Текст книги "Лермонтов в Москве. Эссе"
Автор книги: Татьяна Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Мысль о непобедимости златоглавой Москвы Лермонтов воплотил в образе старого русского великана «в шапке золота литого». Стихотворение «Два великана» юный поэт написал в 1832 году в связи с двадцатилетием Отечественной войны. Позднее мысль эта перешла в поэму «Сашка». Для поколения Лермонтова Москва – город-герой.
Напрасно думал чуждый властелин
С тобой, столетним русским великаном,
Померяться главою и обманом
Тебя низвергнуты Тщетно поражал
Тебя пришлец: ты вздрогнул – он упал! –
писал Лермонтов о Московском Кремле.
Колокольня Ивана Великого.
Литография 1830-х гг.
В доме на Пятницкой, сохранившемся после пожара, поэт внимательно всматривается в окружающие предметы, читая по ним повесть о нашествии врагов:
Сердитый Кремль в огне их принимал
И проводил, пылая, светоч грозный…
В «Панораме Москвы» петербургский юнкер писал: «Что сравнить с этим Кремлем, который, окружась зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки?… Он алтарь России…»
Попутно вспоминает и о своем трагическом герое – Наполеоне, осмелившемся поднять руку на великий город, встретивший его пожаром. Описывает свой любимый Петровский театр, который так часто посещал. Подчеркивает, что это произведение нового искусства и на нем Аполлон алебастровый (а не мраморный, как подобает древнему античному Аполлону), алебастровой была при Лермонтове и колесница. После пожара театра в 50-х годах XIX века алебастровый Аполлон заменен бронзовым, каким мы привыкли его видеть теперь на фронтоне Большого театра.
«Панорама Москвы», вероятно, создавалась не без полемики с Пушкиным, воспевавшим Петербург во вступлении к «Медному всаднику», напечатанном в январе 1834 года. Лермонтов не мог пройти мимо такого категорического утверждения: «И перед младшею столицей померкла старая Москва». В школьном сочинении он не имел возможности бросить решительный вызов Петербургу, как это сделал в поэме «Сашка», увидевшей свет через несколько десятилетий после его смерти: «Я враг Неве и невскому туману»:
Там жизнь грязна, пуста и молчалива,
Как плоский берег Финского залива.
Москва не то: покуда я живу,
Клянусь, друзья, не разлюбить Москву.
Возможно, что самый замысел показать Москву с высоты, возник у Лермонтова под впечатлением романа Гюго «Собор Парижской богоматери», произведшего на него сильное впечатление, о чем мы могли судить по роману «Вадим». Но так точно описать Москву «с птичьего полета» был он в состоянии только потому, что хорошо изучил и запомнил ее панораму, много раз любуясь ею с колокольни Ивана Великого.
Лермонтов-музыкант свой пейзаж Москвы озвучивает колокольным звоном. Он привык во всем искать чудесное, и ему кажется, что бестелесные звуки принимают видимую форму, что духи неба и ада свиваются под облаками в быстро вертящийся хоровод. В согласном гимне колоколов, как в оркестре, ему слышится рев контрабасов, треск литавр, и поэт создает свой героический пейзаж под аккомпанемент музыки Бетховена.
Глава II
АВТОР НИКОМУ НЕ ИЗВЕСТНОЙ ДРАМЫ «МАСКАРАД»
В конце декабря 1835 года по большому петербургскому тракту неслась тройка. Вот и Черная Грязь, последняя станция перед Москвой. Тройка подкатила к станционной гостинице. Прежде других из дилижанса вынырнул молодой гусар в длинной шинели и стремительно влетел на широкое крыльцо. Пока перепрягали лошадей, вышел на занесенный снегом двор. По расчищенной дорожке направился к дому с вывеской «Трактир». Комната с ярко расписанными стенами была битком набита народом. За столиками сидели мужики в суконных шапках и полушубках, пили чай. На стойке кипел громадный самовар. Сквозь нестройный гул голосов пробивалась знакомая мелодия. «Что в поле за пыль пылит? Что за пыль пылит, столбом валит!…» – пел молодой звонкий голос. Эту песню про татарский полон Лермонтов хотел включить в задуманный в студенческие годы исторический роман о борьбе с татарами. И вот теперь родная Москва встречала его этой песней. Песня вводила в дорогой московский мир, мир его юности. Он был отделен от него тремя петербургскими годами, наложившими тяжелый отпечаток на душу, изменившими характер. «Характер, но не сердце!» – как писал он московским друзьям из Петербурга.
Начинались ранние зимние сумерки, и в окнах деревни кое-где вспыхивал тусклый желтый свет лучины, когда, скрипя полозьями по снегу, возок отъезжал от станции Черная Грязь в Москву.
Закутавшись в шинель, погруженный в раздумья, в почтовой карете сидел автор недавно написанной пьесы «Маскарад». По окончании военной школы Лермонтов создал ее трехактную редакцию. Отданная им на театр, она была возвращена цензором «для нужных перемен». Прибавив еще один акт, Лермонтов, уезжая в отпуск, оставил рукопись другу Святославу Раевскому для представления в цензуру снова и надеялся на благоприятный ответ.
«Маскарад» – вершина юношеского творчества Лермонтова, когда любил он «и бури шумные природы, и бури тайные страстей!». Хоть и написанная в Петербурге, драма эта сочетала основные особенности написанного в Москве. Здесь все та же напряженность умственных исканий, лирическое воодушевление, пафос.
«Маскарад» – романтическая драма, и ее сюжет построен на взлетах и падениях, на стремительных нарастаниях эмоций – это вихрь страстей. Здесь та же мощная волна негодования, которая поднималась в его душе, когда по ночам у себя в мезонине на Малой Молчановке он думал о жизни. Всю накопившуюся силу протеста против насилия, лжи, несправедливости, царящих в мире, он воплотил тогда в образе Демона.
Герой «Маскарада» Евгений Арбенин – человек с демонической душой, тот же Демон, что и пролетавший по голубому небу над грешною землей. Но Демон, по воле автора, превращен в человека и сведен на эту «грешную землю». Тот, небесный Демон, залетает в монастырь, этот, земной, вращается в петербургском высшем свете. Одного такого героя было бы достаточно для цензурных запрещений. Но тут возникают еще не менее опасные темы, как воспитание характера обстоятельствами, с которыми мы уже встретились в «Испанцах», и тема порочности николаевской действительности, развращающей людей, да к тому же высший петербургский свет.
В «Маскараде» есть гениальный по лаконизму диалог, из которого, как из зерна, вырастает реалистический сюжет драмы. «Вы человек иль демон?» – спрашивает князь Звездич Арбенина. И тот отвечает: «Я? – игрок» (д. II, сц. 4).
М. Ю. Лермонтов.
Портрет работы художника П. Заболотского. 1837.
Николаевская действительность морально разлагала. Это особенно сильно сказывалось в столице. Будущий московский профессор Грановский, в то время студент Петербургского университета, писал в 1833 году: «Я вижу столько глупых плутов, что часто у меня является желание сделаться негодяем или застрелиться… Подожду несколько лет, и, если судьба ничего не пошлет мне в эти годы, я расквитаюсь с нею». Пустота жизни способствовала широкому распространению карточной игры. «Жить тошно… всякий день слышишь что-нибудь неприятное. Тут невежды со всех сторон ставят преграды просвещению, там усиливается шпионство… Бостон есть лучший опиум и действует вернее всех других мер», – записал будущий декабрист Николай Тургенев в своем дневнике в годы сравнительно с николаевскими более либерального александровского царствования. «Садимся мы… и загорелся бой!» – говорит Евгений Арбенин. Свой пыл души, свои кипучие, бурные силы, одаренный умом, «талантами большими», он растрачивал в игорном доме.
Тема карточной игры и до и после Лермонтова привлекала внимание русских писателей. В середине 30-х годов Пушкин написал «Пиковую даму», вышедшую в свет, когда Лермонтов начинал работу над «Маскарадом», а Гоголь комедию «Игроки», появившуюся, когда Лермонтова уже не было в живых. Об «Игроках» писал позднее и Достоевский.
В центре драмы Лермонтова гигантская фигура Евгения Арбенина. Как во всякой романтической драме, исповедь-монолог служит и в «Маскараде» основным приемом для создания образа главного героя. Несмотря на всю свою романтическую приподнятость, монологи Арбенина просты, естественны, правдивы – это подлинный «рассказ» души.
В одном из таких монологов, раскрывающих внутренний мир героя, Арбенин говорит:
…я все видел,
Все перечувствовал, все понял, все узнал,
Любил я часто, чаще ненавидел,
И более всего страдал!
Как и Демон, Арбенин титан-страдалец. Зарождение этого образа находим в философской исповеди, написанной 11 июня 1831 года:
Под ношей бытия не устает
И не хладеет гордая душа;
Судьба ее так скоро не убьет,
А лишь взбунтует…
С такой душой ты бог или злодей…
«С такой душой» – герой «Маскарада». В одном из своих монологов Арбенин говорит: «Везде я видел зло и, гордый, перед ним нигде не преклонился». После того как разлетелись его мечты, он «…испытал // Все сладости порока и злодейства…». Но когда говорит он о любви к Нине, возрождается пылкий юноша. Как и в поэме «Демон», в драме «Маскарад» – тема любви, возвращающей к добру.
Лермонтов не раскрывает, в чем состояли «буйные надежды» и чем были наполнены «пламенные дни» московского юноши Евгения Арбенина, но его монолог невольно заставляет вспомнить монолог Юрия Волина из драмы «Menschen und Leidenschaften». Объясняя своему товарищу, которого он несколько лет не видел, причины происшедшей в нем перемены, Волин говорит: «…я не тот Юрий, которого ты знал прежде, не тот, который с детским простосердечием и доверчивостью кидался в объятия всякого, не тот, которого занимала несбыточная, но прекрасная мечта земного, общего братства, у которого при одном названии свободы сердце вздрагивало и щеки покрывались живым румянцем…» (д. I, явл. 5). Такие же высокие идеалы могли быть когда-то и у Евгения Арбенина.
Хрупкая душа Владимира Арбенина разбилась, у Евгения Арбенина душа «кипучая как лава», и он выжил в мире зла. «Величайшее добро и зло – два конца одной и той же цепи», – писал Лермонтов в своем юношеском романе «Вадим». На одном конце этой цепи московский юноша Владимир, на другом – Евгений Арбенин.
Завязка драмы «Маскарад» происходит на маскараде в доме Энгельгардта. В. В. Энгельгардт – внук одной из сестер Потемкина, устраивал публичные маскарады в своем доме на Невском проспекте. На этих маскарадах бывала самая разнообразная публика. Их посещало и светское общество. Петербургский почт-директор Булгаков писал своему брату в Москву на масленицу 2 марта 1834 года: «Вечером маскарад у Энгельгардта в доме, на коем государь и великий князь. С Ольгою (кн. Долгорукая, дочь московского Булгакова) государь парировал [держал пари], что узнает и, встретя меня, сказал, что выиграл. Чтобы не дать себя узнать, Ольга ко мне не подходила. Она была с Юсуповой». «Я не могу понять», – писал возмущенный цензор Ольдекоп, – как мог автор бросить следующий вызов костюмированным в доме Энгельгардта:
Я объявить вам, князь, должна,
Что эта клевета нимало не смешна.
Как женщине порядочной решиться
Отправиться туда, где всякий сброд…
В обществе этого «сброда» появлялся Николай I и его дочери. Не менее возмущала цензора и сцена в игорном доме. Арбенин бросает Звездичу, князю и офицеру, в лицо карты и называет его подлецом и шулером. Цензор считал, что «даже и с изменениями пьеса вряд ли сможет быть пропущена». Действительно, и в четырехактной редакции драма была снова запрещена «по причине слишком резких страстей и характеров и также потому, что в ней добродетель не достаточно награждена». Цензор писал, что «автор не счел необходимым сделать надлежащие выводы» из требований Бенкендорфа изменить пьесу «…так, чтобы она оканчивалась примерением…» супругов. «В новом издании мы находим те же самые непристойные нападки на костюмированных в доме Энгельгардта, те же дерзости против дам высшей знати. Автор пошел на то, чтобы присоединить новый конец, не тот, какой был, но далеко не такой удачный, какой ему указывали». В трехактной редакции пьеса кончалась смертью Нины, теперь Арбенин, узнав, что ошибся и отравил невинную, сходит с ума. «Драматические ужасы наконец прекратились во Франции; так неужели их хотят возродить у нас?» – кончает цензор свой доклад. Но об этом новом запрещении Лермонтов еще не знал, когда ехал в отпуск, и мы оставим его в дилижансе, подъезжающем к Москве.
«Маскарад» на сцене он так и не увидит. Только через одиннадцать лет после его смерти пьеса была поставлена в Александрийском театре. Но в каком виде! Не драма «Маскарад», а «сцены, заимствованные из комедии Лермонтова», четвертая часть всей драмы, откуда изъята вся острота содержания. Не удалось сыграть Арбенина и Мочалову, как он ни добивался постановки «Маскарада» в свой бенефис 1843 года, уже после того, как драма была напечатана в 1842 году. Впервые «Маскарад» целиком увидел свет рампы лишь в 1862 году в родной Москве, на сцене Малого театра. Но лишь в XX веке он прочно войдет в репертуар театров, в сокровищницу русской драматургии.
Лермонтов пробыл в Москве только три дня, он спешил в Тарханы, где ждала его бабушка встречать Новый год. И никто в Москве так и не узнал, что приезжал автор только что написанной знаменитой в будущем драмы «Маскарад». В нем видели просто гусарского офицера, родственника Столыпиных. А с той, которую любил и продолжал любить, ему так и не удалось поговорить наедине. Встреча была мучительна для обоих. Секрет ее замужества остался для него не раскрытым.
С утра начиналась метель. Ему советовали подождать, но он не согласился. Лермонтов думал о Вареньке. В снежной пурге представлял ее лицо, но не таким, каким только что видел, а каким вспоминал все эти годы в Петербурге. Казалось, что любил ее по-прежнему чистым, высоким чувством. Но тут же поднималось и другое, темное. Хотелось втоптать в грязь повергнутый кумир. Это был вихрь противоречивых ощущений.
Московские впечатления послужили толчком к созданию неосуществленного замысла. «…Все для нас в мире тайна, – писал он в только начатом произведении, – и тот, кто думает отгадать чужое сердце или знать все подробности жизни своего лучшего друга, горько ошибается. Во всяком сердце, во всякой жизни пробежало чувство, промелькнуло событие, которых никто никому не откроет, а они-то самые важные и есть, они-то обыкновенно дают тайное направление чувствам и поступкам». На сюжет этой «тайны», пытаясь ее разгадать, Лермонтов, приехав в Тарханы, написал драму «Два брата» и позднее начал писать вместе с Раевским роман «Княгиня Литовская». Он оставил его незаконченным, когда ему стала понятна причина замужества Вареньки. Это тот самый роман, в котором говорится о Середникове и где рассказано о его романе с Лопухиной.
Коротенький приезд Лермонтова в Москву в декабре 1835 года – рубеж между двумя периодами творческого пути поэта. По возвращении в Петербург начинается новый этап. Юность осталась позади.
Ужель исчез ты, возраст милой,
Когда все сердцу говорит,
И бьется сердце с дивной силой,
И мысль восторгами кипит? –
писал он, возвращаясь из отпуска.
Поэт вступал в новый творческий период. От лирических исповедей и патетических монологов переходил к всестороннему изображению жизни. Большой юношеский опыт очень помог ему для раскрытия внутреннего мира современного человека.
Глава III
СТИХИ «СМЕРТЬ ПОЭТА» ПОШЛИ ХОДИТЬ ПО РУСИ
Конец марта. Ростепель. Ухабы. Посеревшая, вся в рытвинах дорога. За окном дилижанса мелькают полосатые версты. И все тот же путь. Но год назад Лермонтов ехал в отпуск. Теперь – в ссылку.
Кругом расстилались почерневшие весенние поля. Вдоль дороги вытянулись в ряд покосившиеся избы. Ударяя кнутом лошаденку, спешил свернуть с дороги встречный мужик.
Здесь рабство тощее влачится по браздам
Неумолимого владельца, –
писал когда-то Пушкин. Лермонтов с детства привык ждать его новых стихов; с трепетом открывал он каждую новую книгу журнала, только что вышедший альманах… Но теперь больше нечего ждать:
Замолкли звуки чудных песен,
Не раздаваться им опять…
Спасская Полесть, Хотилов, Вышний Волочок – все тот же путь, которым полвека назад ехал из Петербурга в Москву Радищев. Все те же убогие хижины, все та же даль.
Глядя в окно на однообразные равнины, на унылые картины печальных русских деревень, под протяжную песню ямщика, невольно вспоминал Лермонтов дорогих поэтов-изгнанников. И он сам едет все по тому же проторенному пути: по пути в ссылку!
Версты бегут… Проехали Всехсвятское, вдали показалась Москва. Белеют столпы Тверской заставы. Поднимается шлагбаум, тройка останавливается. Ямщик соскакивает с облучка и подвязывает колокольчик. Унтер читает подорожную: «Из Санкт-Петербурга Нижегородского драгунского полка прапорщик Лермонтов… в Тифлис».
Прошло два месяца, с тех пор как умер Пушкин.
Гений погиб от руки ничтожества. Безликому ничтожеству были открыты все пути. «…На ловлю денег и чинов»* явился в Россию убийца Пушкина Дантес:
[* Вариант. Вместо «На ловлю счастья и чинов».]
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!…
Подобных «беглецов» в России были сотни.
«Беглым солдатом» «австрийских пудренных дружин» был и отец вице-канцлера министра иностранных дел графа Нессельроде. Из салона Нессельроде расползалась клевета, отравлявшая последние годы жизни великого русского поэта.
Обращаясь к ничтожным, но всесильным проходимцам, к беспринципным интриганам и авантюристам, Лермонтов писал:
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!…
Но поэт клеймил позором не только бездарных пролаз, оттеснявших умы и таланты, но осуждал и самый строй, который давал возможность расцветать ничтожеству и гибнуть великому:
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – всё молчи!…
Судом потомства грозил наследник Пушкина безнаказанным при жизни палачам свободы и гения.
Есть грозный суд: он ждет…
А. С. Пушкин.
Портрет работы художника О. Кипренского. 1827.
«Смерть Поэта». Справа – голова начальника штаба жандармского корпуса А. В. Дубельта. Автограф М. Ю. Лермонтова.
Но для убийцы Лермонтову казалось этого мало. Для убийцы он требовал казни и с негодованием восклицал: «Отмщенье, государь, отмще-нье!» [12] Такое непосредственное обращение к царю, да еще в столь требовательной интонации, выраженной именительным падежом, возмутило Бенкендорфа, и он писал в докладной записке Николаю I: «Вступление к этому сочинению дерзко, а конец – бесстыдное вольнодумство более чем преступное».
С. А. Раевский. Акварель М. Ю. Лермонтова. 1835 – 1837.
Когда Пушкин умирал, к его дому со всех концов Петербурга стекались толпы людей разного возраста и общественного положения. Пришел народ. Стихи Лермонтова были голосом народа. Нигде не напечатанные, они пошли ходить в списках по Руси.
Распространять стихи Лермонтова начал его друг Святослав Раевский. Через журналиста Краевского, своего университетского товарища, он передал их друзьям Пушкина – Жуковскому и Вяземскому. Стихи полетели в Москву, Тригорское, попали за границу. Друг Пушкина Александр Иванович Тургенев отправил их в письме к брату-декабристу Николаю Тургеневу. Друзья Пушкина стали друзьями Лермонтова.
Весной 1837 года Москва была уже не та, какой оставил ее Лермонтов в дни юности. В прошлый раз поэт не успел оглядеться. Теперь на него повеяло каким-то новым духом…
Закончилось первое, самое страшное десятилетие николаевского царствования. Первый год нового десятилетия этого царствования был богат событиями. Нашумела постановка гоголевского «Ревизора», появилось в «Телескопе» «Философическое письмо» Чаадаева. Все завершилось гибелью великого русского поэта.
Но рядом с именем Пушкина уже стояло имя нового гения: Гоголя. Как некогда Пушкина, Гоголя особенно полюбила передовая московская молодежь. Московские студенты пришли от него в восхищение и первые распространили в Москве громкую молву о нем. Бывший московский студент, молодой критик Белинский, на страницах московского журнала «Телескоп», еще при жизни Пушкина, провозгласил Гоголя главой русских поэтов.
После «Ревизора» слава Гоголя возросла. Экземпляры его комедии, полученные в Москве (всего 25 книг), «перечитаны, зачитаны, выучены, превратились в пословицы», – писала московская газета «Молва». А имена действующих лиц на следующий же день после представления стали нарицательными, как имена героев «Недоросля» и «Горе от ума»: «Хлестаковы, Анны Андреевны, Марьи Антоновны, городничие, Земляники, Тяпкины-Ляпкины пошли под руку с Фамусовым, Молчалиным, Чацким, Простаковыми. Они, эти господа и госпожи, гуляют по Тверскому бульвару, в парке, по городу, и везде, везде, где есть десяток народу, между ними наверное один выходил из комедии Гоголя. Отчего же это? Кто вдвинул это создание в жизнь действительную?… Кто? Это сделали два великие, два первые деятеля: талант автора и современность произведения», – писал анонимно критик в «Молве».
«Философическое письмо» Чаадаева Герцен сравнил с выстрелом, раздавшимся в темную ночь.
На основе современной действительности Чаадаев сделал пессимистический вывод, что у России нет ни прошедшего, ни будущего. Давний друг Чаадаева, Пушкин соглашался с его мрачной оценкой современного состояния России, но решительно возражал против чаадаевского утверждения, что у России нет прошлого.
Николай I объявил Чаадаева сумасшедшим и подверг домашнему аресту. В ответ в своей «Апологии сумасшедшего» Чаадаев писал о любви к России, но заявлял, что «не научился любить свою родину с закрытыми глазами, с преклоненной головой, с запертыми устами…».
«Апология сумасшедшего» быстро распространилась в списках. В течение зимы в Москве не было дома, где бы не обсуждали «чаадаевскую историю».
Смерть Пушкина на время заставила смолкнуть все остальные разговоры. После шума и споров минувшего года стало сразу как-то особенно тихо. Не выдержав травли, начавшейся после постановки «Ревизора», Гоголь уехал за границу. «Телескоп» закрыт, его издатель Надеждин сослан, объявлен сумасшедшим Чаадаев. А в книжных магазинах продается портрет – Пушкин в гробу.
Такой застал Москву Лермонтов. В свете он не показывался. В московские гостиные проникало из петербургских злобное шипенье пушкинских врагов. Проводил время в узком кругу старых друзей.
В городе все напоминало о том, что Пушкина нет. В книжных лавках принималась подписка на полное собрание его сочинений. «В пользу семьи» – было сказано в объявлении, помещенном в «Московских ведомостях». В ближайшем номере журнала «Московский наблюдатель» печатался перевод поэмы кавказского поэта «На смерть Пушкина». Воспевая величие Пушкина, автор писал: «Старец, седовласый, Кавказ, ответствует на песни твои стоном в стихах Сабухия». Сабухи, по-русски «утренний», псевдоним знаменитого в будущем азербайджанского поэта-просветителя Мирзы Фатали Ахундова. Хотя номер журнала вышел уже после отъезда Лермонтова, но он имел возможность узнать об этом. В «Московском наблюдателе» печатал стихи его товарищ по кружку Раича С. И. Стромилов.
Чем сильнее была в Москве скорбь о Пушкине, тем с большим теплом принимали там Лермонтова. Если его стихи «Смерть Поэта» проникали в закрытые учебные заведения Петербурга и получали там живой отклик, то еще с большим восторгом они читались в учебных заведениях Москвы. Автор стихов – москвич, бывший студент Московского университета, воспитанник университетского пансиона, здесь многие знали и помнили молодого поэта.
Как-то раз Лермонтов зашел в университетскую книжную лавку Ширяева. Она помещалась в доме университетской типографии на углу Большой Дмитровки (ныне Пушкинская улица) и Нарышкинского сквера (теперь Петровский бульвар), как говорили «на валу». (Типография выходила на Дмитровку, книжная лавка – на сквер.)
Весеннее солнце играло на книгах, расставленных по полкам, сверкало на тисненных золотом заглавиях, на голубых, красных, желтых корешках, освещало потемневшие от времени переплеты старинных фолиантов. В лавке было много народа. Одни рассматривали книги, стоявшие на полках, другие толпились у прилавков. Сидельцы суетились, расхваливая книги: «Славная вещь! Отличная вещь!»
Лермонтов подошел к прилавку. Вблизи стояла группа студентов. Они оживленно разговаривали. Поэт вспомнил свои студенческие годы и шумные споры в коридорах университета. Он стал невольно прислушиваться. До него доносилось часто повторяемое имя Пушкина. Но грохот проезжавших мимо экипажей и дребезжанье стекол в окнах заглушало голоса. Он не мог понять, о чем шла речь. Вдруг до его слуха донеслось другое имя, произнесенное рядом с именем Пушкина. Нет, он не ошибся. Он не ошибся: он слышал ясно свое имя.
Не в силах сдержать внезапно охватившее волнение, положил на прилавок журнал и быстро вышел на улицу.
Лермонтов усвоил уроки своих пансионских преподавателей. Учился у многих поэтов русских и западноевропейских. Но прежде всего у Пушкина. С творчеством Пушкина в литературу хлынула жизнь, ломая закостенелые формы русского литературного языка. Пушкин считал, что в зрелой словесности приходит время, когда писатели, «наскуча однообразными произведениями искусства, ограниченным кругом языка условленного, избранного, обращаются к свежим вымыслам народным и странному просторечию, сначала презренному…». Интонацию и самое строение стиха он приблизил к разговорной речи. В поэзии Пушкина благородная простота сменила условные украшения стихотворства. Та же благородная простота сменила и мишурный блеск прозы. Ее главными достоинствами Пушкин считал точность и краткость. Идейность, глубину содержания – непременным условием. «Она требует мыслей – без них блестящие выражения ни к чему не служат», – писал он.
Вступая в литературу, молодой Гоголь так определил особенности пушкинского мастерства: «никакого наружного блеска, все просто», но зато «все исполнено внутреннего блеска, который раскрывается не вдруг; все лаконизм, каким всегда бывает чистая поэзия». Гоголя поражала у Пушкина точность русских слов и глубина их содержания. Гоголь говорил о смелости и отчетливости пушкинских эпитетов, о необыкновенном искусстве «немногими чертами означать весь предмет… кисть его летает. Его небольшая пьеса всегда стоит целой поэмы». Формулируя, на основе творчества Пушкина, принципы поэтики, Гоголь писал: «Чем предмет обыкновеннее, тем выше нужно быть поэту, чтобы извлечь из него необыкновенное и чтобы это необыкновенное было… совершенная истина».
Лермонтов пришел в литературу после того, как Пушкин нашел для русской поэзии новые звуки. Поэзия Лермонтова выросла на основе пушкинской. Он дышал ее воздухом. Но, подслушав у своего предшественника тайну русской поэтической речи, пошел своим путем. Год от года будет все сильнее звучать неповторимый голос, воплощая собственное мироощущение, выражая собственные мысли и предопределяя младшему поэту его трагическую судьбу.
