Текст книги "У нас с Галкой каникулы"

Автор книги: Татьяна Печерникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

НОВАЯ ПРОДАВЩИЦА

Хорошо у нас в саду, хорошо ходить по широкой просеке, по обе стороны которой растут высоченные, кажется, до самого неба, сосны. Но больше всего нас тянуло на луг. Он какой-то необыкновенный, будто заколдованный, уж ходят-ходят по нему люди, уж бегают-бегают ребята, даже коровы пасутся, а трава здесь все равно высокая, все равно зеленая. И цветов не убывает, цветов здесь столько, прямо глаза разбегаются – ромашки, колокольчики, кашки разные. И такого огромного, такого синего неба, как над этим лугом, я не видела нигде.

В то утро мама сказала нам за завтраком:

– Сходите за молоком, а потом – марш на луг.

– Прямо одни? – удивилась Галка.

В прошлом году мама отпускала нас на луг, только когда за нами заходили ребята.

– Прямо одни, вы же стали постарше. Только чтоб в речку у меня не лезть, рано еще купаться!

– Почему это рано,– затянула Галка плаксивым голосом.– Сама же каждый день говоришь: «Ну и жара, ну и жара».

– Жарко-то жарко, но вода в речке еще как следует не прогрелась,– ответила мама.

– Прогрелась,– заспорила Галка,– Безымянка же мелкая.

– Не купаться! – строго повторила мама.

– Вас поняли,– ответила я.

Схватили мы с Галкой бидон, немножко поцапались из-за того, кому нести нарядный кошелек, который маме связала ее подруга, и помчались в магазин. Там было мало людей, но новая продавщица отпускала медленно, потому что все время разговаривала. В прошлом году здесь была другая продавщица, добрая такая, вежливая. Почти всех она называла по имени, у хороших людей, наверно, и память лучше, чем у плохих. И все взрослые называли ее просто Надей или Надюшей, потому что она была еще молодая, а мы, ребята, тетей Надей, потому что она была гораздо старше нас. А эту новую продавщицу никто никак не называл, наверно, потому, что уж очень часто она сердилась.

Сегодня в магазине были взрослые люди, а один так совсем старый старик с палкой в руке. А детей – только мы с Галкой да еще Оля, она всюду ходит со своей бабушкой. Потом прибежал Эдик в клетчатых штанах. Старик с палкой сказал ему ласково:

– Иди сюда, мальчик, ты впереди меня стоял. Иди, иди, милый!

– Большое вам спасибо,– ответил Эдик,– а я уж думал, что опоздал.

Тут одна тетя в очень большой, ну прямо, как зонт, соломенной шляпе громко сказала Эдику:

– Ничего бы с тобой не случилось, если бы ты уступил старому человеку свою очередь. Такая, прямо, невоспитанность.

– Что вы, что вы,– быстро ответил ей старик.– Этот мальчик уже просил меня встать впереди, но я отказался – самым решительным образом; я прекрасно могу постоять, как видите, со мной еще третья нога.– Тут он тихонько рассмеялся и показал на свою толстую палку. Но женщина в большой шляпе сказала еще громче:

– Ах, не заступайтесь вы, пожалуйста, никудышные у нас растут дети, тут не смеяться, а плакать нужно.

– Сама уж больно кудышная,– тихонько шепнула мне Галка.

Мне тоже не понравились слова этой женщины. У нас в классе почти сорок ребят, есть очень хорошие, есть немножко похуже, есть еще похуже, но никудышного нет ни одного.

Эдик повернулся к женщине в шляпе и сказал таким голосом, как будто просил у нее прощения:

– Видите ли, я очень тороплюсь, меня очень ждут дома, очень ждут.

Тут подошла его очередь, и он поставил свой большой бидон на прилавок. Тетя Надя никогда не спрашивала его, зачем ему столько молока, просто наливала, и все, а новая продавщица давай ворчать:

– Разве тут напасешься молока, когда по целому ведру хватают. И куда только лезет этакая прорва!

Эдик покраснел и снова стал оправдываться:

– Понимаете, мне нужно много, очень много молока.

Галка мне опять зашептала:

– Вот дурак, она ему грубит, а он еще к ней подлизывается.

А Эдик взял свой бидон в одну руку, сетку с хлебом в другую и еще сказал:

– Всего хорошего!

Тут продавщица заулыбалась.

– Обходительный мальчик,– сказала она, когда Эдик ушел.– И хорошенький такой, упитанный, видать, на пользу ему идет совхозное молочко, вон он его по сколько берет.

Она уже налила молоко старику, который стоял за Эдиком, дала ему сдачи, но он все не отходил от прилавка, потому что не мог надеть на банку с молоком прозрачную крышку. И вдруг продавщица как закричит на весь магазин:

– Ну, чего вы тут стоите, как памятник!

В магазине стало тихо-тихо, наверно, от удивления. А потом, наверно, все еще больше удивились, потому что Галка тоже громко-громко сказала продавщице;

– Чего это вы на всех кричите, аж в Зареченске, наверно, слышно!.. Всё кричите, всё ругаетесь. Что вам этот дедушка сделал плохого, зачем вы его обижаете, как вам не стыдно!

– Видать, не с той ноги нынче встала,– сказала Олина бабушка.

– Она каждое утро не с той ноги встает,– сказал еще кто-то.

А женщина в шляпе, которая обозвала нас, детей, неку-дышными, похвалила Галку.

– Молодец, девочка, что за старого человека заступилась, умница. А вам, товарищ продавец, не мешало бы быть повежливее.

Но продавщица почему-то больше всего разозлилась на Галку.

– Видали! – сказала она.– Сама от горшка два вершка, пигалица этакая, а еще выговаривает мне. Это кто ж тебя учит взрослым грубить, мать небось?

Я сразу озябла, я почему-то начинаю зябнуть, если волнуюсь или испугаюсь. Можно было бы сказать продавщице, что никакая Галка не пигалица, что она очень хорошая ученица и еще командир октябрятской звездочки. И про маму. Что ничему плохому она нас не учит. Но я только сказала:

– Вы, пожалуйста, нашу маму не трогайте.

А Галка почему-то вообще ничего не сказала, хотя мама говорит, что ее младшая дочь за словом в карман не полезет.

Но вот подошла наша очередь, и продавщица опять начала на нас ворчать:

– Даже молока не хочется наливать таким грубиянкам.

И тут уж Галка не полезла за словом в карман.

– Не имеете права! – громко ответила она.

У продавщицы сделалось такое лицо, как будто она хотела нас укусить. А Галка, когда мы уходили, встала в дверях и, как Эдик, сказала ей:

– Всего вам хорошего!– Да еще ручкой помахала.

Я шла и думала о старике с палкой. Я вспоминала, как дрожали у него руки, когда он закрывал крышкой банку с молоком. Вспомнила, какими испуганными и удивленными сделались у него глаза, когда продавщица закричала: «Ну что вы стоите, как памятник!»

Дедушка нашей подружки Руфы намного старше деда Володи. Дед Володя еще жил в детском доме, а Руфин дедушка уже был красным командиром. Недавно он рассказывал нам об очень давнишней войне, эта война называлась гражданской. Я тогда слушала его и думала, как же это интересно быть старым человеком: вон ведь сколько всего видел, сколько всего знал Руфин дедушка!

Сейчас же я вспоминала старика с палкой и думала, что старым человеком и трудно быть, очень трудно! А мы еще с Галкой иногда сердимся на маму за то, что она часто бегает от нас к совсем чужой бабушке, которая живет в Харькове в одном с нами подъезде. А мама стыдит нас, говорит, что бабушка эта живет совсем одна, что она очень старенькая, больная, и у нее, у нашей мамы, просто сердце бывает не на месте, когда она не успевает к ней забежать да хоть чем-нибудь помочь.

Пришли мы домой, а мама нас спрашивает:

– Что это вы, какие взъерошенные?

Я быстро рассказала, что у нас случилось в магазине, потом спросила маму:

– Правда, Галка молодец?

– Конечно, молодец,– ответила мама.

ЗАРЕЧЕНСКИЕ РЕБЯТА

На лугу уже было полно ребят. Раньше всех нас увидела Зойка. Она стояла на маленьком обрывчике, с которого мы прыгали в воду. Не ныряли, а просто прыгали, потому что здесь мелко, высокому человеку по колено. Зойка была в майке и в трусиках. Она выросла, стала почти как я.

– Ура! – закричала Зойка.– Харьковские притопали! – И прыг в речку.

Ребята дразнят Зойку: «Зойка – рыжий хвост». Но она ничего, не обижается, и все равно не заплетает, а только связывает на затылке свои желтые волосы. Наверное, она уже давно купалась, потому что губы у нее немножко посинели, а руки были в пупырышках.

– Не вода, а парное молоко,– врала она нам,– давайте лезьте быстрее. Или вам мамочка не велела?

– Ну, не велела, ну и что!—задиристо ответила ей Галка.

– Ну и ничего! – сказала Зойка.– Интересно знать, чего это вы застряли нынче в своем Харькове, Колятка даже отощал, вот как по вас соскучился.

– Эх, ты,– сказала ей высокая девочка.– Любишь ты всех просмеивать,

– Люблю,– созналась Зойка.– Это у нас новенькая,– она шлепнула высокую девочку по спине.– Из самой Сибири к своему дядьке в гости прикатила. Ленкой звать, а мы ее Сибиркой кличем.

Сибирка поздоровалась с нами за руку, сама она была худая, как я, а лицо круглое, румяное, как у Галки.

– Я про вас слыхала,– сказала она,– мой дядя рядом с бабушкой Анисьей живет. Дочь-то ее с зятем, мне говорили, уж давно в совхоз переехали, а бабушка Анисья с Коляткой да Федей здесь жили, а теперь...

– А теперь и бабушка Анисья почти что все время в совхозе,– перебила Сибирку Зойка.– Она ведь не видит, идет, а сама руками за воздух цепляется. По дому еще маленько хлопочет, да и то небось наизусть, одной посуды сколько переколола. А дочь уж больно ее жалеет, даром, что не родная, ну и велит ей у них в совхозе жить. Она-то с зятем день-деньской на ферме, а уж Федька с Коляткой в черед за бабкой приглядывают. Цацкаются с ней, будто с дитем малым. Интерес большой!

Я опять вспомнила старика, на которого сегодня накричала продавщица, и сказала Зойке:

– Ну, зачем ты так, пионеры даже о чужих стариках заботятся.

– Подумаешь! – Зойка мотнула своим желтым хвостом.– У нас в школе полно тимуровцев, прямо не напасешься на них этих стариков, но сейчас же каникулы.

– И чего болтает,– сердито сказал один мальчик.– Выходит, на лето надо из пионеров выписываться. Не слушайте ее, у нее, что на язык вскочит, то она и лопочет.

– А Колятка-то с Федькой сегодня здесь, – сказала нам Сибирка.– Они нет-нет да и прибегают сюда. Вот только-только на гору поднялись.

– Сейчас мы их покличем,– и Зойка стала громко звать:—Федь-ка, Ко-лятка, сюда, скорее!—Потом она сказала ребятам:– Давайте хором. Ра-аз – два-а, три! – И все закричали:

– Ко-лятка, Федь-ка!

Колятка с Федькой, наверное, подумали, что случилось что-то очень важное, раз их прямо хором зовут, и тут же примчались на луг. Первый Федька, он всегда всех обгоняет, а Колятку и подавно, Колятка и говорит и ходит не больно быстро.

– Приехали? – зачем-то спросил нас Федька и тут же начал рассказывать: – А у нас бабка, считайте, что ослепла, мы с Коляткой теперь все больше при ней, не привыкла она еще слепой-то жить. Мама говорит, что нужен за ней глаз да глаз. Мы сюда только лимон поливать ходим, Колятка боится его с места на место переставлять.

Колятка поздоровался с нами за руку.

– Здравствуй, Колятка,– сказала Галка и зачем-то спросила: —Так вы теперь в совхозе живете?

– Считай, что так,– ответил Колятка и стал глядеть на небо.

Колятка еще подрос, наверное, он будет очень высоким. И шея у него стала еще длиннее. Очень он похож на своего отца. Волосы, брови, ресницы у него светлые, а глаза голубые-голубые. Федька совсем другой, он весь в мать. У него глаза черные, волосы тоже черные и кудрявые, лицо смуглое. Мама у Колятки с Федей цыганка, бабушка Анисья взяла ее к себе в дочки еще совсем маленькую.

– Ну, чего стоите,– сказала Зойка.– Поздоровкались и ладно, теперь идите купаться.

Мама купаться не разрешила, но она же не знала, что вода в речке уже теплая. Посмотрели мы с Галкой друг на друга и стали раздеваться. Галка быстро вошла в воду и сразу же окунулась. А я ужасно боюсь холода. Я немножко подрожала и окунулась только тогда, когда со всех сторон на меня полетели брызги.

Потом мы все вместе пошли в Зареченск посмотреть на Коляткин лимон. Федька шагал впереди задом наперед и всю дорогу строчил, как сорока:

– Целых шесть лимонов, по яйцу уже будут, только зеленые еще, а внутри небось уже хорошие. А завязей этих – несчетно! Со всего поселка к нам на этот лимон глазеть ходят.

– Интерес большой – сказала Зойка.– Лимоны-то на каждом шагу продаются.

– Наши будут слаже,– заспорил с ней Федя,– магазинные-то зелеными срывают, понятно тебе? А наши будут висеть пока вовсе не созреют. Соображать надо!

Колятка молчал, будто лимон вырастил не он, а Федька. Этот Колятка и зимой и летом все чего-нибудь, да выращивает. В прошлом году даже вырастил в маленьком самодельном парнике огурцы, которые только на юге растут. Смешные такие, шишкастые, на каких-то зверюшек похожие. На эти огурцы тоже со всего поселка приходили смотреть.

Маленький лимонный кустик стоял на подоконнике, и мы посмотрели на него с улицы. Я первый раз видела, как растут лимоны. Обыкновенно растут. И листочки обыкновенные. Колятке с Федей пора было возвращаться в сов хоз. Федька захныкал:

– Опять с бабкой сиди, шел бы ты, Колятка, один, а я бы после...

– Вместе пойдем! – не дал ему договорить Колятка. Потом он повернулся к нам.– Вы вот что... вы знаете что... наша бабушка...

Тут уж Федя его перебил:

– Наша бабка по Зареченску сильно соскучилась, по дому своему, там, говорит, у нас в кухне одна половица уж больно скрипит, так я, говорит, даже по этой половице соскучилась. Так директор совхоза обещается ее днями на своей машине сюда подкинуть. Ну и нас с ней, конечно дело, куда она без нас-то. Так вы приходите ее проведать. Посидите с ней, поговорите, она это любит.

– Интерес большой со старухами рассиживаться! – сказала Зойка.– Лучше в речке поплескаться.

– А я, кажется, не с тобой разговариваю,– прикрикнул на нее Федя,– лезешь куда тебя не спрашивают

– Вы когда приедете – зайдите за нами,– попросила я.

– Будем ждать,– сказала Галка.

ЧИСТЫЙ ХЛЕБ

За обедом дед Володя сказал:

– Понимаете, девочки, баба Ната взяла отпуск.

Это наша баба Ната так часто нам говорит: «Понимаете, девочки». В другой раз деду Володе бы попало от нас за то, что он ее передразнивает. А тут такая веселая новость! Мы с Галкой закричали: «Ура!» Мы захлопали в ладоши. Мама тоже очень обрадовалась, наша мама любит ездить в Москву, а когда баба Ната работает, ей приходится сидеть на даче.

– Наконец-то ты отдохнешь летом,– сказала мама,– а то вечно у тебя отпуск поздней осенью в дождь и слякоть, когда никого в отпуск не вытолкнешь.

– Вообще-то, уж если говорить серьезно,– сказал бабе Нате дед,– надо бы тебе в санаторий. Ох, как надо! Отдохнуть от нас, отоспаться, подлечить сердце. Да разве ты меня послушаешься.

Баба Ната рассмеялась и замотала головой.

– Не послушаюсь, для моего возраста у меня прекрасное сердце, а поспать я и здесь смогу вволю. И потом ты забываешь, что у меня здесь внучки...

Прошел день, прошел второй, прошел третий. Мама отдыхала от нас с Галкой в Москве, а мы с Галкой вертелись под ногами у бабы Наты. Она пекла блинчики, заворачивала в них то мясо, то творог, жарила нам картошку, варила компоты и ни разу – кашу, которую каждый день заставляла нас есть мама. Для толщины. Баба Ната сама терпеть не могла каш.

После завтрака мы все вместе весело мыли посуду, подметали пол, потом баба Ната говорила:

– Ну, пошли куда глаза глядят.

Лес, настоящий лес без домов, был от нас не близко. А сперва было ржаное поле. В середине – дорога для машин, самая обыкновенная, земляная, и еще по обе стороны тропинки для людей. У нас на Украине они называются стежками. Мы шли, и лес будто шел нам навстречу. Шли мы все босиком. Очень это здорово, шагать по теплой немножко колючей стежке босиком! Рожь была еще невысокой, но с длинными колосками, баба Ната нахваливала ее, говорила, как про человека: «Она у нас нынче умница».

Мы шли не просто так, ни с того ни с сего, мы шли на разведку. Нужно было узнать, где тут живет земляника, где черника и скоро ли земляника покраснеет, а черниц почернеет. Оказалось, что уже совсем скоро. А пока мы рвали ландыши. В лесу, в высокой траве, они были крупными и такими душистыми, что нам с Галкой потом жалко было мыть руки, хотелось, чтоб они подольше пахли ландышами.

В выходной день куда глаза глядят пошел с нами и дед Володя. Он тоже разулся, но все время подпрыгивал, смахивая с подошв песок, морщился. Мы смеялись над ним, а он себя ругал:

– Разнежился, забыл, как до белых мух безо всякой обувки шастал.

Обратно мы пошли нашей любимой дорогой мимо ржаного поля. Дед ласково, как гладил по голове меня или Галю, провел ладонью по колоскам и сказал:

– Хлебушек...

Шли мы медленно, потому что уже все устали, и я сказала:

– Когда я буду богатой, я куплю «Москвича» и мы будем ездить далеко-далеко. Увидим дремучий лес – пойдем в лес, увидим речку – бултых!—искупаемся. Хорошо, когда своя машина, правда, дед Володя?

Дед Володя помолчал-помолчал, потом ответил:

– Не знаю... Не пробовал... – Лицо у него стало строгим и немножко печальным.– Так, говоришь, купила бы машину? – Тут дед Володя улыбнулся, но тоже еще не очень весело.– А знаете, о чем мечтал я, когда мне было лет семь-восемь? Ни за что не угадаете.

– О мотоцикле,– выпалила я, чтоб опередить Галку.

– О шоколаде,– сказала Галка и облизнулась. Она любит шоколадные конфеты, а я нет, я – леденцы.

– О ломте чистого хлеба!

Дед Володя что-то вдруг разволновался, у него даже глаза покраснели. И ни я, ни Галка не посмели спросить его, а что это такое – чистый хлеб? Какой еще бывает хлеб? И дед долго молчал, наверно, успокаивался. Потом он обнял за плечи бабу Нату, заглянул ей в лицо и сказал

– И ваша бабушка небось тогда разве что во сне видела чистый хлеб.

– Видела! – быстро заговорила баба Ната.– Ча-асто! Будто стоит передо мной тарелка с молоком, а я макаю в него белый ноздреватый такой хлеб и ем. У нас на Урале любят макать белый хлеб в молоко. А наяву я чистого хлеба не пробовала долго, года два, пожалуй. Пекли мы, правда, лепешки в русской печи прямо на поду, но лепешки эти были из толченой черемухи, из сушеной лебеды, и не помню уж еще из чего. А муки клали чуть-чуть для связи. Да и то не муки, а отрубей. Вот какой у нас был хлеб.

– Ну и я примерно года два о чистом хлебе знать не знал,– сказал дед Володя,– даже забыл, какой он есть. Уже в тысяча девятьсот двадцатом году в детском доме я его опять увидел. Правда, и тогда в нашей стране еще туговато было и с едой и с одеждой, но для нас, детей, люди последнее от себя отрывали.

– А нас в детском садике даже насильно заставляли все с хлебом есть,– сказала Галка.– И блины со сметаной насильно.

Я молчала, я думала о том, что часто вру маме: говорю ей, что уже съела весь кусок хлеба, а сама возьму да спрячу его за тарелку, а то в карман суну. Галка тоже так делает. Мы с ней уговорились, что, когда вырастем и нам никогда не надо будет слушаться, мы все будем есть без хлеба.

БАБУШКА АНИСЬЯ

Федя с Коляткой куда-то запропастились. Мне-то на лугу и без них было весело, я уже и холодной воды перестала бояться, а Галка окунется разок в речке и бродит одна, будто ищет чего в траве, а сама все на гору поглядывает. Я сказала ей раз:

– Скучно тебе без Колятки.

– Даже нисколечко,– быстро ответила она,– пусть торчит в своем совхозе, мне-то что!

Мама тоже видела, что Галка ждет Колятку. Уж очень весело они в прошлом году дружили. То придумают какую-нибудь игру, то о чем-то рассказывают друг другу, смеются.

– Странный ты человек,– сказала мама Галке.– Вот вы с Наталкой и то мне помогаете. В магазин сходите, грядки польете. А у Колятки с Федей дел побольше. В Зареченске у них только изба на курьих ножках да Коляткин лимон, а в совхозе целое хозяйство и беспомощная бабушка. Колятке с Федей не до беготни.

Вечером мама это сказала, а утром, только мы проводили деда с бабой, смотрим – идут наши мальчишки. У Колятки в руках цветы. В прошлом году ходили мы в поле за цветами, все рвали одинаковые цветы, но у нас с Галкой и Федей получались растрепанные веники, а у Колятки – букет. И сегодня в руках у него был красивый букет, красивее, чем из самых лучших садовых цветов.

Постоял Колятка, потоптался на месте, похлопал белыми своими ресницами и сунул букет маме.

– Это я вам... По дороге нарвал, еще с росой... Если их с росой сорвать, они долго в воде простоят.

– Спасибо, милый,– сказала мама.– Большое тебе спасибо!

– Не за что, Анна Владимировна,– серьезно отвесил Колятка.– Вот у нас под окнами, того гляди, маки махровые зацветут, так я вам маков принесу.

– Чего там маки,– сказал Федя,– яблоков у нас нынче будет тьма-тьмущая. Мы вам скоро яблоков притащим, отец говорил, зеленые-то еще полезнее спелых, только вот оскома от них досаждает.

Мама накормила нас завтраком. Колятка ел медленно и все время молчал.

– Ты, как верблюд, жуешь,– вдруг сказала ему Галка. Мама сердито посмотрела на нее, а я под столом наступила Галке на ногу. Но она, противная, даже не ойкнула. И еще хуже сказала:

– И шея у тебя, как у верблюда – длинная-длинная.

– Не длиннее твоего языка.– Мама даже покраснела, так ей было стыдно за Галку.

Федька рассмеялся, помотал головой.

– Я вот тоже языкатый, я и ночью-то, во сне, никак не могу угомониться, все чего не то бормочу, и в школе на уроках болтаю. А из Колятки каждое слово клещами тянуть надо.

Федька раньше всех съел и кашу, и бутерброд, и две кружки чаю выпил. Потом вытер ладонью рот и сказал:

– Я на еду злой!

Мама спросила мальчиков о том, была ли бабушка Анисья у врача.

– Быть-то была, только не подлежат ее глаза лечению.– Колятка глубоко-глубоко вздохнул и опустил глаза.– Сегодня вот сюда она приедет, в Зареченск.

А Федя даже про слепую бабушку все старался рассказать что-нибудь веселое, смешное.

– Знаете, о чем она намедни толковала? Охота, говорит, мне в космос слетать для науки. А то, говорит, я вон какую долгую жизнь прожила, а пользы от меня людям всего-ничего. Эх, старехонька-дурехонька...

– Хватит болтать!– строго оборвал его Колятка.– Про космос она в шутку говорила, а вообще-то она, Анна Владимировна, кабы было надо, что угодно бы сделала, на какое угодно бы геройство пошла. Не верите?

– Да как это не верю,– быстро ответила ему мама,– еще как верю, она и сыновей своих героями воспитала.

Нам еще в прошлом году Коляткина и Федина мама рассказывала про трех сыновей бабушки Анисьи. Отец их погиб еще в гражданскую войну. И бабушка Анисья одна растила своих сыновей. В войну все они были летчиками, воевали очень храбро, сбили много фашистов. И все геройски погибли...

– Думаете, она от чего ослепла? От слез,– сказал Федя.

– От горя, а не от слез,– сказал Колятка.– Она у нас на слезы тугая, она все в себе переживает.

Директор совхоза обещал привезти бабушку Анисью к обеду. Но мы пошли в Зареченск сразу после завтрака. Наша мама велела нам хорошенько проветрить дом, все прибрать. Федя дорогой начал нам говорить, что бабушка все равно не увидит, прибрано в доме или нет, и нечего зря переводить время. Лучше до ее приезда на лугу побеситься, ребята небось уже давно там.

– И мотай на свой луг,– сказала Галка,– очень ты нам нужен!

– Правильно, все равно ты только под ногами у нас будешь крутиться,– сказала я.

Федя убежал на луг.

Лимонный куст умыл и полил сам Колятка. Он подкла-дывал под каждый листок ладонь и осторожно так смывал с него мягкой тряпицей пыль. Потом отошел от окна, посмотрел на чистый куст и сказал нам про него:

– Глядите-ка, сразу заулыбался.

Прибрали мы всё, сели у раскрытого окна и стали ждать бабушку. Галка сначала рассказывала Колятке про свою октябрьскую звездочку, потом про нашу Путьку, про то, как долго зимой она спала и как мы все боялись, что она уже не живая. Колятка любил говорить о разных зверях, птицах, растениях, тут он сразу делался разговорчивым. Он сказал удивленно:

– Так все же черепахи зимой спят, неужто вы об этом не знали? И речные, и болотные, и кавказские. Всякие.

– А наша не поймешь какая,– сказала Галка.– Другие черепахи чего только не едят. Даже мясо рубленое, даже картошку вареную. А наша Путька только траву хрумкает да капусту.

– Ничего,– успокоил Галю Колятка,– она и на одной траве всех нас переживет. Черепахи живучие.

Мне казалось, что Они разговаривают где-то далеко-далеко от меня. Я думала все время об одном. И когда мы убирались, и теперь... Вот здесь, думала я, в этом доме жила– когда-то бабушка Анисья со своими сыновьями. По этому полу ее сыновья ходили, за этим столом они обедали, учили уроки... Вот на стенах висят их фотографии. На одной они все вместе. Еще мальчики. Выстроились по росту, как на пионерской линейке, смотрят прямо, губы крепко сжали, наверно, чтоб не рассмеяться. А на остальных фотографиях они взрослые, военные. Уже по отдельности... Потом их не стало... Но ведь они были, они жили, жили здесь! Вот почему бабушку Анисью так тянет в этот дом.

– Не едет и не едет,– опять будто очень издалека услышала я Коляткин голос.– Что с ней стряслось?

И тут в окно просунулась Зойкина голова.

– Эй вы! – крикнула она так громко, что я даже подпрыгнула.– Сидите тут, а там бабка Анисья на лаковой машине прикатила. Фу-ты ну-ты, ножки гнуты!

Мы выбежали на улицу. Из блестящей черной «Волги» не вышел, а выскочил молодой высокий дядя в белой рубашке и в соломенной шляпе. Он распахнул дверцу машины, помог выйти из нее бабушке Анисье, весело сказал Колятке:

– Принимай, Николай, свою бабусю.– Потом пожал ей руку, низко поклонился.– До свидания, Анисья Ермолаевна, как нагоститесь здесь, дайте знать, пришлю за вами машину.

Я волновалась, когда ждала бабушку Анисью, потому что еще не видела ее слепой. Я думала, что теперь мне ее все время будет жалко. Но у нее даже глаза были веселые. И по комнате она ходила, как ходим мы, только все трогала руками.

– Я ведь теперь, девоньки,– сказала она нам с Галкой,– на глаза-то свои не надеюсь. Я теперь больше руками шурую. Одно слово – слепая тетеря.

– Тетери, бабуля, бывают глухие, а не слепые,– со смехом поправил ее Колятка.– А у тебя слух как у доброго коня.

Походила она немножко, потом села к окошку и нас попросила посидеть с ней.

– Вот я и дома,– сказала она.– В совхозном-то нашем дому до того ж хорошо, до того там все складно, а вот, поди ж ты, тянет меня сюда, в избушку мою. Неделю здесь не побуду, а кажется, целый год не была.

– А ваш совхозный дом больше этого? – спросила Галка.

– Да разве ж вы там не бывали? – тоже спросила баба Анисья.– Дочь-то моя с зятем уже четвертый год там живут, уже и садок взростили яблоневый. Колятка-то с Федюнькой со мной, здесь жили, ни за что не хотели от меня уходить, но и родителей не забывали, то и дело к ним наведывались.

– А нас вот с собой не брали,– сказала Галка и засмеялась.

Это она нарочно сказала, это она чтобы поддразнить Колятку, потому и смеялась, на самом же деле Колятка еще в прошлом году много раз звал нас с собой в совхоз.

Но сейчас он только немножко покраснел из-за Галкиного вранья и сказал тихонько:

– Хватит уж тебе...

– Да знаете, какой у нас там дом... – опять начала говорить баба Анисья, но тут Колятка громко, будто она и верно была глухая, перебил ее:

– Не говори им ничего бабуля, не расписывай, пусть сами придут да поглядят, что у нас там за дом, да что за совхоз.

– И то правда, внучек,– сказала бабушка Анисья.– Пусть сами поглядят и на нашу тамошнюю избу, и на наш садок. Он у нас маленький, садок-то, с ладошку, но зять мой с Коляткой такого там намудрили, все диву даются!

– Да ладно уж тебе, бабуля,—сказал Колятка,—просто напрививали на одну яблоню разных сортов, вот и вся премудрость. Обыкновенное дело, так многие делают.

– Хлеба у нас нынче, говорят, уж больно задались, да только мне-то не повидать... – бабушка Анисья сказала это совсем тихо и длинно вздохнула, и губы у нее задрожали, и лицо все сморщилось. Но она не заплакала, только помолчала немножко и опять начала тихонько говорить:– Верите, девоньки, за всю жизнь я, как есть, ничем не болела, думала, износа мне не будет. И вот на тебе – такая напасть. Старость, уж видно, своего не упустит, от старости глаза-то мои занедужили, от одной только старости беда моя приключилась.

 Тут Колятка подошел к ней.

– Ну, чего ты, не надо, бабуля,– он взял ее за руку, прислонился щекой к ее голове.– Ты же сама говорила, что тебе еще грех жаловаться, что еще видишь маленько.

– Право слово, маленько вижу,– бабушка Анисья улыбнулась, широко раскрыла глаза.– Вот так, ежели вовсе близко, я и тебя различаю, внучек. И верно, что еще грех мне уж больно жаловаться. А вы, девоньки, обязательно к нам в совхоз приходите, вам у нас понравится.