Текст книги "Лермонтов в Москве. Эссе"

Автор книги: Татьяна Иванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц)

Мрачный демон лирического стихотворения предшествующей тетради, собрание всех зол, превратился в духа сомненья, в печального духа изгнания. Он летает над землей и тоскует, как тоскуют люди. Этот образ изгнанника небес – ответ на лирическое обращение к Богу: «Не обвиняй меня, всесильный…» «Всесильный» покарал свободолюбивого ангела, и он стал изгнанником небес – Демоном.

* * *

Еще в 1826 году до Николая I дошло, что в Благородном пансионе «господствует неприличный образ мыслей», а в 1827-м Бенкендорф писал, что «самую гангренозную» часть империи составляют «дворянчики от 17 до 25 лет», «экзальтированная молодежь», зараженная революционным духом, – «настоящие карбонарии».

11 марта 1830 года, в перемену, воспитанники, как обычно, веселой ватагой с шумом высыпали из классов. Учителя отдыхали в своей комнате, а в сенях мирно подремывал старик сторож.

Вдруг в конце коридора появилась высокая фигура незнакомого генерала. Твердым мерным шагом двигался он через бушующую толпу подростков, которые не обращали на него ни малейшего внимания. Чем дальше шел он по коридору среди шума и возни, тем жестче становился его взгляд. Он распахнул дверь в пятый класс, где некоторые воспитанники уже сидели на местах в ожидании урока. «Здравия желаю вашему величеству», – неожиданно раздался голос одного их них. Остальные были удивлены странной выходкой товарища и единодушно выразили свое негодование на такое неуместное приветствие какого-то незнакомого генерала.

Разгневанный «генерал» направился в соседний класс и только тут натолкнулся на воспитателя. Появилось трепещущее начальство. Пансионеров свели в актовый зал и построили в шеренги. Гнев царя – незнакомый «генерал» действительно оказался не кто иной, как сам император Николай I, – был страшен; ко всему прочему на мраморной доске, среди имен лучших воспитанников, окончивших когда-то пансион, ему бросилось в глаза имя одного из ненавистных ему декабристов – Николая Тургенева.

Ждали упразднения пансиона, а пока жизнь шла своим чередом. 29 марта, как обычно, проходил в торжественной обстановке публичный акт. На нем Лермонтов снова отличился. Он был первым назван среди воспитанников 6-го класса, награжденных книгами, и выступал с чтением стихов. «Как теперь смотрю я на милого моего питомца, – вспоминал много лет спустя Зиновьев. – Среди блестящего собрания он прекрасно произнес стихи Жуковского «К морю» и заслужил громкие рукоплескания».

Безмолвное море, лазурное море,

Стою очарован над бездной твоей.

Ты живо, ты дышишь; смятенной любовью,

Тревожною думой наполнено ты.

Безмолвное море, лазурное море,

Открой мне глубокую тайну твою… -

читал Лермонтов. А на следующий день, как и другие его товарищи, узнал, что накануне, в день торжественного акта, был получен указ о реорганизации образцового учебного заведения в рядовую гимназию, вводились, как и там, телесные наказания. Многие родители взяли своих детей из пансиона. Его покинул и Лермонтов. 16 апреля он получил свидетельство о том, что «в 1828 году был принят в пансион, обучался в старшем отделении высшего класса разным языкам, искусствам и преподаваемым в оном нравственным, математическим и словесным наукам, с отличным прилежанием, с похвальным поведением и с весьма хорошими успехами; ныне же, по прошению его, от пансиона уволен».

* * *

«Музыка моего сердца была совсем расстроена нынче. Ни одного звука не мог я извлечь из скрипки, из фортепьяно, чтоб они не возмутили моего слуха», – написал Лермонтов крупным взволнованным почерком. Это было в мезонине дома на Малой Молчановке, куда вся семья переехала весной 1830 года. Из открытых окон квартиры Арсень-евой музыка раздавалась часто. Громко, во весь голос, распевал Лермонтов любимые арии. На тихую московскую улицу неслись бурные звуки увертюры «Немой из Портичи» Обера, которую он исполнял на фортепьяно. Французский композитор Обер создавал хоровые ансамбли, в которых хор воспринимался как активная народная масса. Оперу Обера «Немая из Портичи» (1829) Вагнер назвал «театральным предзнаменованием Июльской революции», а ее постановка в Брюсселе в 1830 году послужила как бы сигналом к восстанию. В России опера была допущена на сцену в измененном виде, под заглавием «Фенелла» и пользовалась большим успехом.

Но теперь нервы Лермонтова были расстроены. Встреча с царем, разгром пансиона – все потрясло юного поэта. В большом актовом зале он впервые столкнулся с Николаем I. Лермонтов увидел его в тот момент, когда под впечатлением прочитанного на мраморной доске имени декабриста, перед ним встал день 14-го декабря, мелькнул грозный призрак революции. В глазах царя поэт мог прочитать и собственную судьбу.

На книжной полке Лермонтова стояло два тома «Стихотворений Пушкина», вышедших в 1828 году. Во второй части было стихотворение, написанное еще в 1826 и адресованное Николаю I. Оно называлось «Стансы» («В надежде славы и добра…»). Желая указать царю на необходимость реформ и натолкнуть его на мысль о возвращении декабристов, Пушкин проводил параллель между ним и Петром I. Намерение Пушкина было некоторыми истолковано иначе, и Лермонтов болезненно переживал тогда обвинение Пушкина в лести царю.

Но сейчас, под впечатлением только что происшедшего, в нем должна была подняться целая буря негодования: как мог Пушкин сравнивать Николая I, вводящего в учебных заведениях казарменные порядки, с Петром I, «сеявшим просвещенье», призывать быть «памятью незлобным» палача декабристов. Вне себя от гнева Лермонтов писал:

О, полно извинять разврат!

Ужель злодеям щит порфира?

Пусть их глупцы боготворят.

Пусть им звучит другая лира;

Но ты остановись, певец.

Златой венец не твой венец.

Это был поэтический манифест юного поэта. Не существует документальных доказательств, что стихотворение «О, полно извинять разврат!…» обращено к Пушкину, но вся логика стихотворения об этом свидетельствует. В основе стихотворения лежит идея о поэтах двух разных «лир», а сам автор принадлежит к тем, которые не извиняют «разврат», не щадят «злодея», хоть он в «порфире». Слово «разврат» в контексте, то есть в том словесном окружении, которое раскрывает его смысл, воспринимается здесь как тирания, а слово «злодей» как жестокий правитель, душитель свободы – тиран. В том же смысле до Лермонтова употребляли это слово Радищев, декабристы, молодой Пушкин. Рылеев и А. Бестужев говорили о «курносом злодее» Павле I. Декабрист В. Ф. Раевский писал о «злодее под багряницей». Пушкин – «об увенчанном злодее». И еще раньше Радищев – о «злодее», облеченном в «порфиру». Как видим, Лермонтов точно повторил радищевский контекст: «Ужель злодеям щит порфира?»

Все стихотворение идет на одном дыхании, на высоком подъеме, звучит как ораторская речь. Тут и риторические вопросы, и патетические восклицания, ораторские повторения и паузы. Мужественный ямб с энергичным ударением как нельзя лучше приспособлен для выражения гражданской ненависти и страсти. В стихотворении Лермонтова нет полутонов, каждое слово имеет определенный, точный, легко воспринимаемый смысл, а рифма напоминает удар меча: разврат – боготворят; певец – венец; злом – челом. Четко выделенные паузы кажутся заполненными мимикой и жестом. Такой паузой, требующей жеста, заканчивается пятая строка: «Но ты остановись, певец…» По экспрессии ее можно сравнить только с паузой в послании Рылеева «К временщику»: «Твоим вниманием не дорожу, подлец!…» Ораторская манера стихотворения Лермонтова близка рылеевской. Но в то же время эти два стихотворения очень различны между собой. Рылеев обращается к ненавистному Аракчееву, Лермонтов к любимому Пушкину. В стихотворении Лермонтова борются гнев и любовь. В этой борьбе – его пафос. Оно идет на одном дыхании, но не в одном ритме и отличается богатством оттенков. Лермонтов начинает с гнева. Гневом дышит вся первая строфа. Но уже во второй звучит иное чувство. От гнева он переходит к восхвалению Пушкина. Здесь слышится и перекличка с самим Пушкиным, который в юности называл свою лиру грозой царей, гордой певицей свободы. И Лермонтов напоминает ему об этом: о том, что он пел о вольности, когда «Тиран гремел, грозили казни…». И вслед за строкой, где в самом рокоте звуков (р, гр, гр) слышится рокот грозы, наступает опять новое настроение. Звучит мягкое, полное лиризма «Ты пел…». И снова пауза, но уже иного наполнения. Стихотворение, начатое гневом, кончается проникновенным лиризмом. Юный поэт говорит старшему о том, что никто так хорошо не понял его, как он:

Ты пел, и в этом есть краю

Один, кто понял песнь твою

Глава II
ЭТО ПИСАЛ ПОДРОСТОК

«Мишель, Мишель, вы плохо кончите».

Предостережение гувернера

«СИДИ В СЕРЕДНИКОВЕ У ОКНА»

В пансионе каникулы начинались только с 1 июля. Но теперь ничто не задерживало Лермонтова в Москве. Среди стихотворений этого времени, написанных в Се-редникове, ощущение весны. Из окна наблюдает поэт разбушевавшуюся грозу: «Ревет гроза, дымятся тучи…» В его творческом воображении возникает темная морская бездна:

Стихий тревожный рой мятется –

И здесь стою недвижим я.

Стихотворение называется «Гроза». На следующей странице коротенький набросок на ту же тему. Но теперь Лермонтов пишет о своем герое в третьем лице:

Гроза шумит в морях с конца в конец.

Корабль летит по воле бурных вод,

Один на нем спокоен лишь пловец,

Чело печать глубоких дум несет…

Не пройдет и трех лет, как набросок из десяти строк превратится в небольшую поэму «Моряк». Герои лирики, драм и поэм юного Лермонтова родственны по духу. Одинокие сильные люди, они бесстрашно борются с враждебными силами природы и общества. С такими героями мы встречаемся уже в творчестве пятнадцатилетнего поэта.

Через одну страницу после описания грозы раскрыт источник впечатлений. «Гляжу в окно…» – так начинается стихотворение «Вечер после дождя». Гроза прошла, небо прояснилось, и у того же окна он любуется закатом.

Как обычно летом, на каникулах, Лермонтов полон московских впечатлений. Этой весной, в марте, увидела свет VII глава «Евгения Онегина». Роман выходил отдельными главами, и в седьмой главе Пушкин достиг небывалого совершенства. Но ни публика, ни критика этого не поняли; это понял Лермонтов. В творчестве юноши мы встретим не один отклик на седьмую главу.

Середниково. Флигель, где была комната М. Ю. Лермонтова.

Фотография Г. Липскерова.

Браня Пушкина за «мелочи», реакционный критик Булгарин нападал на жужжащего жука, которым начинается описание вечера, когда Татьяна приходит в опустевшую усадьбу Онегина. «Вот еще новое действующее лицо на сцену: жук!» – издевался Булгарин. Как бы ему в пику с жука и начинает описание ночного парка юный Лермонтов в стихотворении «Ночь»:

Темно. Все спит.

Лишь только жук ночной,

Жужжа, в долине пролетит порой…

Герой стихотворения юноша с мятущейся, мятежной душой, новый лирический герой Лермонтова, пришедший на смену тому, которого назвал он «певец возвышенный, но юный». В пятнадцать лет человека изобразить трудно, и тут, как в стихотворении «Портрет», снова встречаем модные шаблоны вроде «недвижный взор» или «яд страстей». Но как красноречива обстановка: свеча на столе и тень от фигуры поэта… Эта забытая свеча и эта тень подчеркивают одиночество погруженного в ночные думы мечтателя. Воображение дорисовывает остальное. Лермонтов в комнате один. Он встал и подошел к окну, распахнутому в парк. Тетрадь, сшитая белыми толстыми нитками, как часто сшивал он свои самодельные тетради, раскрыта на только что написанном стихотворении. Мелкие, неровные строчки бегут, загибаясь вниз. Позднее приписал: «Сидя в Середникове у окна». Окно в парк – одно из его любимых мест в доме. Когда затихала жизнь, в окне второго этажа правого бокового флигеля 3 подолгу горела свеча, а на столе лежала громадная тень от фигуры мальчика, склоненного над книгой. Что это за книга?

К одному из стихотворений, написанных в 1830 году, Лермонтов сделал приписку: «прочитав жизнь Байрона (Муром)». Это были дневники Байрона, изданные его другом поэтом Томасом Муром с пространным биографическим комментарием. Книгу давно ждали образованные москвичи, знавшие английский язык. Еще в январе 1830 года «Московский телеграф» сообщал, что книга вышла, а в феврале в том же журнале печатались переводы отрывков из дневников Байрона. И вот уже в 1830 году Лермонтов знаком с книгой, выпущенной в Лондоне. Обратимся к его творческим тетрадям.

В автографе интересующего нас стихотворения рукой Лермонтова поставлена дата «1830», тем же годом его рукой помечена и вся тетрадь в целом. Тетрадь заполнялась в основной своей части в Середникове, о том свидетельствуют также пометы Лермонтова. Но тетрадь беловая. Он переписывал в нее стихотворения, не соблюдая хронологического порядка, но иногда пользовался как черновой. Вдохновение заставало его повсюду, и стихи писал он везде: на первом попавшемся клочке бумаги, на переплете книги, случалось, прямо на столе… Лермонтов работал над своими стихами, составлял рукописные сборники.

Страницы из творческой тетради М. Ю. Лермонтова.

С одним сборником мы уже знакомы. Но есть и другой: сборник избранных стихотворений Лермонтова, написанных за все годы жизни в Москве. Он составил его весной или летом 1832 года, собираясь в Петербург. Стихи переписаны в тетрадь кем-то из друзей. Но отбирал поэт сам из своих старых тетрадей и при этом восстанавливал хронологический порядок.

Найдем в этом сборнике 1832 года стихотворение, которое нас сейчас интересует. Оказывается, Лермонтов расположил его после стихотворения, датированного 16 мая, и перед стихотворением с припиской: «Сидя в Середникове у окна», откуда следует, что оно написано в середине мая, в Середникове.

Том Байрона, с которым, по воспоминаниям одной из гостивших там знакомых, Лермонтов бродил в то лето по парку, и книга, которую читал и перечитывал по ночам у себя в комнате, была одна и та же: дневник Байрона. С нее-то и начинается увлечение Лермонтова английским поэтом. Его дневники – высокий образец художественной прозы. Со страниц книги встал перед гениальным русским подростком обаятельный образ Байрона. Его конфликт с миром, земным и небесным, борьба за свободу мысли, чувства, слова, мечты о вечной идеальной любви, тоска расставанья – все это не могло не захватить юного Лермонтова. Нищий аристократ, красавец калека (Байрон был хромой), владелец старинного родового замка в Шотландии, член палаты лордов, Байрон выступает у себя на родине в защиту тружеников, сталкивается с консервативным английским обществом. Изгнанный из родной страны, принимает участие в борьбе за свободу других народов. Английский лорд становится итальянским карбонарием. Умирает во время греческого восстания в 1824 году, отдав свою жизнь за свободу Греции.

Байрон был идеалом поэта-борца для декабристов. В соединении меча и лиры видели они высший удел поэта. «Пламенным демоном» мысли, «певцом свободы» называл Байрона Пушкин. «Парящий ум, светило века», – писал о нем Рылеев, говоря, что только одни тираны и рабы могут радоваться его смерти. А «тираны и рабы» утверждали, что тот, кто заразится бреднями Байрона, погибнет навеки, что «стихотворения его исполнены смертоносного яда», «философии, которую изрыгает один только ад». Реакционеры считали поэзию Байрона, насыщенную мыслью и богатую философскими вопросами, особенно пагубной для молодежи, а для передовых людей тридцатых годов Байрон казался каким-то духом, боровшимся за угнетенное человечество, «с огнеперым шлемом на голове, с пламенным мечом в руке» (Белинский). В годы, следовавшие за восстанием 14 декабря, байронизм приобретает в России политический оттенок. Плащ Чайльд-Гарольда делается символом революционного протеста, как «красный колпак» был символом французской революции. Имя изгнанника Байрона перекликается с образом собственных изгнанников. «Принцем-изгнанником» назвал Байрона Мюссе, а в Москве, на Садово-Самотечной, в Спасском переулке, близ Каретного ряда, «у графинь Чернышевых портрет лорда Байрона» «висит в изголовье», «что у добрых-де людей икона», злословили в старой дворянской Москве. Семья Чернышевых – декабристская семья. С А. Г. Муравьевой (женой Никиты Муравьева, автора конституции Северного общества; урожденной Чернышевой) Пушкин отправил свое послание в Сибирь, на которое ответил Александр Одоевский.

Джордж Гордон Байрон.

Рисунок Джорджа Хирлоу.

Быть только писателем Байрону казалось мало: он рвался к политической борьбе. Прочитав дневники Байрона с биографическими комментариями его друга, Лермонтов писал:

Я молод, но кипят на сердце звуки,

И Байрона достигнуть я б хотел:

Душой я сходен с ним,

О! Если б одинаков был удел!…

В тексте стихотворения много поправок. В приведенной второй строфе изменена третья строка. Но первоначальный вариант «Душой я сходен с ним» точнее отвечал реальному соотношению сил. О родстве душ с Байроном пишет мальчик, ничего еще не свершивший, говорит о поэте, которого современники считали Прометеем XIX столетия. Первоначальная формулировка находится в соответствии со всем содержанием строфы, где младший мечтает достигнуть величия старшего.

Представляет интерес и черновая «обмолвка» Лермонтова в первой строке третьей строфы. В окончательной редакции она читается так: «Как он, ищу забвенья и свободы», а первоначально было совершенно конкретно с политической окраской: «Как он, ищу в стране моей свободы». Эта обмолвка особенно характерна для Лермонтова в 1830 году с его исключительным интересом в тот период к политике.

Лермонтов одновременно знакомился и с личностью Байрона через дневник, и с его творчеством в подлинниках, с творчеством, возможно, несколько раньше, об этом свидетельствует появление английских эпиграфов из произведений Байрона.

Как и прошлым летом, Лермонтов подолгу бродит в парке. Но теперь любит ночь. Его влечет звездное небо. Он не отводит глаз от меланхолического мерцанья звезды; остановившись на берегу, любуется ее отражением в зеркальной поверхности пруда: «Светись, светись, далекая звезда, //Чтоб я в ночи встречал тебя всегда». («Звезда», 1830). Вспоминает, что Байрон назвал луну «скорбной звездой»: «Бессонных солнце скорбная звезда…» И «бессонному» мальчику кажется, будто и о нем думал Байрон, когда писал о бессонных встревоженных душах, которым солнце заменяет луна. Вырастая в собственных глазах, меняет третью строку второй строфы и пишет: «У нас одна душа, одни и те же муки!»

У ПИСЬМЕННОГО СТОЛА МИСТЕРА ВИНСОНА

К весне 1830 года Лермонтов, как мы видели, овладел английским языком настолько, что мог свободно читать. После смерти Жандро, умершего в августе 1829 года, у него гувернер англичанин.

Разорившийся финансист мистер Винсон приехал в Россию поправить свои материальные дела, временно стал гувернером, обрусел, превратился в Федора Федоровича Виндсона, как удобнее было произносить его фамилию москвичам, и женился на немке из богатой московской семьи Бертельс. Голубым глазам жены своего гувернера Лермонтов посвятил стихотворение в одном из не дошедших до нас альбомов. Быть может, альбом когда-нибудь найдется, а пока мы знаем это из семейных преданий.

Одна из правнучек Виндсона и поныне живет в Москве. Виндсон пользовался исключительным уважением в доме Арсеньевой, а его юная жена Варвара Ивановна – особой любовью хозяйки. Виндсонам был отведен целый флигель, Арсеньева поддерживала с Варварой Ивановной связь и в дальнейшем. Вместе с ней гадала на картах, и всегда получалось Мишеньке червонный интерес, тайное недоброжелательство пикового короля и дальняя дорога.

Федор Федорович Виндсон – сложная и противоречивая фигура. Закончив свою деятельность гувернером в доме министра просвещения

Уварова, вернулся к финансовым операциям и широко жил. Но когда умер глубоким стариком, оставил семью без гроша. Ящики его большого письменного стола были полны долговых обязательств: он был игрок! Его вдова поступила на службу, гувернанткой была и его старшая дочь. Красивая и образованная, она вышла замуж за старшего сына семьи Кривцовых, у которых жила, и Виндсоны породнились со старинным русским дворянством, с родом, к которому принадлежал декабрист Кривцов [4].

Ф. Ф. Виндсон.

Фотография, полученная от его правнучек.

Когда появился новый гувернер, Лермонтова поразило привезенное им громадное количество английских книг. Юноша начал их поглощать, овладевая одновременно незнакомым языком. Говорить свободно по-английски он так и не смог: но, зная французский и немецкий, быстро научился читать и понимать прочитанное. Перед русским поэтом открылась сокровищница английской литературы.

У письменного стола Виндсона, в его кабинете во флигеле на Малой Молчановке, у стола, который, кстати сказать, до сих пор стоит в квартире его покойной правнучки в одном из переулков старого Арбата, между Лермонтовым и гувернером происходили споры при выборе книг: что читать? Лермонтова тянуло к Байрону. Особенно пленяли «восточные» поэмы – «Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар», «Ла-ра». Их герой близок ему по духу – одинокий отважный человек, гордо отвергающий общепринятую лицемерную мораль. Гувернер, строгий, несколько чопорный, завсегдатай Английского клуба, самого аристократического клуба Москвы, не одобрял увлечения своего воспитанника произведениями, полными бунтарской философии. Покачивая головой, повторял: «Мишель, Мишель, вы плохо кончите!»

Байрон был провозглашен литературной звездой первой величины на континенте во Франции, Италии, России, но не у себя на родине. Популярностью в Англии пользовались поэты «Озерной школы», как прозвали ранних английских романтиков Вордсворта (1770 – 1850) и Кольриджа (1772 – 1839) вместе с примыкавшими к ним поэтами, хотя сами Вордсворт и Кольридж существование такой школы отрицали. Им нравилось жить вдали от Лондона и странствовать пешком по прекрасным берегам озер Англии, напоминавшей в то время огромный зеленый сад, раскинувшийся под бледно-голубым небом. (Отсюда название «Озерной школы».) В уединении они погружались в мир природы и в глубины собственного духа.

Поэзия ранних английских романтиков богата новыми формами стиха. В одной строке они сочетали двухсложные и трехсложные стопы, широко пользовались внутренними рифмами. Многообразие приемов звуковой организации стиха им было свойственно. Часто обращались к англосаксонскому эпосу, свободному от метрических правил, и к народным балладам, предназначенным для пения. Несмотря на популярность в Англии, они были мало известны за ее пределами из-за трудности перевода.

Желая отвлечь Лермонтова от Байрона, Виндсон предложил ему прочесть вместе балладу Кольриджа «Сказание о Древнем Мореходе», или, если точнее перевести заглавие, «Рифмованные стихи о Древнем Мореходе».

К восприятию поэзии ранних английских романтиков юный поэт был подготовлен знакомством с богатой ритмами русской народной лирикой и поэзией Шиллера.

Знаменитая баллада Кольриджа была впервые напечатана в сборнике «Лирические баллады», выпущенном Вордсвортом и Кольриджем в 1798 году. Свою цель молодые авторы видели в том, чтобы утвердить в искусстве слова право на воображение. Поэт должен не копировать жизнь, не подражать природе, но раскрасить окружающий мир красками воображения, по-новому увидеть жизнь, показать красоту обыденности. Вордсворт утверждал, что для искусства нет ничего низкого, недостойного внимания, и уличный мальчик, катающийся по тинистому пруду в грязном корыте, такой же значительный сюжет для поэта и художника, как поход Александра Македонского.

Простота – вот был лозунг Вордсворта и Кольриджа. Они искали прекрасное в простом и простоту в красивом. В предисловии ко второму изданию «Лирических баллад» (1802) Вордсворт писал, что поэт должен говорить на языке, на котором говорят между собой люди. Простота речи, конкретность образов этого сборника были позднее высоко оценены Пушкиным. В поэзии видели они средство возвышения и просветления души, стремились быть понятными всем. Хотели изгнать со страниц книг рыцарей, корсаров, светских красавиц, разочарованных юношей, которыми были полны произведения их современников. Ввели в литературу нового героя: простого человека. Путник-пешеход, моряк, школьный учитель, старец, отшельник, даже нищий.

Кольридж ставил перед собой задачу создать воображением сверхъестественные образы и придать им человеческое правдоподобие, по его выражению, внушить читателю «поэтическую веру».

Самуэль Тейлор Кольридж, автор лучшего произведения так называемой «Озерной школы», родился в бедной семье. Он был высоко одарен и обладал исключительным личным обаянием. Сельская школа послала его на свой счет в университет. В годы Великой французской революции (1791 – 1793) начальство университета заподозрило Кольриджа в сочувствии республиканским идеям, он был исключен и нанялся солдатом в драгунский полк. Живя в казарме, как и его русский современник Державин, писал письма для своих неграмотных товарищей, и они за это выполняли его работу в конюшнях. Вскоре друзья помогли Кольриджу уйти из казармы, и он занялся литературным трудом, читал лекции, издавал газету, вместе с другими юношами мечтал уехать в Америку, чтобы организовать там идеальную социалистическую общину. Он всюду искал чудесного, и содержание его баллады, основанное на рассказе из действительной жизни, воплощено в сверхъестественные образы.

Герой баллады Древний Мореход пролил невинную кровь: он убил Альбатроса, птицу, приносящую на море счастье. Сначала матросы оправдывают убийцу и тем приобщаются к преступлению. Но потом, желая уйти от наказания, упрекают его и вешают на шею старика убитого Альбатроса. Однако возмездия никому не избежать. И вот оно начинается. Корабль то попадает во льды, то останавливается среди гниющих вод. Тут и всевозможные духи, и таинственные голоса, призраки и видения, морские чудовища, хоры ангелов. Тут и заколдованные мертвецы – наказанные за соучастие матросы. Они встают с палубы и, столпившись вокруг старика, с упреком смотрят на него мертвыми глазами. Перелом на пути искупления происходит в тот момент, когда при свете месяца Древний Мореход видит под водой морских тварей, ощущает их красоту, чувствует любовь ко всему живому. Он начинает благословлять всю природу, и с его шеи срывается и падает в морскую бездну убитый Альбатрос. Наконец корабль приплывает на родину. Загадочный взрыв – и он погружается в море, а Древний Мореход спасается в челноке лесного отшельника, который соглашается выслушать его исповедь. Исповедь облегчает душу убийцы, но в урочный час он снова испытывает боль в груди и, чтобы от нее избавиться, ищет человека, который его выслушает. Во время такого припадка тоски приходит к дому, где идет свадебный пир. Древний старец, похожий на призрак, с седой всклокоченной бородой и огненными глазами останавливает одного из гостей и сразу начинает свой рассказ. За дверью звучит музыка, звенят бокалы, а зачарованный

Самуэль Тейлор Кольридж.

Портрет работы неизвестного художника.

Брачный гость не в силах прервать рассказчика и переступить порог. Вся баллада представляет собой исповедь-монолог. Исповедь захватывает читателя, как и Брачного гостя. А когда она закончена, пир уже не влечет юношу, и он идет домой, чтобы «другим, – умней, грустней» проснуться поутру.

«Сказание о Древнем Мореходе» написано размером английских старинных баллад, с повторами наиболее значительных мест, сделанных также в народном духе. Произведение Кольриджа заражает своей музыкой, его хочется петь, как пелись в старину баллады, послужившие автору образцом. Повторы передают читателю волнение рассказчика. Рифмы, возникая в середине строки, усиливают музыкальную магию сказания.

Виндсон не ошибся. Баллада произвела на Лермонтова неизгладимое впечатление, и на нее не раз откликалась его поэтическая мысль и творческое воображение. На примере творческих встреч с Кольриджем еще раз раскрывается своеобразие восприятия и использования Лермонтовым чужого. Это чужое используется им для собственных поэтических задач, ничего не имеющих общего с тем источником, откуда оно взято.

Прежде всего остановимся на теме возмездия за пролитие невинной крови, центральной теме «Сказания». Об этом Лермонтов начиная с 1830 года писал не раз. Ярче всего и наиболее обнаженно тема эта нашла воплощение в его поэме «Каллы» («Убийца»), написанной в 1830 году. По требованию муллы, согласно закону кровавой мести, существовавшему на Кавказе, молодой кабардинец убивает ночью трех спящих, ни в чем не повинных людей. Двое мужчин убиты, и он останавливается перед семнадцатилетней девушкой. Но жестокий закон, возвещенный муллой, повелевает убить, и он со стоном вонзает кинжал в спящую, а потом убивает и того, кто толкнул его на преступление. В горах, гласит народное сказание, появляется неизвестный странник, заклейменный самым страшным словом – убийца. Как дикий зверь, он всех чуждается, хранит молчанье: «И он лишь знает, почему Каллы ужасное прозванье //В горах осталося ему». Для героя Лермонтова, молодого кабардинца, возмездием служит раскаяние, как и для героя Кольриджа Древнего Морехода. «За ним раскаяние мчится», – писал Лермонтов в одной из своих юношеских поэм.

К теме возмездия Лермонтов обращается не раз и ставит эту тему по-разному. Мы встретимся с ней и в юношеском революционном стихотворении «30 июля. (Париж) 1830 года», и в стихотворении «Смерть Поэта». В обоих случаях он требует расплаты за «праведную кровь». Перейдем к теме и жанру исповеди.

Брожу, как ночь, из края в край

И словом жгу сердца

И среди тысяч узнаю,

Кто должен исповедь мою

Прослушать до конца *, -

[* Перевод В. В. Левика.]

говорит Древний Мореход юноше, поглощенному его излияньем.

Ты слушать исповедь мою

Сюда пришел – благодарю, –

обращается молодой испанский монах к старику – пришедшему выслушать его предсмертную исповедь – в поэме, написанной Лермонтовым в тот же период, когда он познакомился со «Сказанием о Древнем Мореходе», да так и названной «Исповедь». Это обращение переходит у Лермонтова дословно из поэмы в поэму: «Исповедь» (1830), «Боярин Орша» (1836), «Мцыри» (1839). Герои поэмы Лермонтова произносят эти слова в разных условиях, но смысл их один, прямо противоположный смыслу исповеди Древнего Морехода: герои Лермонтова требуют себе права на жизнь, свободу и человеческое счастье, отнятое у них людьми. Исповедуются юноши старику, а не старик юноше. Во всех трех поэмах апофеоз жизни дан по-разному, но апофеоз. В двух первых исповедь любви, в третьей – гимн родине и свободе. У Кольриджа молитва, у Лермонтова требование. Там искупление, здесь утверждение своих прав. Но и там и здесь у Лермонтова, как и у Кольриджа, поэма-монолог, раскрытие человеческой души. Такой же исповедью является и монолог Демона, обращенный к Тамаре в поэме «Демон». С исповедью человеческой души мы встретимся и в романе «Герой нашего времени».