Текст книги "Чертова погремушка (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Хотя, пожалуй, нет. Только тепло и уютно. Но не светло.

Я повернулась к Никите. Он стоял в дверях и смотрел на меня, как будто ждал чего-то.

Он не видел «погремушку»!

Держа ее в руках и поглаживая, словно котенка, я подошла к нему. Никита нахмурился, не понимая, что происходит.

– С Костей действительно что-то случилось, – сказала я.

– Но ты же говорила…

– Нет, он не умер – это бы я наверняка почувствовала. Но что-то все-таки произошло. Иначе он ни за что не оставил бы…

Я замолчала на полуслове. «Ну давай, давай, расскажи ему, – глумилась невидимая гадина. – Покажи ему «погремушечку». Он посмотрит на твои пустые руки и вызовет тебе психперевозку».

А может, мне и правда нужна психперевозка? Выходит, я была права, когда в больнице засомневалась в своей нормальности? Или… или ее могут видеть только такие уроды, как я? Не зря же дьявол спрашивал: «Почему ты, твой брат, ваш дядя? А не твой дружок Никита?»

Ну вот, все и встало на свои места. Я села на диван, по-прежнему прижимая к себе шар. Никита не двинулся с места.

– Послушай… – я несколько раз глубоко вдохнула, как будто собиралась нырять. – Будь все в порядке, Костя давно бы уже позвонил. Я уверена. Поэтому сейчас мы поедем в полицию. Но сначала я тебе расскажу… все расскажу.

Пальцы под «погремушкой» скрестились прежде, чем я подумала о том, что сейчас снова буду врать. То есть говорить только часть правды. Поскольку я не могла рассказывать об инфернальщине, большую часть истории пришлось опустить. А без нее все остальное – ну да, все остальное было чисто правдой.

Я начала с того, что случайно зашла в церковь, увидела инвалида на костылях и поняла, что могу видеть людей насквозь и лечить их болезни. Рассказала о том, как принимала «клиентов» почти на рабочем месте, как чувствовала себя после этого сильной физически, но выпотрошенной душевно. Рассказала о смерти Марины и инвалида Ивана. О том, как вернулась домой, подумала, что Никита ушел, не дозвонилась до Кости…

– Вот и все.

Никита задумчиво смотрел на мои руки, сжимающие нечто не видимое для него, и покусывал ус.

– Ты удивишься, – сказал он наконец, – но я ожидал чего-то в этом роде. Нет, не именно этого, но точно не банальности. Говорят, кошки чувствуют чертовщину. Наверно, я тоже в чем-то кот.

– Что ты имеешь в виду? – «погремушка» вдруг перестала греть пальцы, и сразу подушечки онемели.

– Все эти паранормальности… Ты же знаешь, у меня сложные отношения с религией. Я верю в Бога, но не испытываю потребности в какой-либо церкви. Может, это и неправильно… В общем, для меня есть Свет и есть Тьма. И этот твой дар… Это явно не от Света.

– Не от Света… – повторила я. – А самое подлое, что я этого не хотела. Нет, мне, конечно, хотелось делать что-то для людей, но не так. А хотелось мне на самом деле всегда совсем другого. Вот скажи, ты хотел чего-нибудь когда-нибудь так, что готов был кусок жизни за это отдать?

«Жизнь, как весна, отцветет…» – мягко и вкрадчиво пропел мой голос, сердце мучительно сжалось и забилось быстро-быстро.

– Когда-то… я думал об этом, – медленно сказал Никита, глядя мне в глаза, и я вдруг поняла, о чем именно он думал. Меня бросило в жар.

– Ты думал обо мне?

– Да… Когда мы расстались. Вернее, еще до того. Я чувствовал, что все ускользает из рук. Что мы все дальше и дальше друг от друга. Я не знал, что делать, как все исправить. Мне казалось, что бы я ни делал, становится только хуже.

– Странно. Мне казалось то же самое. Только насчет себя. Я думала, что это я виновата во всем. А теперь… Тебе не приходило в голову, что эта, как ты говоришь, Тьма нас слушает? Что она знает все наши желания? Что она исполняет их – чтобы мы пожалели об этом? Может быть, мы не случайно встретились тогда в баре? Может?..

– Остановись, – Никита подошел к дивану, сел рядом, дотронулся до моей руки, «погремушка» обиженно зашипела, выскользнула и поплыла к серванту. – Я не знаю, случайно мы встретились или нет, все-таки мне кажется, что не случайно. Но вот ведь какая штука… Поверишь или нет… Помнишь ту вечеринку у Машки Соболевой, мы еще тогда поссорились? Ты напилась…

– И танцевала с Юркой. Конечно, помню.

– Ага, и целовалась с ним в коридоре – прекрасно зная, что я на кухне и вас вижу.

– Потому что ты…

– Неважно, почему, правда? Я вышел тогда на балкон. И я не был пьян – тогда еще не был, это я уже потом набрался похлеще тебя. В общем, я вдруг увидел себя словно со стороны. Как будто стоял рядом и смотрел на себя. Увидел, что перелезаю через перила и прыгаю вниз. Падаю на чью-то иномарку, воет сигнализация, люди бегут. «Скорая», больница, ты рядом плачешь. Потом я в инвалидном кресле, и ты со мной. Едва сдерживаешь раздражение, но чувство долга превыше всего. Но я все равно счастлив – потому что с тобой. А потом я через несколько лет умираю, а ты уже не плачешь, а только вздыхаешь с облечением. Это я говорю долго, а промелькнуло перед глазами в одну секунду. Я не знаю, что это было. Может, просто нетрезвое воображение. А может, каким-то образом мне открылось… как бы это сказать… вероятное будущее. Как будто кто-то показал мне: вы можете быть вместе только вот так – хочешь? А я очень хотел быть с тобой. Но не так. Я понимаю, ты не веришь…

– Почему? Верю, – я уткнулась лбом в его плечо и закрыла глаза. – И если бы ты действительно… Да, я, конечно, осталась бы с тобой.

– Лена, нам тогда было по девятнадцать лет. И у нас все было плохо. У нас и сейчас не все просто, но мы уже совсем другие люди, а тогда… В общем, я слишком сильно любил тебя для того, чтобы убить все, что между нами было. Чтобы заставить тебя терпеть меня только из жалости. Это, конечно, слишком пафосно звучит, но это правда.

– И ты поверил, что спрыгнуть с балкона – это единственный способ остаться со мной?

– Сейчас это кажется странным и глупым, но тогда – да, поверил. Наверно, от отчаяния. Подумал – пусть все идет так, как идет. Лучше уж ничего – чем чего, но такой ценой. Просто опустил руки и плыл по течению. Я видел, что тебе скучно со мной.

– Интересное кино, – проворчала я. – А я думала, что это тебе со мной скучно. Ты был такой… весь в науке, в эмпиреях. А я? Будущий бухгалтер. Как говорит одна моя приятельница, так всегда бывает, когда людям лень открыть рот и рассказать друг другу обо всем, что их беспокоит. Все проблемы – от недосказанности.

Тут я прикусила язык. Потому что противоречила самой себе. Разве я могла сейчас вот так вот открыть рот и рассказать Никите обо всем – о дядипашином дневнике, о дьяволе и «погремушке»?

– Теперь все по-другому? – он смотрел на меня и ждал ответа, а я молчала. – Теперь все будет по-другому?

– Надеюсь, – наконец удалось выдавить мне. – Это не так уж просто. Если привыкла все держать при себе.

В этот момент я отчаянно ненавидела себя, но… ложь по-прежнему была тонкой и волнующей – как аромат изысканных духов, как изящная любовная игра.

– Что ты думаешь делать с этим дальше? – спросил Никита, поглаживая меня за ухом – как кошку.

– Как что? Сейчас поедем в полицию, – я сделала вид, что не поняла.

– Это ясно, – поморщился Никита. – Я имею в виду твои… способности.

– Ничего не буду. Я научилась смотреть на людей так, чтобы не видеть, что у них делается внутри. Хотя, конечно, это соблазн. Сильный соблазн. Я ведь могла бы просто смотреть. Как рентген. Не лечить. Но лучше не стоит. Откуда я знаю, может, это для них тоже плохо. Или для меня.

– А ты никогда?.. – Никита запнулся и отвел глаза.

– Нет, – с досадой поморщилась я. – Ни тебя, ни Костю. Даже не знаю почему. Ни разу мысли такой не возникло. По логике вещей, вас-то я в первую очередь должна была осмотреть и излечить, с ног до головы. Но вот нет. Представляешь – если б я тебя или его угробила… Мне и так с этим жить всю оставшуюся жизнь: хотела помочь людям, а только нагадила.

– Ты же не знала.

– Ну и что? Мне от этого не легче.

Не знала? Да. Не знала. И наивно думала, что дьявольское зло как-то можно употребить людям во благо.

– Пойдем, – я встала и подошла к серванту, куда прибилась «погремушка». Никита, похоже, ее раздражал: она переливалась как-то ядовито и звенеть перестала. И даже пыталась увернуться, когда я ее подхватила и положила в сумку. Никита моих манипуляций с невидимым предметом не видел – завязывал в прихожей ботинки.

В машине мы еще поспорили, в какое отделение полиции ехать: по месту жительства или по месту прописки. Чтобы не возвращаться, если что, поехали в то, что поближе.

– А почему ты так вдруг сорвалась с низкого старта, когда мы к дому подъехали? – спросил Никита.

– Не знаю, – покрепче прижав к себе сумку с «погремушкой», ответила я. – Показалось вдруг что-то. Словно подтолкнуло: давай, бегом.

Я почувствовала через кожу сумки легкое вибрирование – «погремушка» как будто довольно урчала.

– Послушай, – я осторожно дотронулась до его рукава. – Со мной много чего странного происходит. Может, я действительно с приветом, не знаю. И я далеко не всегда могу толком объяснить, что и почему я делаю. Если можешь – постарайся с этим смириться.

– Хорошо, постараюсь, – вздохнул Никита.

В отделении нас, разумеется, послали в далекую страну, воспользовавшись формальным поводом не принимать заявление: «потеряшка» был прописан совсем в другом месте.

– Где прописан, туда и идите, – грузный дежурный в чине капитана отвернулся и уткнулся в глянцевый журнал.

– Но…

– До свидания, девушка, – отрезал он и загородил лицо журналом.

Впрочем, «где прописан» нас тоже пытались послать – на том основании, что розыск должен производить орган внутренних дел, на территории которого в последний раз видели пропавшего. Но я по дороге успела зайти с Никитиного ноутбука в Интернет и выяснить, что заявление обязаны принять в любом отделении полиции. Никита с милой улыбкой пообещал немедленно позвонить некому Архипову. Дежурный посмотрел на нас с ненавистью и выдал бланк.

– Кто такой Архипов? – спросила я так, чтобы дежурный, тоже капитан, не услышал.

– Большой чин в управлении собственной безопасности.

– И ты его знаешь?

– Только фамилию, – усмехнулся в усы Никита. – Главное, чтобы капитан об этом не догадался.

– А фотография-то? – спохватилась я. – Надо же было взять.

– Держи, – Никита вытащил из внутреннего кармана куртки две Костины фотографии. – Позаимствовал из твоего альбома на всякий случай. Хотел в Интернет запузырить на предмет поиска, но не стал без твоего согласия. Если б он просто ушел из дома и не вернулся – еще ладно, а так ведь уехал с девушкой.

– Ну, это соседка так сказала. А как там было на самом деле – никто не знает.

Тщательно перечислив все Костины особые приметы, изложив обстоятельства, при которых его видели в последний раз, и «дополнительную информацию» – была в бланке и такая графа, я подошла к дежурному. Он отправил нас ждать под дверью кабинета то ли следователя, то ли оперативника, который «уехал в поле». Минут через сорок появился сильно замордованный жизнью худосочный паренек в штатском. Увидев нас, он помрачнел еще больше и попросил десять минут на «попить чаю» («С утра крошки во рту не было»).

Десять минут затянулись на полчаса, зато паренек посветлел лицом и вроде как слегка повеселел. Впрочем, мое заявление снова повергло его в мировую тоску.

– А чего так долго ждали-то? – сварливо поинтересовался опер, пробежав бланк по диагонали. – Или для него такие гулянки норма?

– Нет, но… – промямлила я. – Я в больнице была. Только сегодня выписали.

Опер, который так и не удосужился представиться, задал мне кучу вопросов, причем из ответов личность моего братца вырисовалась не слишком приглядная. Спиртное, женщины, отсутствие постоянной работы…

– Он… фрилансер, – пискнула я, на что опер насмешливо оттопырил губу.

– Ладно, – вздохнул он, уточнив координаты соседки. – Посмотрим, что можно сделать. В течение трех дней, максимум десяти, проводится проверка. Может, ваш брат действительно где-нибудь на курорте прохлаждается, не сочтя нужным вас предупредить. Проверим билетные кассы для начала. Ну а дальше – будет видно. Вы сказали, что его машина на стоянке. Квартира в чьей собственности?

– Мы ее получили по наследству в равных долях, но в собственность еще не оформили. Брат оформил мне дарственную на свою долю той квартиры, где мы оба прописаны, а я отказалась от своей доли наследства в его пользу. От доли квартиры. Документы отдали на оформление.

– Деньги?

– У него были деньги в банке, но сколько – я не знаю. Не думаю, что очень много.

– Если будут основания думать, что совершено преступление, возбудим уголовное дело. Обычно такие дела возбуждаются по статьям 105 (убийство) или 126 (похищение). А может, и не возбудим. Как говорится, нет тела – нет дела. Объявим в розыск – сначала местный, потом, если надо, в федеральный. Плохо, что вы не обратились для начала в бюро регистрации несчастных случаев, ну да ладно, мы сами проверим. В общем, если что – с вами свяжутся.

– «Если что – с вами свяжутся», – передразнила я, когда мы вышли и сели в машину. – Как же, ждите. Может, правда, в Интернет? В Контакте, в Фейсбук, в Живой Журнал, где там еще можно?

В голове у меня был настоящий сумбур, и я никак не могла четко сформулировать мысли. В том, что Костя жив, я практически не сомневалась. А вот дальше… Он оставил «погремушку» дома, и это могло означать две вещи. Либо он собирался вернуться через день-другой, но по какой-то причине не смог. И это было очень плохо. Либо… либо он каким-то образом умудрился избавиться от ее власти. Но почему тогда он так поступил со мной? Хотя бы два слова – «все нормально»…

Если эта сволочь вернется домой в добром здравии, ему не жить. Я скрипнула зубами и уставилась в окно.

Наверно, в другой ситуации меня удивило бы, что Никита так спокойно отнесся к моим паранормальностям. Но теперь мне было как-то не до этого. Он со мной – и хорошо, с остальным как-нибудь разберемся… со временем. Гораздо больше меня волновал братец, но и этот вопрос разрешился очень быстро.

Через два дня мне позвонила женщина с детским голоском, представившаяся следователем Макаровой. Пытаясь говорить солидно, она сообщила, что Константин Петрович Белкин обнаружен живым и невредимым в Калининграде.

– Мы выяснили, что он взял билет на поезд, – пищала Макарова. – Конечно, если б он остановился не в гостинице, все было бы намного сложнее, но нам повезло. Он просил передать вам, что с ним все в порядке и что в ближайшее время он с вами свяжется.

– Вы сами говорили с ним? – уточнила я.

– Да.

– И он больше ничего не сказал? Не просил присмотреть за Барсиком?

– Нет, больше ничего.

Поблагодарив, я положила трубку. С Костей действительно все было в порядке. У нас с ним была давняя договоренность: если кто-то из нас попал в беду, но не может сказать об этом прямо, он должен попросить передать другому просьбу присмотреть за Барсиком – так звали кота, который был у нас в детстве. Конечно, за столько лет Костя мог об этой договоренности и забыть, но все же в таких ситуациях люди цепляются за любую возможность подать сигнал SOS.

Он позвонил мне на мобильный вечером того же дня.

– Привет, – как ни в чем не бывало сказал паразит. – Как дела?

– Ну ты и скотина, – сказала я, и голос предательски дал петуха.

– Лен, ты прости, я знаю, ты сердишься. Но… поверь, так надо было.

– Что значит «так надо было»?! – заорала я. – Ты мог хотя бы смску отправить: так и так, жив-здоров, не ищите? Или тебе в кайф, когда люди с ума сходят и полкана по следу пускают?

– Подожди, не кричи. Скажи, она у тебя? – спросил он почти шепотом.

– Она у меня. И фиг ты ее получишь обратно. Думаю, она тебе больше не пригодится.

– Очень надеюсь, что не пригодится. Понимаешь, это была ломка. Мне надо было обрубить все хвосты. Все, что хоть как-то связывало меня с ней. Ты не представляешь, что со мной было. Бедный дядя Паша, неужели его тоже так ломало?

– Так вот отправил бы смску и рубил себе хвосты, – не сдавалась я. – Что за паскудство? Скажи честно, тебе просто баба какая-то очередная голову так заморочила, что обо всем забыл. Тебя соседка видела, когда ты уезжал.

– Во-первых, не баба, а жена, – усмехнулся Костя. – Во-вторых…

– Сволочь, – устало перебила я. – Скажи немедленно, что пошутил.

– Отнюдь. Мы поженились неделю назад. Лен, ты прости, я действительно должен был тебя предупредить. Но… так уж вышло. Мне правда очень жаль.

– Не смеши, – буркнула я. – Жаль ему – видали! Где ты ее взял, жену эту?

– Лен, все потом расскажу. У меня телефон разрядился. Мы уже скоро приедем.

– Как ее зовут хоть?

Но тут в трубке пискнуло, и пошли короткие гудки.

– Вот так, – сказала я Никите, который сидел на диване и смотрел на меня, пытаясь восстановить смысл разговора по обрывкам диалога. – Этот кретин женился, у него все хорошо, и они скоро возвращаются. Ну и хрен с ним. Слушай, а давай напьемся?

– Ну… давай, – удивленно кивнул Никита. – Хочешь, поедем в «Тигровый глаз»?

– Напиваться в твоем баре – это пошло, – фыркнула я. – Лучше здесь. Чтобы сразу в койку.

Никита хмыкнул и достал начатую бутылку розового вина.

– Только не это! – меня передернуло. – Я теперь его, наверно, никогда пить не смогу. Будет казаться, что кровью пахнет. Давай лучше коньяка.

Я была уже довольно хороша, чесала переносицу, хихикала и без умолку болтала глупости, пытаясь делать при этом умное лицо. Впрочем, что значит «пыталась делать»? Я на самом деле казалась себе очень умной. И очень красивой. Просто невероятно соблазнительной femme fatale[1]1
  Femme fatale – роковая женщина (фр.)


[Закрыть].

В конце концов, а что? Кто возражает? Я очень даже симпатичная. И фигура у меня… ничего так фигура, получше, чем у многих. И не дура. И темперамент – присутствует. И одеваюсь, можно сказать, не без вкуса.

Никита вышел в туалет, а я сидела, положив ноги на журнальный столик, посасывала ломтик лимона и обольстительно улыбалась своему отражению в зеркальной дверце шифоньера. Нет, я определенно была дивно хороша. Для законченности образа не хватало крошечной детальки…

Я встала, подошла к шифоньеру, открыла дверцу.

Когда-то давным-давно мы с Костей обитали в большой детской – той самой, где сейчас наша с Никитой спальня. Родители спали на диване в гостиной, а бабушка – в маленькой комнатке. Наш первый школьный год ознаменовался рокировкой. Было решено, что мы уже слишком взрослые, чтобы жить в одной комнате, поэтому Костя со всем своим скарбом перебрался в бабушкину комнату, а бабушка вселилась ко мне. Я рыдала дня три. И вовсе не потому, что мне так нравилось делить комнату с братом. Меня грызла отчаянная зависть: у этого пакостного плаксы – собственные апартаменты! Пусть крошечные и не слишком удобные, но свои. Он может приводить туда друзей и запираться там с ними. И делать, что душа пожелает. А я – с бабушкой! И хотя я настояла, чтобы комнату перегородили шкафом и занавеской, все равно это было не то. Иногда я втайне мечтала, что бабушка уедет жить к сестре в деревню или вдруг выйдет замуж за соседа – отставного полковника. И тогда комната будет моя. Нет, бабушку я любила и зла ей не желала, но детский эгоизм, помноженный на зависть, частенько брал надо мною верх. Кто бы знал, что всего через три года моя мечта осуществится самым ужасным образом.

После смерти родителей бабушка перебралась в гостиную. Теперь уже Костя завидовал мне, но особой радости я от этого не испытывала. Бабушка умерла, когда мы только-только закончили школу. Через несколько лет Костя привел Полину, а я вышла замуж за однокурсника Славу и переехала к нему. Вернувшись домой после развода, я обнаружила, что Костя оккупировал мою бывшую комнату. Выкурить его оттуда мне не удалось, и тогда я поселилась в гостиной.

Это была здоровенная комната площадью почти тридцать квадратных метров и с потолками больше трех метров высоты. Мебель в ней стояла еще советских времен, добротная, сделанная на заказ. «Стенку» папа придумал и начертил сам. В числе всевозможных полок, шкафчиков, ящичков там были и два шифоньера – для папы и для мамы. Я пользовалась только одним – папиным. В мамином до сих пор хранились какие-то их и бабушкины вещи: у нас с Костей рука не поднималась их выбросить.

Вот к этому-то маминому шифоньеру я и подошла.

Шифоньеры состояли из двух отделений, в одном полки и бельевые ящики, в другом – вещи на вешалках. Сверху – длинная глубокая полка-антресоль. На этой самой полке и лежала моя гитара.

– Странно, – сказала я вслух. – А я-то думала, что забыла тебя у Славки.

В этом не было ни малейшей логики – зачем-то я ведь полезла в шифоньер, в который никогда не заглядывала. Но мне было все равно. Я достала гитару, стряхнула пыль, подтянула струны.

– Щас спою, – подмигнула я своему отражению.

– Про Савку и Гришку? – усмехнулся, входя в комнату, Никита.

Ох, лучше бы он этого не говорил. Впрочем, он бы, наверно, и не сказал – не будь таким же нетрезвым, а точнее сказать, пьяным, как и я.

Усевшись поудобнее, я положила руки на струны и вдруг увидела в зеркале отражение дьявола. Он полулежал на спинке кресла, привалившись к стене, и покачивал ногой. Наш взгляды в зеркале встретились, и он подмигнул мне. На мгновение я замерла, гитара в руках показалась омерзительной гадиной, но когда я сморгнула, дьявола на кресле уже не было. А Никита между тем смотрел на меня с доброй снисходительной усмешкой – так взрослые смотрят на ребенка, который захотел продемонстрировать гостям свои таланты.

Мгновенный страх – а вдруг ничего не выйдет? – и вот…

 
«Под лаской плюшевого пледа
Вчерашний вызываю сон…»
 

Глаза Никиты – изумленные, завороженные, с каким-то новым интересом ко мне, чуть пугающим и необыкновенно приятным, возбуждающим. Я пела один романс за другим, нежась в мягком, чувственном бархате своего голоса. А потом…

Это была странная ночь, дикая и сумасшедшая. Ничего похожего между нами еще не происходило. Сказать, что мне было хорошо – нет, это слово явно не годилось. Что-то совсем другое. Скорее, подходили слова из глупых дамских романов про «необузданные страсти». И дело было вовсе не в алкоголе. Я никогда не пробовала наркотики, но почему-то мне показалось, что их действие было бы похожим.

«Я – сирена», – мысль растворилась в звенящей истоме, и я уснула на Никитином плече.

А вот утро было нерадужным. Никита еще спал, я выбралась из-под его руки и поплелась на кухню. Все тело ломило, голова гудела, как большой набат, во рту пересохло.

– Похмелье, – объяснила я сама себе, налила в чашку куриный бульон и поставила греть в микроволновку.

Но дело было не в похмелье. Точнее, не только в нем. То, что произошла вчера и потом, ночью… Да, это было необыкновенно по ощущениям, по накалу страсти, но беда в том, что мы были как будто каждый сам по себе. Не вместе. Каждый – для себя, а не для другого. И этого до сих пор с нами тоже никогда не было. Как говорила одна моя знакомая, секс без страсти – это супружеский долг. А секс без любви – просто порно разной степени жесткости.

Пожалуй, именно оно и было – порно. Ни нежности, ни открытости, ни доверия. Ничем не прикрытое, яростное, животное наслаждение. Хотя нет, то, что происходит между животными, – естественно и безыскусно. То, что произошло между нами, было разнузданно-порочным. Я всегда была уверена, что в отношениях двух любящих друг друга людей не может быть грязи – что бы они ни вытворяли за закрытыми дверями спальни. Но ключевым словом здесь было «любящие», а мы – любящие друг друга! – в эту ночь словно стали друг другу чужими, незнакомыми, стремящимися только к физическому удовольствию. И было в этом удовольствии – не тогда, ночью, а теперь – что-то мерзкое. Почему-то я вдруг вспомнила того незнакомого мужчину в тамбуре поезда, ползущего по тайге. Вспомнила, как чуть не залезла в постель к брату. К горлу подступила тошнота.

Так вот какие струны отзываются на мой «волшебный» голос – я нисколько не сомневалась, что дело именно в нем. Нет уж, спасибо. Не хочу я больше такого.

– Ну и дура!

Дьявол материализовался из ниоткуда в долю секунды, как на плохо смонтированной кинопленке. На нем был плохо сидящий опереточный фрак и черный шелковый плащ с красным подбоем. Подойдя к пискнувшей микроволновке, он достал из нее чашку и сунул мне под нос.

– Твой бульон прокис.

В омерзительно воняющей мутной жидкости копошились жирные опарыши.

Я зажала рот рукой и едва успела добежать до туалета. Вывернувшись наизнанку, спустила воду, в ванной вымыла лицо, прополоскала рот и вернулась на кухню в надежде, что адово отродье исчезло.

Ну да, как же. Дьявол сидел на столе и попивал все из той же чашки. И хотя мой желудок уже был абсолютно пуст, он все равно попытался покинуть меня еще раз.

– Ну ты и сволочь, – прошипела я крайне непочтительно.

– Вы забываетесь, девушка, – улыбнулся он. – Но это даже забавно. Настолько забавно, что я это терплю. Смешная маленькая козявка.

– Терпишь ты, как же. – Удивительно, но страха не было. Ни капельки. – Тебе же в кайф человека задурить, чтобы он сам продался. А запугать – нет, это ж никакого удовольствия. Что, не так?

– Думаешь, ты такая умная? И никто, кроме тебя, этого не понимает? Прекрасно понимают. Но «хочу» – такое слово… как бы тебе это объяснить? Ну, думаю, ты в курсе. Что, не так? – он сказал это моим голосом и даже с моей интонацией – один в один.

Я отвернулась.

– «Хочу», птичка моя, – краеугольный камень вашей жизни, – менторским тоном продолжал дьявол. – Ради «хочу» люди идут на все. Долг, любовь – это все нонсенс, чепуха. Так сказать, реникса[2]2
  Если прочитать написанное письменными буквами слово «чепуха» так, как будто буквы латинские, получится «renyxa» – «реникса». См. А.П.Чехов. «Три сестры».


[Закрыть]. Человек поступает только так, как хочет. Как ему выгодно и удобно.

– Да прямо, – буркнула я. – А когда заставляют? А когда человек собою жертвует ради другого?

– Ты и правда смешная. Или прикидываешься дурочкой. Наш общий Создатель дал вам свободу выбора. Хотя, между нами, девочками, я всегда считал, что Он так тонко пошутил. На самом деле выбор – это проклятье. Что бы человек ни выбрал, все равно рано или поздно начнет жалеть и думать, что другой вариант, возможно, был бы лучше. Так вот, о чем это я? Ах, да, о свободе выбора. Вот смотри, я сейчас тебе скажу: или ты, красавица, будешь моей – понимай, как хочешь, в меру своей испорченности, – или немедленно умрешь самой страшной смертью. Ты свободна выбирать. И выберешь то, что тебе покажется более привлекательным. Из двух зол – меньшее. А уж с жертвенностью – еще проще. Допустим, твой ребенок остался в горящей квартире. Впрочем, про ребенка тебе еще не понять до конца. Ну ладно, друг твой остался в горящей квартире. Ты можешь сама спастись, а можешь постараться его спасти. С большой вероятностью, что ты погибнешь сама или вы погибнете оба. Вот и выбирай, что для тебя страшнее – смерть или жизнь без него в угрызениях совести.

Я до крови закусила губу. Потому что он был прав. Нет, была, конечно, в этой правде какая-то червоточина, какая-то тонкая софистика. И если бы я только могла поймать ее, сформулировать четко. Как Ахиллес, который, как известно, математически и логически не в состоянии обогнать черепаху, а на деле вполне может поиграть ею в футбол.

– Ближе к телу. Берем вокал? – деловито поинтересовался дьявол. – Рекламная акция прошла успешно?

Ответить я не успела – в кухню вошел Никита. И вид у него был такой же помятый, как и у меня. Дьявол усмехнулся ехидно и исчез – так же мгновенно, как и появился.

– Ты с кем-то разговаривала? – спросил Никита, не глядя на меня.

– Тебе показалось, – я тоже отвернулась.

Мы молчали всего несколько секунд, которые мне показались вечностью.

– Я больше не буду петь при тебе.

– Пожалуйста, не пой больше.

Мы сказали это одновременно.

– То есть, это было здорово, просто потрясающе, но…

– Не надо, – я подошла к нему, положила руки на плечи, уткнулась носом в грудь. – Это было… В общем…

– В общем, это было чем-то вроде твоей способности видеть людей насквозь, так?

Я кивнула.

– Понимаешь, мне всегда хотелось петь. С детства. Еще до Савки и Гришки. И потом – тоже.

– Но ты боялась. Еще бы. Я бы тоже после такого боялся. Хотя у тебя очень хороший голос. Не Образцова, конечно, но вполне ничего. Я слышал, как ты поешь в ванной. И слух есть. И ты вполне могла бы…

– Что я могла бы? – я неожиданно для себя всхлипнула. – Мне скоро четвертый десяток пойдет.

– Подумаешь, важность. Люди и позже начинают. Есть музыкальные школы для взрослых, есть любительские студии, театры. Ты определись, чего ты хочешь – шашечки или ехать.

– Ты не понимаешь. Я могу стать просто… суперзвездой. Люди будут с ума сходить от моего пения. Слава, деньги…

– Нет, Лена, вот это я как раз прекрасно понял. И тоже чуть не сошел с ума. Только подумай – оно тебе действительно надо? Я же спросил – тебе шашечки или ехать? Слава и деньги – или возможность петь?

Я плюхнулась на стул и заревела. Как больной ангиной малыш, которому мама не дала мороженое.

Эта сволочь снова оказалась права. Потому что я хочу, хочу, хочу!!! Понимаю, что не должна, что это ужасно – но хочу!

В рев я вложила всю свою досаду, слабость, отчаяние. И так мне вдруг захотелось на самом деле рассказать Никите все. Переложить часть своей отвратительной ноши на него. И я уже открыла рот, но тут на холодильнике заверещал Никитин мобильник.

– Надо ехать, – сказал он, закончив разговор. – Какая-то у нас в «Корриде» проверка внеочередная.

Следующие несколько дней я упорно сражалась сама с собой, понимая, что терплю поражение по всем фронтам. Перед глазами упорно стоял образ смешной немолодой домохозяйки с потрясающим голосом, которая почти выиграла какой-то там телеконкурс и стала известной всему миру.

«Ты просто не будешь петь при Никите, – лицемерно говорил мне мой голос. – И все будет хорошо».

«А другие как же?» – вяло сопротивлялась я, вполне готовая сдаться.

«А что другие? Других просто не надо пускать в свою спальню. Пусть сходят с ума издали».

«Нет! – говорила я. – Нет. Нет…»

Никита решал какие-то свои проблемы с налоговой, приходил домой поздно, а я часами бесцельно слонялась по квартире, немытая и нечесаная, в ночной рубашке. Я снова и снова пела – пела своим слабеньким меццо. А потом готова была выть по-волчьи – настолько жалким и тусклым казался мне мой голос.

Дьявол не появлялся – видимо, решил взять меня измором. Ждал, когда я дозрею. А я уже почти сдалась, почти решилась – нужен был только маленький толчок. Теперь мне трудно было поверить, что страх неудачи, страх позора настолько задавил мое желание, что я вполне успешно обманывала сама себя.

Никита поглядывал на меня, хмурился, но ничего не говорил. Теперь по вечерам он лежал на диване и смотрел телевизор. А я, сидя в кресле, таращилась остекленевшим взглядом в стену и грезила наяву.

– Может, тебе все-таки на работу устроиться? – спросил он словно невзначай, не отрываясь от экрана, на котором монотонно бубнила что-то говорящая голова.