Текст книги "Мальчик с открытки (СИ)"

Автор книги: Татьяна Медведева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

Подхватив воображаемую пышную юбку, словно она была графиней, смело шагнула прямо на Вильку, стоящего неподалеку, заставив его отскочить в сторону, бросила презрительно: «Пошёл прочь» – и уверенно поплыла к выходу, выгнув грудь и откинув назад тонкие плечики.

– Браво, Маслова, здорово! – воскликнула Вероничка. – Вот такую Диану хочу! Ну, что ж, попробуем. А ты, мальчик, – вдруг обратилась она к Вильке, – не ходи, пожалуйста, на репетиции, будешь мне смущать Диану. Приходи лучше на сам спектакль.

Вилька буркнул что-то вроде «больно надо» и покинул актовый зал.

После репетиции Тинка решила откровенно поговорить с режиссёром. Роль ей нравилась, и она чувствовала, что у неё получается неплохо, но костюм Тинке не сшить ни за какие коврижки. Она уже была в подобной ситуации в четвёртом классе. Взялась за роль Снежной королевы. Репетировала месяц, и вдруг выяснилось, что костюмы должны шить родители. Тинкина мать отказалась: сколько же марли надо было потратить для королевского наряда! Для Снежинки ещё куда ни шло – нашла бы метра два! И тогда недовольная учительница начальных классов Ольга Петровна сказала Тинке раздражённо:

– Как ты нас подвела! Я думала, ты договорилась с матерью о костюме, прежде чем браться за главную роль!

Роль Снежной королевы пришлось срочно учить Луизе Чаловой. Для неё было заказано родителями в швейной мастерской пышное белое шёлковое платье с тремя рядами оборок на юбке, с блёстками по краям. На голове была сооружена роскошная корона из блестящей фольги. Тинке учительница предложила групповую роль Снежинки, но она отказалась и не пошла на спектакль. Ей было больно его смотреть. Закрылась в бане и ревела горючими слезами. Сердце разрывалось от обиды, хотя понимала, что обижаться не стоило – виновата сама, надо было сразу предупредить учительницу.

– Я не могу играть графиню! – наотрез отказалась она от предложенной роли, когда они остались вдвоём с режиссером, и чтобы как-то объяснить свой отказ, привела аргумент: – Во мне нет ни капли аристократизма, правильно Вилька сказал.

– А в ком он есть? – Вероничка мило улыбнулась. – В этом мальчике, похожем на девочку? Знаешь, он мне тоже не нравится. – Большие её глаза участливо смотрели на Тинку. И тогда та решилась сказать правду.

– Я из многодетной семьи, денег у нас нет лишних, чтобы шить костюмы. Графиня нам не по карману.

– А вот в чём дело! – рассмеялась Вероника. – Я уж подумала, ты из-за Вильки струсила, что насмехаться будет!

– Терпеть его не могу! – вырвалось у Тинки. – Но не боюсь! Что я – дура!

– Вот и хорошо, что не дура. Будешь играть по-умному. А о костюмах не волнуйся, их закажет РДК в мастерской, – успокоила её режиссёр. – Мы же для него в первую очередь ставим спектакль, а потом уж для школы – я в Доме культуры на практике. И декорации будет делать РДК. У тебя задача одна – сыграть так, чтобы к концу спектакля все разрыдались от счастья!

– Ну, это я сумею! – обрадовалась Тинка и широко улыбнулась, обнажив свои мелкие крепкие зубки. – Зарыдают у меня как миленькие, вот увидите. Я буду из кожи вон лезть!

Глава VIII

Незаметно подкрались холода и морозы, уже в середине ноября снега выпало по самые крыши. В последний ноябрьский выходной Вадиму исполнилось шестнадцать лет. На день рождения он пригласил Сергея Петрова, братьев Моисеенко, Римму Хасанову и Оксану Чевыкину. Хотел позвать Тинку с подружками, но не решился.

К этой девчонке Вадим испытывал странные чувства. Она притягивала его к себе как магнит. Он постоянно искал её глазами и поворачивал за ней голову, словно цветок за солнцем.

Когда Маслёна появлялась, ему казалось, всё вокруг загоралось особым светом, и каждая мелочь становилась значительной, потому что она коснулась её. Но лишь закрывалась за ней дверь – и сразу всё меркло.

Вместе с тем он не находил в Тинке ничего похожего с девичьим идеалом, что жил в нём давно, и понимал ненормальность своего влечения к ней, ведь они такие разные.

К его идеалу скорее бы подходила Милочка – красивая во всём, а в поведении почти ангел: голос нежный и всегда приветливый. Однако в жар его почему-то бросает при встрече не с ней, а с Маслёной, обычной девчонкой, отнюдь не красавицей, хотя и не дурнушкой, и скромницей не назовёшь – резка, упряма и непредсказуема. Не о такой даме сердца он мечтал.

Много раз убеждал себя Вадим, что ему, в общем-то, дела нет до неё, просто испытывает обычное чувство благодарности за спасение – и всё. Но не мог не думать о ней. Иногда мысленно представлял, ворочаясь перед сном, как выказывает ей своё равнодушие. Вот заходит она в класс, отыскивает его взглядом, а он, не замечая её, равнодушно отворачивается к окну, нет, лучше восторженно смотрит на Милочку или Киру Дранкину, похожую на немецкую куклу, которую мама прислала своей племяннице из Германии.

Или ведёт с кем-нибудь из девчонок, например, с беленькой Быковой, кокетливую беседу в школьном коридоре, а Тинка, проходя мимо, исходит вся ревностью, бросает на него грустные взгляды.

Наяву же всё было наоборот: Маслёна не замечала его. Глаза её частенько бесстрастно скользили по нему, как будто он был один из многих или пустое место, в них не было заинтересованности.

Что же творилось с ним, куда подевались воля его и гордость – Вадим не мог этого понять, словно накаркал на себя тогда, в колхозе, под пурпурным деревцем, когда, красуясь перед Тинкой, рассуждал о любви, как о болезни. Теперь, возможно, заболел сам.

– Почему ты как сонная муха? Не заболел? – тревожилась бабушка, замечая его странное состояние. На что Вадим только пожимал плечами и старался юркнуть в свою комнату, чтобы отдаться своим мыслям о Тинке. Думы о ней почему-то доставляли ему необъяснимое удовольствие.

Как-то раз Серёга Петров, когда они вдвоём возвращались из школы, полушутя произнёс:

– Ты что, влюбился в Маслёну? Напрасно. Вы с ней не пара.

Горячо стал разубеждать Вадим друга, придав голосу напускное возмущение, скорее, нравится ему красотка Ланина, чем задира Маслова, а в конце запоздало спросил, почему это, собственно, он Тинке не пара, кто же тогда ей пара.

– Вилька, – хохотнул Серёга. – Они с ним такие две противоположности, что, объединившись, могли бы прекрасно дополнять друг друга, – сострил Петров.

Шутка его Вадиму не понравилась, хотя он и вида не подал. А Ахметова после этого ещё больше возненавидел, будто почувствовал в нём соперника. Во вражде Вильки с Тинкой невольно стал подозревать взаимное влечение, хотя осознавал, что не может такого быть: слишком они друг друга задирают. А вдруг, ведь не только от любви до ненависти – один шаг, но и от неё до любви тоже столько же. Может, Вилька специально досаждает Маслене, чтобы обратила на него внимание.

Однажды после очередного его выпада на запах Тинки Вадим не выдержал и пригрозил Ахметову наедине:

– Не трогай Маслову, иначе я твой чуткий нос начисто лишу всякого обоняния!

Наверное, вид у него был устрашающий, если Вилька после этого перестал донимать Тинку.

До премьеры оставалось всего три недели. Все сцены были изучены, РДК заказал в ателье костюмы. Вероника съездила в Уфу и привезла из театра музкомедии – там у неё были знакомые – списанные парики и кое-какие костюмы, сгодятся для массовки.

Она очень переживала за спектакль – это её курсовая работа преддипломная, обещала приехать на премьеру преподавательница по режиссёрскому мастерству Галина Михайловна.

В институте были недовольны, что она выбрала Лопе де Вега, можно было поставить, например, «Двенадцать месяцев» Маршака. Но его на курсе почти все ставят, а Веронике хотелось чего-то особенного: оказаться под Новый год не в лесу, а в Неаполе – это же просто здорово! Вот и нарвалась со своим поиском чуда на лишние хлопоты: ни к кому из сокурсников строгая Галина Михайловна на премьеру не едет, а к ней явится. Даже сон теперь по ночам потеряла.

Всё ей кажется, складывается не так. Вдобавок, главные герои не вырисовываются, как задумывалось. Теодоро хорош во многом, но Диана – скорее разбойница из «Снежной королевы», чем графиня. Наскакивает на Теодоро слишком крикливо, глубоких переживаний не чувствуется. Хотя, когда в зале нет наблюдателей и они репетируют втроём – Тинка, Вадим и режиссёр – в ней что-то необычное и волнующее просыпается, и кажется, лучше Дианы не надо.

Только будет ли она такой во время спектакля, не собьют ли её зрители с верного тона? Иногда в голове Вероники мелькала сожалеющая мысль: может, зря она не отдала роль графини Милочке, вон какая очаровательная из неё получилась Марсела! Но не менять же коней на переправе – роли почти выучены, и Тинку обижать не хочется.

– Вам не мешает порепетировать вдвоём, – посоветовала она Тинке и Вадиму, – подумайте, как строить отношения своих героев на сцене, какими жестами пользоваться, чтобы быть естественными. А то задираетесь как петушки. Соберитесь где-нибудь.

– Завтра после уроков пойдём ко мне домой, – предложил Вадим, когда они с Тинкой дошли до поворота к посёлку леспромхоза.

– Нет, лучше будем репетировать у меня, – решительно запротестовала Тинка. – Или пойдём к бабушке Софье, она нам не помешает, даже будет рада послушать нас. Знаешь, она слепая, но умная – жуть, работала в Ленинграде партийным деятелем. Когда заболела, сестра перевезла её сюда, так сказать, в родовое гнездо, вернее, гнёздышко, где жили их родители, Софье здесь стало легче. Давай встретимся завтра сначала у меня. Живу я через два дома от Милочки. А уж где она живёт, надеюсь, ты не забыл, ведь провожал её домой недавно. – Последнюю фразу Тинка подчёркнуто выделила, придав голосу саркастические нотки.

Большущие глаза Вадима ещё больше увеличились, и краска залила щёки: надо же, всего раз проводил Ланину из кино, и уже проболталась об этом подружкам. И встретились они там случайно. Поговорили о просмотренном фильме, потом как-то неудобно было не проводить её до дома: был уже вечер, и Милочка была одна без подружек. Ну почему у девчонок такие длинные языки!

На самом деле Милочка была ни при чём. Это её мать, тётя Алина, встретившая их у ворот, похвалилась потом Тинкиной матери, что за её дочерью ухаживает внук главной врачихи. А Тинка нечаянно подслушала.

– Хорошо, я приду, – быстро согласился смущённый Вадим, – к часам трём или четырём.

На следующий день, в субботу, уроки пролетели, как одно мгновение. Пообедав, Вадим вырядился в новый свитер с орнаментом на плечах и груди, присланный родителями из Германии ко дню рождения. Он ему очень шёл: делал шире в плечах и похожим на средневекового рыцаря.

В три часа уже был у дома Масловых. Несколько минут мялся у дверей, прежде чем постучать. Открыла сама Тинка – в синем фланелевом халатике в белый горошек, туго перетянутом в талии поясом, кудрявые волосы распущены ниже плеч; совсем не походила на себя, была какая-то новая, и эта другая, домашняя Тинка, ему понравилась ещё больше.

– Уже пришёл! – ойкнула она и запустила его в дом. Вадим оказался в тёплой просторной кухне с широкой печью и длинным столом, накрытым вышитой скатертью, вокруг стояли самодельные лавки.

– А я только-только успела помыть полы у бабы Софьи и думала, схожу в баню, но не успела, – сожалея, проговорила Тинка. – Ладно, потом помоюсь, сейчас переоденусь, и пойдём репетировать к Софье.

Из общей горницы показалась худенькая, с уложенными венком на голове русыми косами женщина, Вадим догадался, что это мать Тинки, у них были одинакового цвета светлые сине-зелёные глаза. А за нею в кухню выбежали три девчушки и маленький мальчик, на лицах их было написано любопытство.

– Куда вы собрались? – спросила женщина, поздоровавшись с ним, а когда услышала ответ, запротестовала: – Никаких сейчас репетиций! Юноша подождёт, пусть поиграет с девчонками в карты. А ты помойся и Федорика вымой, отец ещё не скоро придёт, а мне надо со скотиной управиться.

Тинка не стала спорить.

– Я быстро, – сказала она и принялась собирать в баню брата. Ласковый, как котёнок, мальчик охотно подчинялся сестре. Она надела на него пальтишко, валенки, обвязала голову платком, как девчонку, и увела в баню.

– Пойдём играть в карты, – требовательно потянула Вадима за рукав средняя из девочек, лет десяти, которую звали Ритой, и повела в комнату, где жарко пылала огнём круглая, «обшитая» железным листом печь.

Усевшись за стол, на котором тоже была вышитая по краям и середине скатерть, принялись играть в дурака. Тринадцатилетняя Ксеня, серьёзная и неулыбчивая, быстро повыкидывала все карты и первой вышла из игры, за ней победил Вадим. В следующей игре опять они же выиграли. Синеглазая Маруська, с густой гривой кудрявых тёмных волос, спускавшихся до пояса, самая красивая из сестёр Масловых, проигрывая, жалобно всхлипывала.

– Перестань рыдать! – прикрикнула на неё грозная Ксеня. – Выгоним из игры! Ишь, моду взяла – канючить. Я тебе не Тинка, чтобы поддаваться!

Вскоре мать принесла из бани Федорика, закутанного в одеяло. Побросав карты, старшие девочки кинулись хлопотать вокруг распаренного братца: вырядили его в длинную фланелевую рубашку, закрывающую коленки, в ней он стал похож на хорошенькую розовощёкую девчушку. Маруська, накинув овечий платок, метнулась к двери.

– А ты куда, полураздетая? – закричала на неё мать.

– Я к Тинке в баню! – пискнула Маруська и юркнула в дверь.

– Они быстро помоются, – успокоила Вадима мать. – Маруська Тинке не помешает, она уже сама моется, за компанию обеим интереснее, а я пока капустных пирожков нажарю, угостите Софью, она мою стряпню любит, – и крикнула оставшимся дочерям: – Развлекайте кавалера картами, что вы поубегали враз!

Усадив Федорика на диван и прикрыв одеялом его розовенькие ножки, Ксеня и Ритка вернулись к картам. Не успели они сыграть и двух конов, как хлопнула входная дверь и запустила морозец, а вместе с ним раскрасневшихся, довольных Тинку с Маруськой. Головы их были обмотаны полотенцами.

Сестрёнки тут же кинулись к самовару на кухне. Напившись чая с мёдом вдоволь, сели неподалеку от играющих. Тинка размотала полотенце себе и Маруське, Вадим обратил внимание, как она ласково пригладила ладонями спутанные кудри сестрёнки перед тем как медленно, по прядям расчесать их щёткой. А потом быстренько расчесала свои волосы. Раскрасневшиеся, с сияющими глазами, обе казались ему невероятными красавицами.

– Пусть волосы подсохнут, – сказала Тинка, весело тряхнув мокрой головой, и расплылась в улыбке, – ну, с кем я буду в паре?

– Со мной, со мной! – громко закричала Маруська.

Мать, выглянувшая из кухни, цыкнула на неё:

– Иди, суши волосы у печки, а то опять простынешь! Да смотри, не сожгись.

Маруська, шмыгнув хорошеньким маленьким носиком, неохотно отступила к пышущей теплом круглой печке. Несмотря на свой строптивый нрав, при людях она не смела ослушаться матери. В семье Масловых было заведено: при чужих родителям не перечить, вот уйдёт гость, тогда возражай сколько влезет, но последнее слово всё же за матерью с отцом – это правило шло от дедушек и бабушек, от поколения к поколению, по неписаному закону.

Такой богатой густой длинной растительности, как у младшей сестрёнки на голове, Тинка не имела, зато после мытья щёлоком волосы у неё становились мягкими и по краям скручивались в мелкие колечки. Правда, уже на второй день они становились жесткими и спутывались, как сухое сено, приходилось заталкивать их в торчащий хвостик, даже чёлку она не решалась отрезать, так как боялась, что та смешно будет загибаться вверх.

Сейчас после бани волосы мило резвились, как им вздумается, и красиво обрамляли ярко разрумянившиеся щёки хозяйки. Вадим сидел совсем близко, касался её тёплого плеча, когда нагибался, чтобы выкинуть карту на стол. От Тинки приятно пахло мёдом и сладкими травами.

Его всегда волновал её запах, который был какой-то особенный, словно рядом бил водопад – шумный, чистый, свежий. Он не понимал, почему Вилька к нему привязывается и морщит нос. А у Вадима от него кружится голова и так радостно на душе.

Кто-то постучал в дверь. Вскочив, Тинка побежала открывать её. Вернувшись, пояснила:

– Это Толя, наш двоюродный брат, пришёл в баню, он её обожает, моется у себя по пятницам, а у нас по субботам, – и звонко крикнула: – Заходи, Банное-Ваше-Намывчество, где ты там, на кухне, застрял!

В комнату с кухни заглянул высокий, худощавый парень, светловолосый, лет двадцати, в накинутой на плечи куртке, с шапкой-ушанкой в руках, поздоровался и широко улыбнулся. Он чуть нагнулся и, не переступая через порог, застыл у кухонного дверного проёма.

– Тиныч, вечно ты меня поддеваешь. – В голосе парня не было обиды, наоборот, ощущались довольные нотки.

Анатолий осенью вернулся из армии и жил у бабы Мани, вырастившей его мать, как и отца Тинки. Мать жила с новой семьёй в Свердловске. Баба Маня вырастила троих племянников. Кроме Тинкиного отца и Толиной матери, ещё и бездетную Маргариту, которая жила с мужем в Ленинграде. Вырастила она и Толю, рождённого племянницей в первом браке.

– Что, тётя Маша, – обратился Анатолий к матери Тинки, её тоже звали Марией, – баня не выстыла?

– Куда там! – откликнулась с кухни хлопочущая над пирожками Мария. – На всех хватит жара, иди, мойся сколько душе угодно! Мёд и веники найдёшь в предбаннике, – и неожиданно предложила: – Можешь взять с собой попариться нашего гостя. – Её обтянутая цветастым ситцевым фартуком худенькая фигурка показалась у дверного косяка, светлые, в лучистых морщинках глаза женщины ласково посмотрели на Вадима.

– Ты, юноша, в настоящей деревенской бане по-чёрному, наверное, давно не мылся? – спросила у него, хитро улыбнувшись, ну точно как Тинка.

– Никогда не мылся, – признался Вадим. – У нас в квартире всегда была ванная. И у бабушки теперь она есть. В общую баню она меня не отпускает.

– Разве ванну с баней сравнишь! – вмешался Анатолий, – Я у матери в городе мылся, мне не понравилось – ни пару, ни жару, кожу не сдирает. Я после бани как новорождённый! Просто балдеешь от чистоты! – И стал торопить Вадима: – Собирайся скорее! Тинуша, дай-ка ему полотенце.

Но мать опередила Тинку, достала из шкафа почти новое махровое полотенце и мужнину чистую хлопковую рубаху в клеточку, протянула их гостю.

– Оденешь, когда вымоешься, а свитер свой нарядный в доме оставь, накинь отцовскую фуфайку.

Раздевшись в предбаннике, Вадим с любопытством заглянул в саму баню. Толя уже набрызгал на каменку водой, и густой пар заполнил избушку. Вадима приятно обдало теплом.

– Залезай и ложись на полок, – приказал ему Толя смеясь, – я тебя веничком попотчую, а потом ты меня со всей силы похлещешь.

Легко сказать, залезай. Лавки оказались горячими, жгли руки, а на возвышении из широких досок, называемом полком, запросто можно испечься. Анатолий, заметив нерешительность гостя, плеснул из ведра на полок холодной воды и подтолкнул его.

– Ну, что мнёшься?

Пришлось лезть на треклятый полок и ложиться, как указали. Но не успел насладиться приятным пронизывающим тело теплом, как почувствовал на спине обжигающий удар мокрого горячего веника.

– Ты чего? – заорал он на Тинкиного двоюродного брата и попытался вскочить, только тот прижал его коленом и стал хлестать веником всё быстрее и быстрее.

– Терпи, скоро приятно будет! – заворчал Толя. – Какой же ты неженка! Повернись лицом, я спереди тебя попарю.

И эти «лупцевания» называются хвалёным банным парением: не вдохнёшь и не выдохнешь, горло обжигает, от удара веника всего передёргивает – настоящая экзекуция! Он казался себе мучеником, истязаемым кнутом. Лупил его Анатолий, широко размахиваясь и во всю мочь. Вадим не смел кричать, боялся, поднимет его на смех этот взрослый парень, но наступил момент, когда уже не было сил терпеть, вывернулся из-под веника, соскочил с полка и пулей выскочил в предбанник, где жадно стал вдыхать прохладу.

– Хватит нежиться, – нетерпеливо скомандовал Толя через некоторое время, – а теперь ты меня парь.

Взяв веник, Вадим нерешительно и осторожно опустил его на блестевшую от пота мускулистую спину Тинкиного двоюродного брата.

– Что ты меня, как невесту, гладишь, ударь посильнее! – заворчал недовольно тот.

И Вадим принялся бить его веником не на шутку, даже рука заныла, а Толя всё кричал:

– Ещё добавь! Лупи посильнее!

Потом они мазались мёдом, пили хвойный настой и ещё несколько раз парились, поддавая пар. Один раз Толя уговорил Вадима выскочить из бани и вываляться в снегу, как делал сам. Баня была в глубине огорода, подальше от людских глаз, и на улице уже смеркалось, к тому же Тинкин родственник так радостно визжал, обтираясь снегом, что Вадим рискнул.

Выскочил – и бултых в обжигающий снег. Заорал, как бешеный, и тут же опрометью кинулся в горячую баню с паром. А там уже почувствовал блаженство. Стало понятно, почему деревенские люди так расхваливают баню: она даёт почувствовать резкую грань в природе, то холодно, то жарко – и всё в один миг.

В дом вернулись, когда у Масловых вся семья уселась ужинать. Отец, возвратившийся с работы, сидел во главе стола. Толя отказался от приглашения поужинать, поблагодарил за баню и ушёл домой. А Вадима всё же усадили за стол, как ни упирался.

Он уплетал за обе щёки картошку в мундире, солёные огурцы, квашеную капусту и румяные свежеиспечённые пирожки с той же капустой. Ничего вкуснее не пробовал в жизни.

Рядом опять сидела Тинка. Вадим почему-то подумал, что теперь они с ней пахнут одинаково – мёдом, хвоёй и кислой капустой. И этот запах ему безумно нравился.

Репетировать к бабушке Софье в этот вечер они уже не пошли. После ужина отец с матерью ушли в баню, Ксеня уселась читать книжку, а младшие стали слушать детский спектакль, передаваемый по радио, расселись вокруг радиоприёмника в большой комнате. Тинка позвала Вадима в её с Маруськой и Федориком уголок.

Дом Алексей Маслов строил сам, перегородил по-городскому на три комнаты. Прошедшим летом отштукатурил заново и побелил в разный цвет – жёлтый, розовый и зелёный. Тинка, Маруська и их братик оказались в розовом «царстве». Правда, там стояли совсем не в тон стенам старый, раскладной зеленый диван, допотопная кровать с блестящими шишечками, доставшаяся матери по наследству, да самодельный стол, покрытый вышитой скатертью, но всё равно в ней было уютно. На стенах красовались рисунки.

– Это мои и Федорика, – зардевшись, объяснила Тинка, – отец для них рамки сделал, говорит, что они не хуже картин. Я ж понимаю, мазня, но хоть стены не голые.

Но рисунки были хороши, они Вадиму понравились, особенно Тинкины. На них он увидел знакомые места: речку с крутыми берегами, большую дорогу, ведущую в гору, леспромхозовский посёлок. На одном – три девчушки играют в мяч на поляне, усеянной ромашками, в девочках можно было узнать Милочку, Алёнку и саму Тинку.

– Ты хорошо рисуешь. – В голосе Вадима звучало восхищение. – У тебя всё как настоящее. А я рисовать не умею, какой-то бесталанный уродился: ни петь, ни плавать, ни танцевать, ни рисовать!

– Не прибедняйся, – остановила его Тинка, иронично улыбнувшись. – Учишься на одни пятёрки – и этого тебе мало! – Светлые, чуть прищуренные её глаза смотрели на Вадима пристально и с некоторой хитринкой. – У Теодоро все монологи запомнил с первой репетиции, а мне пришлось дома долго свои учить, я и сейчас путаюсь, – и неожиданно сделала заключение: – Ты наверняка будешь артистом, у тебя на сцене всё выходит как в жизни.

– Ни за что! – резко отчеканил Вадим, после чего, смутившись, добавил уже мягче: – Артист – человек подневольный, а я подчиняться не люблю, вот если режиссёром, то за милую душу, буду командовать такими артистами, как ты, русалочка.

Какое-то непонятное очарование витало над ними, когда они сидели на старом зелёном диване и говорили о том, что придёт на ум. Вадим рассказывал, как учился в Ленинграде, Тинка внимательно слушала не перебивая. Она умела слушать, не поддакивала, как обычно делают другие девчонки, но по её внимательным глазам видно было, что ей интересно, о чём говорит собеседник.

Когда Вадим замолк и наступил её черёд рассказывать, она с юмором поведала, как летом ловила вылетевший из улья пчелиный рой. Потом пришёл Федорик и пристроился к Тинке, положив белёсую головку к ней на колени. Вскоре, засопел, уснув. Тинка бережно подняла братишку и хотела перенести в кровать.

– Я тебе помогу! – прошептал Вадим и осторожно взял из её рук спящего мальчика, который оказался удивительно лёгким, и направился с ним к кровати, бережно уложил его в постель, быстро разобранную Тинкой. Накрыв братишку стёганным ватным одеялом, она заботливо подоткнула его со всех сторон: к утру печка остынет и в доме станет прохладнее.

Сердце у Вадима ощутимо билось. Сквозь полутьму, стоящую в комнате, свет попадал только из приоткрытой чуть-чуть двери, он видел, как Маслёна, встав на колени, ласково погладила ребёнка по волосам и поцеловала в лобик. Это было так необычно и трогательно. Его мама никогда с ним так ласково не обращалась. Или он просто уже этого не помнит, забыл, как было в раннем детстве.

Нет, нельзя сказать, что в семье о нём не заботились. Родители по-своему любили его, были с ним вежливы и покупали почти всё, что сын просил. Но им всегда было как бы не до него.

Они жили своей жизнью. Отец пропадал на службе с утра до позднего вечера. Мать занималась больше собой или общественной работой в военном посёлке, то организовывала концерт, то вела женский клуб, работала обычно на полставки – по профессии она была врач – и часто ревновала к кому-нибудь из жён офицеров своего красивого мужа. Вадим не раз наталкивался на их разборки по этому поводу и был на стороне отца, ведь ему совсем некогда волочиться за чужими жёнами, да он бы и не позволил себе такого.

Ласковые обращения к сыну «котик», «сынуля», «рыбка моя» бросались матерью мимоходом и, как Вадиму казалось, шли не от сердца, потому что в ее сердце были другие заботы и переживания. Не о нём. Ему частенько думалось, что душа его была ей неинтересна. Она просто гордилась им как красивой удобной вещью: отличник и, слава Богу, внешне похож на отца! И у него невольно мелькнула сумасшедшая мысль: если он когда-либо женится, то его жена будет любить детей вот так же искренне, как Тинка.

Глава IX

К бабушке Софье пошли уже на следующий день, сразу после репетиции в РДК. Неудобно было Тинке на глазах подружек вести Вадима в свой посёлок: они посчитали бы это за предательство, ведь ей известно об увлечении Милочки Вадковским, она даже в кино с ним ходила. Хорошо, что девчонки собрались заглянуть в библиотеку, а потом, перекусив у Алёнкиной бабушки, которая жила в центре Караяра, сходить в кино на двухсерийный вечерний сеанс. Они звали её с собой, но она отказалась, сославшись на то, что обещала Вероничке остаться порепетировать.

Вот и стала лгать подружкам, чего раньше не делала.

Софья очень обрадовалась гостям, усадила пить чай с пряниками и конфетами-батончиками, а потом, чтобы не мешать им, вышла на улицу подышать свежим воздухом.

– Она совсем ничего не видит? – спросил Вадим, когда захлопнулась за старушкой дверь.

– Говорит, что кое-что видит, особенно по утрам, какие-то светлые пятна стоят в глазах, она ослепла пять лет назад, – пояснила Тинка.

И неожиданно для себя разоткровенничалась о Софье. Та росла вместе с бабой Маней, училась в одной с ней школе, в конце двадцатых годов подружки расстались. Софья уехала в Ленинград, поступила в институт, там вышла замуж за сокурсника.

В войну воевала, как и её муж. В блокаду Ленинграда потеряла дочь. После войны муж стал учёным, она работала в горкоме партии. Когда умер муж, Софья стала слепнуть, и младшая её сестра, которая тоже жила в Ленинграде, перевезла старушку в Караяр.

– Я тебе уже об этом говорила, – проговорила Тинка, грустно улыбнувшись, и тут же оживилась: – По просьбе Софьи сестра выслала ей багажом книги, такие, каких даже в районной библиотеке нет, только читаю ей их теперь я, иногда Ритка…

Внезапно она комически всплеснула руками, словно отгоняла невидимых кур, и по-бабьи упёрлась ладошками в бока, будто собралась ругаться, брови её сдвинулись на переносице.

– Эта паршивка без спроса приключенческие книжки домой перетаскала! – произнесла возмущённо, но в голосе не было осуждения, скорее гордость, вот, дескать, малая, а книги взрослые читает, хотя и без спроса. Сама Тинка тоже брала книги, но спрашивала и возвращала их.

– А Ритка, если ей что понравится, ни за что не отдаст, а начнут забирать – сразу в рёв. Такая же и Маруська, обе проигрывать не любят, – призналась она и тут же смутилась от мелькнувшей у неё мысли, вдруг Вадим подумает, что она ненавидит сестёр и на них злобно наговаривает, а это не так, просто констатировала без задней мысли факт и всё, стараясь исправиться, добавила торопливо: – Они, в общем-то, хорошие девчушки, а проигрывать никто не любит!

Вспомнив, как Маруська смешно хныкала из-за проигрыша в карты, Вадим понимающе улыбнулся и сказал Тинке об этом, и они оба стали беззлобно смеяться и шутить. И почему ей так легко с Вадковским, подумала Тинка, можно с ним говорить о чём угодно, не боясь, что осудит за что-нибудь, а вот с Кузнецовым даже заговорить страшно – вздумает ещё, что по-прежнему влюблена в него.

А она ведь нисколечко не страдает о нём, если только чуть-чуть, когда натыкается на него в школе или видит в толпе ребят в кинотеатре. Сердце, не слушаясь, сжимается и холодеет.

Руслан её волновал, хотя Тинка твёрдо знала: такой эгоистичный и бегающий за другими девчонками парень ей не нужен. Вот если бы он изменился, но скорее река Караярка пойдёт вспять, чем это произойдёт. К тому же даже чудесным образом изменившийся Руслан навряд ли примет и оценит, что дорого Тинке. Наверняка будет смеяться над её привязанностью к чужой слепой старухе, и не понравится ему большая Тинкина многодетная семья, скажет как Вилька, нарожали родители бездумно, и назовёт дом Масловых муравейником или обезьянником. А это для Тинки хуже всего!

Софья вернулась аж через два часа, Тинка с Вадимом не заметили её долгого отсутствия, так увлеклись репетицией. Им понравилось вместе придумывать, как поведут себя их герои в той или иной сцене, где удивлённо вытаращат глаза, где прикроют ладонью рот или украдкой вздохнут.

– Жесты и интонация должны усиливать слова, делать их запоминающимися, – рассуждал по-взрослому Вадим, – как у таких актёров, как Шукшин или Михаил Ульянов, например. Не красавцы, а интересно на них смотреть.

– Ты сам до этого дошёл? – простодушно удивлялась Тинка. – Мне бы и в голову не пришло!

Заметив входящую в дом Софью, виновато ахнула: и как она могла о ней забыть, наверное, окоченела вся, пока нашла дорогу назад!