Текст книги "Доброволицы"

Автор книги: Татьяна Варнек

Соавторы: Зинаида Мокиевская-Зубок,Мария Бочарникова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Глава 11. РАЗЪЕЗЖАЯСЬ ПО ДОМАМ…

Доброволицы начали разъезжаться по домам. Выпал снег, и ежедневно со всех рот отправлялись команды в лес за дровами. Кругом рыскали красноармейцы, форма у них была черная. Раз доброволица семнадцати лет возвращалась среди леса домой со станции. Встречный красноармеец набросился на нее, пытаясь изнасиловать. На ее крик прибежал другой: «Как тебе не стыдно издеваться над женщиной?.. Оставь ее в покое!» Тот злобно толкнул девушку и, когда она упала, начал бить ее ногами. Второй силой оттащил его в сторону. На нее этот случай так подействовал, что она все время искала «черного», во всем остальном оставаясь нормальной. Мы об этом слыхали, но ее не знали, так как она была из другой роты.

Однажды доброволицы из нашей роты пошли в лес за дровами и встретились с другой командой. Одна из наших несла веревки и топор. «Дайте я понесу топор», – предложила соседка. Та дала. На шоссе показался красногвардеец, и вдруг она, занеся топор, бросилась к нему навстречу. Доброволица нашей роты замерла от ужаса. Мелькнула догадка: «Сумасшедшая!» Та же, не добежав несколько шагов, остановилась: «Черный, да не тот!..» – и медленно пошла обратно.

Лет пять тому назад я по объявлению нашла бывшую доброволицу, взводного 3-й роты. Я была приглашена к ней. На редкость милая и интересная дама. Конечно, вспоминали прошлое. Она покинула батальон сейчас же после расформирования. Я же оставалась в Левашове, пока от роты не остались я да еще одна доброволица. Когда я сказала, что многие при разъезде погибли, она ответила: «Ничего подобного! Это все одни разговоры. Доехала же я благополучно! – И тут же добавила: – Правда, пассажиры нашего поезда рассказывали, что солдаты на ходу сбросили в окно двух доброволиц…»

А сколько таких случаев было на тысячеверстных просторах России, когда наши возвращались домой! Ведь у нас были доброволицы из отдаленных мест Сибири. Я ниже расскажу только о случаях, известных мне самой.

Когда же мы коснулись боя у Зимнего дворца, она говорит: «Если бы была наша рота, мы бы все погибли, но не сдались…»

Мне стало больно за свою роту. Не мы сдались, а начальство, во избежание лишнего кровопролития, приказало сложить оружие. Во-первых, я никогда не вступаю в споры, считая это бесполезной тратой времени. Во-вторых, мне не хотелось обижать милую хозяйку, доказывая ее неправоту. А в-третьих, из-за полной глухоты мне все ответы приходилось писать, что затрудняло беседу. Приказу начальства мы должны были подчиниться. Ведь не могли же мы на заявление поручика, что дворец пал и приказано сложить оружие, ответить: «Сдавайтесь, поручик, если хотите, а мы себя покажем. Вы говорите, дворец пал? Какие пустяки! В нашем распоряжении есть еще целая комната, кстати, с одним выходом, и по нескольку пачек патронов. Мы еще повоюем!» Так?

Теперь опишу несколько случаев. Начну с «бескровных».

На площадке трамвая стояла доброволица. На остановке сели двое, юнкер и штатский. Увидев офицера, юнкер взял под козырек. Штатский, оказавшийся тоже юнкером, забыв, что он не в форме, тоже приложил руку к козырьку. В то время две трети пассажиров составляли солдаты. «А, св…чь, прячешься?» – наступая на него, заорали они. Штатский, видя, что дело плохо, бросился на площадку, солдаты за ним. Доброволица втиснулась между ними и крикнула юнкеру: «Прыгайте!» Тот на полном ходу благополучно соскочил. Взбешенный солдат наотмашь ударил ее по лицу кулаком. И еще. Двадцатилетняя интеллигентная, хорошенькая Офицерова шла по Петрограду. Подскочили два солдата и нанесли ей несколько ударов кулаками по лицу. Она вернулась с распухшим, как от флюса, лицом.

В то время вагоновожатые, точно издеваясь, останавливали трамваи чуть ли не на полном ходу, отчего вся публика летела друг на друга. И не дождавшись, пока соскочат пассажиры, рвали с места. Публика, зная это, заранее напирала друг на друга и спрыгивала со страшной быстротой. Я ехала на передней площадке. Около меня стоял лет тридцати пяти солдат с симпатичным, изнуренным лицом и две бабы с мешками. Приближалась остановка. В дверях показались трое солдат. Один, белесый, с отталкивающей физиономией, заметив меня, закричал:

– Чего красногвардейцы смотрят и не расщелкают эту св…чь? Только нас позорят!

– Ничего не позорят! Если одна сделала глупость, а другая последовала ее примеру, для нас ничего позорного, – огрызнулся зло стоявший на площадке.

– А ты кто такой, что защищаешь эту дрянь?

– Такой же солдат, как и ты!

У них завязалась перебранка. Бабы приняли мою сторону. Я молчу. Вмешиваться в разговор и получить от хама по физиономии или даже быть выброшенной на ходу с трамвая, как это случалось, мне, конечно, не улыбалось. В дверях показался офицер. Солдаты считали в то время чуть ли не за позор приветствовать офицера. Я нарочно, на виду у всех врагов, вытянулась как можно сильнее и отдала честь. На! Выкуси!.. Офицер с улыбкой ответно приложил руку к козырьку. Приближалась остановка. Публика сзади надавила. И когда я увидела, что белесый вот-вот должен соскочить, я, как храбрая шавка из подворотни, бросила вдогонку:

– Считаю выше своего достоинства вступать с вами в какие-нибудь пререкания!

Белесый, соскочивши на землю, повернулся и злобно поднял кулак:

– Я тебе покажу «достоинство»… – и «трехэтажное здание» обрушилось на мою голову.

Он попытался вскочить обратно, но пассажиры, прыгавшие со скоростью блох, его отталкивали. У меня что-то под ложечкой тоскливо засосало. «Если вскочит, обязательно залепит по физиономии…» – мелькнул тревожная мысль. Вагон с силой рвануло… Я вздохнула с облегчением: слава Богу, пронесло! Через несколько остановок, слезая и проходя мимо своего защитника, у меня вырвалось от всего сердца: «Спасибо, товарищ!». По изнуренному лицу солдата пробежала добрая улыбка.

Как-то во взвод вбежала доброволица: «Товарищи, из отпуска вернулось двое, над которыми солдаты издевались. Идемте слушать, они будут рассказывать». Мы направились в соседний взвод. Одна – интеллигентная девушка восемнадцати лет, вторая – высокая худенькая крестьянка двадцати лет.

И вот что мы услыхали. Они шли по Петрограду около каких-то казарм. На них напали солдаты и силой приволокли в помещение. Комната быстро наполнилась гогочущей солдатней. «А ну, барышни, раздевайтесь!» Видя, что те не двигаются, один, со словами: «Нужно помочь раздеться» – толкнул младшую на койку и, когда та упала, схватил ее за ногу и сдернул. Та затылком ударилась об пол. И сейчас же на них набросились и с подобающими выражениями и, оказывая «внимание», сорвали всю одежду… «Надо посмотреть, нет ли молока», – заявил один из них и схватил младшую пальцами за кончик груди, с силой перекрутил. Из надорванного соска брызнула кровь. Доброволицы заметили молоденького вольноопределяющегося, который, не принимая участия, смотрел на все со слезами на глазах. Вдруг, быстро повернувшись, он выбежал из комнаты. В это время в дверях появился прапорщик. «Товарищи, прапорщик Владимиров пришел!» Солдаты обратились к нему: «Господин прапорщик, мы тут свежинки приготовили!..». Тот, нагло улыбаясь, направился к пленницам. Вдруг дверь распахнулась и вбежали члены полкового комитета, по-видимому предупрежденные вольноопределяющимся. Они приказали немедленно вернуть одежду и освободить девушек. Тогда солдаты начали отмахиваться руками: «Да ну их к черту! Мы их не трогали. Еще заразишься от них!»

В газете было сообщение, что в Мойке или Фонтанке (не помню) были выловлены два женских голых трупа со стрижеными головами. У одной вырезана грудь, у другой погоны.

Группа доброволиц, сорок или сорок два человека, поехали по домам. В Петрограде видели, как их захватили матросы и увезли в Кронштадт. Они пропали бесследно. Нами было получено письмо от родителей уехавшей с этой группой: справлялись о судьбе дочери.

Вторая группа в тридцать пять человек была в Москве захвачена солдатами и приведена в казармы. От одной из тех доброволиц наши получили письмо, где она, сообщая о случившемся, пишет: «Рассказать, что было с нами, я не в состоянии… Но лучше бы они нас расстреляли, чем после всего пережитого отпускать по домам».

Опишу еще два случая, происшедших не с доброволицами, чтобы показать, какие были нравы в то время. Оба были описаны в газете, и одного из этих случаев был свидетель мой знакомый. После приказа о снятии погон юнкер, не подчинившись этому приказу, шел с сестрой под руку. Подошел к ним солдат и со словами: «Товарищ, погоны было приказано снять!» – попытался их сорвать. Юнкер его ударил. В один момент на него набросились солдаты и начали бить. Сестра лишилась сознания. Они повалили несчастного на землю, били и топтали ногами, поднимали за голову и руки и били телом о землю. И наконец, схватив обезображенный, окровавленный труп за ноги, поволокли на Гороховую.

Второй мой знакомый увидал, как к мосту солдаты ведут за шиворот какого-то парня. Тот, с белым, перекошенным от ужаса лицом что-то кричал, пытаясь вырваться. «Что случилось?» – «Вора ведем топить…» – весело отозвался мальчишка лет двенадцати, бежавший за ними вприпрыжку. Поднявшись на мост, солдаты сбросили свою жертву в ближайшую прорубь. Но тот упал на лед. С трудом поднявшись и простирая руки к палачам, что-то кричал. С моста загремели выстрелы. Вор опрокинулся, лед обагрился кровью…

Впоследствии, когда в доме (кажется) графа Шереметьева, на Спасе на Водах, было устроено под видом лазарета общежитие для разъезжающихся доброволиц, ко мне подошла доброволица. По званию я была здесь старшей. «Господин взводный! Из Обуховской больницы дали знать, что нужно забрать нашу выздоравливающую доброволицу». Я направилась туда. Меня провели в палату. Оказалась интеллигентнейшая барышня лет девятнадцати. Лежала с поврежденной ногой. Она с другой доброволицей проходила по улице Петрограда, когда на них напали солдаты и, затащив силой в Зимний дворец, выбросили их со второго этажа через окно на улицу. Эта разбилась и повредила ногу, вторая сломала пальцы и, раскроив череп, умерла. «Господин взводный, мне не в чем выйти, сапог разрезали. Не сможет ли кто-нибудь из товарищей одолжить мне для переезда к вам свои сапоги?» Я на другой день отвезла их, и она прибыла к нам.

Глава 12. Я КОМАНДУЮ СВОДНЫМ ВЗВОДОМ

Все окрестные жители относились к нам с большой симпатией.

Еще в начале, когда я была рядовым, случился в лесу пожар. От батальона в помощь жителям для тушения пожара была немедленно отправлена команда с топорами и вилами. Я тогда побежала к фельдфебелю: «Господин фельдфебель, разрешите мне присоединиться к команде!» – «Кругом, марш!» – сердито рявкнула она. Увидят ли возвращающиеся из отпуска, что кто-то с трудом тянет перегруженную повозку, сейчас же впрягались и довозили до дому. Зато когда начался голод, сколько раз жители снабжали нас хлебом и брюквой! И я не помню случая, чтобы, получив хлеб, кто-нибудь его утаил. Все делилось поровну.

Как-то несколько доброволиц отправились на разведку за овощами. Притащили несколько реп.

– Где вы их достали?

– От благодарного населения, – ответила одна из них и сделала многозначительный знак рукой, означающий «украла».

– Товарищ, я прошу вас в другой раз этого не делать. Вы знаете, с каким доверием относятся к нам жители. Не дай Бог, поймают – ведь тень ляжет на всех нас!

Та, вытянувшись и лукаво улыбаясь, взяла шутливо под козырек:

– Слушаюсь, господин взводный! Но так как я слышу, что в вашем желудке от голода гремит оркестр, то надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами трапезу…

И тут же поделили все поровну, и с шутками и прибаутками репа заскрипела на наших молодых зубах. Впоследствии на хищения подобного рода приходилось закрывать глаза. Не умирать же с голоду!

Число доброволиц постепенно уменьшалось. Из взводных я осталась одна. Как-то командир тоном просьбы спросил:

– Бочарникова, не примете ли командование над сводным взводом?

– Не хочется, господин поручик! Уж очень все распустились, ни с кем нет сладу.

– Бочарникова, вы примете командование над сводным взводом! – приказным тоном произнес он.

Я вытянулась:

– Слушаюсь, господин поручик!

Глава 13. МЫ ВСТУПАЕМ В БОРЬБУ

Доброволицы быстро разъезжались. Осталась небольшая группа. Мы сидели, разговаривая, когда вбежала С.:

– Господин взводный! Из Петрограда приехала наша доброволица, привезла какие-то важные новости. Все собираются наверх. Идемте слушать!

Наверху мы застали уже человек десять.

– Товарищи, выставьте кого-нибудь на площадку, чтобы никто не подслушал. Товарищи! На Дону генерал Корнилов поднял восстание. К нему присоединяются все недовольные советской властью. Идут бои. Есть ли среди вас желающие пробраться туда?

– Ура! – истошным голосом завопила одна из присутствующих.

– Цыц вы, оглашенная! – зашикали на нее со всех сторон. – Вы что, хотите привлечь внимание красногвардейцев?

– Ох, не могу, товарищи! От радости. Как говорят бабы, «аж все нутро взыгралося»!

– Смотрите, как бы ваше нутро красные не выпустили преждевременно!

– А когда и как можно туда пробираться?

– Пока что нужно сидеть на месте и быть тише воды и ниже травы. Я буду служить связью. Надеюсь, вы мне доверяете? Я буду держать вас в курсе всего происходящего. Затем вторая новость: в Петрограде, в доме графа Шереметьева, устраивается под видом лазарета общежитие для доброволиц. Столоваться будем бесплатно, так же как и юнкера, в столовой, устраиваемой Городской управой. В другом месте нашим выдают бумазейное платье, стеганую бабью кофту, а на голову косынку сестры милосердия. Ходить на обед нужно в этих костюмах…

– Черта с два я променяю штаны на бабью кофту! Пусть «товарищи» на мне хоть горох молотят, а я переодеваться не стану. Опять же, если придется тикать от «товарищей», куда удобнее скакать через заборы и препятствия в штанах, чем задравши юбку на голове!

– Товарищ, перестаньте дурачиться! – рассердилась одна из присутствующих. – Здесь идет серьезный разговор, а вы с шуточками…

– А вы что, хотели бы, чтобы я от восторга пустила бы по-бабьи слезу умиленья? Ну ладно, буду серьезной…

– Вторая рота, – продолжала приехавшая, – запасайтесь отпускными билетами, указывая на Дон, но лучше, чтобы не навлекать подозрений, какое-нибудь другое место, где нужно проезжать Дон.

Дав еще кой-какие указания, она уехала в Петроград.

Тогда же в каждую роту был прислан комиссар с несколькими красногвардейцами. Через несколько дней я направилась в канцелярию за увольнительным билетом. Поручик Сомов отсутствовал, и его заменял начальник хозяйственной части капитан Мельников. Высокий, худой, малосимпатичный. Застала его в компании поручика Верного и комиссара. Комиссар – белолицый, красивый, упитанный тип лет двадцати восьми, очень напоминавший матроса. Одет он был во все кожаное и в кубанке.

Я обратилась к капитану Мельникову с просьбой выдать увольнительный билет.

– Куда вы едете?

– На Дон.

– К кому?

– К тетке…

– Удивительное дело! – пожал он плечами. – У всех наших доброволиц вдруг на Дону оказались тетки! – насмешливо проговорил он.

Комиссар усмехнулся.

– Я, господин капитан, из Тифлиса. А как вам известно, на Кавказ сейчас не пропускают. Больше нигде у меня родственников нет, – спокойно ответила я.

Дверь приоткрылась, просунулась голова красногвардейца:

– Товарищ комиссар, вас спрашивают.

Комиссар вышел. Получив бумажку, я давай Бог ноги! На следующий день я рассказала об этом ротному. Он был страшно возмущен.

Уехала из нашей роты последняя группа. Нас осталось двое. Оставаться одним в даче на отлете было неприятно, да и небезопасно, так как кругом шныряли красногвардейцы. Мы перебрались в маленькую комнатку около канцелярии, где раньше жили денщики. Снег выпал недавно, морозов же пока еще больших не было. И вдруг в первую же ночь ударил таковой. Дровишки были, но от усиленной топки быстро иссякли, а до рассвета еще далеко. Корчась от холода, мы коченели. Я услыхала грохот. При свете лампы моя товарка рубила скамейку. За ней пошли стул и стол. Воображаю, каким «добрым» словом нас помянули хозяева квартиры. Чуть свет, захватив топоры с веревками, отправились в лес за дровами. На другой день перебрались в Петроград. Что не смог сделать голод, заставил холод.

Под «лазарет» были отведены две большие комнаты без всякой мебели, только для всех матрацы на полу. Каким-то образом сюда попали два солдатенка. Девятилетний Алеша и семилетний Ленька. Алеша был симпатичный деревенский парнишка, а Ленька – не по летам шустрый.

Скоро явился к нам управляющий, заявив, что обнаружил взломанным бельевой шкаф и что украдено несколько простыней. Мы были поражены, как громом, так как знали, что никто из нас не способен на воровство. Следом у доброволицы пропали выданные вещи.

Спустя пару дней вошла взволнованная доброволица:

– Сейчас, когда я проходила по двору, меня, плача, остановил сторож-китаец и сказал, что у него пропала бритва и 16 рублей денег. Мы знаем, что среди нас воров нет, но, безусловно, подозревают нас. Давайте соберем, сколько сможем, и дадим сторожу. Жалко человека!

Сбор дал 28 рублей. Две доброволицы понесли деньги и вернулись смеясь:

– Если бы вы видели, в какой восторг пришел «ходя», начал смеяться, кланяться. «Пасиба, пасиба. Луска девка-солдат халасо! Пасиба!»

– А знаете, товарищи, мне кажется, что это дело рук Леньки. Уж не по летам шустрый, чертенок. Надо будет его допросить.

Все направились в другую комнату, где на матрасе сидел Ленька.

– Леня, пойди сюда!

Отойдя с ним в сторону, девушка начала ему что-то говорить. И вдруг он на виду у всех подошел к своему матрацу и, засунув ручонку в подпоротый шов, вытащил бритву.

– Товарищи, я ему обещала, что за это ему не будет ничего.

Бритва, к великой радости китайца, была ему возвращена.

На обед приходилось ходить очень далеко. И когда мы все, одетые в бабьи кофты, с косынками на головах и в сапогах, по привычке держа равнение и размахивая руками, шли «в ногу», то прохожие с улыбкой оглядывались: «Женский батальон марширует!».

Доброволица Котликова, сломавшая на ученье ногу и по выздоровлении переехавшая к нам, предложила вместе с ней снять в благотворительном обществе «угол» и поступить на сапожные курсы, куда нас обещали устроить бесплатно. Они же обещали помочь нам и деньгами, дав впоследствии по 160 рублей. Котликова, двадцати одного года сибирячка, в прошлом, как и ее отец, сапожник. Но она хотела усовершенствоваться в этом деле; оказалось, что она работает лучше преподавателей.

На бирже труда предложили записаться на очистку железнодорожного пути от снега. Меня записали в «интеллигентную» группу. Кого в ней только не было! Священник, гимназист, дамы из общества, учителя, адвокаты, офицеры…

Платили по 9 рублей в день, что считалось хорошим заработком.

Стоял морозный день, дали только две кирки, а остальным деревянные лопаты. Шествовать по рельсам пришлось до второй станции Петроград, когда же вернулась домой, то свалилась от усталости замертво, не будучи в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой. Больше не пошла.

Ударили страшные морозы. Выйдя как-то на обед, вернулась обратно – побелели уши. Решено было переждать, и с разрешения директрисы мы ставили в котелке на плиту один раз ячменную, а в другой гречневую крупу и получали по четверти фунта черного хлеба с соломой.

Но Котликова скоро свалилась. Меня не было дома, когда приезжал доктор. Вернувшись, я задала ей вопрос: «Что у вас нашел доктор?» – «Туберкулез…» – «Да вы что, смеетесь?» Я бросилась хлопотать о ее выезде. Доктор велел немедленно уезжать, так как сырой климат для нее пагубен. Через два дня я ее проводила на вокзал.

Накануне отъезда к нам зашла конный разведчик Прокопчук Анна и предложила поступить в тайную организацию. Подготовлялось восстание. Я записалась. Кажется, 5 января должно было состояться открытие Учредительного Собрания. Мы с Прокопчук отправились на сборное место.

Десятки тысяч петроградцев, неся полотнища с надписью «Вся власть Учредительному Собранию!», двинулись с пением к Таврическому дворцу. Со всех улиц вливались новые процессии. На последней улице, сворачивавшей вправо, была расставлена цепь солдат под командой офицера, требовавшего, чтобы все разошлись, иначе будут стрелять. Шествие остановилось. «Товарищи, двигайтесь дальше! Они не посмеют стрелять. Кто в передних рядах?»

Через толпу пробились две молоденькие барышни, держа на древке полотнище. Одна, багровая от волненья, проговорила: «Товарищи, солдаты церемониться не будут. Будут только жертвы!..»

Солдаты дали первый залп в воздух. Большинство манифестантов попадали на землю, но сейчас же, поднявшись, с пением двинулись вперед. Раздался второй залп, уже по ним. Упали раненые и убитые. А солдаты, перекинув винтовки, пошли в штыковую атаку. В один момент все полотнища были брошены, и все в панике бросились наутек.

Имевшиеся подворотни оказались закрытыми ранее туда заскочившими. Я увидела на земле стонущего раненого с перебитой ногой. Мы с манифестантом-солдатом пытались его поднять и занести в какой-нибудь дом. Должна честно сознаться, что я не столько думала о помощи раненому, сколько надеялась, что солдат, видя мое желание помочь пострадавшему, не пырнет меня штыком! Страшная штука русский штык!..

Подбежавший солдат ударом приклада столкнул меня на лесенку, ведущую в подвальное помещение. Я больно ударилась о ступени, но в первый момент, в состоянии возбуждения, не обратила внимания на это.

Манифестация была разогнана, полотнища разодраны. Раненых стали вносить в дом для оказания помощи. С других же мест доносилась стрельба, и там шел расстрел манифестантов.

Открытие Учредительного Собрания было сорвано. Я направилась домой. Боль началась невыносимая. Еле доплетясь до дому, с трудом стащила сапог. Ступня посинела и распухла, но согревающий компресс исцелил.

Через день нам было приказано переселиться на жительство под видом курсантов (солдатские «университеты» для малограмотных) в одну из казарм, где помещалась наша группа – двадцать восемь человек Пятигорского ударного батальона.

Во время восстания нам отводился участок около Варшавского вокзала. Пока же у нас на руках было только несколько бомб и револьверов. Восстание предполагалось начать до 15 января 1918 года. Меня записали под именем Николая, а Прокопчук – Андрея. Все ударники – молодежь от семнадцати до двадцати восьми лет. Два прапорщика тоже под видом солдат.

Мы с Прокопчук в тот же день перебрались на жительство в казармы. Может быть, мое признание вызовет улыбку у читателей – мы, две молодые девушки, поселились среди двадцати восьми молодых мужчин!.. Но тогда мы все горели желанием бороться с красными поработителями. И как мы не видели в мужской части нашего батальона мужчин, так и они не видели в нас женщин. Мы были только товарищи по оружию!..