Текст книги "Вор (ЛП)"

Автор книги: Таррин Фишер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Сейчас... вот сейчас её грудь вздымается и опускается.

– Она это подразумевала. Почему ты не сказала мне?

Она открывает рот и проводит языком по нижней губе. Сам не знаю, почему сейчас разговариваю с ней об этом. Может, хочу напомнить ей о том, какая длинная у нас история, чтобы подтолкнуть её к тому, чтобы она выбрала меня.

– Калеб, я не делала аборт. У меня был выкидыш. Чертов выкидыш!

Она пытается взять себя в руки, пока я осмысливаю её слова.

– Почему Кэмми мне не сказала?

– Я не знаю! Чтобы держать тебя подальше от меня. Она была права! Мы плохо влияем друг на друга!

– Почему ты мне не сказала?

– Потому что мне было больно! Я пыталась сделать вид, будто этого не было.

Не знаю, что мне вообще делать. Словно весь мир сговорился, чтобы нас разлучить. Даже чертова Кэмми, у которой все эти годы было место в первом ряду на спектакле о наших отношениях. Как она могла? Оливия старается не заплакать. Её губы шевелятся, пока она пытается выдавить хоть слово.

– Герцогиня, посмотри на меня.

Она не может.

– Что ты собиралась сказать мне?

– Знаешь... – мягко произносит она.

– Не делай этого, – умоляю я. – Это наш последний шанс. Мы с тобой созданы друг для друга.

– Я выбираю его, Калеб.

Её слова разжигают во мне злость. Я едва могу смотреть на неё и тяжело дышу. Её слова эхом звучат в моей голове, прожигая слезные каналы и оседая где-то в груди, вызывая такую сильную боль, что я едва могу ясно мыслить.

Несмотря на свой шок, поднимаю голову, чтобы взглянуть на неё. Она бледная, её глаза широко распахнуты.

Я киваю... медленно. И следующие десять секунд продолжаю кивать. Обдумываю оставшуюся жизнь без неё. Наблюдаю за её подавленным состоянием. И задаюсь вопросом, сделал ли я всё, от меня зависящее... или нужно было приложить больше усилий.

Но осталось кое-что, что мне необходимо сказать. То, что я уже говорил, и в чём так сильно ошибался.

– Оливия, однажды я сказал тебе, что когда-нибудь снова полюблю, и это всегда будет причинять тебе боль. Помнишь?

Она кивает. Для нас обоих это болезненное воспоминание.

– Это была ложь. Я знал это, даже когда так сказал. Я никогда не любил никого, кроме тебя. И никогда не полюблю.

Я выхожу.

Ухожу как можно дальше.

Больше никакой борьбы, ни за неё, ни с ней, ни с собой.

Я раздавлен.

Сколько раз нужно разбить сердце, чтобы оно больше не могло исцелиться? Сколько раз я хотел быть неживым? Как один человек может полностью разрушить мою жизнь? Меня швыряет от состояния онемения к невыносимой боли, и всё это… за час? Час ощущается как день, день как неделя. Я хочу жить, а потом мечтаю о смерти. Сначала хочу плакать, а потом кричать.

Я хочу, хочу, хочу...

Оливию.

Нет. Хочу, чтобы она страдала. Хочу, чтобы была счастлива. Хочу перестать думать и запереться в комнате. Желательно на год.

Я бегу. Бегу так быстро, что даже если бы началось восстание зомби, они ни за что бы меня не поймали. Когда я бегу, то ничего не чувствую, кроме жжения в легких. Мне нравится это ощущение, оно дает понять, что после целого дня онемения я все ещё могу что-то чувствовать. А в дни, полные боли, я напиваюсь.

Но от этого нет лекарства.

Проходит месяц

Второй

Третий

Четвертый

Эстелла не моя. Приходят результаты теста на отцовство. Мойра вызывает меня в свой офис, чтобы сообщить эти новости. Пять минут я тупо смотрю на неё, пока она оглашает результаты: нет никакой возможности, никакого шанса, что я её биологический отец. Я встаю и ухожу, не говоря ни слова. И еду, не зная куда. В итоге оказываюсь в своем доме в Напле, в нашем доме. Я не был здесь со временем той истории с Добсоном. Выключаю весь свет и делаю несколько звонков. Сначала в Лондон, потом моей матери, а затем риэлтору. И засыпаю на диване. Проснувшись на следующее утро, закрываю дом, оставив дополнительную связку ключей в почтовом ящике, и еду в свою квартиру. Собираю вещи. Бронирую билет. Улетаю. А сидя в самолете, смеюсь над собой. Я стал Оливией. Я убегаю, и меня больше ничего не волнует. Провожу пальцем по ободку пластикового стаканчика. Нет. Я начну все заново. Мне это необходимо. Если я смогу это сделать, то никогда сюда не вернусь. Продам наш дом. После всех этих лет. Дом, где мы должны были завести детей и вместе состариться. Его быстро купят. Все эти годы я получал предложения, а риэлторы постоянно оставляли свои визитки, на случай, если решусь на продажу. Во время развода я отдал Лие все, что мог, лишь бы она не заполучила этот дом. Она не особо боролась за него, и теперь я понимаю, почему. Она приберегла для меня кое-что посерьезнее. Она хотела вернуть мне дочь, а потом снова ее отнять. Я закрываю глаза. Просто хочу уснуть навсегда.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Оливия

Прошлое

На вечеринках в честь дня рождения я всегда чувствую себя неловко. Кто вообще их придумал? Шарики, подарки, которые тебе не нужны... торт, покрытый глазурью. Я девушка, предпочитающая мороженое. Вишневое с шоколадной крошкой. Кэмми купила мне банку такого и отдала сразу же, как только я задула свечи.

– Я знаю, что тебе нравится, – сказала она, подмигивая.

Благодарю Бога за лучших друзей, которые понимают, что тебе нужно на самом деле.

Я сидела у Кэмми на кухне, устроившись на барном стуле, и наслаждалась мороженым, пока остальные ели мой торт. Повсюду были люди, но я чувствовала себя очень одиноко. И каждый раз, когда мне было одиноко, я винила в этом его. Я поставила мороженое на стол и выглянула из кухни. Ди-джей поставил грустную песню. Какого черта на вечеринке в честь моего дня рождения играет что-то печальное? Я плюхнулась в шезлонг и, слушая музыку, наблюдала за покачиванием воздушных шаров. Шарики были худшей частью вечеринок. Они непредсказуемые: сначала приносят столько радостных эмоций, а в следующую секунду взрываются тебе в лицо. Я люблю и ненавижу непредсказуемость. Тот, кого нельзя называть, был непредсказуемым. Непредсказуемым, как босс.

Когда я послушно начала разворачивать подарки, мой муж стоял слева, лучшая подруга хихикала рядом с миленьким ди-джеем. И никак не ожидала увидеть посылку, упакованную в синюю бумагу.

Я уже открыла двадцать подарков. Слава Богу, что в основном это были подарочные сертификаты! Я их обожала. Не говорите глупостей, будто это не личные подарки. Нет ничего более личного, чем купить себе то, что нравится. Я только отложила последний сертификат на стоявший рядом стул, когда Кэмми оторвалась от флирта с ди-джеем и протянула мне последний подарок. Без открытки. Простая коробка, обернутая блестящей синей бумагой. Сказать по правде, до меня не сразу дошло. Если очень постараться, то можно натренировать свой мозг игнорировать некоторые вещи. И этот оттенок синего был как раз одной из них. Я разорвала ленту ногтем, потом сорвала обертку, скомкала её и бросила на пол. Люди начали отдаляться и болтать, заскучав от представления с разворачиванием подарков, поэтому, когда я открыла крышку коробки и перестала дышать, никто не заметил.

– Вот черт. Чертчертчертчерт.

Никто не услышал меня. Я увидела вспышку. Кэмми сделала ещё один кадр и подошла ко мне, чтобы узнать, почему у меня такое выражение лица, будто я съела лимон.

– Вот черт, – произнесла она, заглянув в коробку. – Это?

Я закрыла крышку и передала коробку ей.

– Не дай ему это увидеть, – умоляла я, глядя на Ноя. Он стоял, отвернувшись, с пивом в руке и разговаривал с кем-то, скорее всего, с Берни. Кэмми кивнула. Я встала и бросилась к дому. Обошла толпу людей, которые все ещё ели мой торт. Повернула направо и, поднявшись наверх, зашла в ванную Кэмми. Там сняла туфли, закрыла дверь и наклонилась над раковиной, тяжело дыша. Через несколько минут появилась Кэмми.

– Я сказала Ною, что тебе стало плохо. Он ждет в машине. Ты сможешь поехать, или мне спуститься и сказать, чтобы он возвращался домой, а ты останешься у меня?

– Я хочу домой, – ответила ей. – Просто дай мне минутку.

Кэмми опустилась на пол, прислонившись спиной к двери. Я села на край её ванны и начала чертить линии на полу большим пальцем ноги.

– Это было неуместно, – заявила она. – Вы вообще нормальные, если посылаете друг другу анонимные посылки?

– Это другое, – запротестовала я. – Я отправила чертово детское одеяльце, а не... это.

Я посмотрела на коробку, которая стояла рядом с Кэмми.

– Что он пытается сделать?

– Хм, он отправил тебе предельно ясное сообщение.

Я поправила воротник платья. Почему тут так чертовски жарко?

Кэмми толкнула коробку ко мне.

– Посмотри снова.

– Зачем?

– Потому что ты не видела, что лежит под бумагами о разводе.

На слове развод я вздрогнула. Наклонившись вниз, подняла коробку и достала оттуда пачку бумаг. Развод был тяжелым. Пока всё неофициально, но он заполнил бумаги. Зачем он мне это рассказывает? Словно это что-то изменит. Я кладу бумаги на раковину и смотрю, что лежит под ними.

– Господи боже.

Кэмми сжала губы и подняла брови, кивая.

Диск Pink Floyd из музыкального магазина, с трещиной посередине, «поцелуйный» пенни, позеленевший и сплющенный, и спущенный баскетбольный мяч. Я провела пальцем по его неровной поверхности, затем положила всё на пол и встала. Кэмми сразу отодвинулась в сторону, а я открыла дверь и выбежала из ванной. Мне нужно поехать домой и заснуть навсегда.

– А что с твоим подарком? – раздался голос Кэмми позади меня.

– Мне он не нужен, – ответила ей. Но что-то съедало меня изнутри, поэтому я остановилась у двери. Вернувшись назад, вошла в ванную комнату и опустилась на колени перед ней.

– Если он думает, что это нормально, он ошибается, – прошептала я. Она кивнула, её глаза были широко распахнуты. – Он не имеет права так поступать со мной, – повторила я.

Она покачала головой в знак согласия.

– К черту его, – сказала я. И она подняла вверх большой палец.

Пока мы смотрели друг на друга, я нащупала на полу пенни.

– Ты этого не видела, – предупредила я, запихивая его в лифчик. – Потому что он меня больше не волнует.

– Не видела что? – покорно повторила она.

– Хорошая девочка, – я наклонилась и поцеловала её в лоб. – Спасибо за мою вечеринку.

А потом я пошла к машине, к моему мужу, к прежней жизни.

Через час я лежала в кровати, повернувшись к океану, даже несмотря на то, что сейчас было слишком темно, чтобы что-то разглядеть. Я могла слышать, как волны разбивались о берег. Сегодня океан был неспокойным. Не мог найти себе места. Ной смотрел телевизор в гостиной: через стену я слышала звуки CNN. Этот канал был для меня чем-то вроде колыбельной. Мы никогда не ложились спать в одно время, и каждую ночь я засыпала, слушая выпуск новостей. Сегодня ночью я была рада своему одиночеству. Если бы Ной присмотрелся повнимательнее – а он часто это делал – то заметил бы, что я притворяюсь больной. Он бы спросил, что случилось, а я не смогла бы ему солгать. Я так больше не поступала, потому и так предавала его, поддавшись своим неуправляемым чувствам. Пенни был зажат в кулаке и прожигал во мне дыру, но я не могла его выпустить. Сначала ко мне заявилась Лия, бросив эти документы мне в лицо. Бумаги, о которых до этого момента я не знала. Сейчас он. Почему они просто не могут оставить меня в покое? Десяти лет достаточно, чтобы забыть старые отношения. За мои глупые решения я расплачивалась целую декаду. А встретив Ноя, наконец-то почувствовала готовность отправить мою разбитую любовь на покой. Но невозможно отставить в прошлом то, что возвращается к тебе снова и снова.

Я встала и направилась к раздвижной стеклянной двери, ведущей на балкон. И оказавшись снаружи, подошла к перилам.

Я могла это сделать. Должна. Так ведь? Приручить призраков. Настоять на своем. Это была моя жизнь, черт побери! Пенни не был моей жизнью. И ему пора уйти. Я подняла руку, сжатую в кулак, и почувствовала, как ветер её обдувает. Всё, что мне нужно было сделать, – просто разжать кулак. Вот и всё. Так легко и так сложно. Но я не та девушка, которая бежит от трудностей. Поэтому закрыла глаза и разжала кулак.

На секунду мое сердце сжалось. Я слышала свой голос, но ветер быстро унес его. Вот. Все закончилось.

Я отступила назад от перил, внезапно ощутив холод. И спиной пошла в спальню, один шаг, два шага... но потом бросилась вперед, перегнулась через перила, вглядываясь в пространство между мной и землей.

Боже мой. Неужели я действительно это сделала?

Да, и теперь моё сердце разрывалось из-за этого чертового пенни. «Ты идиотка», – сказала я себе. – «До сегодняшнего дня ты даже не знала, что у него все ещё хранилась эта монетка». Но, на самом деле, это не так. Я видела её внутри его Троянского коня, когда вломилась к нему домой. Он хранил его все эти годы. Но у него родился ребенок, а дети заставляют людей отказаться от прошлого и начать новую жизнь. Я вернулась в спальню и закрыла дверь. Я вернулась в спальню, закрыла дверь и забралась в постель, забралась в свою жизнь, и плакала, плакала, плакала. Словно маленький ребенок.

На следующее утро я решила выпить кофе снаружи. На душе было неспокойно, и я сказала себе, что на свежем воздухе станет легче. Но, на самом деле, мне хотелось постоять на том месте, где я выбросила монетку. Боже, я когда-нибудь перестану быть такой сентиментальной? Я была на полпути к балкону с кофе, зажатым в руках, когда моя нога наступила на что-то холодное. Отступив назад, посмотрела вниз и увидела свой пенни.

Ах!

Ветер. Должно быть, он задул его назад, когда я его выпустила из руки. Я не поднимала его, пока не допила кофе. Просто стояла и смотрела. А когда, наконец, наклонилась, чтобы поднять его, то была уверена. От прошлого нельзя убежать. Невозможно игнорировать его, или похоронить, или выбросить с балкона. Нужно просто научиться жить с ним. Оно должно мирно сосуществовать с вашим настоящим. Если ты поймешь, как это сделать, то всё будет нормально. Я подняла пенни и подошла к книжной полке, чтобы достать книгу «Большие надежды». Прикрепила монетку к титульной странице и поставила книгу обратно. Вот так. Здесь она и должна быть.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Настоящее

Я целую её и запускаю руку к ней под юбку. Она стонет в мой рот, и её ноги напрягаются в ожидании, когда же мои пальцы залезут к ней в трусики. Моя рука задерживается на том месте, где ткань соприкасается с кожей. Мне нравится охота. Я не занимаюсь сексом с легкодоступными женщинами. Она произносит моё имя, и я оттягиваю материал. В моих планах – заняться с ней сексом. Она красивая. Смешная. Умная.

– Прости, – говорю я. – Не могу это сделать.

Отхожу от неё и опускаю голову вниз. Боже.

– Что это? – она придвигается ближе и кладет руки мне на плечи. Она милая. Но от этого ещё хуже.

– Я влюблен в другую, – признаюсь ей. – Она не моя, но мне до сих пор кажется, словно я ей изменяю.

Она начинает хихикать. Я поднимаю голову, чтобы посмотреть на неё.

– Прости, – извиняется она, прикрывая рот. – Это жалко и немного романтично, да?

Я улыбаюсь.

– Эта девушка, она в Америке?

– Мы можем не говорить о ней?

Она потирает мне спину и одергивает своё платье.

– Все нормально. Ты не совсем в моем вкусе. Я просто всегда хотела охмурить американца. Как в фильмах.

Она встает и идет к моему холодильнику.

– Милая квартира. Нужно купить ещё мебели, – она берет две бутылки пива и несеё одну мне. Я виновато оглядываю комнату. Живу тут уже два месяца, а из мебели только диван, оставшийся от прежнего владельца, и кровать, которую я купил, как только въехал. Определенно, нужно пройтись по магазинам.

– Мы можем быть друзьями, – продолжает она, присаживаясь рядом со мной. – А теперь назови мне её имя, чтобы я смогла выследить на Фэйсбуке девушку, которая, мягко говоря, меня обломала.

Я провожу рукой по лицу.

– У неё нет страницы. И я не хочу произносить её имя.

– Калеб... – жалобно произносит она.

– Сара.

– Ладно, – соглашается она и встает. – Тогда увидимся в зале. Позвони, если захочешь выпить. Никакого секса.

Я киваю и провожаю её до двери. Она милая. Даже слишком, раз с юмором отнеслась ко всей этой ситуации.

Когда она уходит, я достаю ноутбук. И заказываю кухонный стол, кровать и гарнитур в гостиную. Затем просматриваю почту. Почти все письма связаны с работой. Моя мать пишет мне каждый день, но я не отвечаю. А вот когда вижу письмо от отца, открываю его. Должно быть, мать рассказала ему, что я вернулся в Лондон. Нажимаю на его имя.

Калеб,

Слышал, что ты вернулся в город. Давай поужинаем вместе. Позвони мне.

Вот и всё, что он написал сыну, которого не видел пять лет. Эх. А почему бы и нет? Я достаю телефон и записываю его номер. Возможно, на этот раз наше воссоединение удастся. Может, он меня удивит и больше не будет таким мудаком, как когда я ужинал с ним в прошлый раз, а он провел два часа, не вылезая из телефона.

Он сразу отвечает и соглашается встретиться со мной завтра вечером в местном пабе. Я иду к кровати и ложусь, не раздеваясь.

За пять лет мой отец не изменился. Если только поседел. И эта седина отлично подходила к его загару, который был результатом похода в солярий, потому что на солнце он краснеет.

– Выглядишь как я! – заявляет он, заключая меня в мужские объятия.

Я хлопаю его по спине и, улыбаясь, сажусь. Боже, я ненавижу этого ублюдка, но очень рад его видеть.

Он ведет себя так, словно последние пять лет мы видели друг друга каждый день. Но всё это показное. Мой отец – продавец. С ним и террорист, сидя на электрическом стуле, почувствует себя как дома. Я ему это позволяю и много пью.

Наконец, мы подходим к тому, почему я здесь.

– Дело практически по твоей части. Проблема в женщине, которую я так желал, но она не стала моей, и в ребенке, которого я так хотел назвать моим и не смог.

Он морщится.

– Не по моей части, сынок. Я заполучил женщину, которую хотел.

Я смеюсь.

– Должно быть, она очень сильно на тебя повлияла, раз ты сбежал из своей любимой Америки.

Я никак на это не реагирую.

Внезапно он выдает:

– Я хотел увидеть мою внучку. Когда ещё думал, что она моя.

Ищу на его лице отсутствие искренности, но ничего не нахожу. Он не целует мне задницу и не говорит что-то, лишь бы казаться вежливым. Он стареет и чувствует приближение смерти. Ему действительно хотелось встретиться с Эстеллой.

– Слышал, что твоя бывшая жена ещё хуже, чем моя первая бывшая жена, – он ухмыляется. – Как ты на это подписался?

– Наверно, я такой же дурак, как и ты.

Он ухмыляется.

– Приходи к нам на ужин. Познакомишься с моей новой женой.

– Конечно, – отвечаю я.

– У неё есть младшая сестра...

– Фу. Ты больной, – я качаю головой, а он смеется.

Звонит мой телефон. Американский номер. Я смотрю на отца, и он жестом показывает, чтобы я ответил.

– Сейчас вернусь, – говорю я и встаю. А ответив, сразу узнаю голос.

– Мойра, – приветствую её.

– Здравствуй, мой дорогой. У меня есть новости.

– Хорошо... – голова кружится. Я смотрю на часы. В Штатах сейчас два часа.

– Ты сидишь?

– Давай уже, Мойра.

– Когда твоя бывшая жена возила Эстеллу в клинику, чтобы сдать кровь, она написала в бумагах «Лия Смит» вместо «Джоанны». Но в тот день была и другая Лия Смит…

Я перебиваю её.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты получил чужие результаты, Калеб. Эстелла твоя. На 99,9% твоя.

– Боже мой.

Оказалось, что когда в больнице обнаружили ошибку, Лия сделала повторный тест. Она не хотела, чтобы я думал, будто Эстелла не моя. Это бы разрушило её продуманный план встретиться в суде по вопросу опеки, где все выглядело бы так, словно я бросил родную дочь. И я бросил её. Не боролся за правду. Я был настолько ослеплен болью, что не стал разбираться в ситуации. Ненавижу себя за это. Я пропустил так много важных моментов в её жизни, а всё почему? Потому что я идиот.

Мойра говорит, что поскольку я живу в другой стране, мне необязательно присутствовать на всех заседаниях. Но я всё равно лечу назад. Лия искренне удивляется, увидев меня в суде. Три раза за три месяца я летал туда. У меня годовой контракт с компанией в Лондоне, иначе я бы уже давно вернулся в Штаты. Когда судья видит, что я присутствую на всех трех слушаниях, он дает мне три недели в год на пребывание Эстеллы со мной в Лондоне, но в присутствии другого родственника. Это маленькая победа. Лия злится. Три недели. Двадцать один день из трехсот шестидесяти пяти. Пытаюсь не зацикливаться на этом. Я проведу с дочкой целых три недели. И год практически закончится. В следующем году Мойра подаст апелляцию, мой контракт закончится, и я вернусь обратно. Принято решение, что с Эстеллой ко мне в Лондон полетит моя мать. Когда я спрашиваю, можно ли мне встретиться с Эстеллой до моего отъезда, Лия говорит, что у неё желудочный грипп, и это будет для неё слишком травматично. Так что мне придется подождать. Я лечу домой и начинаю готовиться. Покупаю кровать, которую ставлю в гостевую спальню. В первый раз она прилетит только на неделю, но я хочу, чтобы она чувствовала себя тут как дома. Поэтому покупаю всякие девчачьи штуки: одеяло с пони и цветами, кукольный дом, пушистое розовое кресло с пуфиком. За два дня до ее приезда, наполняю холодильник детской едой. И едва могу спать. Я так взволнован.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Настоящее

Уже сорок минут я слоняюсь по магазину игрушек, пытаясь решить, что купить Эстелле. В фильмах, когда родители воссоединяются с детьми, в руках они обычно держат пушистую игрушку пастельных тонов, например, зайца. Но нет ничего хуже клише, поэтому я брожу между полок, пока не натыкаюсь на ламу. Несколько минут держу её в руках, улыбаясь как дурак. А потом несу на кассу.

Желудок скручивается в узел, когда я выхожу из метро. Доезжаю до аэропорта Хитроу по Пиккадилли и ошибочно подхожу к другому терминалу. Я два раза возвращаюсь назад, и когда наконец-то нахожу правильный терминал, приходит сообщение от моей матери, что самолет приземлился. Что, если она меня не помнит? Или решит, что я ей не нравлюсь, и всю дорогу будет плакать. Боже. Я весь на нервах. Сначала замечаю свою мать, ее светлые волосы убраны в идеальный пучок, даже несмотря на девятичасовой перелет. А когда опускаю глаза, вижу пухлую ручку, цепляющуюся за стройную руку моей матери. Потом замечаю копну рыжих кудряшек, обрамляющих лицо, очень похожее на Лию. Я улыбаюсь так сильно, что скулы начинает сводить. Не помню, когда улыбался в последний раз с того момента, как переехал в Лондон. Эстелла одета в розовую балетную юбку и футболку с изображением пирожного. Когда я замечаю, что она размазала помаду по лицу, с моим сердцем происходит что-то невероятное: оно бьется очень быстро, но одновременно и ноет. Я вижу, как моя мать останавливается и показывает на меня. Эстелла ищет меня глазами. А когда находит, то отпускает бабушкину руку и... бежит. Я падаю на колени, чтобы её поймать. А она врезается в меня, слишком сильно для такой крохи. Она сильная. Я сжимаю в объятиях ее хрупкое тело и чувствую, как горят слезные протоки, пытаясь выдавить слезы. Мне хочется подержать ее так несколько минут, но она отклоняется назад, кладет обе ладошки мне на лицо и начинает быстро-быстро говорить. Я подмигиваю матери в знак приветствия и снова смотрю на Эстеллу, которая в подробностях рассказывает о полете, сжимая ламу под мышкой. У нее сильный высокий голос, немного скрипучий, как у ее матери.

– И потом я съела моё масло, и Кукла сказала, что меня стошнит... – Куклой она называет мою мать, которая от этого просто в восторге. Думаю, что она просто рада, что её не называют «Бабулей» или «Бабушкой», от чего она чувствовала бы себя старой.

– Ты гений, – говорю я, когда она делает вдох. – Кто в три года так хорошо говорит?

Моя мать печально улыбается.

– Тот, кто не умолкает ни на минуту. Она непостижимо много практикуется.

Эстелла повторяет слово «непостижимо» всю дорогу до выдачи багажа. Она хихикает, когда я начинаю повторять вместе с ней, и к тому моменту, когда забираю их сумки с ленты, моя мать выглядит так, словно её голова вот-вот взорвется.

– Ты так делал, когда был маленьким, – говорит она. – Повторял одно и то же, пока я не начинала ругаться.

Я целую дочь в лоб.

– Кому нужен был тест на отцовство? – шучу я. Что было огромной ошибкой, потому что моя крошка повторяет «тест на отцовство» всю дорогу от аэропорта до машины, пока мне не удается её отвлечь розовым автобусом, который проезжает мимо.

По пути домой Эстелла пытается разузнать, как выглядит её комната, какого цвета одеяло, которое я положил на кровать, есть ли у меня игрушки, может ли она заказать суши на ужин.

– Суши? – переспрашиваю я. – Как насчет спагетти или наггетсов?

Она делает такое лицо, которому научить ее могла только Лия, и говорит:

– Я не ем детскую еду.

Моя мать поднимает брови.

– Тест на материнство никогда не понадобится, – тихо замечает она. И мне с трудом удается не рассмеяться.

Оставив вещи в моей квартире, мы идем в суши-ресторан, где моя трехлетняя дочурка сама съедает острый ролл с тунцом, а затем еще два ролла забирает у меня. Я в изумлении смотрю, как она смешивает соевый соус с вассаби и ловко управляется с палочками. Официант принес ей совмещенную пару, завернутую в бумагу и скрепленную резинкой, чтобы было проще держать их вместе, но она вежливо отказалась и начала ловко работать обычными палочками. Она пьет горячий чай из фарфоровой чашки, и все в ресторане останавливаются, чтобы прокомментировать её волосы и поведение настоящей леди. Лия проделала огромную работу, обучив её хорошим манерам. Она благодарит каждого, кто делает ей комплимент, с такой неподдельной искренностью, что даже доводит одну пожилую леди до слез. Она засыпает у меня на плече, когда мы на такси едем домой. Я хотел покатать её на метро, но моя мать заявила, что не хочет иметь дела с грязными вагонами подземки, поэтому мы вызвали такси.

– Я хочу покататься на поизде, папочка, – её личико прижато к моей шее, голос сонный.

– Завтра, – обещаю я ей. – Мы отправим Куклу к старым друзьям и будем делать много всяких мерзостей.

– Лано, – вздыхает она, – но мамочка не любит, когда я... – а затем её голос обрывается, и она засыпает. Мое сердце стучит и ноет, стучит и ноет.

Следующую неделю я провожу наедине с моей дочерью. Мать навещает друзей и родственников, давая нам время, чтобы побыть вместе, сблизиться и делать, что захотим. Я водил её в зоопарк, парк, музей, и по её просьбе мы едим суши каждый день. Однажды вечером я уговорил её на спагетти, и её очень разозлило, когда макаронина упала ей на одежду. Она разрыдалась, лицо стало таким же красным, как и волосы, так что пришлось нести её в ванную и там кормить ужином. Не знаю, радоваться этому или нет. Когда я вытащил её из ванны, она потерла глазки, зевнула и уснула, как только надел на неё пижаму. Уверен, она наполовину ангел. И, разумеется, это досталось ей не от Лии.

Каждый вечер мы заезжаем к моему отцу. Он живет в Кембридже, в удивительном доме с конюшней на заднем дворе. Он водит Эстеллу от загона к загону, представляя ей каждую лошадь. Она повторяет их имена: Шугаркап, Нерфелия, Адонис, Стоки. Я смотрю, как он очаровывает мою дочь, и чувствую благодарность за то, что она живет на другом континенте. Вот что он делает. Опускается до твоего уровня, на каком бы ты ни был, и одаривает тебя своим вниманием. Если тебе нравится путешествовать, он спросит, где ты был, будет внимательно слушать и смеяться над твоими шутками. Если ты интересуешься моделями автомобилей, он поинтересуется, как их собирать, и попросит его научить. Он заставит почувствовать, что ты единственный человек, достойный разговора с ним, а потом целый год не будет с тобой общаться. Огромное разочарование. Он никогда не соберет с тобой модель машины, отменит планы на обед, день рождения и каникулы. Выберет работу или кого-то другого, но не тебя. И будет снова и снова разбивать твое очарованное, полное надежды сердце. Но я позволю моей дочери насладиться сегодняшним днем, а завтра всеми силами постараюсь её защитить. Сломленные люди и любят не совсем нормально. Но все мы немного сломлены. Ты просто забываешь об этом, зашиваешь раны, оставленные любовью, и движешься дальше.

Из конюшни мы идем на кухню, где он устраивает шоу, делая гигантское мороженое и выдавливая взбитые сливки Эстелле в рот прямо из упаковки. Она заявляет, что ей не терпится скорее рассказать маме о новом лакомстве, и я больше чем уверен, что всю следующую неделю буду отбиваться от грозных писем бывшей жены. Она любит его. Как и я когда-то. Так больно видеть, каким бы он мог стать отцом, если бы постарался. В последние два дня её пребывания я чувствую тошноту. Не хочу её отпускать. Хочу видеть её каждый день. В следующем году у неё начинается подготовка к садику. Затем детский сад и первый класс. Как же тогда нам выкроить неделю для поездки в Англию? «Все получится», – убеждаю я себя. Даже если придется подкупить Лию для переезда в Лондон.

Когда мы прощаемся в аэропорту, Эстелла плачет. Она прижимает ламу к груди, её слезы падают на мех, она умоляет меня оставить её в «Вондоне». Я стискиваю зубы и ненавижу каждое решение, принятое мной. Боже. Что, я так её и отпущу? Лия – мерзкая, порочная стерва. Она оставила её в приемном покое, чтобы напиться, когда дочке была всего неделя. Разлучила её с отцом, лишь бы причинить мне боль. Её любовь условна, так же как и доброта, и я не хочу, чтобы её злость затронула мою дочь.

– Мам, – говорю я. Смотрю в глаза матери, и она понимает. Берет мою руку и сжимает.

– Дважды в неделю я встречаю её из школы и забираю на выходные. Уверена, что она будет в порядке, пока ты не вернешься.

Я киваю, неспособный сказать что-то ещё. Эстелла рыдает, уткнувшись мне в шею, и боль, которую я чувствую, слишком сложно описать словами.

– Мне пора собираться и ехать домой, – говорю я матери поверх плеча дочки. – Я так не могу. Это слишком тяжело.

Она смеется.

– Тебе идет быть папочкой. Но придется поработать здесь до окончания контракта. А пока я буду привозить её к тебе.

Моя мать забирает её и проносит сквозь рамку. Мне хочется перепрыгнуть через ограждения и вернуть её.

По пути домой на метро чувствую себя очень подавленным и большую часть пути еду, опустив голову на руки. Я напиваюсь и пишу письмо Оливии, которое никогда не отправлю. Потом вырубаюсь, и мне снится, что Лия отвозит Эстеллу в Азию и говорит, что никогда не вернется.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Настоящее

Когда суд установил даты встречи с дочерью, я понял, что проведу с ней Рождество. Это будет наше первое совместное Рождество. Разгневанная Лия позвонила мне, когда узнала об этом от своего посредника.

– Рождество важно для меня, – заявила она. – Это неправильно. Ребенок не должен встречать Рождество без матери.

– Так же, как и без отца, – ответил я. – Но ты встречала его с ней два года.