Текст книги "Лермонтов в Москве. Эссе"
Автор книги: Татьяна Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)
Глава IV
«МОСКВА, РОССИИ ДОЧЬ ЛЮБИМАЯ…»*
[* Из стихотворения И. И. Дмитриева «Освобожденная Москва».]
Приезд Лермонтова в Москву в январе 1838 года был не похож на прошлый. Теперь он возвращался из ссылки. Благодаря хлопотам Арсеньевой был переведен снова в гвардию, но не в прежний полк, стоящий в Царском Селе, под Петербургом, а в Гродненский гусарский, стоящий в Новгороде.
Величественная природа Кавказа, встречи с интересными людьми – все это послужило прекрасным отдыхом от шагистики и муштры, от парадов и балов, освежило от духоты светского и казенного Петербурга. «…Для меня горный воздух – бальзам, – писал Лермонтов с Кавказа Раевскому, – хандра к черту, сердце бьется, грудь высоко дышит…» В таком настроении Лермонтов и приехал в Москву. Его дорожная шкатулка была полна рукописями новых произведений, голова – новыми творческими замыслами.
М. Ю. Лермонтов.
Акварельный автопортрет. 1837.
Он явился в Москву как автор стихотворения «Бородино», как певец героической Москвы. Стихотворение было создано в связи с 25-летием Бородинского сражения и напечатано после его отъезда в майской книжке пушкинского «Современника». В ближайшее время должна была появиться в печати «Песня про царя Ивана Васильевича, удалого опричника и молодого купца Калашникова».
«Бородино» и «Песня…» произвели сильное впечатление на декабристов и в сознании передовых современников Лермонтова сближались. «Песня…», ввиду ссылки автора, была напечатана анонимно за подписью «…в». Николай Бестужев писал 4 июля 1838 года из Сибири брату Павлу: «ежели тебе знаком этот «…в», объяви нам эту литературную тайну. Еще просим тебя сказать: кто и какой Лермонтов написал «Бородинский бой»?»
Сражение при Бородине 26 августа 1812 г.
Картина работы художника П. Гесса.
Декабрист Якушкин говорил, что «война 1812 года пробудила народ русский к жизни и составляет важный период в его политическом существовании». Он рассказывает, как жители покидали Москву, оставляемую неприятелю: «Не по распоряжению начальства выступило все народонаселение Москвы вместе с армией из древней столицы. По Рязанской дороге, направо и налево, поле было покрыто пестрой толпой, и мне теперь еще помнятся слова шедшего около меня солдата: «Ну, слава богу, вся Россия в поход пошла!».
Русский народ под Бородином сорвал стратегический план Наполеона.
Народ и является героем в стихотворении Лермонтова «Бородино». Поэт достиг совершенства в изображении народа как единого целого, несмотря на различие сословий. Отвлеченный «вождь» его юношеского стихотворения «Поле Бородина» превратился теперь в полковника-героя, павшего на поле битвы. Четко очерчен и образ рассказчика, солдата-артиллериста, туго забившего снаряд в пушку. Так же четко очерчен и образ молодого парня, не принимавшего участия в этой народной битве. Он расспрашивает солдата, участника боя, обращаясь к нему не только на простонародном языке, но и с типично народной интонацией: «Скажи-ка, дядя…» И на таком же языке, ярком, колоритном языке народа отвечает ему участник сражения от лица всей солдатской массы:
Уж мы пойдем ломить стеною,
Уж постоим мы головою
За родину свою!
В «Песне про купца Калашникова» изображено историческое прошлое древней русской столицы. Ее герои – москвичи. Тут и сам город – Кремль, Красная площадь, Зарядье. Единоборство Калашникова с Кирибеевичем происходит на льду Москвы-реки, и за Москвой-рекой просит он похоронить себя между тремя дорогами: Тульской, Рязанской и Владимирской, дорогами, которые соединяют Москву с необъятной ширью родной страны.
Москва в поэме дана в снежном уборе, а действие развертывается на белом пушистом снегу, на фоне русской зимы, той самой зимы, которую так любила, «сама не зная почему», пушкинская Татьяна, той зимы, которой так радовался крестьянский мальчик «в салазки жучку посадив», той зимы, которая была верным союзником русского народа в борьбе с неприятелем.
«Бородино» и «Песня…» возникли как бы в ответ на «Философическое письмо» Чаадаева. Замыслы двух народных произведений Лермонтова зародились среди споров. Вполне соглашаясь с отрицательным отношением Чаадаева к николаевской действительности, Лермонтов, как и Пушкин, не мог признать его утверждения об «историческом ничтожестве» России.
«Окиньте взглядом все прожитые нами века… вы не найдете ни одного привлекательного воспоминания, ни одного поучительного памятника», – писал Чаадаев.
В ярких образах Лермонтов показывал в прошлом то героическое, чего не было в современной ему России.
– Да, были люди в наше время,
Не то, что нынешнее племя:
Богатыри – не вы! –
присоединяет автор свой голос к голосу своего героя.
Оба произведения, «Бородино» и «Песня…», были ответом Чаадаеву и одновременно ответом реакционным настроениям, которые усилились в борьбе с ним – официальному пониманию патриотизма как прославления существующего порядка.
Русский народ богат талантами, сильными личностями, а его прошлое полно сюжетов для вдохновения, утверждал поэт. С ранних лет он жил в народной песенной стихии. «…Если захочу вдаться в поэзию народную, то, верно, нигде больше не буду ее искать, как в русских песнях», – писал он подростком в Середникове, собирая русские песни. И через несколько лет написал «Песню про купца Калашникова».
Высота нравственной идеи поэмы выражена в сцене боя. Кирибеевич гибнет потому, что сознает свою неправоту. Моральная сила на стороне Калашникова, и сознание правоты приводит его к победе над Кирибеевичем.
В поэме Лермонтова заключалась та же мысль, что в «Арабесках» Гоголя, который писал, что национальность состоит не в описании сарафана, а в самом духе народа, в том, что поэт глядит «на мир глазами своего народа». Народность поэмы Лермонтова оценил Белинский. «Песня», – писал он, – представляет собой факт о кровном родстве духа поэта с народным духом».
Когда Лермонтов приехал в Москву 3 января 1838 года, там оказался его любимый дед Афанасий Алексеевич Столыпин, герой Бородина. Он приехал из своего симбирского имения. Участники Бородинского сражения вспоминали случай, когда командир батареи Столыпин проявил особенное мужество и находчивость: заметив наступательное движение наших кирасиров, он рысью выехал несколько вперед и, переменив фронт, ожидал приближения неприятеля без единого выстрела. Орудия были заряжены картечью. Подпустив неприятеля на близкое расстояние, он хотел сильным огнем расстроить противника и тем подготовить успех нашим кирасирам. Под ним была убита тогда его лихая горская лошадь. Афанасий Алексеевич в свое время много порассказал Лермонтову о битве при Бородине. И теперь, под впечатлением его стихотворения, он оживился, вспоминая прошлое, и снова пошли рассказы. В беседу вступали и другие участники Бородинского боя, в Москве их было немало. Тут и дядя Арсеньевой Мещеринов, и его друг генерал Меликов, потерявший руку под Бородином. «Бородино» Лермонтова цитировалось, обсуждалось, декламировалось в кругу участников сражения.
Конечно, бывал Лермонтов и в театре. В Большом ставили оперы, трагедии, водевили, интермедии. 19 января шел «Гамлет» в переводе Н. Полевого с английского подлинника. Гамлета играл Мочалов, Полония – знаменитый Щепкин. Шел и «Ревизор» с Щепкиным в роли Городничего.
Щепкин тесно связан с литературной общественностью Москвы. Обаяние таланта и личности артиста, редкая доброта и отзывчивость, тонкий юмор – все привлекало к Щепкину, делая его дом одним из наиболее притягательных культурных центров города. Здесь бывали многие писатели. Дружба связывала Щепкина с Белинским и Герценом. Актер П. М. Садовский видел, как к Щепкину за кулисы приходил Лермонтов.
В антрактах поэт рассматривал московскую публику. Ложи бенуара и бельэтажа, полные «улыбающимися дамами в бриллиантах впереди, грустными мужьями в тени и долгах сзади… ложи верхние набитые подьячими, купцами, потеющими от чая и ерофеича, собирающимися в театр целыми поколениями. А буфеты, верхние коридорчики, кофейная… кучера на площади, сени, унизанные лакеями… Вот комедия готовая, смешная, трогательная – спишите ее, и Бальзак пришлет вам перо свое, потому что только в Москве можно встретить эти крайности полудикого состояния и утонченной образованности». Всю эту человеческую комедию, описанную на страницах «Молвы» (1884, № 5), Лермонтов наблюдал в дни своей юности и снова увидел теперь. На этот раз он развлекался и приехал в Петербург только во вторую половину января после «долгих странствований и многих плясок в Москве», как писал 1 февраля 1838 года на Кавказ своему родственнику П. И. Петрову, начальнику штаба войск на Кавказской линии и в Черномории.
Глава V
В МОСКВЕ. АВТОР «ГЕРОЯ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»
«СЧАСТЛИВОГО ПУТИ. ГОСПОДИН ЛЕРМОНТОВ»
Не прошло и трех лет, как Лермонтов проезжал через Москву, возвращаясь из ссылки за стихи «Смерть Поэта», и теперь он ехал в ссылку снова. Поводом на этот раз послужила его дуэль с сыном французского посла молодым де Барантом, происшедшая 18 февраля 1840 года. Но причина лежала глубже. Новая ссылка была звеном в цепи событий, начавшихся стихами «Смерть Поэта». Лермонтову не простили его смелого вызова, брошенного придворным кругам, и он получил в наследие не только славу Пушкина и дружбу его друзей, но и вражду его врагов.
Зимой 1839/1840 года обстановка в Европе была напряженной. В центре внимания дипломатов стояло англо-французское соперничество на Ближнем Востоке и стремление племянника Наполеона Луи Бонапарта завладеть французским престолом. Вмешательство Николая I в англо-французские дела, его стремление поссорить Англию с Францией, а также слух о его сочувствии бонапартистскому перевороту – все это осложняло отношения русских с французами. У французов было обострено чувство чести, и во французском посольстве существовало настороженное отношение к суждениям русских о французах. В такой атмосфере был кем-то пущен слух, что в стихах русского поэта, написанных два года назад, оскорблен не один Дантес, но вся французская нация. Это вызвало волнение в посольстве. Недоразумение быстро рассеялось. Существовало немало списков неопубликованного стихотворения Лермонтова, и по ним легко было убедиться, что это ложь. Но сплетни продолжали ползти. В данной обстановке легко было создать столкновение на почве оскорбления национальной чести, что и послужило поводом к дуэли Лермонтова с Барантом, хотя в сплетне была замешана и женщина. Мы не знаем, какие слова Лермонтова, переданные молодому Баранту, показались ему оскорбительными, но они не могли в какой-то мере не отразить отношения к нему нашего поэта. В сыне французского посла он видел такого же заносчивого иностранца, каким был Дантес. Барант сказал, что в своем отечестве он знал бы, как кончить дело… «В России следуют правилам чести так же строго, как и везде, и мы меньше других позволяем себя оскорблять безнаказанно», – отвечал ему поэт. Лермонтов выступал заступником русской чести, и в обществе ждали, что все кончится для него благополучно. Но в дело вмешался Бенкендорф. Из светской дуэли было создано дело.
С момента возвращения Лермонтова из ссылки отношение к нему шефа жандармов резко изменилось. Весной 1838 года Бенкендорф, в угоду Арсеньевой, просил царя окончательно простить Лермонтова и перевести снова в лейб-гвардии Гусарский полк, стоявший в Царском Селе под Петербургом, очевидно рассчитывая, что легкомысленный офицер, наказанный за стихотворение, теперь загладит свой проступок.
Шеф жандармов хорошо понимал общественную роль писателей и еще в 1827 году писал, что «этот класс общества имеет заметное влияние на общественное мнение». Недаром установил он строгий надзор за Пушкиным, а теперь Лермонтов попал в поле его зрения. В стране было не спокойно. В течение лета пожары опустошили города и села двенадцати центральных губерний. В связи с пожарами прокатилась волна крестьянских восстаний и отмечалось «необычайное смятение и буйство народа», как писал Бенкендорф в своем годовом отчете Николаю I. Внимание Третьего отделения к литературе стало особенно пристальным.
«Под железным кулаком Николая I мысль сделалась дерзка и неустрашима», – писал впоследствии Герцен. Раньше всего она стала такой в творчестве Лермонтова. С начала сотрудничества поэта в журнале «Отечественные записки» (журнал начал выходить с января 1839 года) там были опубликованы три его повести: «Бэла», «Фаталист», «Тамань», а стихи печатались из номера в номер. Полная страстной непримиримости, поэзия Лермонтова ярко выделялась на фоне пустых и вялых стихов, которыми были полны журналы тех лет. После смерти Пушкина Гоголь замолк. Русская поэзия переживала кризис.
Все в небеса неслись душою,
Взывали, с тайною мольбою,
К N. N. неведомой красе,
И страшно надоели все, –
писал Лермонтов в 1840 году. («Журналист, читатель и писатель».)
За стихотворение «Смерть Поэта» Лермонтов был сослан со стихотворения «Поэт» начинал по возвращении из ссылки. Оно было напечатано одним из первых в «Отечественных записках». Голос поэта Лермонтов сравнил с вечевым колоколом и, вслед за Пушкиным, назвал поэта «пророком»:
Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?
Иль никогда, на голос мщенья.
Из золотых ножон не вырвешь свой клинок.
Покрытый ржавчиной презренья?
13 апреля 1840 года был опубликован приказ о том, что лейб-гвардии Гусарского полка поручик Лермонтов переводится тем же чином в Тенгинский полк. Это был пехотный полк, куда часто ссылали штрафных и вольнодумцев. Там служили декабристы и мятежные поляки. Полк находился в то время на правом фланге кавказской войны, стоял на линии береговых черноморских укреплений. Укрепления разбросаны на громадном расстоянии друг от друга. Каждый форт зажат между морем и неприступными горами. Построенные наскоро из материала, который был под рукой, они быстро разрушались от дождя и ветра. «Дивишься, – говорили современники, – как бурные волны не залили их, как буйные ветры не сбросили в море». Провиант доставлялся два раза в год. Зимой море у берегов так бурно, что всякая связь с миром прекращалась на долгие месяцы. Летом томили зной и жажда, недостаток пресной воды. Болота в устьях рек служили источником жесточайшей малярии, дизентерии и других болезней, от которых во множестве умирали люди [13].
Горцы постоянно угрожали военному населению черноморских фортов. Они незаметно подползали к самым укреплениям. Их выстрелы настигали проходящих по крепости солдат. В некоторых фортах Тенгинского полка в 1839 году смертность достигла пятидесяти процентов.
Весной 1840 года, перед самой ссылкой Лермонтова, горцы организованно двинулись на черноморские укрепления: 7-го февраля ими был уничтожен гарнизон форта Лазарева, 29-го – погиб гарнизон укрепления Вельяминовского. В ночь на 22 марта укрепление Михайловское было героически взорвано русским солдатом и превратилось в общую могилу горцев и русских. В момент ссылки Лермонтова Тенгинский полк готовился к опаснейшей экспедиции против горцев, из которой большая часть полка не вернулась. Подписав 13 апреля приказ о переводе Лермонтова в Тенгинский полк, Николай I на обложке собственноручно начертал: «Исполнить сегодня же». Он освободил поэта от предварительного трехмесячного заключения на гауптвахте, которое могло помешать ему попасть в эту экспедицию, и притом лицемерно заявил, что «переводом в Тенгинский полк желает ограничить наказание». Прочитав «Героя нашего времени», писал в частном письме императрице 12 июня 1840 года: «…Жалкая книга, показывающая большую испорченность автора… Счастливого пути, господин Лермонтов, пусть он очистит свою голову, если это возможно…»
НА ИМЕНИНАХ ГОГОЛЯ
Москва встретила Лермонтова тепло и радушно. Со дня на день ждали, что в «Московских ведомостях» появится объявление о продаже его первой книги, которая в Петербурге уже продавалась. Москвичи прочли в «Отечественных записках» повести «Бэла», «Фаталист», «Тамань», теперь превратившиеся в главы книги, отчего интерес к этой книге еще более возрастал. Теперь это был роман, новое художественное целое, с новым сюжетом, с новым интригующим заглавием – «Герой нашего времени». Отдельные черты этого «героя» уже намечались в повестях, но порой казались противоречивы. Каким же представлял себе автор современного героя?
Приезд Лермонтова совпал с присутствием в Москве Гоголя, который долгое время жил за границей. Он увез с собой любовь к родине и замысел «Мертвых душ». Под прекрасным небом Италии Гоголь чувствовал себя «непреодолимой цепью прикованным» к родной стране: «Теперь передо мной чужбина, вокруг меня чужбина, но в сердце моем Русь, одна только Русь».
И вот Гоголь вернулся. Он приехал осенью 1839 года вместе с Погодиным и остановился у него на Девичьем поле. Жил у Погодина отшельником. Иногда заходил в кабинет к хозяину. Громадный кабинет историка был завален старинными книгами, рукописями, каменными глыбами с непонятными полустертыми надписями на разных языках. Если являлся кто-нибудь посторонний, Гоголь свертывался, как улитка, и упорно молчал. Его раздражало праздное любопытство. Это любопытство было особенно возбуждено неоднократным чтением «Мертвых душ». Читал – и все герои оживали…
Н. В. Гоголь.
Портрет работы художника Ф. Моллера. 1840.
9 мая николин день – именины Гоголя. Узнав о приезде Лермонтова, Гоголь пожелал его видеть и говорить с поэтом, с такой силой выразившим скорбь России о Пушкине и его собственную скорбь. Он пригласил молодого поэта на именины. Здесь перед Лермонтовым развернулась картина образованного общества Москвы рубежа 30 – 40-х годов. И он сам предстал на суд ее элиты.
Лермонтов познакомился с новой московской профессурой. Значение Московского университета, как научного и культурного центра, сильно возросло с тех пор, как его оставил поэт. С 1835 года начали возвращаться из-за границы молодые ученые, посланные туда для окончания образования. Они привезли с собой веру в науку и в человека. Эти молодые профессора не просто излагали факты, но преподносили с кафедры новые истины. В Германии многие из них слушали Гегеля и его учеников. Это был тот период, когда наука перестала считать себя противоположностью жизни. Ученик Гегеля профессор Ганс, читавший в Берлине философию права, приходил на лекции не с древним фолиантом, а с последним номером парижского или лондонского журнала.
Среди новой профессуры выделялся своей одаренностью знаток Гегеля, специалист по древней истории Крюков. На его лекциях перед студентами открывался мир, полный величия и героизма. Крюков был предшественником по кафедре истории знаменитого профессора Грановского, только осенью 1839 года вернувшегося из Германии. Перед самым приездом Лермонтова он закончил свой первый курс в Московском университете и прочитал цикл публичных лекций. О нем заговорила вся просвещенная Москва.
На именинах Гоголя Лермонтов впервые столкнулся с формировавшимся на рубеже тридцатых – сороковых годов славянофильством. Основоположниками славянофильства были Хомяков и Иван Киреевский. «Ты не можешь себе вообразить, какая у этих людей философия, – писал Грановский своему другу Станкевичу. – Главные их положения: Запад сгнил и от него уже не может быть ничего; русская история испорчена Петром… вся мудрость человеческая изложена в творениях святых отцов… Их нужно только изучать: дополнять нечего: все сказано. Гегеля упрекают в неуважении к фактам. Киреевский говорит все эти вещи в прозе; Хомяков в стихах. Досадно то, что они портят студентов: вокруг них собирается много хорошей молодежи и впитывает эти «прекрасные» идеи». Мировоззрение славянофилов часто было противоречивым. Хомяков и Иван Киреевский увлекали молодежь речами о народе и его «жизненной силе». Не могла не вызывать сочувствия их вера в исключительную историческую миссию России. Привлекали они и своим резко отрицательным отношением к бюрократическому режиму Николая I.
Лермонтов ехал на именины Гоголя в приподнятом настроении. Накануне, в самый день его приезда, появилось наконец объявление о продаже «Героя нашего времени». Еще издали увидел стеклянный купол погодинского дома, возвышавшегося над зеленью садов. Под этим куполом в антресолях жил Гоголь.
Миновав длинную анфиладу парадных комнат, Лермонтов вышел на террасу. На лужайке, перед домом, в нарядном голубом фраке, слегка склонив голову набок, стоял Гоголь в толпе гостей.
Погодин, лекции которого Лермонтов когда-то с интересом слушал в университете, представил его. Поэт преподнес Гоголю свой роман. Книга была издана на веленевой бумаге, в красивой цветной обложке. Многие уже прочли объявление в «Московских ведомостях», но купить еще не успели, и книга, привезенная Лермонтовым, обратила на себя общее внимание. Но еще больший интерес вызвал сам автор. Все спешили с ним познакомиться, расспрашивали, выражали сочувствие, приглашали.
Дом Погодина на Девичьем поле (ул. Погодинская).
Дом не сохранился. Реконструкция Б. Земенкова
Ссылка увеличивала симпатию к поэту.
Общество было незнакомое, и Лермонтов обрадовался, увидев среди гостей Юрия Самарина. Он познакомился с ним в прошлый приезд в доме родственников Самарина – Оболенских, родителей будущей жены Алексея Лопухина, друга Лермонтова. Моральная чистота, тонкий аналитический ум, кипучая энергия – эти черты привлекли тогда Лермонтова к девятнадцатилетнему студенту. Теперь Самарин чувствовал себя стесненным в обществе старших по возрасту людей и также был рад молодому поэту, пленившему его при первой встрече простотой обращения и детской откровенностью. Он познакомил Лермонтова со своим другом, поэтом, Константином Аксаковым. Богатырского сложения, неуклюжий, он говорил слегка нараспев, и в его маленьких глазках светилось одновременно добродушие и упорство.
Дом А. С. Хомякова на Собачьей площадке.
Дом не сохранился. Фотография.
Константин Аксаков принадлежал к патриархальной московской семье. Дом Аксаковых на Смоленской площади был типичным «дворянским гнездом». Аксаковы отличались чисто русским московским радушием, хлебосольством, и их дом всегда был полон гостей. Все члены семьи были поклонниками таланта Гоголя. Не раз читал он у них «Мертвых душ». Сергей Тимофеевич Аксаков не смог по болезни приехать на именины. На этом торжестве присутствовал его сын, любимец Гоголя, Константин, а по его просьбе был приглашен Самарин. Хомяков был также среди гостей. Маленький, сгорбленный, с длинными всклокоченными волосами, разносторонне образованный человек – публицист, историк, философ, математик, поэт и художник. Крупный землевладелец, знаток сельского хозяйства, противник крепостного права, он летом объезжал свои деревни, а зиму проводил в Москве и был хорошо известен в московских салонах, как блестящий собеседник и спорщик. В его доме на Собачьей площадке рядом с кабинетом была небольшая узкая комната с двумя диванами вдоль стен и столом между ними, которая называлась «говорильня».
Гости все прибывали. Приехал гимназический товарищ Гоголя юрист Редкий. Он слушал в Берлине ученика Гегеля профессора Ганса, и, по мнению многих, его собственные лекции были основательнее лекций немецкого профессора. Среди гостей был исполнитель Городничего в «Ревизоре» Щепкин, поэт Баратынский, историк литературы и критик, представитель официального направления в науке, Шевырев, старый друг Погодина.
П. Я. Чаадаев. Гравюра Стейфенда.
Когда почти все были в сборе, вошел, величественно и холодно кланяясь, Чаадаев. Знакомство с ним могло компрометировать, и, несмотря на это, в его скромном кабинете на Басманной, по понедельникам, можно было встретить и московских «тузов», и важных генералов, и московских дам, приезжавших лично приглашать Чаадаева на вечера в свои салоны. В этом уважении к «сумасшедшему ротмистру» сказывалось московское фрондерство.
А. И. Тургенев. Литография Энгельмана. 1830.
Рядом с Чаадаевым Лермонтов увидел высокую мужественную фигуру видного деятеля декабристского движения Михаила Федоровича Орлова, жившего в Москве под тайным надзором. Этих двух представителей поколения декабристов Герцен назвал «библейскими старцами».
Последним приехал Александр Иванович Тургенев. Его жизнь тесно связана с Пушкиным. Двенадцатилетнего мальчика отвез он в Царскосельский лицей и провожал прах великого русского поэта для погребения в Святогорский монастырь.
Теперь взял под свое покровительство Лермонтова.
Острый интерес ко всем проявлениям человеческого ума – отличительная черта Александра Ивановича. Он жадно впитывал все впечатления бытия и отличался независимостью суждений.
М. Ф. Орлов.
Портрет работы художника А. Ризнера. 1815.
По окончании Геттингенского университета вернулся в Россию и сделал блестящую карьеру. Но в 1825 году был отрешен от всех должностей и весной уехал в чужие края, куда только что перед тем был вынужден уехать его брат декабрист Николай, о котором он потом, после восстания, всю жизнь заботился. За границей А. И. Тургенев посещал музеи, библиотеки, архивы, разыскивая новые материалы по русской истории. Проводил жизнь между Парижем, Лондоном, Римом и Москвой. В России его друзьями были Карамзин, Жуковский, Батюшков, Вяземский, Козлов… За границей он встречался с Шатобрианом, Мериме, Стендалем, Саути, Вальтером Скоттом… Живя в Париже, ехал завтракать к мадам Рекамье, оттуда заезжал на заседание палаты, обедал у Тьера или Гизо, вечер проводил на балу в посольстве, а вернувшись домой, писал на родину. Его письма знакомили русских с интеллектуальной жизнью Западной Европы. Печатались в журналах. Пушкин создал для них в «Современнике» особый раздел «Хроника русского».
Обеденный стол на именинах Гоголя был накрыт в липовой аллее. Пробиваясь сквозь зелень деревьев, солнечные лучи играли на хрустале бокалов, легкий ветерок слегка шевелил лепестки стоявших в вазах цветов. Гоголь вел себя как радушный хозяин. Говорил без умолку и острил Хомяков, часто цитируя поэтов – от молодого русского поэта Константина Аксакова до Байрона, в подлиннике – по-английски. Это была игра ума и воображения, которую поддерживали все присутствующие. Лермонтов состязался с Хомяковым в остроумии. Московскому обществу он показался оригинальным, несколько загадочным и в то же время очень симпатичным. Едва разговор на минуту смолкал, как вставлял свое слово Александр Иванович, рассказывал последний политический анекдот Парижа или случай из жизни европейской знаменитости.
Неожиданно в разгар веселья, в чаще лип, над самыми головами гостей, щелкнул соловей. Ему тут же ответил другой в противоположном конце стола. Все были удивлены еще больше, когда полились несмолкаемые соловьиные трели. В саду было много соловьев, но они пели в тишине, ночью. Для того чтобы заставить их петь за обедом, для утехи гостей, двух соловьев сажали в клетки, которые, замаскировав ветвями, вешали по концам стола. Создавалась иллюзия ночи. И два узника начинали петь. Это была «соловьиная тайна» погодинского дома.
После обеда все разбрелись по аллеям, а потом начали собираться в глубине сада около беседки, где Гоголь должен был сам варить жженку.
Лермонтова просили что-нибудь прочитать. И он начал:
Я знал одной лишь думы власть,
Одну – но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и битв,
Где в тучах прячутся скалы,
Где люди вольны, как орлы.
Чтение имело шумный успех. Когда Лермонтов кончил, все сразу заговорили, его окружили, жали руки, поздравляли. Михаил Федорович Орлов, похожий на старого большого льва, заключил молодого поэта в свои мощные объятия. Лермонтов чувствовал направленный на. него из глубины беседки печальный и добрый взгляд серо-голубых глаз Чаадаева, даже обычной язвительной усмешки не было на его губах. Поднимаясь с кресла, шел к Лермонтову, протянув к нему руки, Александр Иванович Тургенев, и один только Хомяков как-то подозрительно щурил на него свой косой глаз.
Именинное пиршество закончилось приготовлением жженки. Все в нем участвовали, суетились и помогали. Каждый давал советы, тушить ли шампанским или сотерном, когда класть ананас. Жженка готова! Гоголь разливает в стаканы ароматную дымящуюся жидкость.
Разговор зашел о философии Гегеля. Увлечение Гегелем в тот момент в Москве было так сильно, что из-за разного понимания того или другого термина друзья не разговаривали по неделям. И вот теперь заспорили о том, можно ли молиться «абсолютному духу» Гегеля?
Гоголю не удалось поговорить с Лермонтовым на именинах. Среди многочисленных гостей, таких разных по характеру и взглядам, радушный хозяин не мог уделить Лермонтову столько времени, сколько бы хотел. Они встретились на следующий день в литературном салоне Свербе-евых.
Уединившись в уголке гостиной, Гоголь и Лермонтов долго сидели вдвоем. Хозяева и гости не мешали их беседе. Никто не знает, о чем они говорили, о чем спорили, в чем соглашались и о чем молчали. Только в два часа ночи закончилась беседа поэтов.
НОВЫЕ ВСТРЕЧИ СО СТАРЫМИ ЗНАКОМЫМИ
В майские дни 1840 года Лермонтов часто проводил время в обществе Александра Ивановича Тургенева. Тургенев заезжал за ним, и они отправлялись в Петровский парк. От Триумфальной арки, построенной в честь победы после Отечественной войны 1812 года, тянулось проложенное тогда же шоссе, по краям которого выглядывали из зелени садов нарядные дачи москвичей. В лесу на большом участке был создан первый московский парк. Здесь возвышалось красивое большое двухэтажное здание, в котором в 1837 году открыт был знаменитый «воксал», предназначенный для развлечений светского общества. Посетителей встречал величественный швейцар в длиннополом, обшитом золотым позументом кафтане, треугольной шляпе с загнутыми кверху полями и с огромной булавой. Рядом с «воксалом» – небольшой театр, где можно посмеяться над проделками Арлекина и простодушным Пьеро. Напротив – цирк. В парке – качели, карусель, летние горы, фонтаны, вышки для музыкантов, чайные домики, хоры цыган. По вечерам парк залит светом фейерверков и бенгальских огней.
Из Петровского парка Лермонтов и Тургенев заезжали к Мартыновым. Здесь у них была дача. «Лермонтов у нас чуть не каждый день, – писала 25 мая Е. М. Мартынова на Кавказ своему сыну Николаю, товарищу Лермонтова по военной школе. – Эти дамы, – пишет дальше Мартынова про своих дочерей, – находят большое удовольствие в его обществе».
О визитах с Лермонтовым к Мартыновым есть записи в дневнике Тургенева. Там есть и еще краткое, но выразительное упоминание о Лермонтове. Его имя стоит рядом с именем княгини Щербатовой. Это была молодая вдова, с которой в Петербурге более года был связан Лермонтов глубоким чувством, родившимся в его душе после невозвратной утраты Лопухиной, к женщине того же типа, что и Варенька. Лермонтов посвятил Щербатовой два шедевра своей лирики «На светские цепи» и «Любовь мертвеца», стихотворение, написанное накануне дуэли с Барантом. Щербатова была вынуждена покинуть Петербург, где ее имя в петербургском свете называли в связи с этой дуэлью. В Москве жила в семье покойного мужа. Потеряла двухлетнего ребенка, и ей предстояла долгая разлука с любимым человеком. Встречаться в Москве Лермонтов и Щербатова не могли. Тургенев, который посетил ее на следующий день после именин Гоголя и, вероятно, рассказал о том, что видел там Лермонтова, а возможно, и передал какую-нибудь его шутку, что-нибудь, что могло развеселить ее, записал в своем дневнике: «Сквозь слезы смеется. Любит Лермонтова».
