. – Что за вопрос? Я ж ее отец.

– А мой вот как-то… – Юрка судорожно вздохнул. – Он вообще какой-то… не знаю даже. Ленка же веселая была, а теперь только ревет и ревет. Он из нее всю душу высосал, ни спать, ни есть не дает, прям как нарочно. Ее доводит, а меня вообще ненавидит – я его только на руки возьму, а он сразу глаза выпучит и орать. Смотрит так, как будто я не отец ему, а леший какой… Не слушается вообще… Я бы и плюнул, да такого на место не поставишь – он сам тебя потом…

– Дети, – пожал плечами Нигдеев. – Моя тоже не ангелочек, да что поделаешь. Воспитываю, как могу, и тебе придется.

– Не, тут другое… – Юрка пошевелил пальцами. – Беспокоюсь я. Ленку вон до ручки довел… Сколько времени, как ты думаешь?

Нигдеев покачал головой, вытягивая шею. Кто-то снова ходил вокруг. Кто-то подобрался еще ближе – Нигдеев слышал, как поскрипывают камни. На загривке шевельнулись мелкие волоски. Внимание сконцентрировалось настолько, что, казалось, голова вот-вот лопнет от напряжения. Кто-то ходил в тумане. Кто-то недобрый. Кто-то похожий на мелкого, тощего сопляка со злыми желтыми глазами…

Нигдеев осел и трясущимися руками выудил из пачки сигарету. Сломал две спички, пытаясь прикурить, но наконец сумел затянуться. Медленно выпустил синеватый дым, мгновенно растворившийся в туманной мгле. Буркнул все еще лупающему глазами Юрке:

– Ты достал про своего мелкого ныть. Мерещится уже.

– А может, не мерещится, – тихо ответил Юрка. – Говорю тебе, это ёкай. Вот мой спиногрыз тоже…

– Что – тоже?! – рявкнул Нигдеев.

– Ленку того… теперь за мной пришел.

– Тебе к психиатру пора, ты в курсе? – яростно заорал Нигдеев, и Юрка обиженно замолчал, нахохлившись.

Нигдеев уже начал задремывать, когда он вдруг завозился, сбивая сон. Не веря своим глазам, Нигдеев смотрел, как Юрка достает ключ, подносит его к обломку руды. Разжимает пальцы.

Звяк.

– А ну дай сюда! – завизжал Нигдеев.

Он рванулся, сжимая кулаки, и тут же взвыл, повалился на камни, хватаясь за колено. Юрка испуганно сжался, прижимая ключ к груди, и его невнятно-желтые глаза округлились, стали большими, как у ребенка. Скрипя зубами, Нигдеев кое-как сел. Казалось, от боли трясется каждая жилка в теле.

– Да что за ключ вообще? – плачущим голосом спросил он, и Юрка плотнее прижал свою игрушку к груди, просунул за пазуху, чтоб не отобрали.

– Так от шкафа же ключ, – сказал он. – Я таблетки в шкаф прибрал и на ключ запер.

– Какие таблетки? – похолодел Нигдеев.

– Да всякие, все, что было. Она все подряд пыталась выпить. Я ей говорю – ты прекращай эти глупости, я к семи вернусь – поговорим. А таблетки на всякий случай в шкафу запер.

– Ты… – Нигдеев обхватил голову руками, не зная, что сказать. Неподвижный безвкусный воздух душил, комом перекрывая горло. – Ты с ума сошел, – выговорил наконец он. – Вали домой, ты чего!

– Как? – беспомощно спросил Юрка.

– Да как ты и хотел, по периметру! – Нигдеев машинально взглянул на часы и заскрипел зубами от бессилия. Бросил бесполезный взгляд на невидимое небо. – Иди! Я здесь заночую, завтра с мужиками меня заберете.

– Да ты без меня даже в сортир не сходишь, – возразил Юрка. – И потом, ты же сам сказал – это глупо. С минуты на минуту развеется, а если я не в ту сторону уйду, то только время зря потеряю… – Он пожевал губами. – А как ты думаешь, сколько времени?

Он висел в глухой, неподвижной пустоте. Его мир состоял из брусничника площадью с носовой платок, нескольких ржаво-красных камней, кривой, почти голой веточки березы, просунувшейся из ниоткуда; и вокруг этого жалкого мира крался, медленно сужая круги, желтоглазый ёкай, который забрал Юрку, а теперь пришел и за ним. На мгновение Нигдеев приходил в себя и тогда понимал, что ёкаев не бывает, что в тумане ходит медведь и надо бы подтянуть поближе ружье, а может, Юрка все-таки вернулся, и тогда все будет хорошо. Мгновение он чувствовал себя прежним: разумным, бывалым, здравомыслящим мужиком, но мертвенно-неподвижный воздух давил, и тишина давила так, что едва не лопались барабанные перепонки, будто он погружался на неимоверную глубину, и вспышки ясности становились все реже, пока не исчезли совсем, унеся с собой и брусничник, и камни, и веточку. Остался только туман, в котором ходил ёкай, и Нигдеев всматривался в мглу так, что кровь стучала в висках и в глазах мелькали кровавые мушки.

И он понял, что сейчас увидит.

Не могу, подумал Нигдеев, Юрка, пожалуйста, я так не могу, подожди, Юрка! Извиваясь всем телом и дергая искалеченной ногой, он пополз сквозь ничто туда, где несколько минут (вечность) назад растворилась спина приятеля. Туман оседал на лице, скапливался в глазах и струйками тек по щекам, а следом шел ёкай, неторопливо раздвигая мертвенный воздух. Нигдеев полз, в кровь обдирая ладони, но ёкай настигал. Его когти вцепились в голень. Нигдеев задергал застрявшей ногой и почувствовал, как скрюченные серые пальцы рвут прочный брезент охотничьих брюк. Редкие кривые зубы погрузились в его плоть. Ёкай кусал его. Мертвый пацан кусал его, точно кусал, боже, мертвый пацан ел его ногу. Нигдеев дико заорал и бешеным, отчаянным рывком перевернулся на спину, поднимая ружье. Туман сгустился настолько, что Нигдеев уже не мог разглядеть ничего дальше сбитых в кровь рук, вцепившихся в ружье. Он не видел своих ног, не видел того, кто кусает их, и был благодарен туману за это. Продолжая орать и дергать ногами, он выстрелил в белую пустоту – раз и другой.

Кто-то тащил его под мышки, куртка задралась, и по голой пояснице скребло сначала мокрыми ветками, очень неприятно, а потом – каменной щебенкой, и это было уже больно. Кто-то совал под затылок мягкое, уютное, как подушка, но покрытое мокрым и липким полиэтиленом. Это было противно, но все равно хорошо; Нигдеев послушно опустил голову и исчез.

Звяк. Звяк. Ему снился взломанный шкаф с разгромленными полками. В распахнутой дверце поблескивал вывернутый с мясом замок. Мертвая женщина, в голове которой навсегда затих ветер, лежала лицом к стене, глядя в туман. Рядом с ней ползал желтоглазый ёкай, катал игрушечный «уазик» прямо по серому покрывалу, скрывавшему ее истощенное тело.

Звяк. Звяк. Звяк.

Нигдеев открыл глаза, и Юрка с испуганно-виноватым видом спрятал ключ за спиной. Все тело ломило; ободранные ладони горели огнем. Нигдеев тяжело приподнялся на локте, огляделся и понял, что ничего не изменилось. Мертвый штиль. Непроницаемый туман. Мокрые камни, врезающиеся в задницу. Голая веточка березы, протянутая из ниоткуда.

– Как ты думаешь, сколько времени? – спросил Юрка. – Я вроде недавно вернулся – а вроде и давно, не пойму никак. А то я, знаешь, Ленку обещал в кино сводить, сказал, буду как штык…

Нигдеев пожал плечами, и Юрка, обиженно оттопырив губу, поднес ключ к камню. Отпустил. Звяк. Оторвал. Отпустил. Звяк. Звяк.

Что-то дотронулось до лица Нигдеева. Что-то скользнуло сквозь волосы, коснулось мочки уха, невнятно зашептало прямо в голове. Почти беззвучно присвистнуло.

Юрка сжал в кулаке ключ, с силой втянул в себя воздух и ошалело завертел башкой.

– Растаскивает! – сдавленно крикнул он. – Глянь, Шурик, растаскивает!

Белое вокруг – серело, темнело, становилось прозрачным, как таящий снег. Белое – нет, уже жемчужно-серое, неуловимо-розоватое, закатное – шевелилось, извивалось и распадалось на безобидные клочки. Покряхтывая и опираясь о камни – одними пальцами, чтоб не задевать ободранные ладони, – Нигдеев сел, а потом – встал, кренясь влево. Осторожно перенес вес на правую ногу. Колено отозвалось болью – но не так чтобы сильной, вполне терпимой. Нигдеев выпрямился, и в лицо ему ударил мокрый ветер, играючи хлестнул холодной моросью по глазам.

– Как ты думаешь, сколько времени? – спросил Юрка. Нигдеев прищурился на подсвеченные красным тучи над восточным краем плато.

– Полседьмого где-то, – сказал он. – Собирай шмотье, минут за сорок до машины дохромаем.

Он лихо остановил «уазик» у подъезда панельной пятиэтажки и выключил мотор.

– Покурим? – предложил Юрка. Нигдеев согласно кивнул и полез из-за руля. Они закурили, привалившись к железному боку машины. Ветер, несущий снежную крупку, раздувал огоньки спрятанных в ладони сигарет, срывал искры, щедро рассыпая их по подмерзающей земле. Пальцы быстро леденели, и хотелось уйти головой поглубже в воротник.

– Эх, пропала лицензия, – сказал Нигдеев, – хрен нам теперь, а не медведь.

Юрка сочувственно вздохнул. Теребя связку ключей в кармане – за буйным посвистом ветра их звяканье было едва слышно, – он беспокойно пошарил глазами по светящимся через одно окнам. Ткнул сигаретой в одно на втором этаже, где на фоне работающего телевизора чернела прилизанная круглая головенка:

– Смотри, мелкий мой у соседки, как договаривались. Спокойной ночи малыши смотрит… – Он посмотрел на часы и сердито одернул рукав. – Всего-то на пару часов опоздал, как ты думаешь, это ж ничего? Должна понимать!

– А у тебя как, свет горит? – спросил Нигдеев.

– А наши окна с другой стороны, – рассеянно ответил Юрка и отбросил сигарету. – Поднимешься?

– Колено же. – Нигдеев отвел глаза. – Давай, послезавтра на работе увидимся.

– Покеда, – бросил Юрка и, подхватив рюкзак и ружье, нырнул в подъезд. Мальчик перед телевизором беспокойно заерзал, и Нигдеев, поежившись, залез в машину. Тут же снова закурил. Завел мотор, но не двинулся с места, ожидая сам не зная чего.

Представлял: вот Юрка поднимается на свой этаж. Вставляет в замок ключ, заранее подавшись вперед и упрямо нагнув голову, готовый к буре, с полным набором неопровержимых оправданий. Дверь медленно открывается, и за ней Юрка видит белый, как молоко, туман. Непроницаемый, безжизненный туман, который никогда не развеется, потому что ветра больше нет. Ветер умер. Наступил мертвый штиль.

Зарисовки

Болотный дождь (Олег Титов)

Он пощупал себя за нос. Потом за уши и за подбородок. Хотел постучать по лбу, но удержался. Пора уже брать себя в руки.

Кто-то сунул ему в ладони горячую кружку. Он рассеянно отхлебнул, не разобрав вкуса, и только потом глянул в нее, увидел, как плещется внутри черное варево, и рефлекторно отдернулся, зашипев. Кружка отлетела в угол, забрызгав все вокруг коричневыми потеками.

– Ты чего?! – возмущенно прикрикнул кто-то.

Он покраснел, покрепче ухватил себя за ухо и не ответил.

– Ну ты сам додумался, – ответили ему. – Он же в первый раз под болотный дождь попал. Да еще в роще. Воды обычной нет? А лучше молока бы…

Он узнал голос. Крошечная рыжая женщина, взахлеб рассказывавшая ему про здешнюю жизнь. И про рощу сахарных деревьев тоже.

Строго говоря, не деревья это были, а грибы. Или что-то похожее. Они вылезали на засушливую поверхность, огромные – метров до десяти в высоту, – и раскидывались во все стороны, ветвясь, подобно деревьям, чтобы эффективнее захватить воду. Со временем их пластинчатые псевдолистья выцветали и трескались.

– О-о, я помню, как первый раз под дождь попал, – сочувственно протянули сбоку. – Я думал, расплавлюсь. Хорошо на мозг давит.

Вот как это выглядит, думал он. Вот как прячутся сахарные грибы, напившись влаги. Это так безобидно звучит – прячутся.

Он ухватился за нос и увидел перед собой стакан молока. Поблагодарил неразборчиво, быстро, пока не исчезло, выхлебал все до капли.

– Ничего страшного, – сказала рыжая. – Зато впечатлений на всю жизнь.

Его передернуло.

– А что такое болотный дождь? – спросил он.

– Так ты не знаешь?! – воскликнула она. – То-то, я смотрю, тебя уж больно серьезно пришибло.

Ее беззаботность должна была действовать успокаивающе. Но почему-то не действовала. Он снова подергал себя за ухо.

– Здесь болото недалеко начинается, – продолжила она. – Огромное, тысячи квадратных километров. Там водоросли пигмент производят, который связывается водой и вместе с ней испаряется. Я не химик, – почему-то добавила она и смущенно пожала плечами.

– Просто дождь, – сказал он.

– Просто дождь, – улыбнулась она.

Он вытер лицо ладонью.

Перед его глазами стояли огромные ржавые деревья, которые стирал, одно за другим, иссиня-черный дождь. Мир вокруг исчезал, оставляя лишь залитую чернилами бумагу. И он боялся, что гигантский ластик, уничтожив деревья, примется за него.

Он был уверен, что его сотрут.

Он знал это.

Он потряс головой и ощупал себя снова. И снова. И снова.

Ожидаются ливневые дожди (Александра Шулепова)

Уже темнеет, когда я бросаю джип и иду в поле.

Здесь давно не пашут, и зеленая трава пучками пробивается из-под негари. Вдали – деревня, обнесенная по краям стройным частоколом леса. Еще вчера тут плавала в вечернем воздухе густая тишина и можно было стоять, задрав голову, и неотрывно смотреть в далекое небо.

Сегодня все иначе. Я иду, превозмогая ветер, навстречу грозовому фронту. Туча – чернильная клякса, размазанная по небу, – сердито клокочет в вышине. Миг – и небо раскалывается надвое, и от звука недалекого грома закладывает уши. Ветер роняет на щеку первую тяжелую каплю.

Весь мир замирает на мгновение, и я тоже замираю в молчаливом предвкушении волшебства. Исчезают звуки, любое движение: будто тот, кто выше туч, выше самого неба, нажал на паузу, чтобы закончить дела и, не отвлекаясь, насладиться картиной нашей с Даян встречи.

Стоит только подумать об этом – и реальность сходит с осей, и я тоже, не в силах ждать, бегу по бездорожью вперед. Неразборчиво кричу, глядя на тучу, ловя открытым ртом струи дождя.

Это всегда происходит неожиданно: в один момент силы кончаются, и я падаю лицом в землю. Лежу, не умея пошевелиться, зная, что сейчас все случится, но каждый раз задаваясь вопросом: а что если нет? Щупальца страха опутывают тело, будто корни тянут с головой под землю.

А потом волос моих, сочащихся небесной водой, касается теплая, невесомая, такая родная ладонь.

– Здравствуй, Нерт, – слышу сквозь шум дождя ласковый голос, – как ты без меня?

Было время, когда я пытался повернуться, схватить руками прозрачное тело. Но теперь лишь дышу глубже, вбирая ее запах.

– Хорошо, – отвечаю, выгибаясь навстречу прикосновению. – Сейчас хорошо.

Я спиной ощущаю ее улыбку: светлую, грустную. Тонкие пальцы скользят по шее, оставляя мурашки. А в следующий миг все заканчивается. И какое-то время я еще лежу под пустым дождем, стараясь продлить совершенный миг, врезая в память малые крохи счастья. А после встаю и бреду к джипу.

Колдун, сдохнув после проклятия, сыграл с нами самую злую шутку. Еще три века назад я заживо горел в аду. Но потом кто-то изобрел авто, и я смог нагонять ливни, все чаще встречая Даян.

Теперь я вкладываюсь в климатические установки. Однажды это окупится, и наши свидания станут к тому же долгими: рай для двоих в эпицентре бесконечной бури.

Пока у меня есть лишь сухая одежда и педаль газа, вжатая в пол.

Да еще бессонная ночь, приправленная запахом озона и вчерашнего кофе.

Пусть хоть тысячи бессонных ночей.

Разве это важно, когда тебя ждут?

В дождь (Екатерина Жорж)

Водяные нити пронизывали всю Дегтярную, весь город и весь мир. Зонтик, поминутно выворачиваемый ветром, не спасал. Это был тот самый шторм, о котором днем предупреждали синоптики. Порыв ветра дернул зонтик, Тина попыталась его удержать, но замерзшие пальцы соскользнули, а зонтик полетел на проезжую часть, где бесславно погиб под колесами маршрутки. Спасать его Тина не помчалась, вместо этого она влетела в первую попавшуюся подворотню.

Здесь было тихо и темно, пахло сырой штукатуркой, а снаружи бушевал шторм и заливали мостовую фантой фонари. Тина повернулась спиной к улице, отчаянно завидуя фрилансерам, которым не надо ездить на работу и обратно. И увидела лося, огромного, с мягким бархатным носом и рогами во всю подворотню. Лось выдохнул, в воздухе повисло облако пара. Позади Тины ехали, разбрызгивая блестящую воду, машины, а перед ней стоял лось, которого не могло быть в многомиллионном городе.

– Не бойтесь, он вас не тронет. Пока я ему не прикажу.

Голос был приятный, мужской и какой-то притягивающий. Хозяин лося выступил из мрака, как нарисовался, похлопал огромного зверя по боку. А Тина посмотрела на него и пропала. Впалые щеки и высокие скулы. Капризный рот и нос с кобелиной горбинкой. Высокий, а длинные волосы рыжие в осень. Шитый серебром камзол и плащ цвета мяты. И, странное дело, наряд его не выглядел старомодным, а незнакомец – ряженым, наоборот, он точно был вне времени.

– Что? – Тина хотела спросить, что он здесь делает, откуда взялся лось и вообще, но язык онемел. От незнакомца пахло листвой, лесом и еще чем-то непонятным, но приятным.

– Я – Лемпо, – сказал он, точно угадав мысли Тины. – Я хотел проехать через ваш мир, но – дождь…

Тина вдруг почувствовала, что безумно устала от дождя, от офиса, от ежедневной толкучки в метро. И, наверное, ей все это чудится.

– А вы откуда? – спросила Тина.

Лемпо показал себе за спину. Там, по другую сторону подворотни, дождя не было, зато был еловый лес и сияющая, как луна, тропа, бегущая вперед и вверх. Вдали возвышались башни замка.

– Хотите прокатиться со мной? – предложил Лемпо. Глаза его мерцали в темноте. – Не бойтесь, вы не упадете, – Лемпо снова хлопнул лося по боку. – Вы даже слезть с него не сможете, пока я не захочу.

Сейчас она повернется и убежит под ливень, думала Тин, глядя в красивое лицо Лемпо. И забудет эту галлюцинацию. Такого же не бывает. Лось медленно опустился на колени. Лемпо улыбнулся. Тин сделала крохотный шажок вперед и погладила бархатную морду.

Тыква (Юлия Рыженкова)

– А хранитель где? – На пороге стоял старик со старухой. Не попрошайки, не бездомные, для своих лет выглядят крепкими. Старик, наверное, даже воевал – вон какой властный взгляд, такой Эван видел лишь однажды у фения из «священного отряда». Да и старуха за себя постоит, даром что с клюкой. Этой клюкой и огреет!

– Кто-кто?

Старуха оглядела четырнадцатилетнего парня, отворившего им дверь своей избы, и усмехнулась:

– Видимо, твой отец.

– Помер он.

– Давно?

– Летом еще.

На мгновение Эван вспомнил весь ужас своего положения. Остаться одному накануне зимы, накануне тьмы – это почти смертный приговор. В памяти пронеслось, как Эван возился до ночи в огороде, бесконечно поливая сухую потрескавшуюся землю, как не уследил за цыплятами, и их всех сожрал ястреб, как бегал с хворостиной за коровой, пытаясь загнать упрямую скотину на скотный двор, как ходуном ходили его руки, когда впервые в жизни заколол свинью, не с первой и даже не со второй попытки, и как она визжала.

– Ну что ж, тогда ты теперь за него. Сохрани это до весны. – Старик вытащил из холщовой сумки что-то большое и круглое, обмотанное чистой тряпицей. Увидев замешательство, добавил: – Вернусь – награжу.

Край тряпицы соскользнул, и взору предстала обычная тыква.

– Не вздумай сожрать! Помрешь.

Тыква оказалась теплой, почти горячей и согревала даже лучше печки. Эван за лето не успел запастись дровами. Теперь каждый день приходилось выбираться в темный лес, проваливаясь в мерзлую кашу по колено; от усталости его шатало, словно пьяницу, но поленница почти не росла. Говорят, умирать от холода не больно. Лучше, чем от голода.

Накануне Самайна пошел снег, немного добавив света в день, не отличимый от ночи. Эван валялся на печи и стругал палку, но это занятие быстро наскучило. На глаза попалась тыква. «Чем она так важна? Что там внутри?» – в очередной раз задумался парень и в конце концов не удержался. «Я только одним глазком!» – пообещал он себе, расковыривая кожуру. Когда лезвие перестало упираться в твердое, Эвана на мгновение ослепило. Изнутри тыква светилась, будто в ней свеча! И показалось, что через мутное окно пробивается… лучик солнца? В это время? Невозможно! С конца осени до весны солнца не бывает!

Эван выскочил на улицу, но не понять, то ли действительно чуть посветлело, то ли кажется.

Парень обернулся на тыкву, несколько мгновений раздумывал, а затем вернулся и уже уверенно вырезал на ней улыбающийся рот и два глаза.

Выскочил во двор и сощурился от рези в глазах. Впервые в жизни Эван увидел, как искрится снег.