Текст книги "Три дня на расплату"
Автор книги: Татьяна Исмайлова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
ДЕНЬ
– Ну, и как долго еще ждать, Шурик? Встречу генерал назначил мне на двенадцать часов, а сейчас уже половина второго. Непохоже на Виктора Ивановича. А ведь через полтора часа открытие выставки, мне там надо быть обязательно!
Руководитель пресс-службы областного УВД Александр Смеляков пожал плечами:
– Ну, что я могу сделать? Генерал у губернатора, выехал в администрацию два часа назад.
– Там совещание?
– Там, Оля, скорее всего обычная разборка полетов. Когда и в каком состоянии вернется Виктор Иванович, не берусь судить. Да и время обеденное, может, он домой заскочил перекусить. Я, кстати, заболтался здесь с тобой, даже не пообедал. Давай хоть кофе выпьем. И расскажи, как там было на кладбище.
Ольга Аристова, главный редактор городской газеты, вздохнула:
– Пей сам. А мне дай сигарету. А на кладбище, Шурик, все спокойненько. Максик речь толкнул душевную, напомнил всем, какие были дружбаны Андрюша и Пупсик наш главный.
Александр чуть не поперхнулся:
– Какой Пупсик?
– Я ж и говорю: главный. Ну, Минеева у нас так зовут в редакции. Пообещал Макс от имени губернатора, что злодеи будут наказаны по всей строгости закона, ну и так далее и тому подобное. Про Марию, конечно, никто из выступавших не вспомнил, зато в толпе шу-шу-шу только об этом. Жаль Машку, красивая была баба. Ну ты скажи, Шурик, хоть кого-то наша доблестная милиция подозревает в ее смерти?
– Ищем.
– Знаю. Мужа Машкиного нашли.
– Нашли. Он, кстати, только-только из армии демобилизовался.
– Тоже знаю. Военный врач. В Чечне больше года отпахал. Хирург, говорят, замечательный.
– Значит, пока он в Чечне солдатиков резал да латал, Машка с Андреем и снюхались.
Ольга кивнула.
Эту историю сейчас живо обсуждал весь город. В прошлом сентябре Андрей Шерстков вернулся из Москвы, где с блеском прошла его персональная выставка. Приехал он с женщиной. Ее лицо было знакомо всем, кто интересовался сексуальными гороскопами, их еженедельно печатала популярная московская газета.
Мария Одинцова была лицом издания, а правильнее сказать – телом. Позировала она в весьма откровенных позах, победно осознавая, что показать есть что. И показывала с явным удовольствием. Говорили, и Шерстков этого не отрицал, что для редакции еженедельника именно он, Андрей, сделал множество фотографий обнаженной Марии.
Гороскоп, который пользовался успехом, редакция планировала выпускать и дальше. Но… Марии было уже 32. Ее тело, хоть и продолжало оставаться прекрасным, вскоре уже не будет выглядеть столь соблазнительным. К тому же в последнее время ни для кого не было секретом, что Маша втянулась-таки в наркотики основательно, хоть и уверяла, что просто балуется ими. Через два года ее не то что показывать миллионам читателей – прятать будет нужно!
Главный редактор попросил Андрея сделать снимки «про запас». Шерстков, как всегда, когда платили за работу хорошо, ответил: «Никаких проблем!» Только в Москве ему оставаться недосуг, а вот если Мария поедет с ним месяца на два-три, от работы он не откажется.
Машка пробыла в провинции осень, зиму, а в конце весны Андрея, пригласив якобы на съемку деревенского праздника и посулив большие деньги, задушили в лесу за городом.
Нашли его через четыре дня. На похоронах народу было – тьма. Сам губернатор в почетном карауле у гроба постоял, гости высокие из Москвы приезжали.
Шерстков, это знали все, входил в десятку лучших фотомастеров России, за границей его творчество тоже было хорошо известно, фотоальбомов он выпустил не меньше десятка. В июне должна была состояться его большая персональная выставка в Государственной думе.
Все понимали, что погиб Мастер. Но также все знали, что на примере Шерсткова оспаривалось пушкинское «гений и злодейство – две вещи несовместные». Увы, совмещались в Андрее и гениальное мастерство, и зло. Был он высокомерным и циничным, «прогибался», когда выгода плыла в руки, людей не любил. Бог по ошибке вложил в него искру – это признавали все. Как и то, что божью искру он не потушил в себе: в самом рядовом на первый взгляд снимке непременно проступало нечто, что заставляло задуматься, восхититься, по-новому увидеть событие, острее почувствовать окружающий мир.
О Машке спохватились в день похорон, все шептались, почему не пришла она в Дом журналиста, где был выставлен гроб с Шерстковым.
Ольга Аристова, которая немного знала московскую фотомодель, после поминок пошла в дом, который снял для Машки Шерстков, и обнаружила, что Мария не была на похоронах, как потом Ольга говорила всем, «по вполне уважительной причине»: ее убили.
Она лежала в крови у лестницы, которая вела на второй этаж. Официально считалось, что смерть случилась от падения с лестницы и удара головой о батарею. Возможно, так оно и было, но даже повидавшие виды милиционеры удивлялись, с какой жестокостью кто-то расправился с женщиной: на ее теле не осталось живого места. Что поразило особенно: изуверы выжгли ей сигаретами крест на животе, сожжены были соски грудей.
Что пытались выпытать у Марии? Что искали в доме, где все было перевернуто вверх дном?
* * *
Ответ на эти вопросы Ольга хотела получить у генерала Сергеева, уговорив-таки его на интервью. Ждать больше не было смысла: через час с небольшим откроется выставка, и, даже если мощная фигура генерала сейчас вырастет на пороге, времени на беседу с ним практически не остается.
– Ну, а что чирикают эти гаврики? – спросила она Смелякова.
– Ничего нового. Водитель «Жигулей», похоже, ни при чем.
– Ой, ой, вот это не надо! – Ольга поморщилась. – Как же, ни при чем он! Значит, высадил мужиков из машины рядом с лесочком, выкурил пару сигарет, послушал музыку, а когда из леса вместо двух вышел всего один мужик – никаких, мол, вопросов, да?
– По его показаниям, в машине, когда подъезжали к этому месту, Ляхов обернулся к Андрею и, кивнув в сторону леса, пообещал, что на обратном пути покажет ему классное для съемки место.
– Эстет, твою мать! – со злостью вырвалось у Ольги.
– Потом проехали метров сто, Ляхов и говорит, мол, возвращаться будем в ночи, давай посмотрим это место сейчас. Андрей не возражал, взял камеру, оба скрылись в густой листве. Когда Ляхов вернулся один, то водителю сказал – так утверждает тот, – что Шерстков увлекся съемкой и на праздник в деревню ехать наотрез отказался. «Ну, и черт с ним! – якобы выругался Ляхов. – Придется искать другого фотографа». Вернулись в город, Ляхов расплатился с хозяином машины и ушел. Больше они не встречались.
– А почему же эта гнида не позвонил, не пришел, не сообщил? Ведь перед тем, как нашли Андрея, по телику и по радио обращения передавались трижды в день, в нашей газете прошли два объявления о том, что человек пропал.
– Говорит, почувствовал неладное и боялся. В общем, с подпиской о невыезде Родионова отпустили.
– А что Ляхов?
– Сначала врал, что его вообще не было в городе, мол, уезжал к сестре в деревню. А потом что-то явно его напугало. Аж трясся весь. Совсем сник, когда мы показали ему пленку с похорон. Еще два дня размышлял, потом решил признаться.
– Об этих «признаниях» я наслышана, Шурик. Это ж анекдот: поссорились, что-то там не поделили и прочее. И не надо убеждать меня, что эти два убийства не взаимосвязаны.
– Никто и не убеждает.
– Это ты не убеждаешь, а у меня другие сведения. Это ж надо придумать, что, мол, чуть ли не залетные воры, которых вроде как и не поймать теперь, побывали в доме Одинцовой. Вот уж богачку нашли эти «залетчики»! Слушай, а с мужем Машки вы уже беседовали?
– Конечно. Но, к сожалению, никаких наводок. К убийству Марии он никаким боком – знаешь, была ведь версия обманутого мужа и все такое прочее. Но Одинцов вернулся с Кавказа в Москву в июне, а Машку убили в мае. Проверили: из госпиталя не отлучался ни на день. В Москве Одинцов неделю искал жену по знакомым и родственникам. В редакции, там, где печатались ее портреты, ему почему-то не сразу сказали, что Мария почти год жила в нашем городе.
– Занятная семейка. Почти год друг о друге ничего не знали, хотя муж не в заграничной командировке был, а в воюющей Чечне. А почему он не уезжает в Москву?
– Говорит, что сорок дней, пока душа Марии бродит по земле, он обязан быть в доме, где ее убили. Грех, мол, оставлять ее одну.
Александр большим глотком допил остаток кофе.
– Врет, наверное. На верующего не похож. В церкви, кстати, только раз и был. Заказал заупокойную на все оставшиеся дни до сороковины.
Смеляков засунул немытую чашку в письменный стол.
– А может, и не врет. Сама знаешь, те, кто побывал в Чечне, а этот Одинцов был и на первой войне, и на нынешней, все они не от мира сего.
Ольга подошла к окну. Нет, генеральской машины во дворе все еще не было.
– Поговорить бы с Одинцовым, расспросить, каково там сейчас, в Чечне?
– Вот и расспрашивай – это твой хлеб.
Ольга не стала рассказывать Смелякову, что на прошлой неделе попыталась сделать это. Она знала, что остановился Одинцов в том же доме, где жила и умерла жена, – заплачено было за постой до конца полугодия. Хозяин старого двухэтажного деревянного дома, недавно обложенного кирпичом, уже год гостил у сына на Украине, раньше осени возвращаться не собирался, дочь, с которой вел переговоры Одинцов, не была против, чтобы он пожил недельку-другую. Тем более что в отцовском доме она не жила, у нее была своя квартира. Не возражала она и когда во дворе дома появилась огромная, заросшая длинной черной шерстью собака. Одинцов сказал, что пса отдали ему за бутылку водки в городском питомнике. Собака была ростом с теленка, густой хриплый лай наводил страх на округу. Одинцова пес слушался беспрекословно.
С этой собакой Баскервилей – так Ольга нарекла пса с первой секунды – ей пришлось познакомиться. Прежде у Марии она была пару раз, обычно шла без стука, калитка не запиралась. Стучать не имело смысла – от калитки асфальтовая дорожка вела в глубь участка, мимо закрытой половины хозяйского дома: стучи не стучи, кричи не кричи – без толку, в той половине, где жила Маша, а нынче ее муж, все равно не услышат.
Едва Ольга, закрыв за собой калитку, успела сделать шаг, да вряд ли и успела, из-за угла дома выбежала огромная черная собака и молча села перед нею. Ольга чуть двинулась – раздалось тихое, но злое рычание. Она попыталась повернуться назад к калитке, но хорошо, что не сделала этого, – пес явно приготовился к прыжку.
Так и стояла она, оцепенев от страха, пока из дома не вышел Одинцов. «Демон, на место! – властно сказал он. – Это гости. На место!» Пес развернулся, лег у порога и даже не шевельнулся, когда Ольга прошла в дом.
Они, конечно, поговорили, но Одинцов категорически был против, чтобы его имя появилось на страницах городской газеты. И о Маше просил не писать. Но как же не писать, когда город полон разных слухов? «Если вы хорошо относились к ней – не пишите», – только и сказал.
Вот этого сделать Ольга не может. Дружба дружбой, а дело есть дело. Хотя, если честно, разве дружба связывала ее с Машей? Даже и не близкое знакомство.
Она про себя решила, что встретится с Одинцовым еще раз. После того, как пройдут сороковины Шерсткова.
– Ладно, прощай пока, друг Шурик. Про хлеб мой ты вовремя напомнил. Ты-то на выставку придешь?
Смеляков молча смотрел на Ольгу. Она напряглась – знала это молчание. Уже поднявшись со стула, снова села, не отрывая глаз от лица Смелякова.
– Шурик, ну не томи. Честное слово, никому, нигде и никогда не расскажу, пока сам не разрешишь. Ты же знаешь меня!
Смеляков встал из-за стола, плотно прикрыл дверь:
– Сегодня ночью в камере повесился Ляхов.
* * *
Ращинский уже в третий раз поднимался на губернаторский этаж, но в приемной дежурный помощник, извиняюще улыбаясь, снова не пропустил его в кабинет.
– Я еще раз тебе говорю, Минеев сам позвонил мне по прямому.
– Знаю, Николай Семенович, но после он дал поручение никого к нему пока не пропускать.
– А кто там у него?
– Сначала, когда он звонил вам, был Ткаченко. Вы, кстати, в курсе, что он с сегодняшнего дня председатель правительства? А сейчас там Сергеев. Нет-нет, не депутатский Сергеев, а милицейский, Виктор Иванович.
Ращинский присел в кресло. Он знал, с какой информацией мог быть у губернатора начальник областного УВД. Плохо, что генерал опередил его. И совсем плохо, что эта встреча проходит без его, Ращинского, участия.
Большие часы в приемной показывали без пяти час.
– Обедать будет где? – спросил он помощника, кивая на кабинетную дверь.
– У себя. Заказано на двоих.
«Так, – подумал Ращинский, – если через пять минут генерал не выйдет, можно не просиживать здесь штаны: губернатор всегда обедал точно по часам. Домой уезжал крайне редко, и не потому, что это отрывало его от работы: лишний раз видеть Клавдию стало для Минеева, особенно в последнее время, тяжелой обязанностью».
Дверь губернаторского кабинета приоткрылась, вышел, отдуваясь и вытирая платком красное лицо, генерал Сергеев.
– Привет, – кивнул он Ращинскому. – Тебя ждет, заходи.
Минеев разговаривал по телефону; увидев Ращинского, указал рукой на кресло.
– Вопрос этот не обсуждается, – холодно проговорил он. – Тебя на выставке быть не должно.
Губернатор положил трубку, минуты две молчал, явно сдерживая раздражение. Глянул на Ращинского:
– В курсе, что ночью произошло?
Тот кивнул.
– Ну, и что теперь?
Ращинский достал сигарету:
– Думаю, это нам на руку.
– Говоришь, на руку? Это было бы так, если бы проклятые негативы легли мне на руку, если бы находились у меня, а не неизвестно где. – Он ударил ладонью по столу. – Как провалились!
Глянув на телефон, по которому только что говорил с женой, Минеев желчно усмехнулся:
– Я, в отличие от тебя, Николай, не исключаю вариант, что они где-нибудь в моем собственном доме.
В соседней с кабинетом комнате отдыха со стороны коридора открылась дверь: губернатору доставили заказанный обед. Минеев глянул на часы:
– Ого, уже второй час! Пошли поедим, заодно и обсудим кое-что. А там уже на выставку пора.
* * *
В 13.30 будильник пикнул, но Анна проснулась ровно за минуту до этого. Еще немного можно полежать. Вскакивать сразу после побудки она категорически не способна. Ей обязательно нужно было перед тем, как встать с постели, пережить это состояние, когда не спишь, но еще в сладкой дреме плавно перекатываешься с одного бока на другой, растягивая тело, плечи, ноги – какое удовольствие чувствовать себя всю, до самой последней косточки!
Теперь – под душ, сначала очень горячий, почти кипяток, чтобы озноб по коже, потом – под ледяную струю. Вытираться она не любила. Накинув махровый халат, внимательно осмотрела себя в большом зеркале. Нужен парик? Наверное, не будет лишним. Вдруг на выставку придет кто-нибудь из тех, кто встречался сегодня с француженкой Анной Морель?
Через полчаса в зеркале отразился стройный силуэт высокой девушки, одетой в белые джинсы и черную шелковую рубашку. Прямые иссиня-черные волосы ниспадали вниз, заворачиваясь на плечах в тугое полукольцо. Густая челка почти до глаз, пухлые губы в яркой помаде. Мягкие, из черной кожи, туфли на низком каблуке, в тон им сумка на плече с диктофоном и удостоверением журналиста, большие, вполлица, темные очки в широкой белой оправе – порядок! Пусть не очень модно, даже совсем не модно, но выделяться ей в толпе не нужно.
На стоянке у Дома художников яблоку негде было упасть. Анна проехала квартал вниз по проспекту Победы и оставила машину рядом с гастрономом. Губернатор наверняка уже внутри здания, раз двое молодчиков дежурят у входной двери, не пропуская опоздавших.
Она подошла ближе: так и есть. Один из парней терпеливо объяснял столпившимся, что им придется подождать десять-пятнадцать минут, пока не завершится торжественное открытие выставки.
Прошло не менее получаса, и только тогда охранники, оттесняя толпу, услужливо распахнули двери. Губернатор быстро прошел к машине.
Вот он каков, Минеев. Анна с ним никогда раньше не встречалась. Но, помнится, на предвыборных плакатах четыре года назад он казался симпатичнее и стройнее.
Анна замерла: прямо к ней, улыбаясь, быстро шел Ращинский. У нее хватило выдержки не сбавить шаг. Но он даже не заметил ее, проскочил, как метеор, мимо! За спиной она услышала громкие приветствия – Ращинский просто увидел кого-то из знакомых.
Анна перевела дух и разозлилась на себя: не ожидала, что встреча так испугает.
Она оглянулась: да что ж это такое – Ращинский снова идет прямо на нее! Отстегнула сумку и, низко опустив лицо, стала искать носовой платок. Раздались хлопки дверей автомобилей – фу, наконец-то начальство уехало.
Точно эту фразу с тем же самым «фу» громко озвучила эффектная зеленоглазая брюнетка, остановившаяся рядом. Ольга Аристова, которая тоже опоздала на открытие, оглядев Анну, по-свойски спросила: «Ты кто?» Услышав, что Анна Самохина – радиокорреспондент из Москвы, обрадовалась: «Хорошо, что встретились. Давай быстренько покурим, а потом посмотрим, что там за выставка. А заодно и поедим: говорят, Маслов, это местный наш буржуй, на поминальный стол раскошелился».
* * *
Да, думала Анна, погибший сорок дней назад Шерстков действительно был талантливым фотохудожником. Вот этот портрет она бы с удовольствием купила и увезла домой. Молодая обнаженная женщина, бесспорно, хороша. Но притягивала она не ослепительной красотой и не безупречной прелестью тела – удивляла счастливая отрешенность лица, освещенного солнцем, блики которого переливались в густой белокурой волне длинных волос. Работа называлась «Гармония».
– Нравится?
Рядом остановился невысокий парень с телекамерой.
– Встаньте-ка вот так, чуть развернитесь ко мне и продолжайте смотреть на портрет. И очки, пожалуйста, снимите.
«Вот уж нетушки, – похолодела Анна. – Только этого мне не хватает – светиться на местном телевидении».
Она прикрыла глазок камеры ладонью, улыбнулась:
– На глазу у девушки чирий, другой глаз вставной, а во рту ни одного зуба.
Парень рассмеялся:
– И нога деревянная, так?
– Вот-вот. Так что извини, дружок.
– Я вижу, гармоничная Маша вам понравилась. Жаль, что с выставки убрали другие ее портреты, один только этот и оставили.
– А почему убрали другие?
– Если все шедевры выставить здесь, детишкам «до шестнадцати» на выставку эту, как на сеанс порнофильма, строго ни-ни.
– Ты действительно считаешь, что работы Шерсткова – шедевры? Или ирония – знак нелюбви?
Парень пожал плечами:
– Ну при чем тут любовь-нелюбовь… У Андрея действительно есть шедевры. А сам он, хоть не принято о мертвых говорить худо, дерьмо был еще то. Так не только я думаю. Кстати, я у Аристовой спросил о тебе. Надолго к нам?
– Да побуду еще, – улыбнулась Анна.
– Ну, значит, встретимся. Пока! Мне еще доснять кусок надо.
Ольги в зале было не видно. Бродя меж небольших групп оживленно беседующих людей, Анна высматривала свою новую знакомую и думала: а вдруг местный буржуй – это Киря? У него ресторанов хватает, чтобы позволить себе устроить поминки для всего города.
Какое отношение имеет к Шерсткову Кирилл Маслов? Что это за непонятная история с убийством фотомодели? Ольга наверняка знает обо всем. Так удачно начавшееся знакомство с редактором городской газеты хорошо бы продолжить.
Заметив, что народ потихоньку перетекает в длинный коридор, разделяющий выставочные залы (их в здании было два), Анна двинулась вместе со всеми. Как она и предполагала, во втором зале, где на стенах красовались картины местных художников, были установлены длинные столы.
– Ох, не люблю я эти фуршеты! – басил за спиной мужчина с аккуратной бородкой. – Ни тебе посидеть в кайфе, ни поболтать душевно.
Чтобы не отличаться от остальных, Анна положила на тарелку пару кусочков холодного мяса, корзиночку из теста с печеночным паштетом, поискала глазами сок. Отлично, кувшин с апельсиновым стоял совсем недалеко.
Уже никто не вспоминал обязательные три тоста в память покойного, то тут, то там раздавался перезвон рюмок и бокалов, громкие восклицания, смех.
Потихоньку потягивая сок, Анна, переходя от одной группы к другой, искала Ольгу. Жаль, если Аристова ушла.
– Внимание, господа! – Мужчина, тот, что не любил фуршеты, старался говорить как можно громче. – Я предлагаю выпить за человека, которого все мы любим и уважаем и который сумел сделать нынешнее печальное мероприятие по-домашнему теплым. Если душа Шерсткова еще с нами рядом, Андрюша, я в этом уверен, тоже говорит спасибо Кириллу Михайловичу Маслову. Кирилл, – обратился он через стол к мужчине в темном костюме и черной рубашке со строгим серебристо-серым галстуком, – здоровья тебе, дорогой, и сердечное спасибо от всех присутствующих!
Анна протиснулась поближе – Киря!
Маслов с печальным достоинством выслушал тост, поблагодарил кивком, опустошил одним глотком большую водочную рюмку, широким жестом предложил всем выпивать и закусывать.
Анна не забыла липкое ощущение страха, который охватил ее, когда на улице совсем рядом, чуть не задев ее плечом, прошел Ращинский. Поглядывая сейчас на Маслова, она снова почувствовала неуверенность. Это злило! «Вот сейчас подойду к нему совсем близко и заговорю!» – решила она. Открыв сумочку, быстро освежила губы помадой. Нащупала в сумке диктофон.
– Кирилл Михайлович, – голос ее звучал спокойно. – Вы не могли бы сказать несколько слов для московской радиостанции?
Киря внимательно оглядел ее. Анна улыбнулась. Силу своей голливудской улыбки она знала.
– Хотите интервью? – Кирилл не мог не улыбнуться в ответ. – Но не здесь же, верно? Шумно, многолюдно. И, к сожалению, я минуты через три должен уйти – у меня назначена встреча. Поверьте, мне очень жаль.
Анна сняла очки. Она умела уговаривать глазами, не произнося ни слова вслух.
– Поверить? – Голос ее звучал с хрипотцой. – Можно, конечно. – Она подошла почти вплотную. – Поверю, если уговоримся встретиться, к примеру, завтра. Так как, Кирилл Михайлович?
Маслов поправил чуть съехавший набок галстук, налил в стакан минеральную воду, не спеша, цедя мелкими глотками, выпил до дна. Он проделал все это, не отводя внимательных глаз от Анны. Пару раз качнулся с каблука на носок:
– Ну что ж, когда девушка так настойчиво просит, отказать трудно. Ресторан на улице Горького знаете? Это отсюда недалеко. В девять часов вечера вас устроит? Тогда жду. Поужинаем и поговорим.
Анна, проводив взглядом мощные спины охранников, не отстающих от шефа ни на шаг, залпом выпила стакан сока. Чуть переждав, налила в высокий стакан еще – сухость в горле была нестерпимая. Достала сигареты и стала пробираться к выходу, где толпился народ, провожая Маслова.
– Понравился тебе, что ли, Кирилл? – Ольга выросла за спиной неожиданно. – Если не очень, то на фиг он и нужен. У нас интервью можно взять и у более приличных людей. Я смотрю, ты с сигаретой ринулась на улицу. Давай, подруга, не изменять традиции, курить на чистом воздухе будем вдвоем.
* * *
У Ольги Аристовой был замечательный талант: она моментально сходилась с людьми, которые ей нравились. Через десять минут после общения с ней многим казалось, что знакомы с нею много лет. Она была открыта, искренна, откровенна, никогда не навязывала дружбу. Добрые отношения связывали ее с многими столичными журналистами. Побывав раз в этом областном центре, коллеги, как правило, не теряли с ней связь, публикации Аристовой появлялись во многих известных изданиях.
Можно было бы давно перебраться в столицу и зарабатывать нормальные деньги, по сравнению с которыми ее нынешний оклад главного редактора был просто смешным. Но, во-первых, немалую часть заработанных в Москве денег пришлось бы платить за квартиру. А во-вторых – и это было главным, – она не могла оставить старую, хоть и крепкую еще для своего возраста мать и двух племянниц-погодок. Обе нынешней осенью пойдут в первый класс. Аська, старшая, в прошлом году часто простужалась, и решили, что к учебе приступят сестры одновременно.
Олег, старший брат Ольги, плавал капитаном торгового судна, которое когда-то было российским, а теперь принадлежало греческой фирме. Дома бывал редко, особенно после того, как развелся с женой. Валентина пила по-черному и менять свой образ жизни не собиралась. Ольга добилась, чтобы невестку лишили материнских прав, и забрала племянниц к себе.
Со вчерашнего дня девчонки отдыхали в первой смене загородного детского лагеря, и Ольга, хоть работы было невпроворот, чувствовала себя тоже как на каникулах.
Они с Анной почти час болтали, сидя на лавочке в тени деревьев прямо напротив Дома художников. Ольга довольно иронично характеризовала людей, покидающих выставочный зал. Сейчас она рассказывала о Шерсткове.
– Нет, дружить с ним было нельзя и даже просто общаться – сложно и неприятно. Но тем не менее встречались, потому что, хоть гонорары у нас смешные, газету в городе любят, с нами охотно сотрудничают. И Андрей нет-нет да и подкидывал фотографии. Нечасто, правда. Мы ведь с ним как бы в разных лагерях: он в губернаторском окружении, а мы с областной властью воюем. Газет в городе много, но только три из них, в том числе и наша, осмеливаются критиковать Минеева.
– А мэр ваш как на это смотрит, ведь если газета городская, то, значит, один из учредителей – городская администрация?
Ольга потушила сигарету об асфальт, носком туфли отшвырнула окурок под скамью.
– Мэр? Смотрит-то хорошо, да только денег не дает! Особенно если у нас очередная стычка с губернатором. «Не могу!» – плачется. Иначе, мол, отдаст губернатор денежки, положенные областному центру, в районы. И ведь не врет: на днях очередной трансферт пришел из Москвы, и снова городу ни копейки. Все денежки ушли на выплату зарплаты и отпускных сельским учителям. А городские пусть ждут, хотя учебный год закончился. И не придраться: заботится губернатор о селянах!
Ольга достала из сумки пудреницу, щелкнув крышкой, внимательно поглядела на себя в зеркальце. Сморщила недовольно нос: помада на губах смазалась. Она подкрасила губы и повернулась к Анне:
– Наш драгоценный мэр уверен, во всяком случае, мне он так говорит, что такой дележ произошел из-за нашей публикации. Мы, конечно, хорошо пощипали Аркадия Борисовича. Но, увы, по одному эпизоду доказательств в суде не смогли представить. Ты представляешь, денег с нас Минеев хотел взять аж 50 тысяч! Так сказать, за причиненный ему моральный ущерб. Всем объявил, что перечислит их в Александровский детский дом.
– Суд уже состоялся?
– Ну да, я ж тебе об этом и рассказываю. Судья вынесла решение взыскать с редакции 5 тысяч и опубликовать опровержение. Пять тысяч – не пятьдесят, но для нас и они совсем не лишние, на счету ноль с копейками. С зарплатой-то люди подождут, не впервой, а типография прямо на дыбы встала. У нас там должок тысяч на сорок, не так уж и много, но директор 24 часа в сутки держит руку под козырек. Ему на пенсию через год, очень слушается всех, кто наверху. А оттуда, сверху, команду дали однозначную: задавить нас. – Ольга вздохнула. – Полугодие это мы дотянем, а как начнем второе – не хочу и думать, так тошно. А ведь выборы совсем скоро уже, в октябре. Поэтому и давят. Или сломать нас надо. Или задушить. Одно из двух.
– Придется публиковать опровержение?
– Куда деться… Сначала хотели поместить решение суда и наш комментарий. – Ольга снова потянулась за сигаретой. – Но мэр очень просит, ну, прямо очень-очень, даже обещает завтра перечислить 25 тысяч, если мы дадим вот эту фотографию.
Она достала из сумки плотный конверт, вытащила большой снимок.
– Шерстков снимал.
На фотографии губернатор, чуть присев и протянув вперед руки, подхватывал несущегося к нему светловолосого пацана. Шерстков поймал мальчишку в полете. Вокруг Минеева много детей. Лица радостные,светлые. И сам Аркадий Борисович излучал неподдельное счастье.
– Замечательный снимок.
– Ага. Вот текст к нему. В департаменте по печати сочинили. Да не читай ты эту муть. И так понятно, что восторжествовала неописуемая справедливость в отношении к губернатору. А 5 тысяч рублей, взысканных с редакции, посмевшей оболгать столь замечательную личность, улучшат жизнь воспитанников детского дома, среди которых и находится наш герой.
– Будешь печатать?
– Придется. 25 тысяч рублей – это как раз месячный фонд зарплаты нашей редакции.
Они помолчали.
– День сегодня какой чудный. – Ольга вытянула длинные ноги. – Слушай, а ты где остановилась? Может, ко мне поедем? Я нынче одна.
– У родственников. Но вот чашку кофе выпила бы с тобой с удовольствием.
– Кофе годится, – согласилась Ольга – У меня дома есть отличный. Но давай сначала заскочим в редакцию. Я захвачу завтрашний номер и посмотрю макет на следующий.
Анна кивнула: она как раз собиралась попросить Ольгу разрешить ей полистать старые подшивки газеты. Ей нужно было посмотреть материалы четырехлетней давности. О крахе банка «Гарант».
