Текст книги "Ведьма для охотника (СИ)"
Автор книги: Татьяна Чащина
Соавторы: Мария Зайцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
– А что по поводу ее мужа? И его банкротства? – все же уточнила я, жадно глядя в его холодные глаза. И поймала в них странную тень… Словно ему неприятно вспоминать. Или приходится что-то скрывать…
– А что по этому поводу?
Это увиливание ударило по сердцу. Так, что оно стучать перестало.
– Ты его разорил?
– Да.
Голос его был холоден и спокоен.
Облизнула губы. И упрямо спросила:
– И довел до самоубийства?
– Да.
– Но…
– Все, ведьма, больше ничего не спрашивай. Это – мои дела, моя прошлая жизнь. Она не имеет и никогда не будет иметь ничего общего с нами.
“Будет! – хотелось закричать мне, – будет!!! Она – уже в нашей жизни!!! Как мне смотреть на тебя, зная, что ты, хотя бы в теории, можешь такое сделать? И со мной тоже??? Где гарантия, что со мной этого не будет? Что я не стану второй Натальей? Не превращусь после всех испытаний в сумасшедшую тетку, преследующую женщин своего бывшего мужчины по туалетам?”
Но я этого не сказала. Просто не успела.
Юра наклонился ко мне и поцеловал.
Как всегда, жадно, как всегда , по-собственнически…
И я ответила.
По щекам текли слезы, но я не осознавала этого. И только, когда он оторвался от моих губ и с недоумением провел пальцем по мокрой щеке, поняла, что все это время безутешно плакала.
– Пойдем, ведьма, домой, – сказал Юра, – сегодня был тяжелый день.
И в этот раз я покорно приняла его руку.
Шагнула за ним в роскошный подъезд, поднялась в пентхаус.
Мне не интересны были ни виды, хотя они зачаровывали, ни обстановка, хотя она тоже отличалась роскошью.
Я ощущала себя потерянной, словно завернутой в пленку пупырчатую. И откуда-то снаружи доносилось хлопанье пузырьков. Это мой инстинкт самосохранения пытался до мозга добраться.
Юра больше не затрагивал тему своей бывшей жены, потащил меня в душ, потом в кровать.
И я подчинилась, находя странное удовольствие в разрушении себя.
А в том, что продолжая с ним быть, я разрушаю себя, не было сомнений.
Он меня целовал, тискал, бормотал те самые, такие нужные, такие приятные слова… И я погрузилась в это марево, отключая мозги.
День, такой тяжелый, такой безумный, видно, все же что-то повернул в моей голове, потому что я покорно позволила Юре сделать с собой все, что ему тот момент хотелось. Словно в апатическое состояние впала.
Не знаю, заметил ли он, что я была более безынициативная, чем раньше, или нет, но ему, собственно, никогда моя инициатива и не требовалась…
А мне было одновременно страшно, жарко, томительно, безумно… И все вертелся в голове тот самый первый сон, когда я бежала от него по лесу. Бежала, умирая от ужаса, стремясь сберечь себя…
А он догнал. И не отпустил больше. Заставил… Несмотря на мое сопротивление. Смеялся, играл со мной, уверенный, что никуда я не денусь, никуда не сбегу…
Прав ведь оказался. Никуда я не делась. И не денусь.
“Сон в руку, – шептала я про себя, жадно отвечая на его ласки, словно в последний раз насыщаясь, – сон в руку…”
Утром, проснувшись в шестом часу и пощурившись на остатки питерской белой ночи, я освободилась от тяжелой, по-собственнически прижимающей меня к кровати руки Юры, тихонько оделась и вышла в прохладу улицы.
На такси добралась до дома, покидала вещи в чемодан и купила онлайн билеты на поезд. До моего родного дома.
Не знаю, что вело меня в этот момент.
Точно не страх.
Просто… Меня буквально под руку толкало что-то, заставляло так сделать.
И я сделала.
Наверно, во мне больше ведьмовского, чем до этого предполагала.
Глава 38
Чай и плюшки, с яблоками, купленные на каком-то заброшенном полустанке.
Только, когда едешь поездом, понимаешь, насколько огромная наша страна. И как много в ней всего, о чем забывается в столице.
Питер – тоже столица. И там тоже есть ощущение, будто ничего, кроме этих каменных шпилей и ветра с Невы, и нет в мире.
А есть. Много чего есть, стоит отъехать всего на сто-двести километров.
На одном из больших полустанков, где поезд стоит более получаса, меня настигает звонок по вайберу.
Анькино лицо на экране выглядит злым.
– И какого черта? – рявкает она, не здороваясь. – Ты с ума сошла совсем?
– Угомонись, – спокойно отвечаю я, – я же тебя предупредила…
– Предупредила? – взвизгивает Анька, – это называется “предупредила”? —
Она берет телефон и с выражением зачитывает мне смс, которую я отправила уже с поезда, – “Аня, я уехала на родину, пока без меня, вернусь, позвоню”... Ты с ума сошла? Совсем? Из тебя наш генеральный последние мозги вытрахал?
– Не надо про него, – кривлюсь я, – вообще не говори…
– А чего это? – не думает сбавлять тон Анька. Когда надо, она из пушистой зайки превращается в кровожадного кроля, прямо глаза красной дурнотой наливаются и голос понижается, – мне одной тут страдать?
– Ты-то чего страдаешь? – удивляюсь я, – я все тебе разгребла, подготовила… Все пароли знаешь, сиди себе, копошись…
– Ебнутая! – Анька, уже не сдерживаясь, визжит мне в экран, – Ты хоть знаешь, чего тут было? Чего тут твой бесноватый любовник устроил? Да меня три раза, Еблонская, ТРИ ГРЕБАННЫХ РАЗА вызывали к нему на ковер! И допрашивали! Страшные такие мужики! Особенно, приятель его бесноватый! Как только наизнанку не вывернули!
– И чего? Сдала меня? – поджимаю я губы, в принципе, ожидая всего… И этого тоже. Вика, вон, с института тоже подружайка… Не постеснялась продать подороже… Может, и Анька…
– Дура, да? – неожиданно с обидой отвечает Анька, – совсем поехала мозгами?
Выглядит она при этом настолько расстроенной, что меня начинает мгновенно мучить совесть, и я говорю примирительно:
– Ну прости… Я чего-то…
– Ты чего-то… – передразнивает она меня, – дура… Если Вика так сделала, вовсе не значит, что все такие… Хотя, надо было тебя, дуру, сдать! Такой мужик… Ты бы видела его глаза сегодня… Мне прямо страшно стало…
– Вот и мне… – уныло отвечаю я, – страшно…
– Что такое? Что у вас случилось-то? Он… – тут Анька понижает голос, – он тебя… обидел? Ударил?
– П-ф-ф… – фыркаю я, удивляясь фантазии подруги. Посмотрела бы я на того, кто бы меня посмел ударить… Может, даже фотку на могилке тряпочкой протерла бы.
– А чего тогда? Еблонская, ты меня задрала своими выкрутасами… У тебя все сплошь говнюки, а тут в кои-то веки нормальный мужик… А ты…
– И тоже говнюк, – прерываю я Аньку.
А потом, устав держать это в себе, вываливаю всю информацию про Кирсанова. И ощущаю невероятное облегчение в процессе.
Все же, хоть с кем-то поделиться… Это хорошо.
– М-м-м… Слушай, а я ведь знаю эту историю, – Анька не спешит поливать грязью моего бывшего мужика, задумчиво хмурит светлые брови, – только там все чуть-чуть не так, как тебе эта… Как ее? Наталья? Точно, Наталья… рассказала.
– А ты откуда?.. – удивлению моему нет предела. Еще недавно Анька и знать не знала ни про Кирсанова, ни про его холдинг. Только то, что было в свободном доступе. Как и я , впрочем. Слишком мелкие мы были рыбки. А тут прямо осведомленность…
– Так я, в отличие от некоторых, на работу хожу, чтоб работать, с людьми общаться, с коллегами, а не с боссом трахаться, – язвит моя стерва-подружка, потом, заметив мое обиженное лицо, тут же примирительно продолжает, – ну, прости, блин… Это я так… завидую, наверно. Слишком он на тебе повернут… Кто угодно обзавидуется. Короче говоря, эта Наталья – реально его бывшая, ее тут все знают в офисе, он ее прямо на рабочем месте подцепил, еще давно, лет десять назад. Прям такая любовь была, все слюнями захлебывались. Все красиво, Кирсанов, говорят, вообще другой был. Улыбался, прикинь?
– Ага… – я вспоминаю, как он мне улыбался, в нашем охотничьем домике, и сердце режет болью и ревностью. Это странное ощущение, учитывая, что тогда, когда он радовался и носил на руках свою бывшую жену, обо мне еще и речи не шло… Десять лет назад… Я только школу заканчивала, ни о каких мужчинах не помышляла…
– Ну вот, я тоже офигела. Но вообще, история нашумевшая,ее можно в свободном доступе в сети найти… Но ладно, потом сама поищешь, если мне не веришь…
– Верю, – прерываю я ее, досадливо думая, почему я раньше про интернет не вспомнила, почему копала неглубоко так… Но мне и в голову не пришло искать информацию о личной жизни Кирсанова в сети! – Продолжай.
– Ну вот, – Анька выдыхает, делает паузу, потом начинает размеренно рассказывать, – он с нее пылинки сдувал… Она с баблом сама, предки там не бедные, вот он и старался. У него тогда еще не особо известная фирмешка была. Это сейчас у него охотничьи угодья отсюда и до горизонта, дружба с людьми из аппарата Самого… И прочее. Еблонская, я тут копнула… Ты не представляешь, насколько он охерительно богатый чувак! Ему этот холдинг… Он просто так, на один зубок развлекуха. А мы ему вообще не нужны… Были бы, если б не твоя аппетитная жопа. Кстати, он недавно заключил крайне невыгодную для себя сделку… Со своим конкурентом. Все в шоке. Не в курсе, как так случилось? Но ладно, не отвлекаюсь, – тараторит Анька, видя мое нахмуренное лицо, – короче говоря, эта Наталья в итоге его кинула. И не просто кинула, смотала к его прямому конкуренту, а тогда это было дико чувствительно, и утащила все, что могла. Клиентуру, потом, говорят, какие-то акции, потом еще что-то… Короче, он в итоге остался с мелкой фирмешкой, гол, как сокол… А она спокойно укатила с новым мужиком за границу. Кирсанов тогда закусился, влез в долги, чего-то где-то подтянул… Ну, тут история умалчивает, короче, вывернулся наизнанку… И, в итоге, поднялся в рекордные сроки. Правда, стал вообще другим. И с бабами стал себя плохо вести, верней, как плохо… Никак. Трахнуть и выставить. Вот и все… А еще стал пропадать в лесах чуть ли не на полгода. Я вот думаю, что именно там он знакомства нужные и свел… Сама знаешь, с кем. Выкупил эти земли, сделал там заповедник… Ну и охотничьи угодья. Может, повезло, может, какие-то связи… Но, короче , пинок мощный получил от женушки. И в итоге, когда те вернулись из-за границы, он тупо выкупил их фирму. Пустил их по миру. Мужик ее принялся бодаться с ним, устраивать какие-то тупые подставы и все прочее… И в итоге на машине разбился. Сам или нет, хрен его знает… А она на нервяке в больничку угодила. Говорят, Кирсанов устроил в самую лучшую, где не сульфазином обкалывают до бесчувственного состояния , а где именно лечат… Так что, дорогая, наврала тебе эта овца. По крайней мере, я бы за то, что она сделала, точно убила бы. А Кирсанов, благородный дурак, еще и лечил ее…
У меня нет слов. И нет мыслей. Все произошедшее сейчас настолько переворачивается в голове, что становится не по себе.
Я верю Аньке, с чего бы ей врать?
И все, ею сказанное, вполне соотносится с ситуацией…
– Ты, Еблонская, попала на очень непростого мужика, понимаешь? – продолжает между тем Анька, – у него тараканов в башке, как блох на уличной псине. И теперь все эти тараканы разбежались по офису. И это, блин, стремно!
– Что, сильно трясет? – виновато спрашиваю я, боясь представить, что сейчас думает Кирсанов и что именно он сейчас делает… В прошлый раз, когда я сбежала, он устроил мне веселье в тюрягой и подкупом Вики. А в этот раз что? Боже…
– Не то слово… – Анька ежится, – хорошо, что сообщение на другой номер мне отправила, а то бы… Но ты же понимаешь, что он все равно тебя найдет? Он настроен, учти. Таких дурных страшных глаз я вообще ни у кого никогда не видела…
– Понимаю… – киваю я, – найдет. Тогда и поговорим.
– Еблонская… – тянет Анька, – возвращайся, а? Ну хватит… Он тут все разнесет, пока тебя найдет. Клянусь, я не выдержу! Сама к нему пойду! И скажу!
– Иди, – киваю я, – только через два часа. Я как раз пересяду.
– Блин, Еблонская…
– Все, пока, Ань!
Торопливо отрубаю связь и захожу в онлайн-кассы. Пересяду-ка я в другой поезд.
Нет, то, что Юра меня догонит, никаких сомнений, но случится это тогда, когда мне будет нужно.
Не зря под руку меня толкало.
Все будет так, как мне надо…
Глава 39
Этот поезд меня укачивает.
Кажется, что я лежу в большой люльке и засыпаю.
А когда во сне я опять засыпаю, то это явный признак, что сон будет ведовской.
Укрытая одеялом, на мягкой подушке. Так сладко.
Я слышу сквозь сон, как поёт колыбельную моя бабушка.
Старинная колыбельная, я такого даже и не помню.
Странные слова:
Баю-баюшки-баю, я уеду на войну.
Я уеду на войну, сосватаю поповну́.
А поповна нежна, через плетень лезла.
Плетень повалила, телят подавила…
Странно как…
И вот я просыпаюсь.
Это действительно люлька, подвешенная к большой балке, только огромная, под меня… Нет-нет. Я – маленькая девочка.
Вылезаю с трудом, прыгаю на чёрный ледяной пол. Половица – половина огромного дерева. А я – голыми ногами, тощими.
Люлька качается, и я от неё пытаюсь увернуться, чтобы не ударила по голове деревянным бортом.
Иду искать бабушку, потому что она перестала петь и становится тревожно.
Я боюсь её, она будет ругаться. А вот, за что она будет ругаться, догадываюсь с трудом.
Старая избушка, маленькие окошки, в них мутные стёкла, но очень красивые стрехи, вышитые вручную. Такая вышивка – оберег. Я знаю это… Откуда?
Бабушка сидит, руки старческие на коленях. А юбка в пол тёмно-коричневая, платок повязан назад, в длинных мочках ушей – красивые золотые серьги кольцами.
Смотрит на меня пристально.
– Почему ты ругаешься на меня? – детским тонким голосом спрашиваю я.
– Никак не можешь повзрослеть, – отвечает бабушка.
– Ну почему же? Я уже взрослая. Мне скоро тридцать лет.
– Нет, деточка. Три года тебе. Потому что так не слушаешься, как в три года не слушалась.
– Что же я не послушала тебя? Смотри, я даже имя сменить собралась. Буду я Аполлинария, как ты просила.
Она по-доброму усмехается старческими, немного сушёными губами. Смотрю, и насмотреться не могу. Родная она для меня. Суровая только. Ох, суровая…
Опускаю перед ней глаза, смотрю в пол, на свои ноги босые… И на подол сарафана. Детского, белого, с большими цветами. И ножки тонюсенькие. Удивительно…
– Ты не взяла клятву со своего мужа, чтобы говорил тебе только правду. А он соврал тебе в очередной раз.
– Да, – горько соглашаюсь я. – Анька сказала всё. Но я не понимаю, почему он сказать не мог все сразу? Неужели думал, что не поверю? За что он так со мной?
– Он не с тобой так, – отвечает бабушка, вскинув седую бровь, – он сам по себе такой. Как ты, маленький внутри. Даже самый сильный, волевой и жёсткий мужчина прячет внутри себя ранимого мальчика, и этот мальчик строит защиту всю свою жизнь. И чем старше он становится, тем сложнее пробить его стену. Он будет закрываться. Мог открыться перед тобой, но ты совершила ошибку, не послушала меня. Должна была взять с него клятву, и он бы её не нарушил.
– Прости меня, бабушка.
– А что же теперь прощать? Пока мы живы, мы всё можем исправить. Вот я уже ничего исправить не могу, а ты успеешь. Полиной станешь, сына родишь назовёшь Маркелл. Его и покрестишь этим именем.
– Бабушка, ты чего? Кто же так детей называет? Косметической маркой? – возмущаюсь я, но как-то по-детски, губки надуваю, тереблю подол своего сарафана.
– Деточка, бабушку надо слушаться, ты ведь уже это поняла? – Она снимает свои серьги, кладет их на ладонь и протягивает мне. – Вот тебе подарок,носи, не снимай. Хорошие серьги от прабабки мне достались. Старинные, золото в них чистое, чтобы чисто слышать своего мужчину, слышать своего ребёнка, а не только себя и свою маленькую девочку внутри. Всё можно изменить… Всё можно изменить.
Я тяну руку, чтобы забрать серьги, но просыпаюсь, потому что поезд останавливается, и останавливается резко, качнув меня.
В купе жарко, храпит наверху какая-то женщина, которая впоследствии оказывается мужчиной. Ну, это неважно. Важно, что я больше уснуть не могу и думаю, думаю обо всём.
Не совсем колдовские у меня сны. Всё же подсознание не изучено. Пожалуй, это мои мысли, глубоко зарытые под личными проблемами.
Решила о Юре подумать, вот так и вышло.
После разговора с Анькой я все же хотела позвонить ему, а связи не было…
Значит, и не надо пока.
В город родной я пока не буду соваться. Выйду на станции, на автобусе доеду до бабушкиной деревни, чтобы на её могилку сходить. Загляну в её старый дом. Там наверняка кто-нибудь живёт из родственников. Переночую, а потом к родителям поеду.
Четыре часа после пробуждения не сплю, думаю обо всей своей жизни, о том,что ношу ребёнка от мужчины, в котором живет маленький мальчик, как сказала бабушка… Забаррикадированный. И я должна найти маленький ходик к тому маленькому мальчику, который живёт внутри Георгия Кирсанова. Возможно,это будет тяжёлый труд, но я попытаюсь, если, конечно, ещё можно всё исправить.
Чашка вкусного чая. Почему вкусного, я даже не понимаю. Может быть, вода какая-то особенная, набирают на лесной станции, поэтому чистая. Печеньки, купленные в дорогу, исчезают с невероятной скоростью.
И беспрерывная тайга за окном. Такая красивая!
Как же я раньше не понимала этого?
Сидела в Санкт-Петербурге, напрочь забыв о своих корнях.
Не смогла понять, почему он ловит кайф от пребывания в тайге.
Наверное, тоже предки – свободные люди, что много веков назад пришли осваивать таёжную землю.
Даже интересно стало что-нибудь узнать о предках. Своих и его.
Как меня беременность изменила! Я стала спокойной, меня совершенно ничего не волнует.
На сто процентов уверена, что у нас с Юрой всё получится, и он найдет меня. И поймет. И я его пойму.
По-другому никак потому что.
Глава 40
У Кати фамилия не Еблонская, а Похмутьева. По мужу.
Она – моя троюродная сестра. Ей сорок три года. Дочь и сын живут и учатся городе. Год назад схоронила мужа.
В семье, как и в окрестных деревнях по области, считается, что дар бабки перешёл к ней, и Катя активно этим пользуется.
Еще только полдень, возле её дома уже стоят три шикарные машины: один внедорожник и два Мерседеса представительского класса.
Это люди богатые приезжают к ней здоровье поправить на травках. Ну, и, может, еще по каким вопросам. Считается, что Катя – ведунья знатная, может приворожить, отворожить и прочее. В деревне мимо нее стараются не ходить, в глаза лишний раз не смотреть. Вот такая слава у моей сестрёнки.
Я, честно говоря, думала, что она давно в своем большущем доме живет, но нет, не спешит моя родня сниматься с насиженного места. А может, и нельзя ведьме от своих корней… Счастья не будет.
Я, вон, уехала, позабыла про все…
И счастлива?
Дом бабки достался в наследство именно Кате, похоже.
Подхожу ближе, смотрю, не могу наглядеться. Ничего не поменялось снаружи. У бабки добротная изба на краю деревни, без забора. Бегают гуси, на поле пасутся коровы.
И так тепло от этой картины, так легко, что ноги сами несут вперед, не останавливаясь на сомнения и размышления.
И сердце стучит ровно и правильно: домой вернулась, Апполинария. Домой.
Захожу, осматриваясь с любопытством вокруг. Обстановка в доме не изменилась, даже эта люлька, в которой я спала в детстве… Именно она мне снилась в поезде, продолжала висеть у русской печи.
Кроме Кати, в избушке живут две приживалки, какие-то старухи бездомные прибились и занимаются хозяйством. Висят пучки ароматной травы, кое-где даже мухоморы сушеные на нитках. Толстый черный кот лениво открывает один глаз, смотрит на меня с печи… и прячет нос в лапки. К похолоданию.
Висят вышитые полотенца, стоит добротная деревянная мебель.
Катя у нас поддерживает полностью антураж старины и знахарства.
Дорогие гости из столицы, сидящие за столом в ожидании чуда, вынуждены потерпеть.
Меня же Катя быстро принимает в толстые, мягкие, воздушные объятия. Пышна, мать. Мне ещё расти и расти до неё.
Не удивляется совершенно моему появлению, словно ждала.
Смотрит в глаза, потом молча ведет за собой в отдельную маленькую комнату, где в старинной шкатулке лежат бабушкины серьги. Те самые, из моего сна.
Вот и думай после этого, что это все – игра подсознания…
– Тебе завещала, – говорит Катя. – Так и сказала: « Апполинарии отдашь, когда беременная приедет».
– А ты знаешь, я и в самом деле имя решила сменить.
– Да и правильно. Бабку надо слушать.
– А где она похоронена?
– На погосте похоронили. Там три могилки осталось, одна – нашей бабки. Я ухаживаю. Кладбище будет если, здесь застраивать не станут, участки не раздадут. Знаешь, санпин? А то нагрянет цивилизация…
– Не знаю. Цивилизация – это круто, – фыркаю я.
– Ну конечно, конечно, круто. То-то ты сюда приехала, в глушь.
– Да я, вообще-то, к бабушке на могилку.
Я беру серьги.
Снимаю свои маленькие цветочки с бриллиантами и вставляю кольца.
Смотрюсь в червленое, старинное зеркало бабушки.У меня, оказывается, лицо исхудало, и эти серьги так подчёркивают овал, строже делают, графичнее… Удивительно просто… Словно с древней фрески какой…
– Ты в бабку пошла, – улыбается мне Катя, поправив волосы за уши. – Если родишь, похудеешь сильно, красавицей будешь, как бабка в молодости. Так что, смело рожай.
– Я тебе вроде не говорила, что беременна, – шепчу я, глядя на её довольное, румяное, круглое лицо в отражении зеркала. Мы сейчас с ней очень похожи. Две ведьмы, две наследницы… Судьбы разные, сила одна.
Катя понимающе подмигивает:
– А мне не надо говорить, многие вещи сама понимаешь. И не торопись там, поговори с бабушкой. Мне она помогла в том году, когда после смерти мужа хотелось.
– Тоже приходила во сне?
– Да.
– Мы ее, как положено ведьме, не похоронили, силу не забрали полностью… Вот она и ходит теперь, помогает. Кровь же родная. Как по-другому?
– А… А если снится что-то… Что потом сбывается, но чуть-чуть не так?
Вопрос стараюсь задать спокойно, без лишней дрожи в голосе.
Но Катя только кивает спокойно:
– Не всегда в точности. Не всегда правильно. Но всегда сбывается. Всегда.
Ох…
Так эти сны – моё подсознание или нет?
Есть , над чем глубоко задуматься…
Глава 41
У этой деревни есть новое кладбище, оно на той стороне асфальтовой дороги организовано по каким-то неведомым мне стандартам.
А старый погост заброшенный, и если там не останется могил, то хоронить запретят, и, как Катя боялась, может даже застроят. Дорога не близко, зато река рядом, а она между прочим, судоходная. Прибыльное место.
Я с удовольствием через лес гуляю до погоста.
По дороге распускаю волосы, голова тяжелая совсем от строгой прически, и такой нимфой лесной иду по проселочной дороге. Приятный горячий ветер сдувает всех насекомых, шумят на ветру кроны высоких лиственных деревьев, которых потеснили хвойные породы, и они как-то вместе кучкуются. Трава высокая, цветов в конце лета немного, но я себе на венок умудряюсь насобирать. Сплетаю лесную корону из разноцветья.
Выхожу в чистое поле, на погост.
И воочию убеждаюсь, что Катя заботится о могилке бабушки.
Бабушкина могилка стоит ухоженная, а две другие, безымянные, больше на холмики похожи. По обычаям деревенским, возвышается деревянный крест, оградка, столик и скамья, все как положено.
Рядом сидит пацан лет двенадцати в шортах и драной футболке, весь кудрями заросший, в больших резиновых перчатках на тощих руках. И ярко-голубым цветом красит деревянный крест.
Не особенно старательно, кстати.
Паренек видит меня, сначала разглядывает оценивающе, потом торопливо отворачивается. Похоже, фамильные черты налицо.
– Что-то ты моей бабушке плохо крест покрасил.
– Тебе также покрашу, – нагло огрызается парень.
Надо же, нахал какой! В лицо не смотрит, опасается ведьму, а дерзит.
– Бросай перчатки, я сама всё сделаю.
– Конечно! – кривится парень, – чтобы тётка Катя на меня наорала?
– Она тебе денег дала?
– Ну, да. Стал бы я за бесплатно кресты красить!
– Деньги оставь себе, скажи что всё сделал. Я хоть качественно покрашу. А то всё испачкал только, намалевич, – недовольно смотрю я цветы, посаженные на могилке и все заляпанные краской.
– А ты кто такая? Родня, смотрю?
– Я её внучка, – киваю на крест.
– Ладно, внучка, держи я из-за вас всю футболку заляпал, – ворчливо, но с готовностью начинает суетиться парень.
– Не из-за нас, а из-за своих кривых рук, – возмущаюсь я. Интересно, где Катя его отрыла? Хотя, деревенские все такие наглые…
Он кривит рожу, перчатки кидает на полиэтиленовый пакет и отворачивается от меня.
Кивает на прощание, руки в карманы, и деловито идет прочь по протоптанной дорожке. Я провожаю мальчишку взглядом и усмехаюсь. Забавные они… мальчишки.
Аккуратно влезаю в перчатки. На кресте фотографии нет, только имя и фамилия на старой табличке.
Краска совершенно не пахучая, легко ложится предварительно ошкуренное дерево. Хоть тут паренек постарался, не накосячил.
Сама не замечаю, как увлекаюсь работой, всё аккуратно завершаю. Поправляю цветы, вытаскиваю между ними сорняки. Короче говоря, красоту навожу. В старый полиэтиленовый пакет кидаю пустую банку из-под краски, кисть, перчатки.
И присаживаюсь на скамеечку, глядя на годы жизни на старой табличке. Много прожила моя бабушка, хорошая, долгая жизнь…
– Никакого колдовства, бабуль, подсознание. Я вспомнила, ты мне в три года говорила,что серьги подаришь после смерти, поэтому и сон мне такой приснился, – шепчу я себе под нос, поправляя цветы на могилке и смаргивая странные, непрошенные слезы. Гормоны, что ли? – Ты прости, не приехала на похороны… Дура такая была… Но ты же не сердишься? Я все время о тебе вспоминаю. Говорят, пока человека помнишь, он для тебя живой… Наверно, я подсознательно не хотела тебя хоронить… И ты не хотела, чтоб я тебя хоронила. Не зря же дорогу зашептала… Я ведь собиралась, но то билетов не было, то деньги потерялись, то на работе… И все как-то в спешке, как-то странно… Только сейчас понимаю, не хотела ты. И не пускала. И помогала потом… Пусть, как мое подсознание, а не как ведьмовская сила… Мне было легче с тобой. И хоть все это – мое воображение, все равно… Если бы не ты, то я бы, наверно, с ума сошла… Только одно непонятно, почему мне охотник снился, до того как я его встретила. Вот это я объяснить никак не могу. Может, мечтала о таком? Всю свою жизнь рисовала в голове именно Юру.
Бабушка, естественно, мне не отвечает. А может быть и отвечает – ласковыми тёплыми лучами заходящего солнца, нежным ветром, что обвивает меня, и чувством покоя,которое так и поселяется во мне. Очень надеюсь, что навсегда.
Собираю мусор, чтоб выбросить потом в деревне,прощаюсь с бабушкой и иду по дорожке обратно.
Только поворачиваюсь и вижу, что мне навстречу идет широкоплечий, высокий мужчина. У меня аж сердце в пятки падает, заходится дробным стуком.
Это что сейчас такое?
Это такой твой ответ, что ли, бабушка?
Мужчина идет, неторопливо, но очень целеустремленно. И, определенно, ко мне.
По светлой шевелюре можно сразу определить, кто идёт. Да, даже если бы и в кепке был…
В любом случае, эту хищную повадку, эти экономные движения и волчью рысь я узнаю в любой ситуации.
Юрий, он же Георгий Кирсанов собственной бесценной персоной.
И как так быстро нашел меня именно здесь, охотник?
Глава 42
На нем футболка и охотничьи штаны с карманами. Волосы взлохмачены. И щетина.
И так он сейчас похож на моего лесного грубого охотника, что сердце, сначала упавшее в пятки, начинает бешено стучать. И губы сохнут.
Он злится?
Не могу рассмотреть выражение его глаз, как всегда, прячет… Скрытный. Холодный. Гад. Надо же, молчун какой…
Нет, чтоб сразу мне все про свою бывшую рассказать! Просто рассказать, я же не прошу многого!
И вообще… Потребительское отношение. Потреблядское. Женщина – только для дома и употребления.
Ловлю себя на том, что привычно завожусь по мере того, как он приближается. То есть, беременный дзен потерян полностью.
Интересно, это на него такая реакция? Он меня одновременно бесит, с ума сводит… И заводит.
Надо же, лесной красавчик… Футболку надел… И плечи такие… И руки… И вообще…
Он от лучей солнца так щурится? Или я в его глазах предательница? Бегаю-бегаю от него, а как увижу, сердце в груди трепещет. Злится, наверно… Ох…
Юр, только не скандал. Мне нельзя.
Вообще, мне несказанно повезло, и он любит меня. Не стал бы мужчина гоняться за женщиной, которую не любит.
Но сказать об этом – да ни за что! У нас же ни слова в простоте! Бог мой, как тяжело мне будет! И стоит ли оно этого?
Смотрю на приближающегося охотника, а за его спиной – солнце, зажигает ореол вокруг волос золотистых…
И сердце-то как лупит по ребрам, боже мой…
Стоит. Однозначно стоит.
Вот только докопаюсь до «мальчишки», что внутри него живёт, приласкаю его, к себе приучу, успокою. Ибудет у нас всё хорошо, потому что не зря он сюда приехал. Первый шаг сделал. Это многого стоит.
По мере его приближения, ощущаю себя немного неуверенно и по привычке, в защите, включаю Юлю-соблазнительницу. Это она натягивает загадочную улыбку Моны Лизы одними уголками губ, пальчиками прядь волос с лица убирает. Кокетливо поправляет венок на волосах.
А он уже близко, очень близко и смотрит на меня так пристально, словно пытается понять, что у меня внутри. И в золоте волос отчетливо видно, что седых прибавилось.
– Здравствуй, Аполлинария, – тихо здоровается Юра, остановившись примерно в метре от меня, не пытаясь дотронуться.
– Здравствуйте, Георгий Николаевич.
Откуда у меня опять Георгий Николаевич выскакивает, фиг его знает… От нервов, наверно…
– Куда же ты убежала от меня?
– К бабушке на могилку убежала, отдохнуть. Как ты меня тут нашел?
– Да парнишка встретился… Смешной такой… Сказал, где ведьму искать.
Улыбаюсь, ощущая , как пристально смотрит он на меня, взгляд такой горячий, теплый… Он спокоен, судя по всему, ругаться не планирует… За побег не собирается наказывать. Это же хорошо?
– Отдыхают в могилках, а не на них, – продолжает Юра, усмехаясь.
– Это как посмотреть, – улыбаюсь шире. – Мне нужно было, устала я от всего.
Он не отвечает, смотрит… Ох, как смотрит… Хочется уже сделать шаг и ему на шею упасть… Но терплю, как-то это… Неправильно…
– За тобой приехал… – В конце концов, разрушает наше молчаливое переглядывание.
– За нами, – поправляю аккуратно и руку на живот кладу. Это, чтоб даже до него сразу дошло.
И вижу по изменившемуся лицу, что доходит. Постепенно. И очень сильно.
Глаза его расширяются, зрачки топят радужку, становясь моим персональным порталом в другой мир, настолько это завораживает.
А затем Юра, наконец-то, разбивает наше бесконтактное пространство, первым протягивая ко мне свои сильные руки. Я послушно делаю шаг вперёд, сразу попадая во власть его объятий.
Кирсанов очень аккуратно, словно я хрустальная, по талии проводит ладонями, а потом к животу. И тепло от его прикосновений. Спокойно.
– Ну, скажи мне, ведьма, кто у нас будет?
У него на редкость хриплый голос. Такой, словно воздуха не хватает. Где твоя невозмутимость, Юра?
– Мальчик, – отвечаю я , – назовём Маркелл.
Кирсанов резко вскидывает на меня голубые глаза, и в них… Изумление. Шок. Чем так удивила?
