Текст книги "Ульгычан, или хроника турпохода (СИ)"

Автор книги: Татьяна Чоргорр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Правда, в ущелье был разрыв "совмещенного времени" – как у палатки. Причем, не по всей ширине: только у правого края. ИФ с Серегой наткнулись на него и решили, что это уже окончательная граница. А оказался – какой-то дурацкий крохотный клочок. В нем, кажется, и стерегла засада. Хотя они могли просто между камнями затаиться, эти типы...

ИФ сказал, что из четверых, которые нашими стараниями остались лежать в ущелье, только один оказался вохровцем. Остальные – "доброхоты" из поселковых жителей:

– Знакомые все рожи... Были. Никчемный народ: пьянь, рвань, шакалы. Они частенько пробавлялись охотой на беглецов, хотя многие сами – бывшие зеки. Дядя Филя эту публику на дух не выносил, и мне велел держаться от таких подальше...

Человек со сломанной шеей. Другой – с ножевой раной в животе. Оба – с простреленными головами. "Шакалы, никчемный народ". По идее, от слов ИФ у меня должно полегчать на душе. Не знаю: ничего пока не чувствую.

– Шваль, а додумались организовать грамотную засаду. Караулили, похоже, с самого рассвета. Как еще мы с тобой, Сергей, с ними разминулись?..

– Интересно, почему именно Лада? Вроде бы Галя и Ольга на вид – более легкая добыча, – вслух размышляет Зорин. Глаза б мои на него не глядели!

– Это Ольга-то легкая добыча? За считанные секунды обезвредила двух здоровенных мужиков! Честное слово, я завидую: у меня бы так не получилось.

Понимаю, что Серега пытается сказать мне "спасибо" – за Галку. Но мне тошно слушать его комплименты: какая я, оказывается, ловкая убийца. Не хочу! Я ведь на полном автопилоте действовала! Особенно мерзко, что автопилот оказался какой-то совершенно Голлумский. Не альпенштоком, не камнем долбанула противника – как большинство нормальных людей на моем месте. Нет, именно так: прыгнула на спину и свернула шею...

Опять темнеет, опять зажигаются прожектора. Низкое серое небо над свинцовой гладью озера. Промозглая сырость пронизывает до костей. Костер погасили: экономим дрова. Чай согрел, но ненадолго. Тупо ноет рука.

Один спальник, коврик и кусок пленки мы отдали Андрею, он устроил себе ночлег под лиственницей. ИФ и Серега по очереди дежурили всю ночь.

Одиннадцатый день

Снова утро. Завтракаем. Наши мужички уходят на разведку. Приблудный под лиственницей кутается в спальник: его знобит. Думает о чем-то, явно не слишком веселом. Впрочем, в нашем положении веселым мыслям взяться неоткуда. Где Ладка? Что с ней?

– Ребят, полжизни за чашку чая и чего-нибудь пожрать! – моя ненаглядная подруга, собственной персоной, выходит из-за скалы и плюхается на камень: осунувшаяся, ободранная, грязная, но живая и, кажется, целая!

Несколько секунд – немая сцена. Вообще-то, никуда не годится, что к нам можно вот так вот запросто подойти...

Чай еще не остыл, но Приблудный вылезает из-под спальника и разжигает примус. Галка совсем ошалела от радости: бестолково мечется по площадке, потом снимает с себя "попинг" и подсовывает его под Ладку.

– Ты откуда?

– Оттуда.

– Ты что, сбежала?

– Нет.

– А как же?

– Так получилось, я здесь вовсе не причем.

Больше мы из нее ни слова не вытянули, пока не накормили и не напоили чаем. Впрочем, вытягивала одна Галка. Андрей помалкивал: кажется, не в обычае лагерников приставать с расспросами. Что же до меня – я почти не почувствовала ни удивления, ни радости. Пока Ладки не было, я исправно – по крайней мере, никто не жаловался – исполняла обязанности зажимпрода и поварихи, но после кошмара в ущелье со мной происходило что-то странное и очень нехорошее. ИФ все время выдумывал какие-то дела, я делала их: тупо и медленно, одной рукой, хотя больше всего на свете хотелось лечь, свернуться клубком и забыться: никого, ничего больше не видеть, не слышать, не помнить...

Нет, кажется еще кое-чего хочется, хотя это уже на грани явной "шизы":

– Лад, спой про Элберет.

Галка таращится удивленно: с тех пор, как меня приволокли из ущелья, я по собственной инициативе не произнесла ни слова.

– Прямо сейчас?! – внимательно смотрит мне в глаза, – Неси тогда гитару. Гал, что с ней?

После первых же аккордов чувствую, как немного расступается беспросветный мрак в моей душе...

– Руки вверх!

Ладка подскакивает.

– Опять твои шу.., – начинает Галка и, не закончив фразы, застывает с открытым ртом. На скале над площадкой – две высокие, с ног до головы затянутые в черное фигуры со странным оружием в руках, лица – грубые, серые, ничего не выражающие маски.

Я подняла здоровую руку, не вставая с камня. Андрей прикинулся ветошью: я сообразила, что его не видно за моей спиной. Какое-то движение возникло позади черных. Один из них обернулся, вскидывая свою штуковину – и в то же мгновение над самым моим ухом грохнул выстрел, чужак упал. Второго сшиб Серега: метко брошенным булыжником по голове. Я даже не успела толком испугаться, так быстро все кончилось.

На скале снова стояли двое, но свои, родные – наши мужички. Через несколько секунд Сергей спрыгнул на площадку с вражьей "пушкой" в руках. ИФ задержался. Сухо щелкнули два выстрела, Старшой подобрал чужое оружие и тоже спустился к нам.

– Бластеры! В натуре! – Прежде, чем мы успели что-либо сказать, Ладка выхватила у Сереги из рук его трофей и шарахнула по другому склону лощины: то ли нарочно, то ли случайно палец на нужную кнопку попал. Бубухнуло – будь здоров. Когда ветер развеял дым, обнаружилась здоровенная оплавленная воронка.

– Стоп! Ты откуда взялась?

Она молча повела стволом в сторону лагеря.

Мужики и Ладка старательно обыскали, а потом отволокли подальше и завалили камнями тех двоих. Ладка сказала, что по виду они вполне люди: руки, ноги, лица – все почти как у нас, и кровь такая же красная. Вот только рост и цвет кожи... На земле такая раса точно не живет. Трофеи сложили кучкой подальше от костра, выставили Серегу дежурным, и, наконец, уселись все в кружок под лиственницей.

– Рассказывай!

Когда наверху началась стрельба, а внизу не своим голосом завопила Серегина супруга, Ладка поняла, что оказалась в «мертвой зоне». Скинула рюкзак, и не успела выпрямиться, как кто-то налетел на нее из тумана, оглушил, скрутил руки назад, поволок... Более-менее очухалась она только на дороге. Там поджидал грузовик. С нее содрали куртку, наскоро ошмонали, надели наручники и повезли вниз, к поселку.

Высокие ворота с красивой надписью по арке:

ОЛП N ...

У л ь г ы ч а н

Чуть ниже – кумачовый лозунг:

"Труд есть дело чести, дело славы,

дело доблести и геройства."

И. В. Сталин.

Это была зона, и увы, не мертвая. Машина туда не поехала.

– Куда ее?

– В БУР, в карцер.

Ладку вытряхнули из кузова и потащили вдоль длинного ряда разномастных бараков. Почти все население лагеря было в это время на работе, и никто не сбежался поглазеть на диковинное зрелище, которое она собой являла. Только издали: из темных дверных проемов, из подслеповатых окошек следили за происходящим какие-то жалкие и жуткие человеческие обноски, больше похожие на зомби из второсортного "ужастика", чем на живых людей.

Ульгычанский БУР стоял чуть на отшибе в дальнем конце лагеря. Ее проволокли по длинному коридору и, не снимая наручников, впихнули в камеру. Лязг замка, удаляющиеся шаги – и тишина. По инерции Ладка сделала несколько шагов до стены и сползла на пол: она еще не совсем оправилась после удара по затылку, который схлопотала в ущелье. Но очень скоро страх пересилил дурноту. Не просто страх: ужас, паника.

На всю жизнь врезалась ей в память эта камера: два, на полтора, на два метра, бревенчатые стены, некрашеные щелястые доски пола и потолка, в стене напротив двери – маленькое зарешеченное оконце без стекол, ни намека на мебель. Будь она мышью, можно было бы запросто удрать сквозь одну из многочисленных щелей в полу.

По камере свободно гулял ветер: даже если бы Ладку не трясло от страха, очень скоро она начала бы дрожать от холода. Чтобы не замерзнуть вконец, встала и принялась разглядывать свою темницу.

Сразу бросилось в глаза то, на что поначалу не обратила внимания: надписи. Они почти сплошь покрывали стены и низкий потолок. Читая их, нетрудно было вообразить, что все страны, народы и сословия прошли через Ульгычанский кондей. Рядом с витиеватыми матерными изречениями красовалось классическое: "Оставь надежду всяк, сюда входящий". Кириллица перемежалась латиницей, кавказской и арабской вязью. Ладка читала, что могла разобрать, и ей становилось все более не по себе.

Вот кто-то вывел: кровью, на самых нижних бревнах:

"НЕ БОЯТЬСЯ, НЕ ВЕРИТЬ, НЕ ПРОСИТЬ!"

Крупные буквы вкривь и вкось наползают одна на другую, видно, что писалось это из последних сил, что у человека плыло в глазах, а рука дрожала. Пол в этом месте весь в темно-бурых потеках...

"Мороз за сорок. Замерзаю. 12 февр. 1949 г.", – четко и аккуратно процарапано чем-то острым. Дальше – тем же почерком, той же рукой – три длинных строки непонятных значков, смахивающих на руны. Ладка предположила, что это какой-то шифр, но ключа к нему подобрать не смогла, как не билась. Видно, и писали на каком-то незнакомом языке.

Шаги по коридору оторвали ее от попыток дешифровки таинственной надписи. Душа мигом ушла в пятки, но тут же вернулась: человек был один и явно не охранник. Неровная шаркающая походка и мягкая обувь больше пристали кому-нибудь из доходяг, которых она видела по пути сюда. В двери открылась форточка-кормушка, в камеру въехала еда: недоваренный, почему-то воняющий керосином горох в алюминиевой плошке, кусок хлеба и кружка с тепловатой водой без чая и сахара. Миску с горохом Ладка сразу же вернула по обратному адресу:

– Я эту бурду есть не буду. Если хочешь, скушай сам за мое здоровье.

И услышала в ответ осторожный шепот:

– Какая статья?

– Никакой.

– Откуда ж тебя?

– А ты кто такой, чтобы вопросы задавать?

– Меня из столовой послали: обед отнести и спросить, может нужно чего. Мы сейчас много не можем, начальник – в натуре сука...

Интонация собеседника почему-то сильно не понравилось Ладке. Ответила зло и резко:

– Уйти мне отсюда надо.

Ответом ей был нечленораздельный звук, выражающий крайнюю степень то ли возмущения, то ли восторга – не поймешь.

– А что у вас за начальник?

– Сама скоро узнаешь. Ты все-таки подумай хорошенько, может чего надо. Надумаешь – в ужин скажешь. А мне идти пора, легавый заждался.

Снова одна. Из окошка виднелся кусок высокого проволочного забора, озеро и горы на другом берегу. Время остановилось. О том, что ее ждет, Ладка старалась не думать. Вспоминала во всех подробностях странный диалог: "Этого типа скорее всего, конечно, урки послали: "друзья народа", чтоб их! Но расспросить его поподробнее – ох не мешало бы..." Что-то тревожило ее, что-то было не так в этом разговоре, но что, она не могла понять.

Ужин – хлеб и воду – принес охранник. Небо за окном уже начинало по вечернему сереть. Голодная, продрогшая до костей Ладка настолько устала от бесплодных умственных усилий и постоянного страха, что забилась в угол, где поменьше садило из щелей, свернулась калачиком и уснула.

Проснулась среди ночи от окрика: "На выход!" Несколько секунд не могла понять, где находится и что с ней. Под потолком горела яркая, но пыльная лампочка без абажура, форточка-кормушка в двери открыта. "Сразу стрелять поведут или..," – о том, что "или" думать не хотелось. Снова через всю зону к проходной – там, за воротами, ждали автоматчики. Повели наверх, туда, где мерцали редкие огоньки вольного поселка. "Интересно, сколько времени?" – часы отобрали, но, кажется, уже очень поздно.

Двухэтажное каменное здание, на втором этаже светится несколько окон. Лестница, длинный, тускло освещенный коридор тоскливо-казенного вида, унылый ряд закрытых дверей. В одну из них и ввели Ладку. Большой, насквозь прокуренный кабинет, у окна – огромный письменный стол, за которым сидит некто в форме подполковника НКВД: бесцветные глазки-щелочки на желтоватом обрюзгшем лице, волосатые лапы с короткими толстыми пальцами.

– Присаживайтесь, будьте как дома, – товарищ ухмыляется и показывает на стульчик у двери.

– Спасибо, – ответная улыбка.

Ладка села, закинув ногу на ногу: "Мне, конечно, очень страшно, но вам-то я этого показывать не собираюсь". Конвоиры вышли за дверь, и тут начали происходить очень странные вещи. Ехидная улыбочка сошла с лица начальника, узенькие свиные глазки расширились и потемнели. Тяжелый взгляд пригвоздил Ладку к стулу, она попыталась отвести глаза, но не смогла. Начальник не пошевельнулся, не произнес ни слова: он просто сидел и смотрел, вернее из-за его лица-маски смотрели чьи-то страшные как бездна глаза. Он не произнес ни слова, но кажется – в звенящей тишине повис немой вопрос: "Кто ты? Откуда? Зачем вы пришли сюда?" Боль, ужас и отчаяние, голова раскалывается, нет больше сил удерживать язык за зубами, да и к чему, он и так все узнает. Не скажешь вслух – прочтет мысли, только будет очень больно...

Еще чуть-чуть, и Ладка сломалась бы, начала выбалтывать подряд все, что только прикажет этот кошмарный взгляд. Если бы, корчась под безумным мысленным натиском, вдруг не вспомнила Галкино полушутливое предположение про инопланетян. Ведь ожидала, входя в кабинет, чего угодно. Крика, мата, побоев, издевательств – или наоборот иезуитской вежливости. А в итоге – настолько не похоже на все известные методы допросов, что...

Озарение было таким внезапным и ярким, что для чужого в Ладкином сознании просто не осталось места. Сбросив на мгновение злые чары, она вскочила, со сжатыми кулаками бросилась к столу:

– Ах ты... сука инопланетная! – много еще хотела сказать, но человек за столом простер руку – язык прилип к гортани, Ладка без звука опустилась обратно на стул. А начальничек снова стал обычным человеком. Вспомнил, видимо, о более традиционных методах воздействия на пленных. Нажал кнопку на столе, вошли конвоиры.

– В БУР ее, в пятый угол. Только по хорошему: не до смерти, и сильно не калечить. Вы меня поняли?

Зазвонил телефон.

– Что? Авария? Где?.. Предупреждал ведь!.. Много погибших? Да говорите громче, мать вашу! – долго слушал. – Сейчас выезжаю. Конец связи.

Повесил трубку, посидел молча, потом глянул на конвоиров, на Ладку: нормальные человеческие глаза безо всякой чертовщины. И с милой улыбочкой:

– Вы еще здесь? Я же сказал: увести.

Они вышли в ночь. Холодный ветер в лицо. Из-за черных гор вставала огромная белая луна, серебрила края рваных туч. Длинные черные тени ложились на дорогу. "Вот и все!"

– Стойте! Отведете ее, и мигом на рудник. Вы мне там понадобитесь, а она до утра никуда не денется.

– Пошевеливайся! Ползешь, как вошь по мокрому, – вохровец больно бьет стволом автомата под ребра.

– Ты полегче, дядя, а то вообще никуда не пойду.

"Интересно, если побегу, пристрелят?" Один из конвоиров замахивается прикладом, но другой останавливает. Они берут Ладку под руки и тащат к лагерю.

Когда ее волокли через вахту, она во все горло распевала по-английски Мурку:

"How do you do my Murka!

How do you do my darling!

How do you do my darling

And good by!

You have sold of all us,

You, my dear Murka,

And because it, darling,

You should die!"

За это она схлопотала-таки прикладом, оскорбленно замолчала и пошла сама.

Снова захлопнулась дверь камеры, тяжко протопали по коридору сапоги. Ладка села на пол и завыла:

"Ой, мороз, моро-оз,

Не-е морозь меня-а,

Не-е моро-озь меня-а,

Моего-о коня!.."

Она пела долго, пока вконец не охрипла, потом встала и начала метаться из угла в угол. За окном медленно светало...

– На выход!

Несколько шагов на подгибающихся ногах к двери: "Ой, мама, роди меня обратно!.. Если поведут по улице, надо бежать, и еще врезать хорошенько. Пусть уж лучше пристрелят." Вывели из барака, протащили под руки к выходу из зоны. За вахтой – воронок.

– Куда ее?

– На "Центральный".

Машина трогается. "Кажется, пятого угла не будет. Интересно, в какую сторону этот "Центральный"?.. Поворачиваем на знакомую дорогу? Good! Good! В гробу я вас видала, ребята!" – конвойный удивленно пялит глаза. "Расслабиться, выдохнуть и вспомнить, чему учил тренер. Никогда, правда, не приходилось кувыркаться в "браслетах"... Впрочем, они останутся здесь."

Тесные стены кабины исчезают, вокруг – ярко освещенные утренним солнцем горы. Кувырок через плечо – и Ладка метнулась за камни. Глянула по сторонам – никого, на дороге – какой-то сверток: "Да это же мои шмотки!" Схватила – и сразу назад.

На дороге вновь показался воронок – ребята возвращались в Ульгычан пустые. "А ведь начальник не мог не знать! Отпустил? Напугал и отпустил? А если бы не авария на руднике? А если бы я шею себе свернула, когда из машины вывалилась?.."

Что с нами, она не знала. Во всяком случае, в БУРе никого больше не было: уж как-нибудь да отозвались бы на ее дикие вопли. "Надо идти на старую стоянку: там хоть и вода есть, и вохры не достанут... Кто же он такой, этот начальник? Не примерещилось же мне! Может он меня к своим людям отправил? Когти надо рвать, а там разберемся."

Больше всего боялась, что выйдет на пустую стоянку. Увидела нас под лиственницей, и отлегло от сердца. А когда выяснилось, какой пышный хвост она за собой привела, дошло, что выиграла сто тысяч по трамвайному билету. Задержись она на дороге...

Ладка рассказывала про свои похождения с шутками и прибаутками, но бластера при этом из рук не выпускала. Потом вдруг замолчала, закусила губу, глаза остановились. ИФ начал что-то объяснять про засаду в ущелье, но она этого, похоже, не слышала. Первым заметил неладное Андрей:

– Ты чего?

Посмотрела сквозь него:

– Нет, ничего, – ее всю трясло.

– Иди-ка ты в палатку, ляг и постарайся уснуть, – непререкаемым тоном изрек ИФ.

– Это агрессия. Инопланетная агрессия. Нормальный человек не может...

– Потом разберемся.

Мы с Галкой отвели ее вниз, завернули в четыре спальника. Попытались отобрать бластер.

– Не отдам!

– Тебе спросонок что-нибудь приглючится, и ты нас всех перестреляешь. Так?

– Эта штука наверняка ставится на предохранитель, – резонно возразила Ладка.

Пришлось Сереге опытным путем, с риском для жизни устанавливать, как это делается. Оказалось, гениально просто. Две защитные крышки: снизу и сверху. В боевом положении обе сдвинуты вперед. Перемещаясь назад, в сторону приклада, нижняя крышка наглухо закрывает гашетку (которая в точности там, где на земном оружии – спусковой крючок), верхняя – кучу каких-то индикаторов и переключателей. Их Серега побоялся трогать, только рассмотрел. Один рычаг, самый большой и удобный для доступа, явно имел всего два положения. Сейчас он стоял справа, на оранжевом секторе, а мог переводиться налево, на бирюзовый. Два других переключателя-ползунка, если Серега верно интерпретировал обозначения, должны были регулировать мощность огня и частоту импульсов при автоматической стрельбе. Был еще рычажок со стилизованным изображением глаза. Возможно, что-то для прицеливания? Большая шкала, похоже, индикатор заряда. Однако, чем и как эта штуковина заряжается, Серега так и не нашел...

ИФ достал фляжку со спиртом. Ладка долго упиралась, говорила, что ни за что на свете не будет пить эту дрянь, но шеф отговорок не слушал. Через десять минут она уже крепко спала.

Я пристроилась возле палатки. На коленях у меня лежал пояс с пистолетной кобурой. Шилом проковыряла в гладкой, теплой на ощупь черной пластмассе новую дырочку, надела поверх своей пятнистой штормовки. Пожалела, что не увижу себя в зеркале – вид, должно быть, прикольный...

Странно, глупо: вооружилась – и стало спокойнее на душе. Серега установил, что трофейные пистолеты – на вид изящные, легкие пластиковые игрушки – содержат в себе мощный лазер, который режет гранитные валуны, как горячая проволока – пенопласт. В отличие от бластера, никаких переключателей там нет, только защитная крышка-предохранитель над гашеткой. Пользоваться – проще некуда. Хорошая штука: в самый раз для человека, который первый раз в жизни взял в руки оружие. Тем более, при стрельбе не надо делать поправку ни на кривизну траектории, ни на ветер. Но одно дело шинковать камни, а совсем другое – полоснуть лучом по живому человеку. Тогда, в ущелье, у меня не было времени на раздумье...

Второй пистолет предложили Галке, но та от опасной игрушки отказалась.

Ладка проспала до вечера. Я сидела возле палатки, потом забралась внутрь и тоже задремала. Чуть дуба не дала от холода, но будить ее было жалко. Накрылась Серегиной курткой. Потом, когда свечерело, пришли остальные. Ладку вытряхнули из кучи спальников, но она только пробормотала что-то вроде: "Просьба не кантовать!" – и уснула снова. Среди ночи встала, с деловым видом взяла бластер, бесхозный пистолет и куда-то смылась. Лень вылезать из тепла, но ИФ сказал еще вечером: "Пригляди за ней, как бы дров не наломала сгоряча!"

Когда я выглянула из палатки, она как раз этим делом и занималась: от бедной лиственницы только искры летели. Андрей подбирал сбитые лазерным лучом сучья.

– Вы что, нарочно иллюминацию устроили? Топора и пилы мало? Или ты умеешь эту штуку перезаряжать?

– Ты присаживайся, присаживайся. Сейчас чайку заварим, плюшками побалуемся. Пардон, сухариками – у меня заначка осталась.

Ладка, сидя у разгорающегося костра, внимательно изучает свои руки. Сбитые наручниками запястья распухли и посинели. Теперь, когда нервное напряжение почти сошло, все ушибы и ссадины начали громко заявлять о себе.

– Дешево отделалась.

– Знаю. Вернее догадываюсь. От "знать" Бог упас.

Нехорошая тишина повисла под лиственницей. Ладка с мрачной миной разглядывает переключатели бластера, Андрей молча смотрит в костер: застыл, обхватив руками колени, сжался весь, словно холод и тьма навалились на плечи. Он-то наверняка успел попробовать на своей шкуре такое, что нам даже в кошмарном сне не приснится...

Запел, закипая, кан с водой, спугнул тишину. Беглец оторвал глаза от огня, вздохнул устало:

– Права Ольга. Зря мы костер на самом виду запалили.

– Это почему же? – Ладка встала, взяла бластер наизготовку, осторожно сдвинула вперед рычажок – "глаз".

В воздухе над прицельной планкой тут же развернулась очень красивая и четкая голографическая картинка с ярким пятном целеуказателя в центре: Серегина догадка насчет прицела подтвердилась. Первым, что Ладка увидела, были главные ворота лагеря. Моя подруга очень нехорошо улыбнулась – палец напрягся на гашетке – но так и не выстрелила. Вместо этого она стала неторопливо и внимательно изучать "расположение противника".

В прицел все было классно видно: сдвинув рычаг до упора, Ладка увеличила изображение раз в десять. Мы с Андреем встали рядом и принялись подглядывать.

– Лад, дай мне посмотреть! Сбоку все расплывается.

Ладка передала бластер Зорину. Лучше бы она этого не делала! Ствол бластера зашевелился хищно: целеуказатель скользнул по одной вышке, по другой, замер на воротах... Хмурая улыбка – и я заметила: лицо Андрея каменеет, как давеча в ущелье.

– Стой! – Ладка бьет Зорина под руку, так что заряд не разносит ворота и, по счастью, не поджигает крайний барак. Зато в середине красивой вывески, на месте слова "УЛЬГЫЧАН" – большая дыра. Лозунг с изречением Отца Народов превратился в обгорелые клочья.

– Ты соображаешь, что делаешь? Думаешь, мне самой не охота все там разнести к нехорошей матери?

Пока она объясняет Приблудному, почему не стоит злоупотреблять влиянием будущего на прошлое, мне приходит в голову мысль опробовать пистолет. Один из прожекторов вспыхивает и гаснет – результат вдохновляющий.

– Ты что? – оборачивается Ладка.

– Ничего. От одного прожектора последствий не больше, чем от испорченной вывески.

– Тогда и я тоже! Один, больше не буду, честное слово!

– Хватит! Отдай оружие, Зорин!

Тот, как ни странно, сразу слушается.

Внизу – большая кутерьма. Кто-то начинает бить в рельсу. Мы стоим и любуемся на учиненный переполох. Вдруг Ладка изменяется в лице и с воплем "Ложись!" плюхается за камни. Мы мгновенно следуем ее примеру: на ближней вышке вспыхнул и запульсировал оранжевый огонек, что-то засвистело, простучало по камням.

– Голову спрячь! – я вжимаюсь в землю.

Этот гад прохлестывает по площадке очередь за очередью, пули рикошетят о камни, Андрей тихо ругается. А я лежу носом в землю и думаю: "Господи, это надо же так влипнуть! Концлагерь сорокалетней давности, злые инопланетяне. Бред!" Сердитое шипение воды на углях обрывает мои мысли. "Эти сволочи продырявили кан! Чая сегодня не будет... Какой чай?! Дура! Идиотка! Тебя же сейчас убьют!" Перед глазами – снова – кровь, чьи-то трупы, в нелепых позах застывшие на мокрых серых камнях, искаженные, обезображенные лица: "И ты так будешь валяться!" Меня тошнит от страха и отвращения, я никого не хотела и не хочу убивать, но я могу и буду защищаться. У меня в руках оружие. Я попала из него в прожектор – попаду и в пулемет. Или в пулеметчика, это уж как получится. Костер почти совсем загасило, ему нас не видно, а нам его... Ладка стреляет раньше. На вышке – взрыв, пулемет захлебывается, во все стороны брызжут осколки прожекторов.

– Good! Good! – Ладка хлопает в ладоши. – Больше не стрелять! Уверена, если мы сейчас угомонимся, они нас тоже больше не тронут...

На площадку с перекошенными физиономиями выскакивают ИФ и Серега.

– Живы? – мы переглядываемся. Сережкин фонарик выхватывает из темноты наши бледные, посеченные каменной крошкой лица. Андрей недобро блестит глазами и шипит:

– Ты, выключи фонарь, мать твою! Опять накроют!

– Вы чем здесь занимаетесь? – в тон ему спрашивает ИФ, Серега мигом погасил фонарик.

– Мы? Мы здесь плюшками балуемся, – голосок у Ладки дрожит.

– Ежиков пасем, – мои губы растягивает идиотская ухмылка.

– Бананы косим, – совсем тихо добавляет Ладка.

– Чего? – ИФ берет в руки продырявленный кан. – Психи ненормальные, как вам это удалось?

– Мы не хотели, мы только...

– Идите-ка отсюда, приведите себя в порядок. Андрей, расскажешь, что здесь произошло.

– Он не при чем, все из-за меня началось, – пытается возразить Ладка.

– Идите, идите!

Спускаемся вниз. Все лицо дерет, как от крапивы: дотрагиваюсь до щеки – ладонь в крови. У Ладки то же самое. Разводим перекись. Руки противно дрожат. Заспанная и насмерть перепуганная Галка держит фонарик – свечку зажечь не сообразили.

Кое-как промыли ссадины, и снова вылезли к лиственнице. ИФ все еще отчитывал Приблудного. Увидел нас – замолчал, посмотрел, как на сумасшедших.

– Вы опять здесь?

– Андрюш, мы тебе перекиси принесли. Протри лицо.

– Спасибо, зачем? И так все заживет.

– Девушки, когда вам в следующий раз захочется поразвлечься, вы хоть предупреждайте заранее.

– Мы не хотели!

– Хватит дурачиться! Не детский сад – взрослые. Я не говорю о том, что из вас могли сделать решето. Вы это, надеюсь, и сами понимаете. Вам известно, как все эти художества отзовутся в нашем времени? Мне нет. Мы и так здесь страшно наследили. Я же помню, чувствую, как все плывет, меняется. Я с ума схожу от этого, все время такое чувство, будто... Мы жили здесь как раз тогда. Тот старик с безумными глазами,.. – ИФ не договорил, сморщился, будто от резкой боли, отвернулся.

Тускло мерцают вдали огоньки поселка. Где-то там спят, а может быть и не спят, разбуженные стрельбой, мальчишка, который пока еще носит фамилию своих кровных родителей, и его обреченная мать. А совсем рядом, в одном из бараков за колючей проволокой, умирает на нарах отец мальчишки. Может быть – именно сейчас. И ничего, абсолютно ничего нельзя сделать. Как ИФ вообще с этим живет?

– О людях подумайте, каково им там, внизу. Злобу-то на них сорвут! Ох, и сорвали на них злобу потом...

Каково это – встретиться с собственным прошлым? Или с будущим?

Стремительно несутся по небу облака, похожие на клочья дыма. Над черными скалами нависла огромная, яркая, почти полная луна. Я смотрю, как мчится, то исчезая, то вспыхивая, неровный ее диск, мчится, не двигаясь на микрон. Я забыла, где я, и кто я, время остановилось. Невыносимая тяжесть давит на сердце. Кажется, все это уже было с нами когда-то – или еще будет? Эх, Колыма, ты, Колыма, чудная планета, глаза б мои тебя не видели!

Гоню наваждение. В чем это Ладка так настойчиво пытается убедить ИФ? Ну-ка послушаем:

– ...инопланетная агрессия. Возможно против всей Земли. Я уверена: нормальная цивилизация такими делами заниматься не будет. Но с другой стороны, если бы нас хотели убить, сделали бы это в первый же день. Табу? Или мы кому-то нужны живыми для допроса? Этот начальник, наверняка он замешан. Нужно действовать. Как руководитель группы вы должны...

– Брось! Я понимаю, тебе не терпится влепить этому типу заряд промеж глаз, предварительно порасспросив о том, о сем. Но мы туристы, а не группа захвата. Да и найдется на него управа без нас, я точно знаю... Тсс!

В неверном свете луны видно, как кто-то идет по тропе вдоль ручья. Человек. Маленький человечек. Низкорослая тщедушная фигурка в темной одежде. Вот он пересек границу совмещенного времени, но не исчез. Идет медленно, то и дело спотыкаясь о камни. Упал и долго лежал, не двигаясь. С большим трудом поднялся. Упрямо карабкается по осыпи прямо к нам. За спиной на ремне болтается бластер, но незваный гость вряд ли в состоянии им пользоваться: правая рука висит плетью...

– Стой! – ИФ и Зорин держат чужака на мушке, Серега включил фонарик. Пришелец щурится от бьющего в лицо света: бледный как смерть, зрачки непомерно расширены – или у него по жизни глаза такие темные? Странные черты лица... Короткие волосы над ухом слиплись от крови, скула рассечена. Луч фонарика скользнул вниз, и я с трудом сдержала крик: правое плечо человека сожжено, обуглено, кажется, до кости. Как он шел?! Пытается что-то сказать – и валится ничком на камни.

– Андрей, Лада, разводите костер, ты, Ольга, неси аптечку, Галка – за водой... Во что? Котелок от каши вымоешь, не развалишься.

Новый костер развели за выступом скалы, так, чтобы не было видно с вышек. Когда я вернулась, пришельца уже усадили поближе к огню, ИФ укутал ему ноги Андреевым спальником. Кажется, чужак был без сознания: широко открытые глаза пусты, серые губы что-то шепчут, но слов не разобрать...

Я отдала аптечку Ладке – она, помимо того, что зажимпрод, отвечает у нас в группе за медицину. Но и на ее лице застыло выражение полной растерянности:

– Его бы в больницу, срочно! При таких ожогах...

– Неужели совсем ничего нельзя сделать?

– Если бы он был землянин, я бы могла...

– Землянин?!

– А ты посмотри на него повнимательнее!

Глаза чужака вдруг ожили. Несколько секунд он, не мигая, смотрел на стоящего перед ним ИФ, потом заговорил. Медленно, хрипло, с каким-то странным акцентом, но вполне членораздельно:

– Игорь Федорович, поторопите, пожалуйста, Галю с водой...