Текст книги "Чертова погремушка (СИ)"

Автор книги: Татьяна Рябинина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

А ведь он изменился, да еще как! Куда делся неприятный хамоватый хлюпик с трусливо бегающими глазками и мелкими суетливыми жестами? Напротив меня сидел вполне симпатичный, уверенный в себе мужчина. Не голливудский красавец, но достаточно обаятельный и даже с некой харизмой.

– И все-таки, как тебе удалось отделаться от «погремушки»? – спросила я нетерпеливо. – Я глазам не поверила, когда после больницы пришла к тебе домой и увидела ее в серванте.

– После больницы? А что с тобой было? – забеспокоился Костя.

– Нет уж, сначала ты, – уперлась я.

– В общем, я рассказал обо всем Линке.

– Странно, – перебила я. – Я тоже пыталась рассказать Никите, но мне как будто кто-то рот кляпом затыкал.

– Знаешь, я сначала тоже не мог. А потом… словно щелкнуло что-то. Это был вечер, когда я понял, что люблю ее. И хочу быть с ней. Всегда. Что другие женщины мне больше не нужны. А еще – что она всегда мне нравилась. Даже когда была Коровой. И даже если бы она вдруг утром проснулась не красавицей, а прежней Коровой – я все равно бы ее любил. Ну и… я показал ей «погремушку» и все рассказал. И она мне тоже – о себе.

– Выходит, Линка, я правильно понял, что красота твоя – не просто так? – хмыкнул в усы Никита.

– Ты правильно понял, – кивнула я, мельком бросив взгляд на покрасневшую Линку. – Муж и жена – одна сатана. Очень в тему. И вовсе не случайно они встретились, кто бы сомневался. Только, пожалуйста, в очередь, господа. Котяра еще не закончил.

– А дальше ничего такого особенного, Лен, – Костя крутил в руках рюмку с ликером и смотрел в нее так пристально, словно надеялся увидеть в ней лохнесское чудовище. – Мы поговорили и решили, что надо как-то от нее избавляться. Выбросить я ее не мог, сама понимаешь. Унести куда-то, спрятать, закопать – тоже. Оставалось только одно – убежать от нее. И от всего, что меня с нею связывало. И от тебя в том числе – ты уж извини.

– Ты думаешь, я бы не поняла, если б ты меня предупредил?

– Не знаю, Лен. Но тогда мне казалось, что поступаю правильно. Еще раз – извини. К тому же мне нужно было, чтобы ты ее забрала. Сама. Не по моей просьбе. Просто – пришла и забрала. Так ведь и было, да?

– Да, так и было. А хочешь, – я посмотрела Косте прямо в глаза, – посмотреть на нее?

Последние слова вырвались помимо моей воли – как будто кто-то заставил меня их сказать. Закусив губу и сдвинув брови, Костя смотрел на меня и молчал.

– Да, – наконец сказал он твердо. – Хочу.

– Может, не стоит? – Линка побледнела и схватила его за руку.

– Нет, рыба, стоит, – он мягко высвободился. – Не бойся.

Я встала, подошла к «стенке» и достала «погремушку» из шкафчика с откидной дверцей. Похоже, она была недовольна публичной демонстрацией – вместо тепла от нее исходил колючий холодок. Подойдя к столу, я выпустила шар из рук. На несколько секунд «погремушка» неподвижно повисла в воздухе, потом дернулась было в сторону Кости, отпрянула, чуть-чуть сдвинулась в сторону Линки. Она словно изучала обстановку. И в конце концов поплыла обратно ко мне. Ткнувшись в мою руку, «погремушка» довольно зазвенела и расцвела перламутром. Я прижала ее к груди и села за стол.

– Ну и?.. – спросил Никита.

– Что «и»? – удивился Костя.

– А то, что я ничего не вижу. Значит, в тот раз мне не показалось, что ты держишь в руках… что-то.

– Твое счастье, что ты ничего не видишь, – вздохнул Костя. – Хотел бы и я… не видеть. Впрочем… Я вижу в Ленкиных руках просто прозрачный шарик. Больше ничего.

– Я тоже, – кивнула Линка.

– Ничего? – не поверила я. – Ну Никита – это понятно, он явно не из нашей стаи. Но вы оба? Просто прозрачный шарик? Не звенит? Не переливается? Не пахнет фиалками?

– Нет, – глуповато улыбнулся Костя. – Не звенит, не переливается и не пахнет. И мне, по правде, глубоко на него наплевать. Наверно, я даже смог бы выбросить эту дрянь в окно. Легко!

«Погремушка» тихо зашипела и поднырнула под мои ладони. Я невольно прижала ее к себе покрепче.

– «Легко»! – передразнила Костю Линка. – А как ты по ночам бредил? Как я дверь в гостинице запирала и ключ прятала, чтобы ты не рванул домой – без вещей, без денег, без документов? Как ты на меня орал, чтобы я тебя выпустила? Ты реально был как наркоман в ломке.

– А потом однажды утром проснулся и понял, что все. Что мои первые мысли – о Линке, а не о «погремушке». И что «погремушка» мне больше не нужна. В тот же день мы пошли в загс и расписались. А еще через пару дней позвонила полицейская тетка и обрадовала, что я в розыске.

Когда Костя закончил, начала рассказывать я. Об исцелениях и попытке самоубийства, о том, что видела за гранью жизни, и о визите дьявола в больницу. О новом искушении – вплоть до эпизода с зеркалом. Никита внимательно смотрел на меня, я заметила, как он усмехнулся, когда я пропустила некоторые пикантные подробности.

– Травяная гора… – задумчиво сказала Линка. – А ведь я об этом то ли слышала, то ли читала. Давно. Теперь уже и не вспомню, что это было. Кажется, воспоминания вышедшего из комы. Ни ада, ни рая, только гора, поросшая травой. И никого. И ничего не происходит.

– По правде говоря, я не верю во все эти воспоминания, – покачал головой Никита.

– Что значит «не верю»? – возмутилась я. – Ты думаешь, я все это выдумала?

– Ну зачем же? Не в том смысле «не верю», что этого не было. Не верю, что это действительно загробная жизнь. Кома, клиническая смерть – это все-таки не настоящая смерть, как ни крути. И потом далеко не все, пережившие это, что-то видели. По-настоящему оттуда еще никто не возвращался. Ну, кроме Лазаря, конечно. Но он не в счет. И зомби тоже. Мне кажется, он просто морочил тебе голову. Ты понимаешь, о ком я.

– Беда в том, что я уверена в этом на девяносто девять процентов и еще много девяток после запятой. Но оставшаяся неуверенность все равно беспокоит. Не получается у меня окончательно сказать «не верю», плюнуть и забить. Он сам сказал, что на эту удочку меня и поймал. И не только меня.

– А еще – на готовность отдать за исполнение желания то, чего нормальные люди никогда не отдадут, – вздохнула Линка.

– И что же ты готова была отдать ему за красоту? – спросила я…

Ангелина. Скульптор тела

Я вошла в прихожую, поставила на пол сумку с макаронами и гречкой, стянула сапоги, на автопилоте сунула ноги в тапки. Повесить пальто на крючок, бросить шапку и шарф на тумбочку, потом следующий пункт обязательной программы – взгляд в зеркало и тяжелый вздох.

Корова и есть корова.

Хоть смотри в зеркало, хоть не смотри.

Еще пара лет – и я стану точной копией мамы, царствие ей небесное. Разве что масть другая, а так – один в один. И рожа кирпичом, и фигура параллелепипедом. Тумба на ножках. Нет, у мамы хоть ноги красивые были, а у меня – тощие и кривые. Правда, я пока еще не бреюсь, но скоро, наверно, буду – пинцет уже не справляется. Или не буду? Спешите видеть: чудо природы – бородатая женщина. Причем в мохеровых кальсонах. Ирка вчера: «Гелечка, а ты воск не пробовала? Есть и для ног, и специальный, для лица. Хочешь, могу заказать тебе, мне знакомая из Финляндии привозит». Да-да, воск из Финляндии. Еще фотоэпиляцию посоветуй. На зарплату библиотекарши. Тебе-то что, муж-бизнесмен, можешь и бесплатно на рабочем месте книжки читать, если дома скучно.

Я отнесла сумку на кухню, выгрузила продукты и пошла в комнату переодеваться. Хорошо хоть зеркало на внутренней дверце шкафа, а то еще полюбовалась бы на себя в неглиже – совсем тоска смертная.

Пятница. Первая пятница на неделе, последняя пятница на неделе – какая разница. На этой неделе выпали два выходных подряд, а не в разбивку. Суббота и воскресенье. Сидеть перед телевизором, читать и есть. Все. Можно пойти погулять. Но не хочется. Одной не хочется. В гости – не к кому, к себе пригласить – аналогично. Как не было друзей-подруг, так и нет. Всего двадцать восемь, а как будто все шестьдесят восемь. Не жизнь, а унылая каторга. Умирать буду – а вспомнить нечего.

Застегивая халат, я попыталась ну хоть что-нибудь яркое из памяти выудить. Детство? Ой, нет. Меня или дразнили, или не замечали. И в садике, и в первой школе, и во второй. Мама с бесконечными нотациями – ты должна-должна-должна. Папа от нее зря, что ли, сбежал, его тоже запилила, надо думать. Только и оставалось, что учиться, учиться и учиться. И книги читать. Училище? Да то же самое, что и в школе. Интересное дело, там девчонки были, если честно, и пострашнее меня. Но вели себя, как королевы. Так их все и воспринимали. А мне оставалось только в уголок забиться и ветошкой накрыться. Ну, закончила с красным дипломом, ну поступила в педагогический на автопилоте. Радость, да? Ну, мама рада была. Да и я тоже. Только лучше бы я туда не поступала. И с Рудиком бы не встретилась.

Сколько лет прошло, а передергивает каждый раз, как вспомню. Рудик… Рудольф – имя-то какое противное. И сам он был противный. Маленький, тощенький, с жиденькой козлиной бородкой. Нет, это я сейчас понимаю, что противный, а тогда он мне понравился. Ну, не то чтобы понравился – просто чем-то Костю Белкина напомнил. Тот тоже был невысокий, худощавый. Впрочем, наверно, ничего бы и не было, если б нас вдвоем не назначили тот капустник к окончанию первого курса готовить.

Как все произошло – обрывки какие-то в памяти. Вино – я же не пила тогда вообще. А мы сидели с ним вдвоем в маленькой комнатке за сценой, разговаривали. Он достал бутылку. Думала, только попробую – символически. Оказалось, вкусно. Выпила полстакана, потом еще. Потом он меня обнимал, говорил что-то, и мне даже приятно было. А потом… боль, мерзость, отвращение… Задержка, тест… Разговор после занятий в скверике у Казанского. Он мне в лицо смеялся, а что говорил – нет, вот это уж точно лучше не вспоминать.

Врач в женской консультации. Еще нестарый, лицо породистое, руки, как у пианиста. Он ими без конца мои бумажки перебирал. В голосе – цинизм и жалость, странный коктейль.

– Детка, мой совет – рожай.

– Не могу, – шепчу, умирая от стыда.

– Плюнь на все и рожай. Сделаешь аборт – второго шанса не будет. Прости за прямоту, тебе и так повезло. Ты явно не Афродита – это раз. У тебя вон усы пробиваются, как у гусара – это два. И анализы… мама, не горюй – это три. Чудо, что забеременела. А после аборта – на что угодно спорю, больше не получится.

Если б мама узнала – убила бы. А еще… Может, после такого прогноза я и решилась бы. Только вот все было по пьяному делу. Кто знает, кого бы я там родила.

А из института ушла. Не могла Рудика видеть. Перевелась в университет культуры на библиотечный. Училась. Закончила. Нашла работу. Ни подруг, ни парней. Да какие там парни. Даже если б на меня кто-то и обратил внимания – я бы от него шарахнулась, как от чумы.

Вот и выходит, что единственное светлое даже не пятно, а пятнышко в моей жизни – Костя Белкин. И плевать, что он меня только терпел. Спасибо ему уже и за это. С ума сойти. Единственное приятное воспоминание в жизни – об однокласснике, который просто стоически переносил мою робкую симпатию.

Повесив в шкаф свою библиотечную униформу – серую юбку-трапецию, мамину голубую блузку с воротом-бантом, маскирующим второй подбородок, и серый бесформенный кардиган, – я пошла на кухню готовить ужин. Задумалась ненадолго: пельмени или макароны с сосисками. Пока мама была жива, я еще старалась что-нибудь вкусное, необычное придумать. А сейчас – лишь бы сытно и побольше. Потому что скуку и хандру я банально зажирала. Чтобы потом встать на весы и еще пострадать на предмет лишнего веса. Да какая, собственно, разница? Что изменится, если я буду весить не девяносто килограмм, а, скажем, семьдесят? Только юбку новую придется покупать, а это при моих доходах не слишком приятно.

Мама умерла год назад от инсульта. Вот когда я тысячу раз вспомнила слова гинеколога. Потому что одиночество стало просто невыносимым. Так бы хоть ребенок был. Пусть даже больной, неполноценный. Пусть бы мне пришлось устроиться еще на три работы уборщицей какой-нибудь, чтобы его прокормить. И в то же время я понимала, что так лучше. Ребенка надо любить, а не спасаться им от тоски.

Я даже и не заметила, когда втянулась в это.

Журналы в библиотеке, телевизор дома. На улице, в транспорте я замечала только красивых женщин. Нет, у меня не появилось противоестественной тяги к своему полу. Я смотрела на них, отбирала у них лучшее – для себя. И мечтала.

Ночь. Я сплю в своей постели. Вдруг комната озаряется зеленым неземным светом. Я просыпаюсь и не могу пошевелиться. Странная фигура с огромной головой и вертикальными глазами стоит у изголовья. Слова, которые я не слышу, а вижу – как бегущую строку: «Ангелина, мы выбрали тебя как объект для изучения. Наблюдая за тобой, мы узнали о людях много важного. В награду мы исправим несовершенства твоего внешнего облика». Ослепительная вспышка, я теряю сознание и прихожу в себя только утром. Встаю с постели и вижу в зеркале ослепительную красотку…

Или так. Прямо на улице ко мне подходит интересный мужчина и говорит: «Девушка, простите мою прямоту, но вы не красавица. Не спешите обижаться. Я могу вам помочь. Я пластический хирург, разрабатываю новые операции, которые не делают еще нигде в мире. Они полностью могут изменить ваш облик. Но это опасно, потому что еще не проверено. Не хотите ли вы?..». И я соглашаюсь – что мне терять? Больница, операции – разумеется, все бесплатно, это ведь эксперимент. И вот снимают последние бинты. Хирург протягивает зеркало, а сам не сводит с меня влюбленных глаз…

В общем, вариантов было много, от теоретически возможных (например, с хирургом) до совсем бредовых (инопланетяне или добрый волшебник). Промечтав сам процесс преображения (варианты чередовались), я приступала к деталям. Вот тут-то и шли в дело подсмотренные в модных журналах, в телевизоре и в реальности черты красивых женщин, прически, макияж, одежда. Я лепила новую себя, как скульптор. Закончив и осмотрев придирчиво, принималась сочинять себе новую жизнь – яркую, интересную, полную любви, приключений и материального благосостояния – куда же без него, ведь бриллиант требует достойной оправы.

Так я могла мечтать часами, пока мечты плавно не перетекали в такие же приятные сны. Зато просыпалась я в самом скверном настроении, день ото дня все хуже. Из зеркала на меня смотрела вовсе не красавица, а все та же толстая Лина с короткой шеей и заплывшими глазами. Прокручивая в голове раз за разом мечту о чуде, я невольно поверила, что рано или поздно оно произойдет. Но ждать было просто невыносимо. А отказаться от этих фантазий я уже не могла, это было что-то сродни наркотику.

В финал все же вышли пельмени. Решающим аргументом стала необходимость мытья только одной кастрюли вместо двух при макаронно-сосисочном варианте. Навалив на тарелку изрядную горку, я полила пельмени сметаной, а сверху натерла сыр. Теперь можно и к телевизору.

Показывали унылый сериал, который раздражал меня сюжетом, как будто нарушал мою монополию на мечту. Мышка-дурнушка натиралась волшебным кремом и превращалась в красавицу. Фыркнув раздраженно, я переключила канал и попала на рекламу антицеллюлитного крема «Скульптор тела».

«Моделируйте ваше тело!» – призывала рекламная девушка, которой целлюлит не мог присниться даже в страшном сне.

– Идеи Михал Афанасьича живут и побеждают, – пробурчала я, умирая от зависти. – Дался вам всем этот крем волшебный. Вранье это все. Был бы настоящий – полжизни бы не пожалела!

– Ну зачем же так много? – с добрым смешком произнес мягкий, как бархат, баритон. – И полугода хватит.

Я дернулась, тарелка перевернулась, пельмени лягушками заскакали по столу, спрыгнули на пол.

Элегантно опираясь на буфетную полку, в углу кухни стоял невероятной красоты мужчина в черном костюме. Он был похож на киноактера. Точнее, на всех киноактеров сразу, потому что лицо его было каким-то зыбким, нечетким, черты постоянно менялись, как в пластилиновом мультфильме. Странно, но это нисколько его не портило, хотя немножко раздражало.

О чем это ты думаешь, курица, спохватилась я. В твоей квартире неизвестно откуда появляется посторонний мужик, а ты пытаешь понять, на какого артиста он похож, и раздражаешься, что не получается.

– Ангелина, вы же ждали чуда, – незнакомец подошел поближе, я судорожно вжалась в спинку кухонного диванчика. – Вот чудо и свершилось. Вернее, свершится, если мы с вами договоримся.

– Кто вы такой и откуда взялись? – проблеяла я.

– Тяжело с вами, цивилизованными. Раньше люди сразу смекали, кто я и откуда. А теперь у вас только два варианта: глюк или инопланетяне. Так вот, Ангелина, я ни то ни другое.

– А-а-а-а?..

– Не устаю радоваться Твоей неудаче, Создатель, – усмехнулся незнакомец. – Они на редкость… эээ… недогадливы. Я то, что вы называете нечистой силой, дорогая.

– А-а-а-а… – все так же тупо протянула я.

– Бэээ, – передразнил меня он. – Ближе к телу. Вы действительно готовы отдать часть жизни за возможность кардинально измениться?

– Бред какой-то, – прошептала я.

– Ну бред так бред. Я пошел. Не пожалеете? А то будет как в анекдоте про дурачка, который всю жизнь просил у Бога главный выигрыш в лотерею, но не догадался купить лотерейный билет.

– Подождите! – я вскочила из-за стола, поскользнулась на пельменине, попыталась удержаться, вцепившись в его рукав, но рука окунулась в пустоту, и я позорно растянулась на полу.

– Осторожнее, – он протянул мне руку, которая вдруг обрела телесность и крепость. – Сядьте и успокойтесь. Это не бред, Ангелина, это реальность.

Я заметила, что мое имя он каждый раз произносит с какой-то тенью то ли усмешки, то ли отвращения. Странным образом это помогло мне поверить.

– Значит, вам нужна моя душа?

Дьявол скривился, как будто откусил пол-лимона:

– Да на кой ляд мне ваша душа, дорогая? Как я устал от идиотов, которые сами набиваются, пытаясь выпросить что-то в обмен на душу. Для тех, кто на бронепоезде, повторяю: ваша душа вам не принадлежит, следовательно, сделка ничтожна.

– Но как же тогда?..

– А вот так же. Вы можете сделать все, от вас зависящее, чтобы предоставить свою душу в мое безраздельное пользование, но получу я ее только после вашей смерти… возможно. Вот представьте, ваш дедушка подарил вашей маме, допустим, квартиру. Но сам продолжает в ней жить, к тому же прописан он там. А ваша мама завещала квартиру вам. И вот вы при живых маме и дедушке захотели квартиру продать, поменять или превратить в маленький свечной заводик. Сможете вы это сделать? Нет. Во-первых, завещание вступит в силу только после маминой смерти. А во-вторых, хотя формально ваша мама и хозяйка квартиры, но де факто ее хозяин по-прежнему дедушка. И если вы захотите его оттуда выселить, попотеть придется изрядно. Он ведь у вас крепкий старичок, юридически подкованный. Впрочем, мама может с ним справиться и выставить на улицу – она такая, слона на скаку остановит и хобот ему оторвет.

– Тогда я ничего не понимаю.

– А что тут понимать? Я совсем не меценат, не филантроп, напротив. Я просто даю вам возможность выселить дедушку из квартиры еще до маминой смерти. Потому что если мама умрет раньше, вам с ним точно не справиться, он так там и останется.

– А вот теперь я поняла. – Меня была крупная дрожь, но почему-то было совсем не страшно. – Мама, дедушка, квартира… Вы даете мне, допустим, красоту, полагая, что ваш подарок сделает мою жизнь такой, что в ней не останется места для Бога, так? И тогда после смерти я стану вашей?

– Умная девочка, садись, пять. Я не полагаю, я знаю. И люди знают, но их это не останавливает. Каждый думает, что уж он-то особенный, не такой, как все. Что мои дары он непременно употребит на благо всей вселенной и никак не во вред себе.

– И вы так легко мне об этом говорите? Не думаете, что я могу отказаться? – удивилась я. А еще удивлялась тому, что общаюсь с нечистой силой на вы. Но почему-то не самому факту общения.

– Cara[4]4
  Cara – милая, дорогая (лат.).


[Закрыть] Ангелина, неужели вы думаете, что я прихожу с предложениями к каждому, кто о чем-то мечтает? Отнюдь. Только к тем, для кого слово «хочу» намного весомее здравого смысла. Только такие люди готовы пожертвовать ради удовлетворения своих прихотей чем-то очень важным.

– А зачем вам полгода моей жизни? – я еще барахталась, но уже тонула, хотя и убеждала себя – как все те другие, – что я смогу, я не позволю «маме», то есть самой себе, выгнать «дедушку» из «квартиры».

– Как зачем? – ласково засмеялся дьявол. – Чтобы сделать вожделенный крем. Эдакий «Скульптор тела». Открою маленькую тайну. Некоторые крема от морщин, целлюлита и прочей дамской глупости, очень дорогие – это просто попытка воспроизвести химическим путем то, что я даю таким, как вы, Ангелина. Они действительно могут что-то подтянуть, подправить, но не более. Потому что в них нет главного – энергии жизни. Судите сами, чтобы привести ваши, мягко говоря, непривлекательные тело и лицо в соответствие с вашим именем, нужно очень, очень много энергии. А в чем еще может быть столько энергии, как в жизни? Полгода вашей жизни – это поступки, мысли, чувства. Плюс простая физиологическая энергетика. Механическая, кинетическая, электрическая.

Вот тут наконец мне стало страшно, и он это почувствовал.

– Не бойтесь, Ангелина. Полгода жизни… Вы же не знаете, когда умрете. И я не знаю. Может, через шестьдесят лет. А может, завтра. Хотя нет, точно не завтра. Я бы почувствовал, что вы не мой клиент. Так вот, вы же не рвете волосы, не бьетесь в истерике: «Ай-яй-яй, может быть, я вот-вот умру». Вы – не только вы, cara, все люди – живете так, как будто не умрете никогда. Даже те, кому врачи вынесли приговор, надеются, что это ошибка, что они протянут побольше, чем обещанные пара месяцев. Даже приговоренные к смертной казни до последнего надеются, что их помилуют. Так что в плане ожидания смертного часа для вас не изменится ничего. Какая вам разница, на метр дальше или ближе дерево, если в темноте вы его все равно не видите. Врежетесь лбом – тогда и узнаете, где оно было.

Дьявол взмахнул рукой, как фокусник, и на его ладони появилась голубая баночка, ничем не отличающаяся от тысяч других баночек, продающихся в магазинах косметики и парфюмерии.

– Итак, cara Ангелина, это ваша будущая красота и ваши полгода жизни. Нет, лучше поставим в другой последовательности. Это ваши полгода жизни – и ваше новое тело. И вся оставшаяся жизнь в этом новом теле. Еще можно все вернуть – пока вы не взяли крем в руки.

Может, я и правда проживу еще шестьдесят лет. Шестьдесят лет уродливой коровой. Прекрасные мечты по ночам, насмешка зеркал днем. Тоска и одиночество. На полгода больше или меньше – какая разница.

Я протянула руку и взяла баночку. Она была прохладной, пальцы покалывало тоненькими иголочками, как будто я держала их над стаканом холодной газировки, только что налитой из бутылки. Крышка легко отвернулась. Крем был нежный-нежный, бледно-голубой с темно-синими искорками, он пах какими-то белыми цветами – то ли нарциссами, то ли ночной фиалкой.

– Осторожно, – дьявол остановил меня, когда я хотела дотронуться до поверхности пальцем. – Не торопитесь. Во-первых, дождитесь полуночи.

– Полуночи? – удивилась я. – А, ну да, конечно. Колдовство ведь.

– Хватит молоть чепуху, – скривился дьявол. – Колдовство! Метаболизм! У вас не все пельмени ускакали, часть вы успели употребить по назначению. Так что дайте им время благополучно уйти из желудка. Во-вторых, надо будет полностью раздеться и полностью намазать все тело. Лицо и волосы тоже. Чтобы ни одного не намазанного сантиметра не осталось.

– А хватит? – засомневалась я.

– Тут на двух таких, как вы, хватит. Но не экономьте, мажьте все, до последней капельки. Вам все равно больше не понадобится, а на других не подействует – ведь это же ваша жизнь. А потом, cara, встанете у зеркала и начнете мысленно лепить себя новую. Не упускайте ни одной детали. Нужно управиться за полчаса, пока тело будет мягкое, как нагретый воск. Потом исправить что-то будет уже нельзя. Ну, вы это уже проделывали в мечтах сотни раз, справитесь.

– А если оставить немного крема – ну, для корректировки? На всякий случай?

– Нет, я же сказал, все сразу. Второго шанса не будет. Всего хорошего, cara Ангелина. До встречи.

Он исчез, как будто и не было. Только открытая баночка в руках, пельмени на полу и лопнувший по шву халат. Я закрыла крем и поставила на стол. Собрала пельмени, выбросила в мусорное ведро, тщательно вытерла мокрой тряпкой пол.

Следующие несколько часов прошли как в лихорадке. Я то ходила по квартире, то усаживалась перед телевизором, но вскакивала уже через несколько минут. Стрелки будильника, казалось, не двигались вовсе. Несколько раз на меня накатывала волна страха и сожаления, но «хочу» тут же убеждало, что страх этот напрасный. «Ха-ра-шо, все будет харашо», – пела я голосом Верки Сердючки и показывала язык своему отражению. Я искала его везде – в прихожей, в ванной, на внутренней дверце платяного шкафа и даже на выпуклом боку электрочайника. Может быть, прощалась с ним – ненавистным, но все же родным, привычным, бывшим со мной почти три десятилетия. Мысли о том, какой будет моя новая жизнь, я старательно гнала прочь. Она начнется уже завтра. Вот завтра и подумаем в этом направлении.

Наконец настал час Ч. И правда – «час Ч». «Час черта». Если и были сомнения, то я их успешно задавила. Впрочем, какая разница. Ведь полгода моей жизни все равно находились в этой банке. И даже если б я вдруг отказалась от идеи стать дивно красивой, никто бы мне их обратно не вернул.

Я включила в комнате свет, открыла дверцу платяного шкафа, разделась и встала перед зеркалом, в последний раз разглядывая свое безобразие. Дряблые щеки, двумя валиками стекающие на короткую толстую шею и сливающиеся со вторым подбородком. Темная поросль на верхней губе, грубые темные волоски на подбородке. Утонувшие в мешках глаза-щелочки – даже цвет не разглядеть. Брежневские брови-щетки. Нос, похожий на утиный клюв. Прыщи на лбу, которые так и не подумали пройти вместе с подростковым возрастом…

Проинспектировав лицо, я опустила глаза ниже и поморщилась. Мама еще в школе цитировала мне Чехова: «Нет того урода, который не нашел бы себе пары». Честное слово, она не хотела меня обидеть, наоборот – подбодрить и внушить уверенность, что даже на мою сомнительную красоту найдется восторженный поклонник. Однако ключевым для меня стало слово «урод». Нет, я вполне допускала, что где-нибудь на другом конце света, на Огненной земле или в Гонолулу, живет человек, который при виде меня впал бы в экстаз. Но вряд ли он когда-нибудь додумается приехать в Петербург, чтобы раздеть Ангелину Коврову и начать восторгаться. Тут, конечно, была логическая нестыковка, ведь захотел же меня когда-то Рудик, иначе вряд ли бы у него что-то получилось. Но единственный свой сексуальный опыт, приобретенный под алкогольным наркозом, я постаралась как можно дальше запрятать на задворки памяти. В самый дальний чулан, закрытый на много-много замков.

Неловко пошевелившись, я услышала звук, похожий на тот, который издает сырая свиная котлета, брошенная на разделочную доску. Это шлепнулись одна о другую мои ляжки – тяжелые, рыхлые, бугристые, в сосудистых звездочках и красно-лиловых полосках растяжек, похожих на следы от бельевой резинки. Ниже жир неожиданно сходил почти на нет, бесстыдно обнажив кривоватые волосатые мослы, словно решил осчастливить собою только верхние две трети моего организма. Наверно, чтобы было теплее…

В детстве у меня была книжка с бабой-ягой на обложке. Наверняка сказки. Я давно уже забыла, о чем там говорилось, а вот картинку помнила. У бабы-яги был длинный нос, похожий на баклажан, который сливался с острым подбородком в некое подобие полумесяца. Каждый раз, когда я смотрела в зеркало на свой торс, изящный профиль бабы-яги всплывал у меня перед глазами. Примерно так же норовили соединиться мои обвисшие, с противными пупырышками вокруг сосков груди-баклажаны и живот, наводящий на мысль о двухлетней беременности слонихи. Где заканчивалось одно и начиналось другое, определить было сложно. Во всяком случае, в одетом виде. А вот чего у меня точно не было – так это талии. Я вполне могла двигать свою несчастную юбку от подмышек до того места, где предполагаются тазовые кости – и везде она сидела одинаково плотно. Для полного комплекта – трясущаяся, как желе, задница, жирные, покатые плечи и руки раскормленного младенца, в ямочках и перевязочках.

– Гуд-бай, Жирная Жопа, – сказала я, стаскивая резинку-махрушку с жидкого хвостика волос.

Открыв баночку, я села на кровать и намазала ступни. Сначала по ним побежали мурашки, потом стало горячо, но приятно горячо. Чтобы дать крему впитаться, я сидя покрыла кремом волосы, лицо и шею. Попало в глаза, начало щипать, пришлось крепко зажмуриться, чтобы не дать слезам смыть его. Теперь будильник тикал как-то особенно быстро, а ведь мне надо было не только намазаться, но и вылепить себя. Руки, грудь, живот, ноги. Спину оставила напоследок – это было труднее. Дьявол сказал, что не должно остаться ни одного не намазанного сантиметра, а мне никак было не обхватить себя так, чтобы сделать это.

Наконец все мое тело горело, кожу щипало и покалывало. Я чувствовала себя какой-то теплой мягкой субстанцией, которая чудом удерживает заданную форму. Казалось, еще чуть-чуть – и она растечется по паркету липкой лужей.

Точно так же, как это было в моих мечтах и снах, я встала перед зеркалом, мысленно провела руками по волосам, представляя, что они становятся длинными, густыми, вьющимися. Цвета спелого каштана, выбравшегося из своей колючей шкурки и освещенного ярким солнцем. И вдруг в зеркале отразились две руки, прикасающиеся к голове. Это были не мои руки, они тянулись ко мне из струящихся потоков воды за моей спиной. Зеркальная Лина стояла не на фоне облезлых обоев и репродукции левитановской «Золотой осени», а на камнях перед водопадом. Мне показалось, что я чувствую запах свежести и мокрой травы, на разгоряченной коже – холодные брызги воды, слышу плеск и пение птиц.

Повинуясь моим мыслям и прикосновениям волшебных рук, волосы стали такими, какими я их себе представила. Не поверив отражению, я скосила глаза, рассматривая длинную прядь – она действительно была вьющейся, потрясающего темно-рыжего цвета.

Больше всего я боялась не успеть. Мне было жарко, к горлу подкатывала противная дурнота, голова кружилась. Руки в зеркале, красивые, с длинными изящными пальцами, подчинялись моим мысленным приказам, как курсор на экране монитора – движениям мыши. Я – настоящая – чувствовала прикосновения сильных пальцев, похожие на энергичный массаж. По телу разбегались волны достаточно сильной, но странно приятной боли. Мое тело и лицо принимали очертания, о которых я так сильно мечтала, которые я столько раз представляла себе в мельчайших подробностях.