Текст книги "Ульгычан, или хроника турпохода (СИ)"

Автор книги: Татьяна Чоргорр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Прорвемся, за чем дело стало! – Серега полон оптимизма – или делает вид. – Ликвидируем вышку с пулеметом, а потом бежим, что есть духу, параллельно дороге и чуть вниз.

– Все вместе? – Ладка иронично приподнимает бровь.

– Конечно.

– Ты совсем сдурел, Серый?

– Тихо, вы, не орите – шикает на них ИФ.

– Лад, а что ты собственно, имеешь против?

– Это же полный маразм: бежать всем вместе под пулями...

– Да эти пни даже сообразить ничего не успеют, если быстро!

– "А может у них и автоматы не заряжены?"

Цитата из "Обитаемого острова" мне сильно не нравится, но Сергей цитаты не узнал:

– На такую удачу я не рассчитываю, но...

– Стоп. Что ты предлагаешь, Лада? – ИФ, кажется, зол на весь мир, а на Ладку в особенности, я только не могу понять причину.

– Сначала раздолбать этот КПП так, чтобы там ничего живого не осталось, а потом прорываться по очереди, двумя группами, прикрывая друг друга огнем.

– Гебистка хренова! Старшая помощница младшего перекладывателя бумажек из сейфа в сейф! Наш главный козырь должен быть – скорость. К этим типам в любой момент может подойти подмога. За границей ты ее увидишь?..

Перепалки между Серегой и Ладкой – частое явление в этом походе. Только раньше они переругивались не всерьез, а сейчас, кажется, вот-вот подерутся. У Галки глаза на мокром месте. Лэлса молчит. Он сжался в комочек, по локти засунул руки в рукава куртки и терпеливо ждет, когда закончится склока. Лицо у него землистое, исхудалое, будто он месяц голодал, глаза закрыты. Кажется, ему очень дорого обошлись вчерашние побои и неудачная попытка вылечить Андрея, а может быть – тот рассказ-исповедь...

Я сама решаю сложнейшую техническую задачу: как удержать равновесие, сидя на корточках. В конце концов цель достигается с помощью третьей точки опоры – приклада бластера. Если бы еще ноги не ныли...

– Хватит! – ИФ резко, зло одергивает спорщиков. – Как руководитель группы объявляю дискуссию законченной. Делаем так: даем залп по КПП и бежим все вместе. Каждый стреляет по своей цели: я и Сергей – по вышке, Ольга и Лада (не надо на меня так смотреть!), – по домику, Галка – по тому грузовику, что справа, Лэлса – слева. Стреляем до тех пор, пока все не загорится: два или три выстрела очередью. Потом, по моей команде, вперед. Кто может стрелять на бегу – стреляйте, но главное – бегите быстро и глядите под ноги. Каждый берет с собой что-нибудь растительное, чтобы точно определить границу совмещенного времени. Кто добежит первым – сразу останавливается и прикрывает огнем отставших. Все понятно?

Мы с Галкой кивнули, Ладка недовольно пожала плечами, но не стала возражать. Лэлса тоже встрепенулся, мотнул головой в подтверждение того, что все слышал и понял.

Подтягиваем лямки рюкзаков, перезаряжаем бластеры, проверяем шнурки на ботинках.

– Ну, с Богом! Всем занять удобную позицию. По моей команде... Огонь!

Наш залп сразу вдребезги разносит вышку, один из грузовиков опрокидывается и вспыхивает, потом – второй. Домик – прочнее: он загорелся, но не рухнул, оттуда выскакивает и разбегается по склону куча народу в защитной форме. Мы бежим, стреляя на бегу, они тоже стреляют, там уже ничего не видно в дыму. Мчимся, что есть духу, к границе совмещенного времени: так, чтобы пересечь ее по этой стороне дороги: "Господи, когда же!?"

Серега, который бежал впереди, споткнулся, полетел кувырком и так и остался лежать, уткнувшись в мох. Проклятие!

На этом склоне совсем нет камней или кочек, за которыми можно спрятаться. Я плюхнулась за какой-то жалкий бугорок, потому что там, внизу, уже разглядели, куда надо стрелять, и пули свистят совсем близко. Влипли!

Срывающийся Галкин голос:

– Лэлса, миленький, ну сделай же что-нибудь!

Значит, с Серегой что-то серьезное, но смотреть некогда. Я поливаю огнем КПП: там уже и так все горит, но солдаты расползлись по склону, залегли и стреляют. Мы тоже залегли и стреляем, оружие у нас мощнее, но их – больше. Вот ведь гадство! Метров двадцать осталось – от силы... На, получай: расползался!..

И вдруг меня хлестанул по ушам Лэлсин вопль:

– Ардара!

"Где!?" – но я уже вижу. Из-за поворота дороги на бреющем полете вылетело что-то такое, словно из Лукасовских фильмов. Стремительное, обтекаемое, совершенно неуместное здесь: сверкнуло на солнце, заложило крутой вираж и понеслось на нас. Я замерла за своим бугорком, мысленно закрыла голову руками – пальцы свело на бластере, так что на самом деле я продолжала палить в белый свет, как в копеечку – сердце судорожно трепыхалось в пятках.

Умненькие солдатики! Храбренькие солдатики! Они решили, что это нам на подмогу, и открыли огонь по пиратскому транспортному средству. Те не ожидали такой встречи: глайдер свечкой взмыл вверх, и тут кто-то из наших влепил в него заряд. Хорошо влепил! Они плюхнулись на дорогу возле КПП – перед самой землей все-таки выровнялись – и сразу попали в оборот к воякам. Я так и не поняла, сколько их там было: трое, четверо, пятеро. На какое-то время всем стало не до нас.

Потихонечку, ползком, от кочки к кочке я добралась до границы совещенного времени: зажатый в кулаке ком ягеля неощутимо протек сквозь пальцы. Я привстала и огляделась. ИФ вытащил Сережку, у того была прострелена грудь, кровь шла горлом. Он был в сознании, пытался говорить, цеплялся за Галкину руку. Лэлса сделал что-то, заставил его отключиться, прогнал Галку. Та встала в полный рост и начала палить по КПП: бледная до прозрачности, растрепанная, совсем не в себе. Потом выяснилось, что это именно она подбила глайдер. Я как-то забыла написать, что наша тихая Галя – вообще-то к.м.с. по стрельбе из лука, а из бластера попадать в цель гораздо проще...

Ладка застряла в совмещенном времени. Когда она так отстала? Или сделала-таки по-своему: заняла удобную позицию и прикрывала наш отход? Вскочила, пробежала разделяющее нас расстояние, повалилась на колени в мох, закрыла лицо руками.

– Ты что себе позволяешь, б... ? – ИФ схватил ее за плечо. – Все вы такие! Сучья контора! Знал бы, где ты работаешь.., – он с размаху ударил ее по лицу: метил в зубы, но не попал, сам оказался на земле.

– Ладка, не надо! – ору я дурным голосом.

– Лада, доставай биостимуляторы, помогай, – Лэлса колдует над Серегой, вся эта безобразная сцена прошла мимо него.

Я увидела Лэлсино лицо и испугалась: он будто разом постарел еще на несколько десятков лет. Резкие морщины у рта, сжатые в линию губы, в глазах – отчаянная решимость камикадзе. Где-то я видела такое лицо – совсем недавно. Вспомнила! Первая встреча с Андреем Зориным: так он выглядел, после того как случайно, благодаря нам и удаче, пережил безнадежный, самоубийственный побег... Четыре дня отсрочки дала ему Костлявая.

Лэлсе и Ладке совместными усилиями удалось остановить у Сереги кровотечение. Внизу шла разборка, про нас не вспоминали, и мы потихонечку потащились прочь от опасного места. Серега повис на плечах у ИФ и Ладки, шел, кое-как переставляя ноги. Я помогала идти Лэлсе: сам он не смог подняться с земли. Подала руку, помогла встать – и поразилась невесомой легкости его тела: будто под толстой синтепоновой курткой – птичьи косточки, кое-как обтянутые кожей. А ведь когда пришел к нам – был мелким, субтильным, но отнюдь не дистрофиком, ел наравне со всеми...

Позади вдруг словно бы вспыхнуло второе солнце: все вокруг залилось ослепительно ярким белым светом, от ног по земле пролегли резкие, стремительно сокращающиеся тени. Мы попадали ничком, ожидая ударной волны, грохота падающих камней, гибели, катастрофы, но ничего не случилось. Свет померк, мы оглянулись и увидели: в светло-голубом осеннем небе между туч стремительно таяла яркая белая звезда. Это могло означать все что угодно, но мы на всякий случай ускорили шаг. Лэлса, который мог бы, наверное, дать объяснение происходящему, пребывал в полубессознательнном состоянии. Он только пробормотал:

– Стартовал на форсаже. Бросил своих. Побегают теперь гады...

Мы сворачиваем в боковое ущелье. Здесь не так голо: склоны густо поросли кедрачом. Ветра нет, затишек, поэтому на солнце становится жарко. Впереди безвольно мотается из стороны в сторону лохматая Сережкина голова. Лэлса, который идет, опираясь на мой локоть, уже не кажется невесомым. С валуна на валун, с валуна на подушку ягеля – она едет под ногой, с подушки ягеля – на огромную, вставшую дыбом каменную плиту, снова на валун, снова на скользкий мох... Вверх, вверх, вверх...

– Жилье!

Крохотная, почти до самой крыши врытая в землю избушка-зимовье. И как только Галка ее углядела? Впрочем, шеф нас сюда и вел, наверное.

– Ждите здесь, я пойду посмотрю, – командует ИФ, мы без сил валимся на мох.

Минут через пять:

– Заходите! Свободно.

Отклеиваюсь от земли, поднимаю за плечи Лэлсу: он как лег лицом вниз, так и не шевелится. В зимовье – грязноватый земляной пол, мутное окошечко, печь-буржуйка из металлической бочки, вдоль дальней стены единственной комнаты – сплошные нары из жердей. Холодно, сыро, затхло, люди здесь, похоже, давненько не бывали. Но под нарами – две банки тушенки "Великая стена", одна – сгущенки с сахаром, трехлитровая стеклянная банка с гречневой крупой; пакеты с окаменелой солью и сахарным песком. Там же – большой рулон пенополиуретановых ковриков.

Мы с Галкой разворачиваем их, устраиваем лежку для Сереги. Укладываем его, укутываем спальниками.

Схватил меня за руку:

– Галь, не уходи!

– Сереж, пусти, я не Галя.

– Не уходи!

Приходится силой разжимать его пальцы. У Галки по щекам нескончаемым потоком текут слезы:

– Лэлса, ну ты же можешь! Сделай что-нибудь.

– Я сделал все, что мог. Он не умер. И не умрет в ближайшее время. Большего я сделать не могу. Если бы пробиться в аппаратную... Там медблок, за полдня поставили бы твоего мужа на ноги.

– Но там же пираты!

– Вряд ли. Все, кто там был, наверняка улетели. А остальные – влипли возле той будки. Даже если они живы, в аппаратную не сунутся. Я сейчас чуть-чуть отдохну и пойду туда. Кто со мной?

Ладка, конечно, в первых рядах добровольцев, нет на нее угомона.

– Вдвоем и пойдем.

– Нет. Нужно три человека, чтобы отключить установку. Дурацкая система, традиция СБИ.

– Тогда, значит, я пойду с вами, – как со стороны слышу я свой голос.

Мы сидим с Лэлсой на одной табуретке, спина к спине. Сидячее положение кажется слишком вертикальным, но остатки совести не позволяют мне примоститься рядом с Серегой.

– Я бы предпочла компанию ИФ: на случай, если там еще остались пираты, – сурово глядя мне в глаза, заявляет Ладка.

– А если с вами что-то случиться, мы с Галкой останемся с раненным Сережкой? Пусть ИФ остается. Тогда они хоть с голода не помрут: ИФ охотиться умеет.

Ладкин взгляд блуждает по зимовью: по неопрятным стенам, по шмоткам, наспех вывороченным из рюкзаков, по нашим лицам. Лэлса молчит, Галка беззвучно плачет над потерявшим сознание мужем, ИФ куда-то вышел.

– Ладно. Я так понимаю, ты хочешь попасть туда раньше пиратов? Тогда пошли. Поднимайся.

– Сейчас.

Несколько секунд мы с Лэлсой собираемся с силами, чтобы встать с табуретки. Вот так: встали, взяли бластеры, пошли.

Далеко справа поднимается к небу султан чадного дыма: там догорает КПП. Спускаемся к дороге, перебегаем ее и идем по другой стороне: там вроде бы можно обойти КПП незаметно. Правда отсюда, издалека, ничего живого там не видно, но лучше не рисковать. Подходим к тому месту, где, кажется, была граница, и дальше ползем по-пластунски, не поднимая голов. Для перестраховки проползаем, наверное, лишних метров тридцать, но лучше перебдеть: вход в совмещенное время, в отличие от выхода, точно не определяется...

Часа через полтора после того, как покинули зимовье, мы у цели. Перед нами ровненькая, без особых примет скальная стенка возле самой дороги.

– Точно здесь?

– Здесь. Дальше я пока пойду один. Если в течение часа не вернусь, значит не вернусь вовсе, уходите. И сейчас – держитесь подальше: хотя бы вон у тех кустов.

– Лэлса!.. – мне почему-то очень тревожно: хочется сказать, чтобы он не ходил туда, но нет ведь другого способа прекратить все это безобразие, и Серега нуждается в срочной медицинской помощи. – Будь осторожен, пожалуйста.

Он улыбается бледной тенью прежней улыбки. Лицо – как у последнего лагерного доходяги. А глаза почему-то светятся изнутри. Кто сказал, что черные глаза не могут светиться? Непонятно мне, с чего это вдруг беспросветная, беззвездная тьма так резко сменилась великолепием ясной августовской ночи. Мало того: я вовсе не уверена, что эта перемена – к лучшему...

– Лэлса, ты еле живой. Может, тебе отдохнуть надо? Опасно соваться туда в таком состоянии. Давай посидим, передохнем, у меня еще два сухаря и конфета в заначке, – Ладка лезет в карман куртки.

Лэлса берет конфету и один сухарь, благодарит, но от передышки отказывается:

– Я обязательно посижу и отдохну – пока вы будете отходить на безопасное расстояние. Время не терпит. Идите, махнете мне оттуда рукой.

Ладка, подумав, отдает ему второй сухарь.

Поднимаемся на противоположный склон, даем отмашку Лэлсе. Он встает, машет нам в ответ. Делает несколько шагов к скале и вдруг бесследно растворяется в ней – как кусочек сахара в чашке с чаем. "Это ничего, это так надо," – уговариваю я себя. Силовая защита, она же – маскировка. Сейчас Лэлса отключит защиту, мы увидим в скале ворота: нужно сразу начинать спускаться вниз. Лэлса встретит нас у ворот, проведет вовнутрь...

Что-то долго его нет. Мы сидим под кустами: ноги не держат. Ждем. Молчим. Тишина такая, что даже звенит в ушах. Время идет, и я начинаю задремывать. Безветренный затишек, тепло, на ковре опавших листьев мягко...

– Не спи, замерзнешь, – теребит меня Ладка.

– Глаза слипаются, хоть спички вставляй!

И снова молчим. Прошло минут двадцать, до контрольного срока еще далеко. Отчаянно борюсь со сном.

Гул и содрогание земли. Мы, ничего не понимая, вскакиваем, и тут же другой, более сильный толчок швыряет нас наземь. Пятидесятиметровая скала, скрывавшая аппаратную, рушится на наших глазах с гулом и грохотом. Это длится... Минуты? Секунды?

Снова тишина, только медленно оседает гранитная пыль, и я слышу свой крик:

– Лэлса! Лэлса!

Ладка вскакивает и бежит к завалу, начисто перегородившему дорогу. Я – за ней. По каменному крошеву, по обломкам – туда, где Лэлса вошел в скалу, но места не узнать... Ломая ногти, раздирая в кровь ладони, мы начали расчищать завал: остервенело, молча ворочали неподъемные камни.

– Помоги, – Ладка уперлась плечом в каменную плиту, раза в полтора больше ее роста, наклонно торчащую из мелкой осыпи. Первое слово, произнесенное за все время после взрыва.

– Подожди, возьмусь поудобнее...

Мы встретились глазами, и разом выпрямились, бессильно опустив руки. Я с трудом выговорила, давясь кашлем от пыли:

– Без экскаватора здесь делать нечего... Лэлса... Помнишь, он говорил, что есть запасной выход наверху? Может попробуем подняться и посмотреть?

Ладка как-то странно озирается вокруг:

– Я помню, он говорил, что там, внутри – реактор, который надо заглушить. Интересно, сколько здесь рентген?

До меня не сразу дошло, о чем она: я стояла, разглядывала образовавшуюся осыпь и свежий обрыв на самом верху, думая, как туда лучше влезть.

– Сматываемся отсюда, быстро! Лэлсе, боюсь, уже ничем не поможешь. Массаракш, массаракш и массаракш! Не стой столбом, пошли на старую стоянку... Пойдем по дороге – я хочу найти труп Чинхара. Вдруг у него был с собой еще один биостимулятор...

Я ответила, уже на ходу:

– На фига ему, он эдэлсэрэнец, да и по легенде – начальник лагеря...

– Что мы знаем про его легенду! Даже Лэлса...

– Лэлса ненавидел подземелья, как чувствовал. Помнишь, он рассказывал, как на Марсе мечтал умереть под открытым небом?

– Заткнись! Иначе я и тебя сейчас пришибу! – Ладка судорожно всхлипывает, на ходу, рукавом, размазывает по лицу злые слезы пополам с пылью. – Дело сделаем – потом будем горевать...

Трупа Чинхара нет. Две оплавленные воронки от попадания наших зарядов, и больше ничего: ни капельки крови, ни обрывка одежды.

– Только не говори мне, что его разнесло на молекулы! – возмущенно восклицает Ладка.

– Слушай, может пираты запихнули его в 49-й год? Сейчас, когда аппаратную взорвали, установка отключилась, и он остался там...

– Мей би, мей би, пробабли, пробабли... Оль, а ведь эта сволочь говорила, что установка никому не достанется. Ни нам, ни пиратам. Он сказал это перед тем, как кинуться бежать. Я слышала, и Лэлса слышал, да все слышали, кроме вас с Галкой.

– Думаешь, взрыв он подстроил?

– Откуда я знаю! Могли и пираты, которые улетели – для своих же. Хрен чего поймешь в этом гадючнике.

– Лад, а тебе не кажется, что те пираты, которых мы перебили, вели себя как последние кретины? Чтобы профессионалы позволили себя так легко уделать...

– Кажется.

– Странно все. Вот, к примеру, Чинхар: на хрена он вообще нам в руки дался? Мог бы сразу раскидать по кустам. А он зачем-то позволил наручники на себя надеть, и только потом побежал.

Идя к стоянке, мы обсуждали два варианта действий Чинхара: дилетантский и профи. Первый: он сперва растерялся, не знал, что делать. Придумал, собрался с силами и рванул. Второй: ему нужно было посмотреть на нас, понять, что мы из себя представляем и, возможно, "слить" нам какую-то информацию. Может быть – предупредить Лэлсу, чтобы тот не совался в аппаратную? А тот не понял? Или не поверил?

– Что хочешь делай, но не верю я, что мы его убили. Дерьмо так просто не тонет, – убежденно говорит Ладка.

– То есть как?

– Боюсь, он просто-напросто отвел нам глаза. Если этот гад мог неделями изображать другого человека, то такое ему – раз плюнуть. Нам всем только померещилось, что Андрей его подстрелил. А потом такая кутерьма началась, что никому в голову не пришло посмотреть. Мало того, я уверена: это он внушил Андрею идти к поселку. Иначе никак не объяснишь, зачем его туда понесло.

"Так вот, значит, как? Не-на-ви-жу!"

Ни за что не буду напоминать Ладке, что именно она настаивала на ловле Чинхара. Серега-то был прав, когда не хотел принимать участие в этой дурацкой затее. Но все мы задним умом крепки...

– Лад, а что с твоей тетрадью, которая оказалась в портфеле?

– Не знаю, я туда толком не заглядывала. Раскрыла на первой странице, убедилась, что это она, и все. Блин! Там ведь могло быть что-то важное. Единственная бумага из нашего времени, которую мы у него нашли!

Ладка грязно ругается – на свою недогадливость.

– Перестань! Посли гибели Андрея мы все были в невменяемом состоянии.

– Ага! И из-за этого, возможно, погиб Лэлса.

Сворачиваем с дороги, поднимаемся на гребень. Ульгычан перед нами как на ладони: пустой, мертвый, заброшенный. Наконец-то! 1949 год отдельно, мы отдельно. Но радости нет: такая тоска, что хоть волком вой.

На стоянке все как было. Дрова, правда, исчезли: за сорок с лишним лет сгнили, видать, без следа. Старательно упакованные вещи – целы, для них-то прошло всего несколько часов. Ладка бродит возле места, где был костер, наклоняется, что-то вытаскивает из расщелины между валунами. Хрупкая, невесомая, серебристая от времени деревянная фигурка: Лэлсин зверек. Цел каким-то чудом! Ладка застыла, повернувшись лицом к солнцу, и что-то беззвучно шепчет.

Увязываю кое-какое барахло в два тюка, чтобы можно было нести:

– Пошли?

– Да, – она отвечает странным, не своим голосом. – Пошли быстрей.

Третий раз идем по тропе вдоль ручья: КПП бояться больше нечего, а на уцелевших пиратов можно нарваться где угодно... Сворачиваю с тропы, перепрыгиваю ручей. Могила Андрея цела: только камни затянуло мхом, так что надпись сделалась едва различимой. Хорошее, укромное место мы тогда нашли с Лэлсой...

Лезем наверх. Ноги подгибаются от усталости и зверски болят.

– Лад, если мы нахватались радиации, когда это проявится?

– Если большая доза – сегодня же.

КПП провалился в тартарары, то есть в свое время. Но разбитый глайдер на месте. Пиратов рядом с ним не видно: ни живых, ни мертвых. Ладка забирается в кабину, возится там несколько минут, вылезает с какой-то штуковиной в руках. Круглая металлическая пластина. На ней, на черном фоне – кровавого цвета круг в окружении стилизованных языков красно-оранжевого пламени. Мрачно, красиво, похоже на эмблему или герб.

– Зачем тебе?

– Вещдок, – криво усмехается. – Для гражданина следователя.

Мы ввалились в зимовье совершенно без сил. Плюхнулись вдвоем на одну табуретку, как давеча я и Лэлса. Выглядели мы, должно быть, впечатляюще, да и взрыва они не могли не слышать. Галка смотрела на нас с откровенным испугом, а выражение глаз ИФ мне сразу очень не понравилось. Пустые какие-то были глаза...

В печке весело пылал огонь. Нас дожидались две полные миски гречневой каши с тушенкой, которую Галка сварила в наше отсутствие, но кусок не лез в горло – несмотря на зверский голод. Куда лучше – кипяток с сахаром. Я судорожно сжала в руках кружку, чтобы хоть немного согреть окоченевшие пальцы, и медленно, растягивая удовольствие, глотала теплую сладкую воду.

ИФ и Галка присели на нары рядом со стонущим в забытьи Серегой: приготовились слушать. Молчали и ждали, что мы скажем. А у меня в голове вообще не осталось к этому моменту ни единой связной мысли. Молчание становилось невыносимым, когда Ладка, наконец, заговорила: глядя в пол, как нерадивый ученик у доски, медленно, с трудом отыскивая слова. Никто не прерывал ее.

– Ну вот и все. Нам ничего не оставалось, кроме как вернуться, – Ладка закончила свой невеселый рассказ.

Снова надолго повисло молчание, а потом ИФ встал с нар, подошел к Ладке, сгреб ее обеими руками за воротник и сказал – как пощечину отвесил:

– Это все из-за тебя. Две жизни ты сгубила. Самоуверенная дрянь! Дура!

Чего угодно мы ожидали, но не таких слов. Даже сказать на это было нечего. Зато ИФ было что сказать. Ладка узнала о себе очень много нового и интересного. Мне тоже досталось – за компанию.

Шеф обвинял мою подругу абсолютно во всех наших бедах и неприятностях. Но в основном его перемкнуло на Ладкином месте работы. Из услышанной ругани я поняла, что ИФ люто ненавидит все и всяческие спецслужбы, любых их представителей, вообще все, что с ними связано. Такую позицию, наверное, можно понять, но...

– Надо было пристрелить тебя, как бешеную собаку, сразу бы весь бардак кончился!

– Попробуй!

"Господи! Что сейчас будет! Сейчас они перебьют друг друга, вернее Ладка убьет ИФ. Его ружье – вон, в углу стоит, а у нее уже бластер в руках, снятый с предохранителя, и палец на гашетке. ИФ получит заряд в пузо, да еще Сереге с Галкой за компанию достанется..."

Ладка не выстрелила. Она аккуратным, четким движением поставила бластер на предохранитель, перебросила за спину, вскочила и выбежала из зимовья. Все молчали, как оглушенные. В глазах ИФ медленно таяла остервенелая белесая муть. Интересно, он сам-то понял, что сейчас наговорил? Или совсем шиза скосила?..

Я тыкаюсь в один угол, в другой, что-то куда-то зачем-то перекладываю. Руки дрожат, в глазах все плывет от смертельной усталости, от горя, от нежданной, незаслуженной обиды. И растет тревога за всех нас – пока еще живых, но явно – дошедших до ручки, уже не способных четко соображать и принимать правильные решения. Уж если ИФ сломался... Хотя, возможно, именно ему эта история обошлась дороже всего...

Выхожу на улицу. Где Лада? Слава Богу, никуда не делась: сидит на камне под стенкой зимовья. Мокрые дорожки на чумазых щеках, пустой взгляд в пространство. Сажусь рядом, прижимаюсь к ней, пытаюсь найти какие-то ласковые, утешительные слова. Она снова начинает плакать. Я бы сама с удовольствием разревелась за компанию, но не могу: слез нет.

Шорох в кустах стланика, еще один, еще – чуть дальше. Я вскидываю голову, прислушиваясь, Ладка перестает плакать и хватается за оружие. Но никого нет, пусто: ни зверя, ни птицы, ни человека. Нет и ветра, чтобы качать зеленые пушистые ветки. Они шуршат сами собой. Кажется, утром с этого места не было видно противоположный склон долины, а сейчас – видно.

– Ложится!

Мы обе – девушки начитанные: знаем, что это значит.

– Надо идти в "цивилизацию" за подмогой. Чем скорее, тем лучше.

Ладка кое-как вытирает слезы и ныряет в зимовье. Идет прямиком к рюкзакам, начинает спешно паковаться.

– Далеко собралась? – кажется, или взгляд нашего шефа стал немного более осмысленным? Пар он спустил...

– Стланик ложится. Пойдем за помощью.

ИФ смотрит на Ладку так, будто видит ее впервые.

– И далеко вы уйдете, интересно?

– Дайте карту.

– Держи.

– Мы сейчас вот здесь, так? Вот озеро, вот дорога, вот развалины. А вот, наверное, наша избушка. Идти нам сюда, – Ладка показывает на карте Ржавый ручей, – или сюда, – тычет пальцем в метеостанцию.

– Правильно. А дойдете? Или лучше вас здесь оставить, а самому пойти?

– Надо, значит дойдем.

– Игорь Федорович, не уходите, – это Галка.

ИФ тяжело, по стариковски вздыхает:

– Лада... Я должен просить у тебя прощения. Все, что я наговорил – плюнь и забудь. Если сможешь... Вся эта история...

Тишина. Я знаю, что Ладка никогда не забудет и не простит. Но она вся уже – во власти предстоящего пути. Пути, который обещает быть нечеловечески трудным.

– Мы обязательно дойдем, – уговаривает она себя, а вовсе не ИФ.

К шефу, кажется, начала возвращаться обычная рассудительность, сделавшая ему славу одного из лучших туристических гидов Магадана:

– Я не сомневаюсь, что вы будете идти и даже ползти до последнего. Но выход на перевал Косой Зуб вы проищите до Нового года. Снизу перевал не видно, ориентиров могло не остаться... А долина Ржавого ручья – топь. Вы там тропинки не найдете, ее там, как таковой, и нет. На метеостанцию дорога простая, но вчетверо длиннее. Я мог бы за трое суток обернуться: туда и обратно, а вы...

– Игорь Федорович, не уходите, – как заведенная твердит Галка.

Я представила ситуацию: ИФ уходит, а мы здесь остаемся. Три девчонки при тяжело раненном Сережке. А где-то поблизости, возможно, бродят недобитые пираты, Чинхар тот же... Кстати, обязательно надо напомнить Ладке про тетрадь!

– Хорошо, я останусь здесь. Но если вы не дойдете...

– Мы знаем, – прерывает его Ладка. – Тогда всем кранты. Через час – выходим.

– Не через час. Сначала вы нормально поедите и хотя бы несколько часов поспите в тепле. Не надо повторять ошибку Лэлсы. Лада, не спорь, пожалуйста! Какое-то время вы еще продержитесь на ногах, но далеко не уйдете, потом все равно придется останавливаться. Костра из-за пиратов лучше не разжигать, в палатку вы не полезете – побоитесь. Итого: холодная ночевка, к утру наверняка будет минус.

Он был прав. Ладка немного повозражала – для порядку. Мы запихнули в себя остатки гречки и легли. Мне было очень худо. Болела голова, будто стиснутая стальным обручем. Озноб пробирал до костей, хотя в избушке к этому времени натопили, как в бане. Я лежала на спине, бездумно глядя вверх сквозь полуприкрытые веки. Убогий интерьер зимовья, скупо освещенный отблесками пламени из печи, плыл и колыхался, нары покачивались подо мной как лодка на воде...

– Ольга, вставай!

Сколько времени прошло? Мне показалось – несколько секунд, а на самом деле – часов пять. Сказать, чтобы я отдохнула... Но хуже не стало, значит радиации мы с Ладкой все-таки не хватили.

Завтрак – той же гречкой, только не с тушенкой, а с сахаром. ИФ сварил, Галка с Серегой спят.

– Лад, тетрадка!

– Массаракш, опять забыла!

– Может, нет там ничего?

Но там – есть:

"Здравствуй!

К сожалению, так и не знаю твоего имени, но это не важно. Ты хороший человек, это видно по стихам в твоей тетради. Они помогли мне скоротать две бессонные ночи. Некоторые из них заставили меня всерьез задуматься о вечном, другие – от души позабавили. Ты храбрая и умная. Как ты меня сразу раскусила! Я до сих пор пребываю в восхищении. Мне очень нравится, как ты держалась. Ты не поверишь, но мне будет очень жаль, если вас всех убьют. В любой момент это могут сделать другие пришельцы из космоса или ваши солдаты. Уходите скорее. Осторожно выходите на большую дорогу – в том месте, где вас чуть не поймали в первый раз. Идите смело до квадратного белого камня слева от дороги, его ни с чем не перепутаешь. Потом сворачивайте с дороги вправо, и осторожно, кустами вдоль реки, обходите КПП. Если повезет, вас даже не заметят. В семидесяти шагах за КПП заканчивается зона эксперимента, там вы уже будете в полной безопасности. Пришельцы вас преследовать не будут, им не до того. Уходите, не ждите ничего, и не пытайтесь вмешиваться. Только все испортите. Запомните: те, кто устроил все это – мне не друзья.

В завершение – хочу дополнить твою коллекцию стихов стихотворением вашего соотечественника, Анатолия Жигулина. Когда я прочитал это стихотворение в первый раз (очень далеко отсюда), оно подсказало мне, как жить дальше. С автором мы могли бы встретиться здесь, в Ульгычанском лагере, но не встретились, и это к лучшему. Вряд ли он подумал бы обо мне хорошо, и вряд ли посвятил бы мне стихи. Так что можешь считать, что подарок, который я тебе преподношу, краденый. Мне уже все равно.

Обложили, как волка, флажками,

И загнали в холодный овраг.

И зари желтоватое пламя

Отразилось на черных стволах.

Я, конечно, совсем не беспечен.

Жалко жизни и песни в былом.

Но удел мой прекрасен и вечен -

Все равно я пойду на пролом.

Вон и егерь застыл в карауле.

Вот и горечь последних минут.

Что мне пули? Обычные пули.

Эти пули меня не убьют."

Там, дальше, было еще что-то написано. Целых четыре страницы – но не по нашему. Совсем не по нашему, чужими, непонятными буквами... Теми же буквами, что Ладка видела на стене своей камеры в БУРе.

Странное послание. Странные стихи: хорошие и странные. Вот уж не ожидала от автора "Черных камней": книги сильной, но абсолютно посюсторонней. Две последние строчки – мой ровесник, любитель фэнтези мог бы написать. Так и видится оскаленная – ухмыляющаяся – волчья морда с умными, грустными и смелыми человеческими глазами. А где уж эдэлсэрэнец Чинхар это откопал...

– Ну, Чинхарюга, оборотень, не пожалею я на тебя самородного серебра! – в Ладкином голосе звучит лютая ненависть.

ИФ молча смотрит на огонь в печи. Текст, зачитанный Ладкой вслух, он никак не прокомментировал...

Четырнадцатый день

Сборы и проводы не были долгими. В неверном свете заходящей луны выходим на дорогу – дальше не собьемся и в темноте. Рассвет застал нас уже далеко от зимовья. Мы шли часов до трех дня, потом свернули с дороги и, не разжигая костра, устроили себе привал со сном: пленку, коврики и спальники несли с собой.

Спали по очереди. Под вечер поужинали сухарями с голубикой, запили водой из ручья и пошли дальше. Погода нас пока баловала, но чувствовалось, что это ненадолго. Днем бледное солнце едва пробивалось сквозь дымку, затянувшую все небо, вроде бы голубое, ясное, но какое-то слишком белесое. Сейчас над горами неистово полыхало холодное малиновое пламя заката. Мы были голодны, промерзли до костей и чувствовали себя совершенно разбитыми. Первые шаги новой ходовой ночи дались с невероятным трудом, а после первого часа ходьбы в сгущающихся сумерках возникло твердое чувство, что мы не движемся вперед, а топчемся на месте. Тогда я начала ругаться: сначала – мысленно, потом – вслух. И вдруг Ладка запела, на ходу переиначивая Щербакова: