Текст книги "У нас с Галкой каникулы"

Автор книги: Татьяна Печерникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

– Почему это только мальчишкам,– спросила я,– а девочкам, думаешь, не хочется? Мы с Галкой уже, наверно, десять раз смотрели «Подвиг разведчика». И еще «Адъютант его превосходительства».

Тут баба Ната посмотрела на маму и покачала головой. Мама сразу стала оправдываться.

– Но что я могу сделать! Я ведь часто и по вечерам ухожу в университет. Только я за дверь – они тут же включают телевизор. Хоть говори им, хоть нет.

– А Алеша теперь прямо живет у Дмитрия Ивановича?– спросила Галка. Она же не слышала, о чем сегодня говорил бабе Нате Дмитрий Иванович, потому и спросила об этом.

– Прямо живет,– ответила баба Ната и стала рассказывать дальше.

Алеша еще в конце прошлого лета уже почти каждый день навещал Дмитрия Ивановича. Даже помогал Марии Васильевне. То с Данилкой поиграет, то за молоком в магазин сбегает. Читал Дмитрию Ивановичу газеты, книги, сам-то он не может много читать, голова у него очень начинает болеть. Зимой Алеша тоже бывал у Дмитрия Ивановича, потому что они очень подружились. И скучали друг без друга, даже если не виделись всего несколько дней. А потом так получилось, что Данилкиным родителям обязательно надо было на два месяца уехать из Москвы. Мария Васильевна хотела оставить работу, чтобы все время быть возле Дмитрия Ивановича на даче. Алеша должен был поехать в пионерский лагерь, потому что его родители, как и Данилкины, тоже отправлялись в экспедицию. Но Алеше хотелось пожить с Дмитрием Ивановичем. Он всех уверял, что вполне справится до приезда Марии Васильевны с работы со всеми делами...

– И Алешины родители согласились,– забежала я вперед.

– А наша мама ни за что бы не согласилась,– сердито сказала Галка.– Она бы сказала: «Ни в коем случае!»

– Ну, не забывай, что Алеша на два года старше Наташи,– сказала баба Ната.– А потом ему и дома приходится многое делать. Родители его часто бывают в командировках, и он остается дома со старым дедушкой. Алеша самостоятельный мальчик. И Мария Васильевна подумала-подумала и тоже согласилась. Тем более что через месяц у нее будет отпуск.

Баба Ната рассказывала, а я слушала ее и все думала отом, как бы она удивилась, если бы узнала, что это мы Алешу называли Кабанчиком, что это мы его так с Галкой невзлюбили. И наверное, она очень рассердилась бы на нас. А сердится баба Ната совсем не так, как мама. Наша мама сердится громко, покричит она, покричит на нас и быстро успокоится. А баба Ната молчит, и глаза у нее бывают какие-то несчастные. И очень делается ее жалко. Нет, подумала я, уж лучше пусть она ничего не знает, зачем ее расстраивать!

МЫ ХОЗЯЙНИЧАЕМ

На следующее утро мы встали с Галкой еще раньше деда Володи. Спускается он вниз, смотрит, а мы уже маршируем по его любимой дорожке. Я хорошо сажусь на шпагат, перегибаюсь как угодно, будто резиновая. Баба Ната не может этого видеть. Она кричит: «Уберите этот ужас!» А марширую я плохо, все сутулюсь и не знаю куда девать руки. Галка перегибаться не умеет, зато марширует она замечательно, шагает широко, руками размахивает свободно. Прямо как суворовцы на параде.

Дед тоже пошагал за нами. Шагал он и пел негромко, чтоб не разбудить маму с бабой Натой:

 
Красный барабанщик,
Красный барабанщик...
 

Они с бабой Натой были и пионерами, и комсомольцами. Теперь-то они уже давно коммунисты, но очень любят петь старые пионерские и комсомольские песни. И нас научили петь эти песни. Мы стали деду Володе подпевать:

 
Красный барабанщик,
Красный барабанщик...
 

– Эй, вы, красные барабанщики,– крикнула нам сверху мама.– Чего это вы поднялись в этакую рань?

Мы переглянулись с Галкой и вместе закричали:

– Мы хотим тебя отпустить в Москву!

Мама быстро спустилась вниз.

– Что это вам вздумалось? – спросила она.

– Ты же еще не все книги купила для своих студентов,– напомнила я ей.

– И папе давно не звонила,– сказала Галка.– Он, наверно, думает, уж не случилось ли тут с нами чего-нибудь плохого.

– Все это верно,– согласилась мама.– И книги мне надо поискать, и отцу вашему позвонить. Только ведь баба Ната сегодня в город едет, как же я вас одних оставлю?

– Так в Харькове же ты нас оставляешь одних,– затарахтела Галка.– И здесь, как поедешь в Жуковский за продуктами, так и застрянешь почти что до вечера.

Тут все рассмеялись, потому что мама и в самом деле если уж вырывалась из дома, то надолго.

– Алеша остается один с больным человеком и с Данилкой,– сказала я,– а он меня всего на два года старше. И потом у нас же здесь кругом люди живут.

– Рискни! – сказал дед Володя маме.

Мама повеселела. Она оставила нам деньги на молоко, перечислила, что мы должны за день съесть. Потом она надела свое любимое рябенькое платье, чмокнула нас и вместе со своими родителями пошла на станцию. Я посчитала, получилось, что вернутся они не раньше, чем через десять часов.

– Ого! – сказала Галка.– За десять часов до Москвы можно пешком дойти.

– Больно ты скорая, до Москвы от нас тридцать девять километров.

– Ну и что! Когда мы с дедом гуляем, мы идем три километра час, а идем мы не очень быстро.

– Тебя не переспоришь,– сказала я.– Давай-ка лучше завтракать. Вообще я сегодня в доме старшая, ты должна меня слушаться.

– Хорошо,– сразу согласилась Галка,– давай сегодня весь день играть в дочки-матери, ты будешь мама, а я дочка.

Мы позавтракали, вымыли посуду, подмели пол, даже подмели большой метлой из прутьев главную дорожку, которая бежала от наших дверей до самой калитки. Оставалось только сходить за молоком. Но тут Галка пропищала:

– Мама, заплети мне косички.– Она все время помнила, что мы играем в дочки-матери.

Я уже немножко умею штопать колготки, умею зашивать не очень большие дырки на платье, даже вышила маме к женскому дню длинный кармашек для расчески. А косы заплетать я еще не научилась, это очень трудно. Папа тоже не умеет заплетать кос. Зимой мама уехала в командировку принимать экзамены у студентов-заочников. И тут оказалось, что наш папа может сам и котлеты делать, и картошку жарить, а борщ у него даже получается вкуснее маминого. Но надо было еще каждое утро заплетать Галке косы...

В первый день папа долго мучил ее и в конце концов так причесал, что Галка вернулась из школы злая, заплаканная и сказала, что мальчишки ее дразнят Степкой-растрепкой. И папа вот что придумал. Он разлохматил толстую веревку, немножко расчесал ее и весь вечер учился на этой веревке заплетать косы. Но когда утром заплетал косы Галке, она все равно визжала на весь дом. И когда мама ее причесывает, Галка тоже все ойкает да пищит.

– Знаешь что, дочка,– сказала я Галке,– давай-ка я тебя подстригу.

– Понарошку? – спросила Галка, потому что мы же с ней играли в дочки-матери.

– Нет, по правде,– ответила я.– Ведь маме по пять раз в день приходится заплетать тебе косы, ну что ей, делать, что ли, больше нечего!

– Все равно нам от нее нагорит,– захныкала Галка.

– Да она даже рада будет, посмотришь. Я вот стриженая, так мама говорит, что она с моими волосами горя не знает. Неужели тебе не надоело ходить Степкой-растрепкой.

– Ладно, стриги,– согласилась Галка,– только, чтоб не больно.

Я хотела срезать косы пониже, чтоб потом быстрее их снова отрастить, если мама нас начнет ругать. Но одна коса срезалась выше, пришлось еще подрезать и другую, и опять получилось неровно, и опять я подравняла.

Галка побежала наверх посмотреть на себя в зеркало. Вернулась такая веселая и сказала, что ей очень нравится быть стриженой.

Мы второй раз поели, потом сбегали за молоком, потом к маленькой Оле поглядеть на ежиху с ежатами, и все равно до приезда наших оставался почти целый день. Было жарко, хорошо было бы побарахтаться в Безымянке, но мама не велела уходить далеко от дома. Галка сказала:

– Алеша обед сам готовит.

– Обед у нас есть, мама вчера большую кастрюлю щей наварила. Знаешь, как эти щи называются? Ленивые.

– Ле-ни-вые! —удивленно протянула Галка.

– Ну да. Понимаешь, каждый день лень варить щи, поэтому их варят сразу на два, даже на три дня. И называются они ленивыми.

–Тогда и котлеты и голубцы тоже бывают ленивые, мама их тоже на два дня делает. Она говорит, что голубцы на другой день даже вкуснее бывают...

Галка еще чего-то лопотала, но я ее почти не слушала. Я думала о том, чем бы нам еще заняться. Когда баба Ната с дедом Володей уезжают на два или три дня в город, мама делает большую уборку, стирает. И еще обязательно приготовит им какой-нибудь сюрприз. То сошьет бабе Нате фартук, то сама починит деду Володе его очень старые, но самые удобные домашние туфли, она их все время чинит, а они все время худятся. Однажды мама даже выстирала его соломенную шляпу, и она стала как авоська – длинная и с дырками.

Думала я, думала и вдруг вспомнила, что у деда Володи жесткие подушки. Сам-то он на них не жаловался, но мама уже сколько раз говорила, что в этих подушках свалялся пух и надо бы его простирнуть. Но у нее, говорила мама, до этих подушек никак не доходят руки.

– Давай постираем деду Володе подушки,– предложила я Галке,– и дед Володя будет доволен, и мама будет довольна.

– Давай! – закричала Галка.– Только, чур, я тоже буду выпускать пух. И стирать. Все будем делать поровну.

Мы нагрели воды, прямо на лужайку поставили два корыта. Потом расстелили клеенку и чистую простыню, чтоб просушить на них пух.

Стирать пух было не очень интересно, потому что он никак не белел, даже наоборот. Зато когда он начал подсыхать на солнце, я поняла, что придумала очень хорошее, очень нужное дело.

– Как интересно!—радовалась Галка.– Как хорошо! Только давай никому ничего не говорить, просто положим чистые подушки на место – и все. Ляжет дед Володя спать и удивится: «Что такое, наверно, мне не мои подушки положили!»

– Очень пышные получатся подушки,– сказала я.– Даже не знаю, как мы засунем столько пуха в наволочки. Ты только посмотри, его все больше и больше становится. Целая гора! Хорошо, что ветра нет, а то пух может разлететься, он же легкий.

– Немножко есть ветер, видишь, как листья трепыхаются.– И Галка показала на маленькое деревцо, которое росло между высоких сосен.

– Так это же осина, на ней всегда листья шевелятся,– объяснила я Галке.– Потому и говорится: «Дрожит как осиновый лист».

Чтобы пух скорее сох, мы его осторожно переворачивали. Я все смотрела на небо. Уж сколько раз было так: на небе сплошные тучи, но дождя нет и нет. А иногда такое чистое небо, такое солнце, что даже не верится, что бывают на свете хмурые дождливые дни, и вдруг откуда ни возьмись – одно облако, другое. Сначала белое, совсем не опасное облако, потом потемнее, еще потемнее, да как польет дождь.

Я смотрела то на небо, то на пух и твердила про себя: «Хоть бы не было ветра, хоть бы не было ветра...» А Галка все время ворошила пух и что-то напевала. Я никак не могла привыкнуть к ней, стриженой.

– А знаешь,– сказала я ей,– по-моему, ты теперь кажешься выше.

– А я вообще расту,– сказала Галка.– Когда растут, во сне дергаются, я уж два раза дергалась.

– Не дергаются, а вздрагивают,– поправила я ее.– Я тоже иногда уже начну засыпать и вдруг как вздрогну.

– Все равно,– заспорила Галка,– ведь когда люди вздрагивают, они же немножко дергаются. Колятка, наверно, каждую ночь дергается, он вон какой длинный. Теперь много длинных детей, я по радио слышала, что это потому, что мы хорошо питаемся.

Я сунула руку в пух. В самом низу он еще был немножко сырой, но на небе уже показались облака, еще тонкие, совсем не страшные, но теперь зашевелились и широкие листья маленьких кленов. Я сказала Галке, что пух досохнет и в подушках, положим их на солнце, и пусть себе лежат хоть до самого вечера.

– Ни в коем случае! – маминым окончательным голосом сказала Галка.– Ты что хочешь, чтобы дед Володя на мокрых подушках спал, для этого мы, что ли, столько трудились!

– Но ведь уже ветер подул.

– Это у тебя в голове ветер дует,– грубо ответила мне Галка,– раз ты хочешь, чтобы дед Володя простудился из-за мокрых подушек.

Я, конечно, назвала ее дурой, но доссориться мы не успели, потому что подул самый настоящий ветер.

Сначала Галка засовывала пух в одну наволочку, а я в другую, но было трудно и держать наволочку и набивать ее пухом. Стали мы набивать обе одну. Мы мешали друг другу. Галка кричала мне: «Убери свои грабли!» – мне же казалось, что она слишком помалу берет пуха в руку. А ветер дул все сильнее, легкий и белый, как снежные хлопья, пух уже кружился в воздухе, садился на деревья, кусты, лез нам в глаза, в рот. Мы подгоняли друг друга, Галка уже всхлипывала, у меня тоже щекотало в носу, и я думала, как бы все было хорошо, если бы мне не пришло в голову стирать подушки.

На одну подушку мы все же пуха набрали, правда, она была совсем легкая, но это, наверно, оттого, что пух после стирки стал легче. А он все кружился и кружился, присядет на минутку куда-нибудь и опять поднимется. Сначала мы ловили его руками, потом взяли сачки, которыми ловили бабочек. Но все равно пуха, который мы еще собрали, наверно, еле-еле хватило бы на подушку для куклы.

Мы уж и про обед забыли, мы так устали, что я еле-еле зашила наволочку. Мы сидели на лавочке у дверей дома и нисколько не радовались, что скоро приедут наши.

– Нагорит нам от мамы,– сказала я.

– Конечно, нагорит,– скучно согласилась Галка. Глаза у нее были большие и печальные, какие она делала нарочно, когда подлизывалась.

– Целую подушку пораскидали,– сказала я,– а у нас их и так мало.

– Но мы же не нарочно. Баба Ната сколько раз говорила, что, когда разобьешь тарелку, или чашку, или чего-нибудь порвешь, за это нельзя ругать, пбтому что человек это сделал не нарочно.

– А по-твоему, подушки мы нечаянно, что ли, выстирали? – спросила я.

– Ну и подумаешь, ну и пусть нагорит,– сказала Галка.– Зато теперь маме не надо мне косы заплетать. Хорошо быть стриженой, легко так!

А я подумала, что и за Галкины косы нам тоже может здорово нагореть.

Сначала мы увидели деда Володю, лицо у него было веселое, на щеках ямочки. В руке он держал свой большой, как чемодан, щекастый портфель, и мы подумали, что он привез нам что-нибудь интересное, потому и веселый такой, может быть, новые книги, дед Володя всегда покупал нам интересные книги. Он, наверно, удивился, почему мы с писком да с визгом не бежим им навстречу – ведь за дедом еще шли и мама с бабой Натой.

– Которые тут мои внучки? – крикнул нам дед. Он часто нас так спрашивает, а мы ему отвечаем:

– Вот они – твои внучки,– и бежим к нему наперегонки. А сейчас мы сидели, как приклеенные, и молчали.

– Да что у вас тут стряслось? – спросил дед Володя.– Может, вам даже не хочется знать, что в моем портфеле?

Как бы не так, нам очень хотелось знать, что у него в портфеле, но мы все равно сидели на месте и молчали.

– Подожди! – крикнула мама.– Не показывай без нас.

Дед подождал их, потом открыл свой большой портфель и начал медленно считать:

– Ра-аз, два-а, три!

И мы увидели... черепаху. Не какую-нибудь, а нашу Путьку. Мы бы узнали ее из тысячи черепах, даже если бы у нее на спине не было чернильного пятнышка.

– Получайте вашего крокодила,– сказал дед Володя. Мы вскочили, начали с Галкой вырывать Путьку друг у друга и совсем забыли про подушки. Дед сказал, что нашел ее прямо на тропинке, наверно, вылезла на солнышке погреться, что вот пообедаем мы, да и устроим ей баню, а то уж больно она пыльная, небось где только не ползала шлялочка-гулялочка.

Дед говорил, а мама с бабой Натой ничего не говорили, они только во все глаза смотрели на Галку. Галка поняла, почему они на нее так смотрят, и вдруг выпрямилась, откинула голову назад и сказала:

– Вот взяла и остриглась!

– Это... я ее... – сказала я.

– Вижу, что не парикмахер. Принеси-ка сверху большие ножницы, просто сил нет смотреть на это уродство.

Мама старалась говорить строгим голосом, но в глазах у нее не было ничего сердитого, ничего строгого, а когда она смотрела на бабу Нату или на деда Володю, то даже улыбалась. Все-таки очень трудно понять этих взрослых. Иногда за какую-то ерунду от них влетает, а косы мама растила Галке целых три года, смазывала, мыла чем-то полезным. Я через две ступеньки сбегала наверх за ножницами. Мама усадила Галку на лавочку, накрыла ее полотенцем, все, как в настоящей парикмахерской.

– Хочу, чтоб перед зеркалом,– сказала Галка.

– Сиди! – прикрикнула на нее мама. Меня она тоже иногда сама подстригает, только меня трудно стричь, потому что я немного кудрявая, а у Галки челка сразу получилась ровненькая.

Мама оглядела ее со всех сторон и сказала, тоже как говорят в парикмахерских:

– Кто следующий?

Видно, уж очень ей надоело возиться с Галкиными косами, раз нам от нее не нагорело и она еще даже шутила.

Про подушки рассказала Галка.

Дед очень смеялся, он прямо гнулся от смеха. И все приговаривал: «Ой, не могу... ой, уморили! Значит, сачками ловили мою подушку?» Баба Ната тоже смеялась до слез. И тут уж наша мама рассердилась.

– Смейтесь, смейтесь,– сказала она своим родителям,– потом ваши милые внучки еще не такое выкинут. Ведь это надо, целую подушку пустить на ветер! Ну, погодите у меня, уедут завтра ваши заступники – я с вами поговорю. Вот посмотрите!

Мама очень расстроилась, она даже побледнела, и губы у нее дрожали. Баба Ната усадила ее на скамейку рядом с собой, стала ее тихонько уговаривать:

– Да не огорчайся ты так, пожалуйста, на свете столько настоящего горя, в одной нашей больнице я его вдосталь нагляделась. Ну, худо поступили девочки, посвое-вольничали, так ведь я по их красным носам вижу, что они это уже отлично поняли.

А дед Володя сказал нам, что подушка подушкой, а Путька Путькой. Надо скорее пообедать да выкупать ее. Да и поездов мы что-то давненько не встречали.

Мы еще ни разу не купали нашу черепашку, мама только обтирала ее сырой тряпицей. Мы боялись ее купать, потому что она даже пить не любила. Уж мы, как котенка, тыкали-тыкали ее в блюдце с водой, с молоком, а она хоть бы язык высунула. Но не может же живое существо ничего не пить. Мы обмакивали в воду листья и давали ей. И она ела, даже жмурилась от удовольствия.

Купать мы ее придумали в детской ванне, в которой грели на солнце воду, потому что розы любят, чтобы их поливали теплой водой. Встали мы вокруг ванны, мама взяла нашу шлялочку-гулялочку и опустила в ванну. Сначала Путька лежала на воде будто игрушечная, даже не моргнула ни разу. Наверно, раздумывала, куда это она попала, И вдруг как начала грести сразу всеми лапками, доплывет до стенки ванной – дед скомандует: «Кру-у-гом марш!» – повернет ее, и она опять лапками – черёп-черёп.

Потом мы с дедом пошли встречать поезда. Он нам рассказал, что не клеится у него одно важное дело. Здание их института хоть и немалое – шесть этажей, но студентов-то становится все больше да больше. Словом, объяснил нам дед, вырос их институт из этого здания, как мы с Галкой выросли из своих старых платьев. Теперь он хлопочет, чтоб разрешили им построить для института еще один дом. А ему говорят, что очень это нелегкое дело. Да он и сам знает, что нелегкое, институтов, школ в Москве видимо-невидимо, им тоже хочется жить пошире, посвободнее. Они тоже хлопочут о новых домах. Вот о чем рассказал нам дед.

У нас с Галкой тоже была одна забота. Мы переживали из-за Алеши. Очень нам хотелось ему помочь, но он, наверно, сердится на нас... И мы обо всем, обо всем рассказали деду. Ничего от него не утаили.

– Что же нам теперь делать? – спросила я.– Стесняемся мы туда идти.

– Так... Значит, клетчатыми штанами вы его попрекать не стеснялись, Кабанчиком дразнить не стеснялись...

– Еще я его один раз бегемотом назвала,– подсказала деду Галка. Она у нас хорошо умеет сознаваться.

– Бегемотом называть не стеснялись. На это у вас смелости хватало, а помочь парнишке, за молоком вместо него сходить, Данилкины штаны прополоскать – тут и смелости-то никакой не надо.– Дед взял нас за руки, и мы немного шли просто так, без разговоров. А потом он еще сказал: – Да вы все равно бы пошли к этому Алеше, и без моего совета, разве ж я своих внучек не знаю...

МЫ ПОМОГАЕМ АЛЕШЕ

Нам не терпелось рассказать об Алеше Колятке с Федей, остальным-то ребятам мы уже все рассказали, чтоб они перестали дразнить Алешу, от них ему тоже досталось.

Очень нам с Галкой хотелось пойти к Дмитрию Ивановичу, в тысячу раз больше, чем на луг, но одни мы идти все-таки стеснялись. Стали мы звать с собой маму, но она даже руками на нас замахала.

– Есть мне когда по гостям расхаживать, на меня из каждого угла дела смотрят.

Бабу Нату уж мы и не просили: она опять собралась в Москву.

– Ничего, ничего,– сказала она нам,– пойдете одни. Отнесите от меня Дмитрию Ивановичу письмо, не по почте же мне его посылать.

– Я, я понесу письмо, дай мне,– закричала Галка,– у Наталки нет ни одного кармана, а у меня два.

Намочила Галка свою челку, чтоб она не торчала надо лбом, будто козырек, баба Ната дала нам конфет для Данилки, уже совсем мы идти собрались, да вдруг видим – бежит Федя с мешком на плече.

– Гостинец вам волоку,– крикнул он еще издали. Подбежал он к садовому столу и высыпал на него яблоки.– Тут разные, а все с одного дерева. Это наш папка учудил, на одно дерево напрививал всяких сортов.

– Какие уже большие! – удивилась мама.

– Угощайтесь,– сказал Федька.– Только еще кисловаты они малость и жесткие, как кость. Зато полезные. А Колятку нашего не ждите, приболел он, еле дышит.

– Ужас какой! – сказала мама.– Что же это с ним, врач был?

Федя замотал головой.

– Не, не был.

– Да почему же вы не позвали врача? – спросила баба Ната.– А какая у него температура?

– Как в огне горит,– ответил Федька. И улыбнулся.

Я смотрела на него и думала, какой он еще дурачок: брат так болен, а ему хоть бы что, он еще улыбается. И вдруг мы увидели Колятку...

– Ни капельки он не болен,– закричал Федя.– Здорово я вас разыграл, а, здорово?

– Болван ты.– Галка подскочила к Феде и стала его мутузить кулаками по спине.– Вот тебе, вот тебе, чтоб не врал больше!

– Ну, ты! – закричал на Галку Федя.– Давай руки не распускай, я ведь тоже драться умею, меня все совхозные мальчишки ой-ей как боятся. Я в гости пришел, а ты драться лезешь.

– В гости с враньем не приходят,– сказала Галка.

– А я не с враньем, я с яблоками.

Тут мы начали все смеяться, один только Колятка стоял и моргал своими белыми ресницами. Он же не знал, что нам Федя наговорил, и ничего не понимал. А когда мы ему рассказали, он заступился за брата:

– Вы уж простите его. В совхозе у нас парни друг друга всё разыгрывают. Такого, бывает, наплетут, что все после со смеху валятся. Вот и наш Федя ихнюю моду, видать, подцепил. Мал еще, чего с него возьмешь.

– Малёхонек-дурёхонек,– добавила Галка.

Колятка сказал, что бабушка Анисья опять собралась в Зареченск. Дня три они здесь пробудут. А мы с Галкой рассказали им про Алешу, про Дмитрия Ивановича. Быстро-быстро рассказали, надо же было идти к ним, нести письмо.

Дорогой Галка сказала:

– Знаешь что, давай попросим у Алеши прощения за то, что дразнились. Давай, а?

– Там посмотрим...– ответила я.

Дмитрий Иванович сидел в своем кресле, а возле него на траве играл какими-то палочками Данилка, Алеша возле дома сти-рал в большом тазу белье.

– Эге-ге-ге! – весело закричал Дмитрий Иванович и высоко поднял здоровую руку.– Алеша, ты посмотри, кто к нам препожаловал. Данилка, принимай гостей!

Данилка сначала встал на четвереньки, потом распрямился и зашагал к нам навстречу.

– Здоровайся, – подсказал ему Дмитрий Иванович.

– Здласте,– сказал Данилка и протянул нам руку.

Письмо бабы Наты Дмитрия Ивановича обрадовало, оказывается, она написала, что скоро достанет ему какое-то новое хорошее лекарство и пришлет с нами.

Я набралась смелости, подошла к Алеше и попросила его:

– Давай я постираю.

– Давай,– сразу согласился он.– Это Данилкины трусики. А я лекарство дам Дмитрию Ивановичу. И молоко подогрею, оно у меня в холодильнике. Дмитрий Иванович очень любит молоко.

Потом Алеша разрешил мне почистить картошку. Галка громко, с выражением читала Дмитрию Ивановичу, а мы вдвоем с Алешей чистили картошку и разговаривали.

– Моя мама говорит, что домашнее хозяйство это такая штука, что тут на десять человек всякой возни хватит.

Алеша рассмеялся:

– У нас главная домашняя хозяйка – папа. Правда, правда! Он готовит обед, моет посуду, натирает пол. Наши друзья немного подшучивают над ним, Восьмого марта даже подарки ему делают. Папа – геолог, а геологи всё умеют.

– Значит, ты у своего папы научился обед готовить, стирать? – спросила я.

– И у него, и у мамы, и у деда, и у тети Маши – у всех помаленьку,– ответил Алеша.– У нас с тетей Машей, знаешь, как получается? Я стараюсь побольше днем разных дел переделать, чтоб ей на вечер меньше осталось. А она приедет и ругает меня. «Ах ты, разбойник, ах ты, неслух!»

– И тоже старается побольше всего переделать? – спросила я.

– Ну, да,– Алеша опять весело рассмеялся.– Настоящий цирк! Это один фронтовой друг Дмитрия Ивановича про что-нибудь смешное так говорит: «Настоящий цирк!»

– А они и сюда приезжают?

– Кто?

– Фронтовые друзья Дмитрия Ивановича.

– Редко, но приезжают,– ответил Алеша.– Такие они все заводные, веселые. Как начнут вспоминать разные истории из своей фронтовой жизни, так у меня обязательно то молоко сбежит, то каша подгорит. По-моему, они нарочно всё больше веселое вспоминают, ведь Дмитрию Ивановичу нельзя волноваться.

– А Дмитрий Иванович тебе тоже чего-нибудь рассказывает?

– Рассказывает. Но про самого себя редко. Я только недавно узнал, сколько у него орденов, медалей. Я его в кино видел, его самого. Понимаешь? Это было зимой, есть такой фильм, про войну, длинный, в двух сериях, называется он...

В это время с соседнего участка Алешу позвал какой-то мальчишка, и он побежал к нему.

– Потом доскажу,– крикнул мне Алеша.

Я подсела к Галке. Она уже не читала газету, а рассказывала Дмитрию Ивановичу про Колятку с Федей, про бабушку Анисью, про ее сыновей. Дмитрию Ивановичу, по-моему, было интересно ее слушать, он то улыбался, то качал головой, то приглаживал свои волосы. И все время смотрел на Галку.

А я смотрю на левую руку Дмитрия Ивановича. Прошлый раз Дмитрий Иванович сказал бабе Нате: «За правую-то руку я теперь уже совершенно спокоен, но, по-моему, и левая у меня скоро возьмется за ум...»

У нас с Галкой есть такая игра. Я спрашиваю ее или она меня: «Что тебе сейчас больше всего хочется?» И надо быстро ответить. Сейчас я бы ответила: «Чтобы у Дмитрия Ивановича взялась за ум левая рука». Я все смотрела, смотрела и вдруг заметила, как шевельнулись пальцы на этой руке. Я подумала, что мне просто так показалось, я часто-часто поморгала глазами, потом опять стала смотреть. Тут Дмитрий Иванович заметил, на что я смотрю, рассмеялся и сказал:

– Все будет в порядке. Вчера у нас с Алешей тут такое было. Сижу я на этом своем троне, будь он трижды неладен, и чувствую, что зябнет у меня правая нога, зябнет, да и только. Замер я, дышать боюсь, жду, что же будет дальше. И вдруг, будто чем-то тоненьким стало мне эту ногу покалывать. Тут уж я как заору: «Алешка, позывные!» Прибежал он, сказал я ему про ногу, а он – ну, плясать. Сам что-то вроде «Барыни» напевает – и в присядку, и в присядку, ну, в жизни этого не забуду!

Провожали нас все трое. Мы с Алешей катили кресло, Галка вела за руку косолапого Данилку. Дмитрий Иванович все глядел вверх на высокие ели, все улыбался и что-то тихонько напевал.

– Дмитрий Иванович очень любит гулять по просеке,– сказал Алеша.– Но днем его некому возить, у меня много всяких домашних дел набирается.

– А можно мы будем возить? – спросила я,

– Ну, пожалуйста, Дмитрий Иванович,– сказала Галка,– можно, а?

Дмитрий Иванович посмотрел на Алешу. Точно так смотрим на маму мы с Галкой, когда не знаем, что кому-то ответить.

– Вообще-то кресло легко катится,– сказал Алеша,– но я, право, не знаю...

– Думаешь, нам некогда,– перебила я его,– пожалуйста, так не думай, мы встаем рано, у нас сколько угодно свободного времени.

– Да здравствуют люди, встающие рано!—громко сказал Дмитрий Иванович и высоко поднял правую руку.– Это я в одном стихотворении прочитал. Баба Маша тоже нас рано будит, она ни за что не уедет на работу, пока нас завтраком досыта, до отвала не накормит.

Дома мы рассказывали про Дмитрия Ивановича, про то, что у него уже и левая рука «берется за ум», что и ногу у него уже покалывает. И про то, что мы теперь будем возить его по просеке, где такой полезный воздух. Галка, конечно, похвалилась, что читала Дмитрию Ивановичу газету.

– Все это хорошо,– сказала мама.– Но, по-моему, надо побольше помогать Алеше. Ничего с вами не случится, если вы и за молоком вместо него сходите.

– И еще я Дмитрию Ивановичу буду все время газеты читать,– сказала Галка,– сам он не может много читать, у него голова болит и буквы начинают прыгать.

Утром я не сама проснулась, а меня разбудила мама. Я посмотрела на будильник, было уже без пяти восемь.

– А где Галка? – спросила я.

Мама ничего мне не ответила, она только показала глазами на листок бумаги. Он был приколот кнопкой к стене, на листке крупными буквами было написано:

«Да здравствуют люди, встающие рано! Мамочка, я побежала читать Дмитрию Ивановичу газету. Я скажу Алеше, что молоко принесет Наталка. Пока! Галя».

– Ну, как это тебе нравится? – спросила меня мама. Я видела, что она совсем не сердится, но все равно стала заступаться за Галку:

– Ты же сама вчера сказала, что надо больше помогать Алеше.

– Воображаю, как там все удивились... – говорила мама тихонько, будто самой себе,– и газет еще в это время не приносят... Одна она так далеко еще здесь не ходила, не обидел бы кто...

– Да ты что,– сказала я,– уж нашу Галку обидишь! – Я проглотила какой-то бутерброд и побежала в магазин. Мама сказала, что для себя мы молоко купим после, а чтобы сейчас я купила только для Дмитрия Ивановича.

Оказалось, хитрюга Галка и не подумала сказать, что ушла из дому без спросу. И еще оказалось, что она взяла с собой весь наш пластилин. Она сидела с Данилкой на любимом Данилкином месте, возле Дмитрия Ивановича, и лепила из пластилина грибы. У нее лучше всего получаются грибы. Она уже успела слепить целую семейку лисичек. Дмитрий Иванович держал лисички на ладони и смотрел на них так радостно, удивленно.

– Ну, вы думайте,– говорил он,– совсем как настоящие!

Я сказала, что принесла молоко, что молоко свежее, его прямо при мне привезли из совхоза.

– Я вчера вам про Колятку с Федей рассказывала,– напомнила Галка Дмитрию Ивановичу,– так они в этом совхозе живут, их мама доярка.

Мы обещали, что после обеда повезем Дмитрия Ивановича на просеку, и пошли домой. Алеша с Данилкой проводили нас немножко, я напомнила Алеше, что он обещал мне рассказать что-то интересное. И Алеша рассказал.