Текст книги "У нас с Галкой каникулы"

Автор книги: Татьяна Печерникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

МЫ ЗДОРОВАЕМСЯ С МОСКВОЙ

Спать мне не хочется, значит, я выспалась, значит, уже утро. Но, наверно, раннее, хотя совсем светло, летом не поймешь, утро это или еще ночь.

Часы у меня будут, когда мне исполнится шестнадцать, не раньше, так сказала мама. Поезд наш очень скорый, он останавливается только на самых больших станциях. Это хорошо, ведь на каждую станцию у поезда уходит уйма времени. С разбегу не остановишься, нет, надо идти все медленнее и медленнее, потом еще сколько-то минут постоять, потом опять сразу не больно разгонишься. Зато на станциях висят большие часы и можно узнать, сколько сейчас времени и скоро ли будет Москва.

Я лежу на верхней полке. Первый раз в моей жизни. Сначала, когда я попросилась сюда, мама сказала:

– Ни в коем случае!

А когда мама говорит: «Ни в коем случае!» – мы с Галкой умолкаем. Все равно ничего не выйдет. На верхнюю полку полезла мама. И тут она увидела, что эта полка к стенке идет под гору. С такой полки, сказала мама, нарочно не свалишься. Тут Галка закричала, что тоже хочет наверх, раз там все под гору, что в конце концов она тоже не просто так едет в Москву, а на летние каникулы, пусть Наташка не больно-то задается.

Наташа – это я. Наталка тоже я. А мама еще называет меня Натальей. «Наталья!» – громко говорит она, и я уже знаю, что сейчас мне нагорит.

Четвертого пассажира в нашем купе еще не было. И мама подсадила Галку наверх.

Мама спит на нижней полке, под Галкой, лицом ко мне. Наверно, она и во сне принимает экзамен у своих студентов, лицо у нее заботливое, губы чуть-чуть шевелятся. Точь-в-точь такое же лицо бывает у нашей учительницы, когда мы отвечаем ей урок. Моя мама работает в Харьковском университете и вчера вечером принимала экзамен. Мама много рассказывает нам про свой университет, про своих студентов. Она вообще у нас разговорчивая. А вчера все молчала и глаза у нее были невеселые.

– Что, плохо отвечали? – спросил ее папа.

– Хорошо отвечали...

– А мне показалось, что ты чем-то огорчена.

– Ты, наверно, забыл,– тихо сказала мама,– это же четвертый курс. На будущий год у них уже не будет немецкого языка. И меня не будет.

Тут вмешалась Галка.

– Тебе их жалко, да?

– А ты как думаешь? Вот через три года вы расстанетесь со своей Александрой Александровной...

Галка перебила маму:

– А я все равно в перемены буду ее в коридоре сторожить. Наталка же сторожит.

Александра Александровна была моей первой учительницей. Она учила нас два года, а прошлой осенью стала учить первоклассников, потому что у них теперь новая трудная программа, а Александра Александровна очень хорошая учительница. Очень! Галка так важно говорит:

– Нам сегодня Александра Александровна по математике много задала.

А у меня в первом классе была обыкновенная арифметика.

Я все смотрю и смотрю на маму. Я что-то не помню, видела ли я ее когда-нибудь спящей. Ложится она, когда мы с Галкой уже наполовину выспимся, а встает раньше нас. Наверно, ни один человек на свете не устает больше нашей мамы. То она проверяет тетрадки своих студентов, готовится к занятиям, то мчится в университет, то в магазин. А сколько у нее хлопот с нами. Папа любит борщ и жареную картошку, мы с Галкой, наоборот, лапшу, потом еще котлеты с макаронами, блинчики с творогом. И все это жарит, варит наша мама. И белые-белые, как молоко, папины рубашки стирает мама! И дырки на наших колготках, которые на нас прямо горят, штопает мама.

Папа тоже очень занят. Он работает бухгалтером, а по вечерам еще, как и мама, учит студентов, которые потом тоже станут бухгалтерами. Папа и сам все время учится. Он работал и заочно учился в институте, а теперь работает и заочно учится в аспирантуре. Он будет кандидатом бухгалтерских наук. Папа очень любит свою бухгалтерию.

Маме помогаем мы с Галкой. Покупаем молоко, хлеб, сахар. Мама вешает нам на шею ключи от дома, Галке отдельный, мне отдельный, потому что мы учимся в разные смены. Ключи у нас на резинке: так очень удобно открывать замок. Мы сами разогреваем себе обед и моем за собой посуду. Но часто мама работает по вечерам, потому что в ее университете студенты учатся и по вечерам. Тогда совсем бывает хорошо, мы обедаем вместе с мамой и скорее бежим во двор. Мама поглядывает на нас из окна, она говорит, что так ей гораздо спокойнее, потому что с нами случаются разные неприятные истории, особенно со мной.

Однажды я взяла да скатилась с ледяной горки на коньках. Ну и шлепнулась и выбила себе зуб. Зуб был еще не настоящий, а молочный, но докторша сказала, что и мо– лочные зубы не для того вырастают, чтобы их выбивать. Еще я очень часто застреваю в лифте между этажами, потому что мне все не терпится скорее открыть дверцу лифта, а он этого не любит и тут же останавливается, где попало.

Галка тоже спит лицом ко мне. Часто люди говорят про меня или про Галку: «Вылитая Анна Владимировна». Так зовут нашу маму. А другие наоборот: «Вылитый Борис Петрович». Так зовут нашего папу. Я смотрю то на маму, то на Галку. Нет, ни капельки они друг на друга не похожи. У Галки нос короткий, губы полные, брови темные, тонкие, ресницы длинные, густые. Глаз я сейчас не вижу, но я их наизусть помню, глаза у нашей Галки коричневые, папины. Потом я закрываю глаза, чтобы лучше припомнить себя, свое лицо. Нет, уж кто похож на маму, так это я. И глаза у меня, как у мамы, крупные, голубые, и нос мамин, не курносый, и волосы мамины – светлые, немножко кудрявые. Только длинная я и тонкая в папу, мальчишки дразнят меня цаплей. А Галка ростом почти самая маленькая в классе. Тут она в маму, мама тоже у нас невысокая.

Наконец-то Галка выспалась. Сначала она открыла один глаз, потом другой, почмокала своими толстенькими губами и заулыбалась. Наверное, сразу вспомнила куда мы едем. Ведь целую зиму, целую осень и целую весну ждали мы, когда настанет июнь и мы поедем в Москву. Так ждали, так много говорили про это, что мне все еще не верится, что это я, я, Наташа Китенко, лежу на верхней полке, а напротив меня Галка, а внизу мама и все мы едем в Москву. Что через какой-нибудь час на вокзале нас встретит дед Володя и скажет нам: «Прибыли? Ну вот и хорошо!» Он много не разговаривает, не то, что мама с бабой Натой. Они целое лето говорят-говорят, а потом, когда нам уже надо возвращаться в Харьков, вдруг вспомнят, что не рассказали друг другу про самое главное.

Галка посмотрела вниз и громко зашептала мне:

– Путька уже проснулась, уже крутится, есть, наверно, хочет.

Мне сейчас было не до Путьки, и я махнула рукой.

– Захочет – поест, там у нее полкочана капусты.

– Это кто там шебаршит? – спросила мама.– Ну, чего ты, Наталка, проснулась ни свет ни заря?

– Не могу спать,—ответила я.– Как ты не понимаешь!

Мама стала переплетать свои косы. Прическа у мамы самая простая. Заплетет она потуже косы, заколет их на затылке шпильками и ходит целый день гладенькая. А из Галкиных кос вечно торчат хвостики. Мне лучше всех – я стриженая.

– Всё лежите,– сказала мама.– А кто за вас будет умываться?

– Путька!

– А кто будет есть?

– Путька!

Путька ехала в отдельном купе – в коробке из-под папиных башмаков сорок пятого размера. Путька – это черепаха. В прошлом году баба Ната купила ее на Арбате в зоомагазине и подарила нам. Путькой мы назвали ее потому, что, когда она не спит, она все время путешествует, ну, прямо как заведенная. И совсем неправильно люди говорят: «Плетется как черепаха». Поглядели бы эти люди на нашу Путьку, как она от нас улепетывает. Конечно же, мы с Галкой упросили маму взять ее с собой в Харьков. Зимой она больше трех месяцев спала. Медведь во время своей зимней спячки хоть лапу сосет и храпит. А наша Путька ничего не ела, и даже не слышно было, дышит она или нет. Мы уж начали беспокоиться, жива ли она, и вдруг однажды увидели, что она лапами перебирает и шею вытянула. Дали мы ей капустный лист. Прижала она его лапой и давай хрумкать, даже облизывается от удовольствия. Теперь она вместе с нами возвращалась в Красный бор, так называется поселок, в котором живут летом наши дед с бабой.

– Я понесу Путьку,– сказала Галка.

– Еще чего не хочешь ли! – сказала я. Ты ее два раза в школу носила, а я ни разу.

– А. ты зато во дворе ее пасла. Ну, мама же,– захныкала Галка,– скажи ей, что я понесу Путьку.

– Кончится тем, что я подарю черепаху проводнице, у нее есть маленькая дочь,– сказала мама.

Она то обещала отдать Путьку в зоопарк, как будто там своих черепах мало, то подарить школе, то детскому саду, потому что мы с Галкой часто ссорились из-за Путьки. Мы знали, что ничего этого не будет, что мама любит Путьку не меньше нас. Она, как котенка, берет ее на руки идаже говорит, что у нее смышленые глаза. Но сейчас мне не хотелось ссориться с Галкой, и я сказала, что уж ладно, пусть Путьку несет она. Галка обрадовалась.

– А ты понесешь пионы,– сказала она,– смотри, какие они красивые, нисколечко не повяли. Правда, мамочка, пусть Наташа подарит бабе Нате пионы, баба Ната так любит цветы.

Но маме было, уже не до Путьки, не до пионов. Она вспомнила, что еще не уложила в чемодан наши пижамы, тапочки, книги. И косы Галке надо переплести, А Москва была совсем близко, потому что по радио уже передавали песни про Москву. А еще через немножко времени вдруг сделалось совсем тихо, даже будто колеса перестали стучать, и по радио медленно и громко сказали, что наш поезд прибывает в столицу нашей Родины – Москву. Тут все зашумели, а мы с Галкой приклеились носами к окну. Галка сказала, что это она первая увидела деда Володю, а я, что – я, а мама – что она.

Дед стоял возле нашего окна и смотрел на нас.

Он был без пиджака, в светлой летней рубашке с тремя карманами. Шляпу он сдвинул на самый затылок, на щеках у него были ямки, потому что он все время улыбался.

Мы ждем деда в купе, в коридоре полно пассажиров с багажом, и пока они не выйдут, деду к нам не протолкнуться. Дед приходит с носильщиком, мы ведь приехали на все лето, у нас много вещей.

– Здорово!—говорит дед и чмокает нас.– Прибыли, значит?

Мать деда, наша прабабушка Настя, украинка, дед тоже долго жил на Украине и слово «значит» выговаривает по-украински, с мягким знаком на конце. А баба Ната каждый раз его поправляет.

– Прибыли, значит? – передразнивает деда Галка и хохочет.

Дед грозит ей пальцем.

Галка берет коробку с Путькой, я пионы. Носильщик связал два чемодана ремнем, перекинул их через плечо. Еще чемодан и узел он хотел взять в руки, но дед не дал ему, взял сам.

Идем мы долго, по лестнице вниз, потом по длинному-длинному туннелю, потом по лестнице вверх и еще по площади. Площадь эта вся в заборах, потому что Курский вокзал перестраивают. Возле черной Волги дед останавливается. С носильщиком он прощается за руку и говорит:

– Спасибо большое, вы нас здорово выручили.– Потом дед знакомит нас с каким-то дядей. Дядя высокий, у него кудрявые темные волосы, немножко курносый нос и веселые серые глаза.

– Это Вячеслав Александрович,– говорит дед Володя.– Он повезет нас в Красный бор.

– Здравствуйте! – говорит нам Вячеслав Александрович.– С приездом вас.

Не знаю, как Галка с мамой, а я сначала подумала, что он хороший знакомый деда, но потом увидела на машине шашки. Значит, это такси.

– Ну, кто в прошлом году со мной впереди сидел? – спрашивает дед Володя.– Не забыли?

Галка делает большие грустные глаза и тихо, еле слышно отвечает:

– Я...

– Значит, Наталкин черед,– говорит дед Володя.

Сидеть впереди интересно, кажется, что всё тебе радуется, всё бежит тебе навстречу – дома, деревья, люди. И дед рядом. Но я посмотрела на Галкины глаза и махнула рукой.

– Пусть Галка с тобой садится, меня же не укачивает.

Галку тоже никогда не укачивает ни в машине, ни в самолете, но все промолчали. Дед тихонько сказал о чем-то шоферу. Тот улыбнулся, кивнул головой.

– Нарисуем, нам десять километров не крюк!

Мама хорошо знала Москву, она жила здесь много-много лет. Потом встретилась с нашим папой, вышла за него замуж, и с тех пор они живут в папином Харькове. Папа у нас украинец, а мы с Галкой и русские и украинки.

– Вот здесь уже давно-давно работал ваш дед Володя,– сказала мама.– Тогда мне этот дом казался огромным, до самого неба. А теперь, смотрите-ка, рядом с высотным он кажется просто маленьким, как Галка рядом с Вячеславом Александровичем.

– У вас очень длинное имя,– сказала Галка шоферу.– Знаете, сколько в нем букв?

Вячеслав Александрович рассмеялся и ответил, что никогда не считал.

– А я уже сосчитала, двадцать одна буква. А я Галина Борисовна, у меня на шесть букв меньше, а у Наталки – на семь. Можно мы вас просто дядей Славой будем звать? – спросила Галка.

– Очень даже можно,– ответил шофер.– Меня, между прочим, все дети так называют. Кроме одной девочки, дочки моей Иринки. Тебе вот сколько годков?

– Да мне-то уже восемь,– ответила Галка,– это я только ростом маленькая. Но все говорят, что я потом сразу вытянусь.

– И моей Иринке восемь. И косички у нее точь-в-точь как у тебя.

Дядя Слава, наверное, очень любил детей, он так внимательно, хорошо слушал Галку, так ласково на нее поглядывал.

– Никак не пойму, куда мы едем,– сказала, мама.– Нам же совсем в другую сторону.

– Правильно едем,– ответил дед Володя.– Уж очень мне сегодня захотелось, чтобы вы сначала поздоровались с Москвой.

 Дядя Слава еще повозил нас по каким-то переулкам, и вдруг мы увидели Красную площадь. Дед посмотрел на часы на Спасской башне, на самые главные часы на свете и сказал, что мы приехали сюда вовремя, что только две минуты осталось до смены караула у Мавзолея Ленина. Мы с Галкой уже два раза были с мамой у Ленина в Мавзолее. И уж не помню сколько раз видели смену караула у Мавзолея, только не очень хорошо нам было видно, потому что здесь всегда много людей. А сейчас еще было раннее утро и людей здесь было мало. Мы стояли совсем близко от Мавзолея и всё видели. И как показались солдаты из Кремлевских ворот, и как гулко прошагали они к Мавзолею, и как, с последним ударом часов, встали у входа в Мавзолей.

– Вот вы и поздоровались с Москвой,– сказал дед Володя, когда мы снова сели в машину.

С дедом хорошо ездить. Он все рассказывает и рассказывает. Вот и сейчас он говорит, что дома, мимо которых мы проезжаем, нужно было поставить иначе, чтобы получилась нормальная улица. Он вынимает из кармана записную книжку, карандаш и что-то рисует. Наверно, эту самую нормальную улицу. Когда мы уже вот-вот должны были выехать из Москвы, дед вдруг очень разволновался, обрадовался.

– Нет, вы посмотрите на эту махинищу,– сказал он нам.– Еще совсем недавно здесь ничего такого и в помине не было. Вот это да, вот это темпы! Анка, девчата, вы знаете, что это такое?

Мы не знали, что это такое.

– Завод малолитражных автомобилей. Машину «Москвич» видели? Ну, конечно же, видели, так вот это родина «Москвича». Вячеслав Александрович, остановитесь, пожалуйста, на минуту. Вы не знаете, что это строят напротив завода?

Дядя Слава знал. Он ответил, что там будет Дворец культуры, плавательный бассейн, стадион.

Мы уже давно выехали за город, а дед все рассказывал нам об этом заводе. Рассказывает он так: сначала спрашивает нас о чем-то, чего мы и знать не знаем, а потом сам же отвечает на свой трудный вопрос. Сейчас он спросил, сколько этот завод будет выпускать «Москвичей» за год. ,Мы молчали.

– А в месяц? В неделю? В час? А в минуту, за одну только минуту? – весело выкрикивает дед.– Вячеслав Александрович, уж вы-то наверняка знаете.

– Как не знать! – отвечает Вячеслав Александрович.

– Тогда вот что,– просит его дед Володя,– вы нам пока ничего не говорите, мы сейчас с внучками немножко займемся арифметикой.

Но занимается арифметикой дед Володя один без нас. Он вслух быстро делит какую-то очень большую цифру на двенадцать, нам бы так ни за что не суметь. И вот мы уже знаем, сколько «Москвичей» будет выпускать завод в месяц. Потом эту цифру он делит на тридцать. И мы уже знаем, сколько завод будет выпускать «Москвичей» в день. Потом мы опять и опять делим.

– А сколько, по-вашему,– еще спрашивает нас дед,– ходит теперь автомобилей по всей земле? – И сам отвечает:– Двести пятьдесят миллионов! А к двухтысячному году их станет в три раза больше.

– Семьсот пятьдесят миллионов! – сказала я.– Уф, ты!

Дед рассмеялся:

– Вот тебе и «уф, ты!».

– Наш папа тоже на заводе работает,– опять заговорила с дядей Славой Галка.– Папин завод тоже очень-очень большой, только на этом заводе не автомобили, а тракторы делают. Папа у нас бухгалтер, он очень любит свою работу, а вы любите свою работу?

– Так я ж уже десять лет шофер,– ответил дядя Слава.– И ни за что бы на свете не променял свою работу ни на какую другую. За один только день сколько я людей перевидаю, сколько разных историй наслушаюсь, хоть книги пиши. И помочь кому-то у нас есть полная возможность. Пожилым людям сумки, авоськи там разные занести для меня легче легкого, а им помощь. Делятся с тобой и горем и радостью. Советуются. Да чего там говорить – это же самое хорошее дело, когда ты все время с людьми.

Я слушаю дядю Славу и думаю, что даже не знала раньше, как хорошо быть шофером такси. Только вот сидит дядя Слава за рулем как-то странно, будто все время сползает вниз. И сутулится очень. Ходит-то он красиво, прямо, я это заметила, когда мы были на Красной площади, просто замечательная у него походка! А в машине даже голову немножко пригибает. И тут дядя Слава будто узнал, о чем я думаю, и сказал:

– Одна беда: великоват я для машины, сижу за рулем будто пришибленный, а то чуть тряхнет – и макушкой о потолок.

– А я буду воспитательницей в детском садике,– сказала Галка,– с детьми тоже очень интересно. А Наталка хочет быть учительницей.

– Довольно тебе болтать,– остановила я Галку, потому что я еще как следует не знала, кем я буду,– посмотри, уже Жуковский.

И красивый же этот город, почти такой же красивый, как наш Харьков! Улицы здесь широкие, как площади, а площадь, мимо которой мы проезжаем, такая огромная, что на ней можно было бы построить еще один автомобильный завод. Дома здесь все новые, высокие, с разноцветными балконами, в магазинах можно заплутаться, столько в них залов. Здесь всё, всё новое, потому что и сам-то город Жуковский, дед сказал, еще очень молодой. От нашего поселка он совсем близко, мама ходит сюда пешком за продуктами. Иногда и нас с собой берет.

А вот уже и железная дорога. Еще минута, всего одна минута – и мы будем дома. Но вдруг слышится длинный-длинный звонок, и перед самым нашим носом закрывают шлагбаум.

– Теперь позагораем,– говорит дядя Слава и выходит из машины покурить.

Мимо нас все идут и идут поезда. А мы все стоим и стоим. А баба Ната нас все ждет и ждет, наверно, беспокоится, куда это мы пропали, не случилось ли с нами чего.

Мы любим считать вагоны в поездах, а сейчас не считаем, сейчас нам не до этого. Но вот шлагбаум стал медленно подниматься. Наконец-то!

Еще издали мы видим нашу худенькую бабу Нату. Она в белой кофточке, а на ногах у нее белые босоножки. Наша баба Ната любит белые платья, белые кофточки. Дома у них с дедом Володей много белого – одеяла на кроватях, занавески на окнах, скатерти. Баба Ната у нас врач, много-много лет, кажется, уже тридцать лет, она работает в больнице, лечит людям глаза, делает операции. А в больнице ведь всё кругом белое, и она нам говорила, что очень привыкла к белому цвету.

Мы с Галкой прямо набрасываемся на бабу Нату, целуем ее, обнимаем. Мы по ней соскучились.

– Уже повисли, поздороваться не дадут,– громко говорит мама.– А ну-ка посторонитесь!

Баба Ната зажимает ладонями уши и смеется:

– Ну и голосок у тебя, дочь.

Я смотрю то на бабу Нату, то на маму. Очень они похожи друг на друга. Только мама полная, румяная, а баба Ната худенькая и почти совсем не румяная. Через двадцать лет мама будет, как сейчас баба Ната, а я, как сейчас мама, потому что похожа на маму. Вот о чем я вдруг подумала.

Дед Володя говорит бабе Нате:

– Познакомься, пожалуйста, это Вячеслав Александрович, бывший моряк Балтийского флота, а теперь шофер первого класса. Сегодня мы уже в третий раз с ним встретились. Вызвал я утром по телефону такси, чтоб на вокзал ехать, смотрю, а за рулем-то мой старый знакомый.

– Главное, ну, еще совсем недавно я вашего хозяина в его институт возил,– сказал Вячеслав Александрович,– посидели мы тогда с ним в машине рядком, поговорили ладком. А нынче вот опять встретились. Не часто такое случается.

Дед берется за самые большие чемоданы, но дядя Слава говорит ему;

– Уж это вы, папаша, бросьте, тут немножко помоложе вас мужики найдутся.

Тропинка к дому узкая, мы идем гуськом. Впереди всех баба Ната. У самого дома она оборачивается и спрашивает нас:

– Кто угадает, чем это тут так пахнет? Мы все нюхаем, и дед говорит:

– Манной кашей, пожалуй.

Это он нас с Галкой дразнит, он знает, что мы терпеть не можем манной каши.

– Пирогами пахнет! – кричим мы с Галкой.

– Вы, молодой человек, любите пироги? – спрашивает дядю Славу баба Ната.

– А за что же их не любить-то? – тоже спрашивает ее дядя Слава.

– Значит, сейчас мы вас угостим пирогами.

Дядя Слава отказывается, он говорит, что ужасно спешит, что попробует ее пирогов в другой раз, но баба Ната даже не слушает его, она берет его под руку и ведет вверх по лестнице на второй этаж, потому что мы живем на втором этаже, а на первом живут другие люди, но они почти всегда в городе.

Пироги дяде Славе нравятся, он качает головой, жмурится, он говорит, что никогда не ел ничего более вкусного.

– Да, уж что-что, а на эти дела наш доктор мастер.– Дед часто называет так бабу Нату – «наш доктор».

Потом мы все провожаем дядю Славу к его «Волге». И вот он уже сел за руль, машина заурчала, тронулась.

– До свиданья,– закричал нам из окошка дядя Слава.– До скорой встречи!

«Какая уж там скорая встреча,– подумала я,– никогда, наверное, мы с ним больше не увидимся».