Текст книги "Ульгычан, или хроника турпохода (СИ)"

Автор книги: Татьяна Чоргорр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Annotation

Древний, покрытый мхом и пылью текст. Вместе с подругой сочиняли эту историю в 1989-90, записывала я её тогда же. Правила по мелочи позже. Писалось всё очень всерьёз, и темы там серьёзнее некуда. Но некоторые куски сейчас уже вызывают нервный смех. В частности, аллюзии на кучу литературных произведений: от фэнтези до лагерных мемуаров. Кто больше опознает, тому веселее. Или страшнее, как получится. Слова "постмодернизм" я тогда не знала, а получился именно он, родимый. Однако, нечто в этой истории по сей день цепляет и просит продолжения. Вряд ли я соберусь его писать: слишком много воды утекло. Хотя...

Чоргорр

Чоргорр

Ульгычан, или хроника турпохода

УЛЬГЫЧАН,

или

ХРОНИКА ТУРПОХОДА

1993 год от рождества Христова. Планета Земля.

Не все, то что сверху, от Бога...

В.Высоцкий

Вспоминаются черные дни.

Вспоминаются белые ночи.

И дороги в те дали – короче,

Удивительно близки они...

А.Жигулин

Пролог

Нормальные люди в такие истории не попадают...

Впрочем, начиналось все очень мирно: невинной приятельской вечеринкой. Редкие гости – Серега и Галка из Новосибирска – приволокли четыре коробки слайдов и два альбома с цветными фотографиями. Мы смотрели и облизывались: за последние несколько лет ребята успели исходить чуть не весь Север. Кольский, Полярный Урал, плато Путорана...

– Куда этим летом?

Серега сделал страшные глаза:

– На Колыму! – и довольный произведенным эффектом развернул карту. Холодок побежал у меня по спине, отчетливо, как наяву представились сопки, редкие корявые лиственницы, спокойная водная гладь под холодным, прозрачным, очень высоким и чистым небом...

– А можно с вами? – вот с этого, наобум заданного вопроса все и пошло.

Первая неделя

Несколько месяцев спустя столица Колымского края приветствовала четверых «проходимцев» – туристов. Представляю по порядку: Серега, Галка, моя лучшая подруга Ладка и я, ваша покорная слуга.

В аэропорту нас встречал руководитель группы: давний приятель Серегиных родителей, Игорь Федорович Басов. Он тут же обрадовал нас, что идти предстоит впятером вместо десяти человек по плану: рюкзаки будут ой-ой-ой. Но зато погода стоит – давно такой не было, и грибов...

Осмотр города отложили на потом: прилетели под вечер и на следующий день, рано утром, уже покинули "цивилизацию". Попутный грузовичок бодро бежал по Колымской трассе, против ожидания не огороженной по обеим сторонам колючей проволокой, с чистейшего неба ласково пригревало солнышко, тяжеленные рюкзаки мирно лежали на дне кузова и не просились на спины – все было ok.

Грузовик вез продукты на метеостанцию, от которой как раз должна была начаться пешая часть нашего маршрута. Ехали с остановками целый день, заночевали там, а поутру вышли. За полдня поднялись на безымянный перевал, в последний раз оглянулись на крохотные, словно игрушечные постройки – и с того момента неделю бродили по диким, дивной красоты горам, не встречая ни души.

Все так же ясно светило солнце, в зачарованной тиши лишь ветер пел свою извечную песню, да глухо шумели на перекатах обмелевшие к осени реки. Белые ночи закончились, но до равноденствия было еще далеко: светлого времени за глаза хватало и на ходьбу, и на нехитрые хлопоты вечером у костра. Рюкзаки, как положено, с каждым днем легчали, а сами мы постепенно привыкали к их тяжести. Жалеть об оставленных в городе волевым решением Старшого продуктах пока не приходились. Жрачка росла буквально под ногами. Почти каждый вечер – внеплановый грибной суп, на второе – каша с толченой черникой. Иногда Старшой и Серега разнообразили наше меню свежепойманной рыбой.

С трудом верилось, что этот туристский рай и проклятая планета Колыма – одно и то же. Впрочем, ИФ – так я для краткости буду звать Старшого – вполне сознательно и целеустремленно вел нас в обход любой "населенки": нынешней и бывшей. Он обожал свою родную тайгу и хотел, чтобы Колыма запомнилась нам именно такой: прекрасной, дикой и чистой. Когда я вспоминаю рассказы, которыми он тешил нас на каждой стоянке, а иногда и просто в пути – меня не покидает ощущение, что ИФ был лично знаком со всеми ее обитателями. Для каждого камня, дерева, пробивающегося из-под скалы родника у него имелось в запасе имя и какая-нибудь особая история.

Лишь одной темы он не любил касаться – лагерной, хотя рассказал кое-что, дабы охладить наше нездоровое любопытство. Отец ИФ в 38-ом году был арестован как "враг народа" и исчез. Спустя девять лет мать каким-то образом разузнала, что он жив, и вместе с десятилетним Игорем уехала к мужу на Колыму. На Материк родители ИФ больше не вернулась. Поздней осенью 49-ого погиб, так и не увидев свободы, Федор Головин, его отец. Еще через несколько месяцев мальчишка остался круглым сиротой: зимней ночью, в мороз и пургу, Нонна Головина вышла из пристройки, в которой они ютились – а нашли ее только весной.

Сам Игорь остался в живых благодаря одному местному охотнику. Вот о ком ИФ рассказывал много и с удовольствием: по крайней мере половина лесных баек имела в качестве главного действующего лица дядю Филю Басова.

– Мне всю жизнь везло на хороших людей. Дядя Филя вложил в меня – мало кто в родных детей столько вкладывает. Сам – едва грамоте знал, а мне помог и на Материк уехать, и высшее образование получить. Он же меня и таежной науке учил – жалею теперь, что так и не постиг ее в совершенстве. Вообще, мудрый был старик и доброты немереной: мне до него ой как далеко. До сих пор с гордостью ношу дяди Филину фамилию, да простят меня покойные родители...

– Игорь Федорович, а зачем было уезжать, если вы так тайгу любите?

– Да я, дурак, слишком поздно понял, что мне без нее не жить. Уезжал в теплые края – думал никогда не вернусь. А сколько лет блукал по всему Союзу – нигде такой красоты не видел. Смолоду-то хоть много с дядей Филей по тайге мотался, крепко ее недолюбливал. Бывало, начнешь миску в реке с песком оттирать – сплеснешь – на дне золотые блестки. Сразу вспомнишь, сколько народу за этот металл загублено, отца с матерью вспомнишь – и глядеть по сторонам не хочется. А вокруг, если весна – рододендроны цветут: все сопки желтые, если осень – лиственницы в золоте... Как наваждение какое-то. Сбежал. Только что тайгу винить за беды, которые мы, люди, сами изобретаем на свою голову. Ей до нас дела нет: у нее своя жизнь, своя тайна. Как у моря, как у пустыни. Любить ее надо, тогда и жить здесь будет не в тягость. Любить изо всех сил человеческих.

Серега, которого всегда раздражала излишняя, с его точки зрения, патетика, не упустил случая съязвить:

– Жена-то вас к тайге не ревнует?

– Случается иногда, – ИФ ласково, чуть печально улыбнулся, игнорируя Серегину "шпильку". Солнце золотыми искрами вспыхнуло в его изжелта-серых, светлых до прозрачности глазах, и я в тот миг ясно ощутила: ИФ здесь даже не просто дома. Каким-то образом ему удалось стать неотъемлемой частью этой тайги и гор. Редко такое дается современному человеку! Вспомнилось Гриновское «Сердце пустыни» и, вроде бы не к стати, Толкиен. Хотя... Если разобраться, не так уж не к стати.

Впервые – именно со страниц «Хоббита» повеял мне в лицо ветер дальних странствий. Я тогда еще читать толком не умела, но горы, дикие горы, полные чудес, уже приворожили меня. Автор честно предупреждал: там трудно, порою – смертельно опасно, и некого позвать на помощь. Там запросто можно остаться без завтрака, обеда, ужина: хорошо, если сам не превратишься в чей-нибудь обед. Там живут драконы, тролли, гоблины... Но еще – там ждут невероятные приключения и возможность стать больше, чем ты есть в обыденной жизни. Это – самое главное. Это стоит испорченной двери, украденных ложек, в конце концов, даже потерянной репутации. Потом, классе в шестом, мне в руки попались «Хранители», и я окончательно влюбилась в Толкиеновское Средиземье. Мудрые наставления Гендальфа ложились в основу моих собственных жизненных принципов. Слова «эльфы», «эльфийский» на долгие годы стали синонимом всего светлого, прекрасного и таинственного.

Впрочем... Мне доводилось встречать ребят, которые на полном серьезе считали себя Толкиеновскими персонажами, заплутавшими в пространстве и времени. Многие из них полжизни отдали бы за то, чтобы "вернуться" в Средиземье. Я – любя мир Толкиена и преклоняясь перед героями его книг – никогда не теряла уверенности, что дом мой здесь, на Земле. А чудеса, приключения и подвиги, которых жаждет душа и которых так не хватает в нашем сером обыденном существовании – нужно просто искать и ждать, ждать и искать.

Я не была бы дочерью своей страны, своего народа и времени, если бы эти поиски не увлекали меня на Север и Восток. Это – исконное. Именно в той стороне всегда простирались наиболее доступные русскому человеку дикие, неосвоенные земли. В непреступные крепи лесов и тайги отступали наши предки под натиском свирепых кочевых орд, бежали от религиозных гонений. Туда отправлялись на поиски пушнины и золота. Туда же любая Российская власть вечно ссылала преступников, неугодных...

В конце восьмидесятых – начале девяностых именно об этом чаще всего вспоминали: о Сталинском беспределе, о миллионах безымянных могил в вечной мерзлоте. Но даже у Варлама Шаламова, прошедшего все круги лагерного ада, люто ненавидевшего Север, северная природа – холодная, суровая, безжалостная к человеку – пронзительно, ярко, невыносимо прекрасна.

Я очень люблю природу. При этом – предпочитаю попадать в красивые места по собственной воле, а не под конвоем. В общем, когда на втором курсе института я увидела объявление, где все желающие приглашались в поход по Хибинам (Кольский полуостров), долго не раздумывала. Северные горы не обманули моих ожиданий. Это было... Трудно объяснить словами: волшебная сказка наяву, и четкое ощущение, что после долгой-долгой разлуки вернулась, наконец, домой. В том походе я встретила Ладку, и мы сдружились, не разлей вода. Многое нас связало, включая увлечение Толкиеном. Но самое главное – мы понимали друг друга с полуслова, с полу взгляда. Такой душевной близости не было у меня ни с кем, никогда: ни с родителями, ни с друзьями детства, ни с... В общем, о тех двух Хибинских неделях я мола бы рассказывать бесконечно долго, но сейчас не время и не место.

Остановимся на том, что мы с Ладкой – обе – "заболели Севером" в особо тяжелой форме. Прошло четыре года, и каждое лето нас заносило все дальше и дальше, на все более сложные и протяженные маршруты. В этом году, кстати, должно было "занести" уже не вдвоем, а вчетвером: вместе с Ладкиным мужем, Серегой Большим, и моим женихом, Игорем. Но – не сложилось. Ребят не отпустили с работы. Ладка по своему Сержу здорово скучает, а я... Трудный это вопрос: когда собираешься за муж за хорошего приятеля, но почти без любви. Может быть, даже очень кстати случился этот поход. Еще раз подумать хорошенько и решить: "Оно мне в самом деле надо, или как?"...

На седьмой ходовой день погода начала портиться. С самого утра задул ледяной ветер, а к обеду (то есть к дневному "перекусу") низкие-низкие тучи скрыли не только солнце, но и вершины окрестных гор. Мир разом утратил резкость очертаний, стал серым и неприветливым. Ставили палатку под начинающимся дождем, наскоро варили ужин, а потом залегли в теплые, пока еще сухие спальники – и до утра: под шум капель по тенту сладко спится.

Восьмой день

Утро. Дождя нет, хотя сказать так можно лишь с большой натяжкой: мы выше границы облаков. Сырость, холод собачий и к тому же в десяти шагах ничего не видно. Но идти надо, иначе плакали наши обратные билетики. Завтракаем, свертываем лагерь, и вперед: сегодня – кровь из носу – надо взять Олений перевал.

Идем ощупью: надежда, что к середине дня туман хоть немного рассеется, оказалась тщетной. Бесконечный пологий подъем уводит неизвестно куда: на голых камнях тропа теряется. Видит ли ее хотя бы ИФ – не знаю, не уверена. Во всяком случае он молчит, а не треплется на ходу, как обычно. После второго привала (идем по 50 минут, потом 10 минут отдыха) Старшой начинает проявлять явные признаки беспокойства. Не прошли двадцати минут третьей ходки, как надолго останавливаемся. ИФ сидит на корточках с картой на коленях, не обращая внимания на стоящего рядом Серегу, и что-то напряженно обдумывает. Потом, приняв какое-то решение, резко встает:

– Подъем! По коням!

Поворачиваем градусов на сорок влево и идем еще около часа. Сквозь клубящийся туман проступают два исполинских каменных клыка и узкий проход между ними: словно врата преисподней. Ладка за моей спиной судорожно переводит дух: у нее, как и у меня, это зрелище вызывает вполне однозначные ассоциации. Хорошо, что сейчас не ночь!

– Ведьмины Ворота. Вышли! – в голосе ИФ – мрачноватая гордость, но почему-то совсем не слышно веселья.

– Куда дальше?

Старшой не отвечает.

За Воротами – спуск в долину: наконец-то выныриваем из облаков. Внизу вьется давно не езженая грунтовая дорога, течет ручей. Останавливаемся на перекус под сенью чахлого кустарника.

Еще полторы ходки по дороге. Крутой поворот вправо, и нашим глазам открывается просторная котловина с озером на дне. Вода – как тусклая сталь, и на этом фоне метрах в пятистах от нас – покосившиеся скелеты вышек, низкие бараки с просевшими крышами. Дальше, примерно в полутора километрах, еще какие-то развалины...

– Вниз не пойдем, – сказал ИФ, как припечатал. Спорить не хочется...

Глубокая, защищенная от ветра лощина. По дну бежит, то исчезая между камней, то вновь появляясь, ручеек с чистейшей ледяной водой. Дров поблизости не видать, но можно, в конце концов, сходить вниз, к озеру...

Нас с Ладкой оставили обустраивать стоянку. Ставим палатку, затаскиваем под тент рюкзаки, расчищаем место для костра. Серега с Галкой пошли за дровами, ИФ взял ружье и тоже исчез. Забираемся в палатку, стелем коврики, спальники – народа все нет. Несмотря на усталость, не нахожу себе места. Замечаю, что и Ладка, нет-нет, а оглянется тревожно по сторонам. Все как обычно: небо, горы да наша палатка, и не ночь вроде, а неуютно. Прямо скажем, страшновато.

Наконец, прибегают новосибирцы: бледные, явно чем-то до полусмерти перепуганные, без дров.

– Что случилось?

– Да там...

– Там кладбище старое: груды камней, таблички с номерами. Мы хотели напрямик пройти.., – Галкин голосок заметно дрожит.

Серега кусает губы, молчит, мнется. Семь часов вечера, светло еще. Чтобы здоровенный молодой турист старого кладбища испугался?!

– Серый, вы что, на привидение напоролись? – Ладка чуть не трясет его за грудки.

– Да нет, просто не по себе как-то...

Садится на камень, с силой проводит ладонями по лицу, безуспешно пытаясь стереть с него выражение растерянности и испуга. Галка чуть не плачет. Как назло, ИФ куда-то провалился... Ладка напряженно озираемся по сторонам.

– Серый, ты не знаешь случайно, как это место называется?

– А? Ульгычан, вроде. ИФ здесь жил когда-то.

– Что – ИФ? О чем базар?

Слава Богу, вернулся: легок на помине. Вид, правда, и у него не слишком веселый. Станно как-то глядит на нас:

– Дров, конечно, не набрали? Доставайте примус.

Опускается на корточки, зябко потирает ладони. Сейчас он больше обычного похож на мокрого нахохленного воробья: маленький, щуплый, сивые вихры торчат в разные стороны, и без того худое лицо совсем осунулось и посерело.

– Игорь Федорович, куда вы нас завели? – судя по подчеркнуто официальному тону, Ладка здорово злиться.

– Не знаю.

– То есть как?

– Не знаю, что с местом стало. Родители здесь похоронены, старый дяди Филин дом до сих пор стоит, только крыша провалилась. Я тут каждый камушек как свои пять пальцев.., – он на полуслове замолчал, прислушиваясь.

Где-то далеко в горах глухо пророкотал камнепад – и снова тишина.

– Будто вымерло все: бурундуков, и тех не видно. Поджилки от страха трясутся. Никогда здесь такого...

– Сматываться надо. Свертывать лагерь и сматываться.

– Серег, окстись! Куда мы на ночь глядя потащимся?

– По дороге. Назад. Не надо было с плоскогорья спускаться: топали бы себе к перевалу...

– Заблудились бы и свернули себе шеи...

– А может не свернули бы?

– Может быть и нет, – разом прекращает начавшуюся перепалку ИФ

Он внимательно смотрит на Галку, потом на меня:

– Сегодня никуда не пойдем. Ужинаем и ложимся спать. Мы с тобой, Сергей, подежурим: хочешь – по очереди, хочешь – вместе, а девчонки должны отдохнуть. Ты, Лада, молчи. Ты баба двужильная, но не ври, что не устала.

– Я не то хочу сказать. Помнишь, Серега, историю про четырех замерзших мужиков на Сейдъявре?

– А что там было, я не слышал?

Нервно подмигиваю Ладке:

– Не надо об этом к ночи! – цитата из Профессора сейчас как нельзя более уместна: Ладка улыбается мне уголком рта, а Сереге говорит:

– Я тебе как-нибудь потом расскажу.

В скором времени нам стало не до занимательных историй. Серега, кажется, так и остался в неведении. А вообще – классная байка-страшилка, один мой знакомый очень любит рассказывать ее вечерком у костра...

Все на том же Кольском, восточнее Хибин: за Умбозером, возвышаются Ловозеры. Они чуть пониже Хибин, безлюднее и, по-моему, еще красивее.

Ловозеры, Ловозерские тундры. Все горы на Кольском называются тундрами: за то, что лишь у подножий растет лес, а вершины – голые, открытые всем ветрам. Серые камни устилает пестрый ковер из лишайников, мха, карликовой березки-ерника, толокнянки, брусники, голубики, шикши. Издали все это многоцветие сливается в единый светло-золотистый тон, как будто горы щедро припорошены желтой цветочной пыльцой.

Сердце Ловозерских тундр – Сейдъявр, что в переводе с саамского означает Священное Озеро. Вообразите себе глубокую чашу безлесных, мягко-округлых, золотистых гор, а на дне ее – овальную каплю чистейшей небесной лазури. Это – Сейдъявр. Озеро не только сказочно красиво, но и богато рыбой, которая заходит туда на нерест. Одного этого, в принципе, было бы достаточно для организации заповедника, куда не очень пускают праздно шатающееся "турьё". Но ходят слухи, все не так просто.

В частности, людская молва упорно приписывает инициативу создания заповедника "великому и ужасному" основателю ЧК – Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Якобы он в двадцать каком-то году отправил туда прекрасно оснащенную по тем временам научную экспедицию. Результаты экспедиции были тщательно засекречены, а все участники расстреляны (уже не самим Феликсом, а его преемниками).

Среди местного населения и туристов окрестности Сейдъявра слывут местом странным, таинственным и небезопасным, куда без крайней нужды лучше не соваться. Хотя ничего конкретного никто упорно не рассказывает. Говорят, в окрестностях Сейдъявра нельзя шуметь. Вроде бы, женщинам нельзя ходить там с непокрытой головой. Показывают черную тень колдуна – Куйво – на отвесной скале над озером: его фигура постоянно меняет очертания...

В самом заповеднике благополучно проживают двое или трое егерей: их избушка – единственное людское жилье на озере. Знакомые туристы в прошлом году заходили к егерям в гости, оставляли на хранение "заброску". Естественно, пристали с расспросами про местные чудеса, но в ответ услышали: "Отвяжитесь! Вы завтра уйдете, а нам здесь жить".

Единственная история, которая известна более-менее достоверно – про тех самых четверых мужиков. Это были рабочие из Ревды, шахтерского поселка к северу от Ловозер. Бедолаги отправились на заповедное озеро порыбачить. Было у них разрешение, договорились они с егерями по хорошему, или просто браконьерили – не знаю точно, да это и не важно. Ушли туда на выходные. Ждали их на работе в понедельник утром – не дождались. Начали искать.

Сначала нашли палатку: пустую. Все выглядело так, будто ее обитатели собирались ужинать, но вместо этого в панике повыскакивали на улицу и сгинули в неизвестном направлении. Потом нашли самих людей: уже не живых. Одного – километрах в десяти от стоянки, остальных – еще дальше. Кто в чем был: в легкой одежде, в носках, они кинулись бежать к Ревде. Бежали сломя голову, через горы, напрямик – пока не свалились от усталости и не замерли. Последнее-то не удивительно. Погода стояла: около нуля, мелкий дождь, туман. До ближайшей "населенки" – не меньше тридцати километров, так что шансов у них не было никаких. Вопрос в другом: что должно было произойти, чтобы подвигнуть бывалых, в годах уже, мужиков на такую самоубийственную глупость? Причем, кажется, они еще и абсолютно трезвыми были...

Я ходила по Ловозерам, но на самом Сейдъявре не была. Видела заповедное озеро издали, с перевала.

Здесь – тоже озеро. И место, наверняка, не менее красивое. В хорошую погоду, не в такую серую муть, да если бы еще убрать развалины на берегу... Только горы здесь – намного выше и круче. "Схема строения" примерно та же: как у большинства северных гор. Насколько я понимаю в геологии, это плато, основательно погрызенное ледниками. Но в Хибинах и Ловозерах скальных стенок меньше, чем плоских вершин и пологих лишайниковых склонов. Здесь – наоборот.

От нашей стоянки скалы – с трех сторон: отвесные, мрачные, верхний край теряется в облаках. С четвертой – вид на озеро и остатки лагеря. И давит, давит что-то, наполняет душу тоской и непонятным страхом...

После ужина мы, как дежурные, отправились мыть посуду. Отошли всего метров на двадцать, но накатило такое, что не приведи Господи: словно чей-то взгляд из темноты, внимательный, недобрый, и как ни повернешься – все равно в спину. Ретировались обратно к костру бегом. Под язвительные Серегины комментарии – будто не он вернулся без дров – составили в кучу грязные миски и полезли в палатку.

То ли жуть, висящая в воздухе, все-таки пошла на спад, то ли усталость брала свое, но через несколько минут я провалилась в глубокий, как омут, сон без сновидений.

Проснулась среди ночи. Отчего – не поняла, но тут же обнаружила, что никто в палатке не спит. Выскакиваем на улицу. ИФ с Серегой двумя изваяниями застыли на бугре над палаткой, их обращенные к озеру лица озарены бледными синеватыми сполохами. Взлетаем к ним.

Сколько буду жить – не забуду. В окнах пустых домов разгоралось все ярче странное голубое сияние. Призрачный огонь пополз по стенам, по земле – и вот уже весь поселок беззвучно пылал, почти не видимый в светящемся тумане. Волна света побежала вверх по склонам сопок, только наша лощина почему-то так и осталась темным островком в океане холодного пламени. Запахло озоном, волосы у нас на головах, тихо потрескивая, поднялись дыбом.

Граница света и тьмы проходила метрах в двадцати от места, где мы стояли. Там, за этой чертой, что-то происходило. Плыли, теряя свои очертания, руины внизу, сами собой беззвучно перемещались камни, на скальной полке слева неизвестно откуда возникла корявая, перекрученная ветрами лиственница...

Потом вдруг сияние померкло, на мгновение все потонуло в непроглядной тьме – и тут же вспыхнули прожектора на далеких лагерных вышках, замерцали, заискрились золотистые огоньки в окнах домов, где-то залаяла собака.

– Гал, ущипни-ка меня, – подал голос Сергей и сразу ойкнул от боли.

Последующие несколько секунд мы занимались тем, что щипались, наступали на ноги и одаривали друг друга тумаками. ИФ стоял чуть в стороне и молча смотрел на оживший поселок.

– Ребят, а вдруг это взаправду? – Галкин вопрос так и остался висеть в воздухе.

Наши дальнейшие действия могут показаться полным идиотизмом: не сговариваясь, мы залезли в палатку и необычайно быстро заснули. Обсуждение отложили на утро с тайной надеждой, что при свете дня все вернется на свои места, мы тихо унесем отсюда ноги, а дома, в теплой уютной квартире будем рассказывать, какой клевый глюк нас здесь посетил.

Девятый день

Проснулись наутро от мерного, стонущего металлический лязга. Внизу били в рельсу. Подъем или развод – черт его знает. От этого «малинового звона» мурашки побежали у меня по спине: ночное наваждение оказывалось явью.

ИФ, мрачнее тучи, разжигал примус: кажется, он, один из всех, так и не ложился. Еще одна неприятность – Галкина очередью дежурить. "И снова каша будет кислой, и вновь на ужин колбаса", так как все остальное сгорело – это про нашу Галю. Не понимаю, как они с Серегой до сих пор не перемерли с голоду. Или у них дома – он готовит? Молча заедаем жидкий суп из пакетов вчерашней холодной вермишелью.

Галина разливает чай, раскладывает на дощечке сахар и сухари. Пока она ходила мыть миски, Серега спрятал ее порцию.

– Кто мою пайку?.. – сказала и осеклась. В этот день из нашей речи исчезли многие слова, вычитанные в "лагерной" литературе и употребляемые нами, вполне интеллигентными и благополучными людьми, с эдакой дурацкой бравадой.

– Я спускался вниз: там все по правде. Даже кой кого из знакомых видел. Они перемерли давно, а здесь – живые, молодые... Не понимаю! – И.Ф с досадой хлопнул себя по коленке, и тут же, словно в насмешку, дрогнула земля от взрыва на руднике.

– Что делать-то будем?

Дурацкий вопрос. Если мы действительно провалились в прошлое, нам не позавидуют даже беглые зеки. До меня это только сейчас доходит...

Наверное, я сильно изменилась в лице, потому что Ладка тут же ухватила меня за рукав:

– Ольга, тебе плохо?

Я потихоньку присела на камушек, запахнула поглубже полы куртки.

– Лад, с Колымы-то не бегают.

– И зима скоро. Привет! – лицо моей подруги кривит недобрая ухмылка. – А ну вставай, чего расселась!

– Отвали!..

С самой жуткой паникой можно сладить. Нужно только... Встаю, подбираю "кошатницы" и иду к ручью. От ледяной воды сводит руки. Остервенело тру миски клоком ягеля и напеваю из Высоцкого:

"Был побег – на рывок: наглый, глупый – дневной.

Вологодского с ног и вперед головой.

И запрыгали двое, в такт сопя на бегу:

На виду у конвоя, да по пояс в снегу..."

– Что-то ты не то поешь, голуба, – вздрагиваю от голоса ИФ, по обыкновению бесшумно оказавшегося за спиной.

– Пойдем-ка, пройдемся: я, ты да Ладка.

– А?

– Пойдем пройдемся, говорю, не век же здесь куковать.

Из каких-то своих соображений ИФ оставил ружье Сереге, а сам вооружился топором. Мы с Ладкой, больше для успокоения нервов, взяли ножи. Перевалили через отрог, отделявший нашу лощину от дороги, спустились вниз. Огляделись – никого. Пошли по самой обочине, осторожненько, с большими интервалами: впереди ИФ, за ним я, Ладка – замыкающая. Курс – прочь с Ульгычана.

Кажется, мы были готовы к разного рода неожиданностям, но то, что случилось, превзошло наши самые смелые ожидания. ИФ миновал очередной поворот и вдруг остановился как вкопанный. Осатанело залаяла собака, кто-то гаркнул:

– Стой!

Мы, не долго думая, нырнули за камни. ИФ очень тихо и вежливо: на расстоянии не разобрать ни слова, объяснялся с кем-то мне невидимым. Потом замолчал. Незнакомый резкий голос:

– Пойдешь в десяти шагах впереди. В поселке разберутся, кто и откуда. И чтоб без фокусов!

Забралась чуть повыше. Увиденное за поворотом меня, мягко говоря, не вдохновило. Наш Старшой, без топора, топал обратно к поселку, следом вышагивал здоровенный вохровец с овчаркой, а дальше... На совершенно пустой дороге буквально из воздуха материализовалась колонна зеков. Потухшие глаза, землистые лица, рваная одежда и номера, номера...

Люди возникали, перешагнув незримую черту метрах в двадцати от моего наблюдательного пункта. Шли по пять в шеренге, по бокам колонны – конвой с собаками. Затаив дыхание, смотрела на то место, где свернула с дороги: "Авось, пронесет!"

Овчарка натянула поводок, зарычала. Охранники остановили колонну и стали совещаться. Они были так близко, что я видела вздыбленную шерсть на собачьем загривке и слышала осторожные ответы ИФ:

– Один шел, никого не видел.

Тянул время, а сам украдкой выглядывал нас среди валунов и делал рукой какие-то странные знаки. Кажется, до меня дошло! Это была лишь тень надежды. Рискнуть?

Поискала глазами Ладку – она затаилась чуть ниже по склону. Поняли друг друга с полу взгляда: поползли, прячась за камнями, к той черте, за которой исчезал, как обрезанный, хвост колонны. Никогда не думала, что могу так быстро и бесшумно ползать. Вертухаи ничего не заметили, но почуяли овчарки. Охранник наклонился и отстегнул карабин на собачьем поводке:

– Фас!

Я побежала: пригибаясь, петляя, следом – Ладка, а за нами, по ощущениям – целая свора псов-людоедов. Всего три, как потом оказалось, но нам бы и этого хватило сполна. Мелькнуло в памяти: "Когда собаки близко – не беги..." Толчок в спину. Лечу кувырком. Каким-то чудом увертываюсь от лязгнувших возле самого уха клыков. Мгновение спустя обнаруживаю, что лежу на земле: локти – к бокам, лицо – в колени, сбившая меня овчарка куда-то исчезла, остальные жалобно скулят и жмутся к ногам хозяев.

Псина материализовалась в полуметре от моих ног: она удирает с диким визгом, поджавши хвост. Ладка разглядывает порванную штанину. Немая сцена.

Начальник конвоя и еще кто-то из охраны идут прямо на нас, но смотрят как на пустое место. Подзывают ИФ Вохровец вертит в руках отобранный топор, безуспешно пытается прочесть английскую надпись на топорище:

– С ними шел?

ИФ пожимает плечами, на лице написано искреннее изумление: мол я здесь вовсе не при чем. Делает шаг – у конвоира глаза лезут на лоб, он никак не может снять автомат с предохранителя. Его напарник стреляет, но очередь из ППШ, оглушив нас грохотом, не причиняет ни малейшего вреда. Ладка-то, умная, залегла, а я стояла столбом и точно должна была получить по полной программе... Ой, однако! Но точно, мы для всей этой публики – провалились куда-то в другое измерение.

Овчарки заливаются сумасшедшим лаем, зеки в колонне смешали ряды, кто-то присел на корточки – конвою не до того. Воспользовавшись суматохой, трое бросились бежать. Как ни ошалели конвоиры, здесь они опомнились очень быстро. Упал, чтобы больше не подняться, один из беглецов, потом – еще один, шаг – и последний исчез, растворился в воздухе. Для нас, но не для вохровцев, судя по продолжающейся стрельбе.

ИФ запустил булыжником в одного из стрелков, мы последовали его примеру. Камни, как ни странно, полетели куда надо. Некоторые – попали. Эта новая неприятность заставила охранников прекратить огонь: они наскоро сбили в кучу оставшихся зеков и погнали бегом к поселку.

Как только хвост колонны исчез за поворотом, мы выбрались на дорогу. Посмотрели друг на друга: целы. Единственная потеря – Ладкин топор с надписью на топорище «Dark for dark business». К тем двоим подойти духу не хватило. Судя по тому, что видно издалека, вряд ли им еще требовалась помощь.

Пора возвращаться на стоянку. Весь этот кошмар имеет границы: мы не будем выяснять, почему время на Ульгычане сошло с ума, просто уберемся отсюда поскорее...