Текст книги "Мифы нового времени"

Автор книги: Тарас Гупало

Соавторы: Инна Нургалиева,Михаил Акимов,Сергей Дегтярев,Павел Ремнев,Татьяна Стрекалова,Ольга Щербатая,Агния Васмарг,Леонид Старцев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Геннадий Лагутин
Анакреонт

О, Зевс Великий и могучий! Зевс – громовержец! О, Боги, всемогущие и всевластные! Почему вы стерли в памяти эллинов и их потомков сказание о победителе варваров, славном воине Анакреонте? В чем провинился перед Вами человек, дела которого заставляли трепетать от восторга и восхищали всю Элладу, который был героем эллинов, таким героем, что каждый юноша мечтал повторить его подвиги? Неужто так велика вина его, что, уничтожив Анакреонта, в прах превративши, вы боитесь памяти о нем? Одумайтесь, великие Боги!

Закутанный в шерстяной плащ, всадник приближался к узкому входу в Касталийское ущелье. Измученный дальней дорогой, серый конь уже с трудом передвигал ноги, время от времени ржал жалобно, словно напоминая хозяину, что необходим отдых. Однако всадник безмолвствовал. Его одолевали тяжелые думы, и ничто сейчас не в состоянии было отвлечь от них. День клонился к вечеру, становилось сумеречно, а это означало, что поутру он, великий воин Анакреонт, вступит в сражение с охраняющими ущелье от гостей непрошеных и, может случиться, погибнет в схватке. Но смерть не страшила его. Страшило его, что, погибнув в схватке с Ужасом ущелья, он так и останется в неведении, и там, по ту сторону черной реки Стикс, уже никогда не получит ответа на свой вопрос. Наконец всадник остановился и слез с коня, который даже вздохнул облегченно. Хозяин освободил его от седла, навьюченных мешков, и показал на, бьющий из-под камня, родник.

– Ступай, Филеб, попей! Вода там!

Сам же, развязав тесемки плаща, распахнул его, но не сбросил с плеч, было прохладно. Из одной сумы он достал лепешку, присел у камня и стал утолять голод, запивая хлеб вином из тыквенного сосуда. Напившийся воды конь звучно хрупал, поедая густую траву, покрывавшую землю.

Огромная горная страна расстилалась вокруг. Еле видимые в темноте нагромождения скал, горные гряды. Холод и тишина. Крупные мигающие звезды, казалось, приблизились к поверхности, и до них можно было дотянуться рукой.

Незаметно для себя Анакреонт уснул – сморила усталость. От места последнего ночлега они двигались, останавливаясь только за тем, чтобы перевести дыхание и напиться в каком-либо ручейке, множество которых прорезало эту землю.

Пробудился он рано, еще до восхода солнца. Пора было продолжить путь к цели, ради которой он оказался здесь. Анакреонт умылся в ручье, позавтракал остатками вчерашней лепешки и глотком вина.

Из мешков он стал доставать снаряжение и надевать на себя, постепенно превращаясь в тяжеловооруженного воина гоплита. Помимо обычного вооружения, Анакреон прицепил еще один меч, лук и колчан, набитый стрелами. Он взял в руки длинное копье с широким лезвием, но, вспомнив что-то, отставил его в сторону.

Свой шерстяной плащ он погрузил в ручей и долго держал в воде, пока тот не набух от влаги. Затем накинул его на плечи. Если верить преданиям, это могло ему помочь, хотя очень стесняло движение. Снова взяв в руки копье, он подозвал свистом коня, который бродил недалеко, выщипывая траву.

– Прощай, мой верный Филеб! – сказал Анакреонт и на минуту прижался лицом к морде коня. – Теперь ты свободен. За мной не ходи! Если до вечера я не вернусь, уходи совсем! Спасибо тебе, мой боевой друг!

Конь печально заржал.

– Я сказал – за мной не ходи. Ты будешь мне мешать. Прощай! – и шагнул в сторону ущелья.

 Впереди ждала его неизвестность. Конечно, перед таким важным делом надо было бы вознести хвалу Богам, просить о даровании успеха, принести им жертву, однако как было это сделать, если то, на что он сейчас шел, Богам неугодно и можно было даже ожидать их возмездия.

 «О Боги, Боги! Замыслы и дела Ваши непонятны простым смертным!» – подумал Анакреонт, остановившись у входа в ущелье.

Лишь один день в году, седьмого бисия, (середина февраля – середина марта. Прим. автора) Боги разрешали вход сюда. И люди спокойно проходили через ущелье, выходили к Оракулу, где внимали прорицаниям пифии и надеялись получить ответы на свои вопросы.

 Во всё остальное время вход в ущелье был под запретом Богов, но находились смельчаки, которые запрет нарушали и шли, пытаясь пробиться к трону пифии, чтобы задать вопросы… Однако никто из их назад не возвращался, и что с ними происходило после того, как они входили в ущелье, было неизвестно. Об этом говорили только шепотом, дабы не разгневать Богов. Так складывались легенды об Ужасе ущелья.

Теперь с этим Ужасом предстояло встретиться ему, воину Анакреонту. Да, аэды не лгали, вот она, неприметная тропинка, уходящая вглубь ущелья, освещенная сумрачным светом, словно стекающим с серых и черных скал.

Анакреонт быстро, насколько позволяло тяжелое вооружение, но осторожно, шел вперед. И вот увидел кучки белых человеческих костей и скалящих зубы черепов, отполированных ветром и дождями, разбросанных здесь и там дальше, насколько можно было видеть. Черепа ухмылялись, словно злорадствуя над тем, кто стоит здесь еще живой, но уже и жизни неподвластный. Когда-то все они были живы, полны надежд и сил…

Кого привела сюда жажда славы, кого гордыня, кого алчность. Но всех уравняла эта неприметная тропа, здесь заглохли дыхания и остановились сердца, разметав мечты по скудной траве. Здесь погибали один за другим. Но, бросая вызов запретам Богов, снова и снова, сюда приходили новые, чтобы в свою очередь остаться здесь навсегда.

Исчезали их останки только перед разрешенным для прохода днем, но после дня разрешенного, до такого же дня через год, наполнялось снова ущелье веселыми черепами и белыми костями, чтобы задумался очередной смельчак – безумец, стоит ли продолжать путь дальше.

Интуиция воина не подвела его. Услышав странный свистящий шелест сверху, Анакреонт отпрыгнул в сторону. Огненный цветок расцвел на том месте, где он только что стоял. Сверху падали вниз черные большие птицы, плевали огнем, пытаясь попасть в Анакреонта. И начался этот смертельный танец его на старой тропе. Анакреонт уворачивался от огненных сгустков, что, падая на землю, продолжали гореть, воспламеняя траву и сухой мелкий кустарник по обочинам. Два или три раза Анакреонт чувствовал, что в него попадали огненные плевки, попадали в спину, защищенную мокрой шерстью. Однако спину слегка поджаривало, чувствовалось даже через доспехи, видимо шерсть тлела!

Он отбросил щит и копье, сбросил плащ, успев заметить, что в трех местах шерсть уже горит.

Прыгая из стороны в сторону, задыхаясь от дыма, Анакреон и не осознал, как в его руках оказался лук и стрела.

И дернулась в полете первая птица, пронзенная стрелой, расцвела огненным факелом в воздухе, за ней вторая, третья…Они падали с неба комками огня, пронзенные стрелами Анакреонта. Был он отличным стрелком – лучником, промахов не допускал.

И птицы вдруг исчезли.

Анакреонт выскочил из задымленного места, успев захватить и щит и копье. Брать плащ не имело смысла, он уже пылал.

Тяжело опадая грудью, Анакреонт никак не мог отдышаться и откашляться от дыма. Нестерпимо хотелось пить, но воды не было. Он отыскал плоский камешек и, сунув в рот, начал его рассасывать. Стало немного легче. Первый Ужас ущелья Анакреонт прошел, только что ждало его дальше? В голове мелькнула мысль, а не вернуться ли? Но Анакреонт прогнал эту трусливую мысль и, отдышавшись, двинулся дальше, сжимая копье в руке.

И, о, чудо! Из расщелины скалы текла вода. Анакреонт вдоволь напился, смочил водой обожженные места, которые жгли немилосердно, капли птичьих плевков все же попали в него. Налив воды в шлем, он вылил ее под доспехи, спереди и сзади. Вода была холодная, и это взбодрило его. Только сейчас он заметил следы, которыми была истоптана влажная земля вокруг ручейка, что образовался от текущей из скал воды.

Следы были большими, но на вид человечьими. Кто утолял тут жажду? Какие хранители ущелья?

Со скалы напротив посыпались мелкие камешки. Земля ощутимо дрожала. Анакреонт приготовился. И вот….

Из-за скалы показался…

– О, Великие Боги! – прошептал Анакреонт. – Это же Минотавр, сын потаскухи Пасифаи и быка. Вот какую встречу мне приготовили!

Минотавр мчался на него очень быстро. Анакреонт уже видел его налитые кровью глаза на бычьей морде, когда тот метнул в него огненный диск и повернул назад. Анакреонт отразил диск щитом и взглянул, сколько у него осталось стрел. Не так много. Снова лук появился в руках Анакреонта. И вовремя, потому что из-за скалы вывернулось несколько десятков чудовищ, подобных Минотавру. Они разом метнули огненные диски, но Анакреонт присел и диски врезались в скалу. Сзади посыпались камни. Оглядываться было некогда. Тетива натянута и вот уже первое чудище крутилось на земле, стараясь руками вырвать стрелу из груди. Минотавры накатывались на Анакреонта и метали диски. Уворачиваться было нелегко: то припадать к земле, то подпрыгивать вверх, когда огненные лепешки летели на него понизу, и не всегда это удавалось. Несколько раз огонь от пролетающих дисков опалял ноги. Но стрелы летели в минотавров одна за одной и много чудищ уже валялось на земле сраженными. И наступил момент, когда Анакреонт не нащупал очередной стрелы. Минотавры атаковали его издалека, не приближались, а теперь Анакреонт мог принять бой только вплотную, иначе его поразят огненными дисками. Он снова схватил щит и копье и тут же получил сильнейший удар в центр щита, отчего не удержался на ногах и упал. Минотавры радостно взревели. Анакреонт силился подняться, поскольку в падении тяжело ударился головой о камень, и теперь земля качалась под его ногами.

Минотавры больше не метали диски, а всей скученной массой рванулись вперед на Анакреонта, который стоял, опираясь на копье и щит, не в силах придти в себя.

И только случайно, краем глаза, он увидел серую тень, промелькнувшую справа от него и врезавшуюся в толпу минотавров.

– Филеб! – прошептал Анакреон, – зачем же ты?

И отбросив щит-гоплон, рванулся вперед, на выручку своего друга. Там творилось что-то невообразимое. Минотавры окружили Филеба, который отбивался от них копытами, кололи его рогами, но конь бился, словно воин на поле битвы, хотя весь уже был забрызган кровью своей и вражьей, покрыт ранами.

Увлеченные битвой, минотавры не заметили, что Анакреонт рядом и поплатились за это. Двоих он сразу заколол копьем, а потом пустил в ход свой меч-ксифос. Разъяренные минотавры не успевали заметить, как слетали их бычьи головы с человечьих плеч – так увлечены они были расправой с Филебом. Меч сломался, и Анакреонт выхватил другой. Наконец, все было кончено. Гора коричневых тел минотавров погребла под собой верного друга Анакреонта.

Он разбрасывал эти мерзкие туши, проклиная потаскуху Пасифаю и ее соитие с быком, и, как видно, не с одним… Весь окровавленный, лежал Филеб, и когда хозяин положил его голову на колени, слабо и жалобно заржал.

– Ну, зачем же ты? Я же сказал – не ходи за мной! Что же ты наделал?

Конь снова заржал, затем по телу его прошла предсмертная дрожь, и он затих с открытыми глазами. Анакреонт не помнил, когда он плакал в последний раз, наверное, только в детстве, но сейчас слезы струились по лицу, забрызганному кровью. Анакреонт плакал и кричал, подняв голову к небу: – О, Великий Зевс! Будь милостив! Перенеси душу моего друга туда, где вечная весна и много зеленой травы! Он не виноват в моем поступке, будь милостив! Прошу тебя!

Эх, что же ты наделал Анакреонт?! После такого безумного крика Отец Богов Зевс обратил свой суровый взор на землю и стал думать, как покарать тебя, Анакреонта, пошедшего против воли богов!

По тропинке шел человек, весь забрызганный кровью и грязью, ожоги вздулись на его руках и ногах. Анакреонт еле передвигался, силы оставляли его, но он не достиг еще цели своего опасного путешествия. Шел с трудом, опираясь на копье и щит.

Страшный рев потряс воздух, эхом повторился в ущелье.

К Анакреонту неуклюжими прыжками приближался самый опасный противник – дракон Пифон. Это был главный охранник Оракула.

Анакреонт собрал силы для последнего боя. Пифон остановился, изогнул шею и выбросил вперед свою безобразную голову с открытой пастью, из которой пахнуло зловонием. Анакреонт взметнул руку с гоплоном, и от сильного толчка упал на спину. Он видел, как его щит хрустнул на зубах Пифона, который снова готовился к броску. И в тот момент, когда раскрытая пасть Пифона готова была поглотить воина, он приподнял копье, зажатое в правой руке и лежавшее рядом, перехватил его левой рукой и изо всех сил всадил острие в пасть чудовищу, в самый верх, меж огромными зубами, над языком, покрытом бородавками. Поток черной крови хлынул из пасти дракона, рев отчаянной боли потряс окрестности. Когтистые лапы чудища скребли землю, которая тут же превращалась в бурую от крови кашу.

Дракон мотал головой, осыпая кровяным дождем все вокруг, но копье сидело в его внутренности надежно, только хрустнуло древко, сломанное сомкнувшейся пастью. Пифон ревел отчаянно, словно призывал кого-то на помощь. И вдруг пошатнулся, дернулся, и голова его бессильно опустилась на ноги Анакреонта, придавила их. От боли воин потерял сознание.

Сколько Анакреонт пробыл без ощущения самого себя, он не знал. Когда сознание вернулось к нему, он с трудом освободил ноги, прижатые головой чудовища. Бронзовые поножи воина на войлоке спасли ноги от тяжести головы Пифона. Анакреонт с трудом отстегнул поножи, отбросил их в сторону, ощупал ступни и голени. Охнув от боли, Анакреонт встал, с трудом удерживаясь прямо. Если уготовлено еще чье-то нападение, теперь ему не выдержать. Он расстегнул и отбросил давящие, прожженные во многих местах, доспехи. Дышать стало легче. Шлема на голове не было – потерял где-то в схватке.

 Не было сил, не было оружия, остался только один меч. Анакреонт сделал первый шаг, второй… Так, ковыляя, словно древний старец, он вышел из ущелья и очутился в долине, накрытой низкими черными тучами. Это было одно из самых мрачных владений богини Геи, жены Зевса. Здесь из-под земли появлялись чудища, одно страшнее другого, и горе было смертному, встретившемуся с ними. Каменистая долина, где не росла трава, только редкие скрученные стволы сухих деревьев виднелись повсюду. Здесь находился ее Оракул.

Пройдет еще много лет, когда это место станет владением златокудрого внука Фебы, появится здесь Дельфийский Оракул и храм Бога Аполлона, и солнце будет сиять над этой долиной.

 Но не мог этого знать славный воин Анакреонт, впереди он видел Оракул и продвигался к нему из последних сил. В немалом количестве битв пришлось участвовать Анакреонту, но никогда еще он не был в таком беспомощном состоянии.

 Вот и трон пифии. Она смотрела на него пристально и сурово. Это была Дафна – прорицательница Геи. На камнях вокруг трона сидели уродливые гарпии, вытягивали шеи и угрожающе шипели.

– Что привело тебя ко мне, о, смертный? – спросила пифия. – Ты, воин Анакреонт, первый, кому удалось, против воли Богов, приблизиться ко мне. Гордыня овладела тобой, ты решил, что равен богам, если осмелился нарушить их запрет? Что хочешь узнать ты?

Анакреонт задал свой вопрос. Пифия изменилась в лице и замерла. Анакреонт снова задал свой вопрос. Пифия не отвечала, словно окаменела. Раз за разом Анакреонт повторял вопрос, умоляя и прося ответа, но все было тщетно.

– Будьте вы прокляты, Боги! Заставьте ее говорить! Ты ответишь мне, проклятое создание, или я убью тебя!

И Анакреонт снова прокричал свой вопрос. Пифия молчала. Анакреонт выхватил свой меч и взмахнул, чтобы метнуть его в Дафну…

Не успел! Зевс-громовержец, Отец Богов, давно наблюдавший за событиями в долине, бросил в Анакреонта молнию и превратил его в прах. Не смеет смертный нарушать волю богов, посылать им проклятья! И стало тихо…

Только скалы еще долго переговаривались эхом, бесконечно повторяя вопрос Анакреонта, человека, познавшего суть своей тоски:

– Почему, ну, почему она не любит меня?

Агния Васмарг
Нить

Последнее время Алексей приспособился ходить к метро по набережной. Ветрено конечно, но ветер уже не ледяной, а с мокрыми нотами и чуть заметным весенним, сладким оттенком. Нева, правда, еще по-зимнему совершенно мертвая...

Зато по дороге он проходил через такие страшные, безжизненные дворы грязно-желтых низких домов, что явственно ощущал себя в каких-то декорациях. Причем фильма была не из простеньких: как будто Достоевский, но век двадцатый, или даже нынешний. Ощущение ему нравилось. Нравилось пригрезить маньяка за вот тем ободранным углом парадной, или специфичного питерского зомби – бледного и, непременно, со взором горящим.

Алеша вообще любил триллеры, всяких уродиков зубастых придумывать и рисовать, лет в девять-десять обожал группу «Король и Шут». Потом это прошло, но не совсем – частично, реальная жизнь вносила свои коррективы в нежный, защищенный детский мир – и потребность в искусственных страхах снижалась. Но атмосферу ужаса, на уровне смутных ощущений, а не головы-руки-ноги оторванные, он все же любил. Видимо, этот вид адреналина был его организму нужен.

Натаха, подруга его боевая, заветная, была недовольна изменениями в обычном маршруте. «Того и гляди ханурик какой с топором вывернет... Вот оно тебе надо? Я же не могу постоянно тебя пасти», – резонно говорила она, но Леша все равно там ходил. Натаха его частенько встречала-провожала, это у них издавна повелось, с тех пор как она в секции дзюдо стала надежды подавать. Теперь-то она уже кандидат в мастера спорта, кровь-с-молоком, рослая, плечистая, рывок через себя сделает мало никому не покажется. А Алексей как был с младенчества ангелом бестелесным почти, так и остался тонким, изящным, с резными чертами правильного лица. Да еще кудри эти... «Пудель Артемон», – усмехался Леша на себя. «Ангелочек мой», – нежно ворковала Натаха, легонько чмокая его в чистый высокий лоб, обрамленный светлыми прядями волос. Между шестнадцатью и семнадцатью годами он, правда, стремительно подрос, сравнялся с подругой ростом и шириной плеч, но все равно казался, случайно сошедшим на землю жителем небес. На самом деле Леша имел твердый, даже властный характер и был безусловным лидером в их паре.

Натаха влюбилась в него мгновенно, едва увидев тихого шестилетнего малыша с картинным личиком в их большом неуютном дворе. Ей самой тогда было шесть с половиной, и все школьные годы она была обречена мучиться этой разницей в класс, хотя некоторые преимущества это, безусловно, давало. Всегда можно было поделиться с другом сакральными знаниями-что же ждет его в следующем учебном году. Но учился Алексей не в пример лучше Наташи, положение обязывало, как говаривала его мама.

Дед их был «большим художником малых форм», из тех, работу которых все знают, не зная автора. Герб страны или, например, денежные знаки кто-то ведь их рисует изначально, верно? А кто, обычно никого не интересует, несмотря на отменное качество работы. Но власти таких мастеров ценят, поэтому дед с семейством проживал в одной из лучших квартир их необыкновенного дома.

О да, дом заслуживал отдельного описания, и называть его следовало даже в устной речи – Дом – с большой буквы. Архитектура модерн, сложные углы, переходы, башенки, ярусы, краснокирпичное соседствует с гладко серым, но гармония очевидна и общее впечатление: «Ого, какой Дом!». А были еще и кариатиды, четыре пары юноша и девушка. У них с Натахой была своя заветная пара – на ближнем к Неве торце Дома.

Дафнис и Хлоя, считала она, Алеша не спорил, но был убежден, что для юных пастушков пара чересчур корпулентная. Может быть, это Тезей и Ариадна, или Персей и Андромеда, или просто влюбленные почему бы нет... Они с Натахой тоже в этом статусе, пожизненно, как выяснилось походу взросления.

Кариатиды смотрели вниз, на людей, казалось, что их интересует скоротечная суетливая жизнь. Во всяком случае, было так естественно помахать им рукой или послать воздушный поцелуй, иногда даже спросить что-то важное, ведь они высоко, им многое видно.

Дед как-то застал их с Натахой за этим странным общением, дети задавали статуям вопрос, потом закрывали глаза ладошками и снова смотрели в каменные лица, ища в них какой-то едва заметный знак... Усмехнулся. А потом сказал внуку: «Ты правильно понял, Алексей. Настоящие жители Города не люди, а эти каменные красавцы. Людей здесь просто терпят, с трудом и недолго».

Дед вообще всегда говорил ярко, веско, и с полным уважением к маленькой Лешиной личности, видел в нем преемника. По крайней мере, в Академию Художеств Алексей поступил легко графика у него была поставлена идеально точные, легкие линии выдавали, помимо наследственного таланта, отличную школу. Дед раскладывал перед маленьким внуком гравюры Рокуэла Кента и с подначкой говорил: «Скопируй-ка... А если неплохо выйдет, зашифруй где-нибудь своего монстрика, а я поищу». Так же и вкус прививал, играючи. Выйдет с внуком на Казанский мост, скажет: «Найди здесь лишнее», и Леша находит совершенно чуждый облику Города храм Спаса на Крови.

Натаха частенько с ними ходила, с молчаливого разрешения Деда. Он считал, и был прав, что бойкая, румяная девчушка хорошо влияет на замкнутого, мечтательного мальчика. «Ничего-ничего, Елена, – успокаивал он дочь, не нашего круга девочка, да. Но с ней Алешка не свихнется, будь спокойна».

И действительно, преданная подруга следила за Лешей лучше всякой няньки, а потом и во взрослость с ним перешла незаметно, достигнув, кстати, неплохих успехов в рисовании за компанию. Ни о каком курении, алкоголе, уж не говоря о наркотиках, рядом с этой девушкой и речи быть не могло. К спорту, правда, ей не удалось приобщить любимого друга, он не был азартен и не понимал искусственной соревновательности.

В Академию вместе с ним Натаха не поступила, несмотря на всю усидчивость и очень горячее желание. Но в Мухинское зато прошла без проблем, у нее был свой красочный «скифско-сарматский», как называл это Дед, стиль восприятия реальности.

Встречались ребята теперь не каждый день, и часто предпочитали не комфортные квартиры, где они были поднадзорны родителям, а высокую башенку на одном из углов их дома. Там у них было оборудовано «убежище ссыльных ангелов», лежали мягкой кучей старые матрасы, и даже спиртовка была и турка с чашечками и запас кофе. Бледные северные звезды висели совсем близко, ветер казался другом, в плеере звучала «Лакримоза», а два молодых тела безотказно грели друг друга. Наверное, они были счастливы.

И тут Алеша начал ходить через те страшные дворы.

Дело в том, что в одном из крайних окон домов-изгоев на третьем этаже, под самой крышей, заметил Леша странное.

Во двор с подоконника смотрела огромная лимонно-желтая лилия. Концы ее плафона были светлее, до белого, и поэтому она казалась звездой, чудом залетевшей на Землю.

Дом выглядел, да и был в большей части, необитаемым – уж цветов на его окнах просто не могло быть. Подъезд заколочен, окна через одно выбиты или забиты фанерой, штукатурка отвалилась, открывая язвы кладки, ржавые трубы торчат, как кости сгнившего трупа, одуряюще-сладко пахнет сырой известкой... Какие здесь могут быть цветы?

Но вот она царственно смотрит свысока чистый безмятежный цветок, и не увядает, хотя Алексей заметил ее еще три недели назад.

Когда Алеша шел вечером, в окне с лилией теплился слабый голубоватый свет, но не от телевизора, в этом он мог бы поклясться. Телевизионный всегда мигает, меняет интенсивность, а этот был ровным. Определенно здесь какая-то тайна.

Однажды, в утренний проход по двору он увидел рядом с лилией юное прекрасное лицо. Девушка. Тончайший фарфоровый лик, глаза в пол-лица, мелкое кружево золотых волос. Она смотрела на свой цветок, но вдруг заметила внизу Алексея и резко отпрянула... исчезла. А он так и остался стоять под окном, раскрыв от удивления рот.

Что это было? Как такая изумительная красота здесь оказалась? Ответов по-прежнему не было. Дом был безжизненным, во дворе никто не появлялся, не у кого было спросить кто там на третьем живет. И живет ли... Уж больно призрачным и прекрасным было видение. Лицо девушки, казалось, подернуто инеем, или тоненькой сеткой трещин, неясное... словно размытое.

Весь день утреннее видение не выходило у него из головы. На занятиях он был рассеян, пары истории искусств просидел, как во сне, на композиции выдал что-то совершенно неприемлемое, удивив преподавателя.

Вечером, идя рядом с подругой, он остановился под заветным окном.

– Наташ, видишь наверху в окне цветок?

Натаха всмотрелась...

– Ну да... Лилия вроде. Огромная какая. Странно... В таком месте...

– Вот именно, очень странно. И какая красивая.

Но Наташа уже смотрела на его запрокинутый профиль, а не на лилию. Не было для нее другой красоты кроме лика ее любимого ангела.

Ночью девушка-лилия пришла к Алеше в сон. Руки ее истончались до лепестков, вытягиваясь в звездные очертания, внутри плафона, плавно поводя ресницами, открывали свою синь глаза, голос звучал волшебными нотами. Слов он не понял, но осталось ощущение чего-то неземного, вечного... Во сне, как двое знакомцев-проводников, были и их кариатиды. Но лица у них были суровые, печальные. Как будто они не одобряли увлечение Леши этой Лилией. Он проснулся с пылающими щеками, весь во власти этой необъяснимой грёзы. Бывало, что он и раньше увлекал себя чем-то выдуманным, но это было осознанным уходом в свой собственный отдельный мир. Начав придумывать, он непременно посвящал в новую нереальность подругу, потому что лучшего и более внимательного слушателя не было и быть не могло. Но на этот раз все выходило иначе.

Утром он провел под окном минут пятнадцать, но никого не увидел. Томительные часы занятий Алексей переживал, как в горячке, нестерпимо хотелось снова под окно и увидеть то лицо. Волнуясь, он позвонил Натахе и соврал, что встречать его не нужно, он пойдет по Новгородской никакой опасности. «Вот и молодец, – легко согласилась подруга, ничего не заподозрив. – Встречаемся в Башенке». Но Леше не хотелось в Башенку, сладкая истома влюбленности уже поразила его тонкий организм. Хотелось лежать где-то в тепле и пропускать через сознание воздушный образ незнакомки снова и снова. И он опять соврал, что поднавалилось заданий и Башенку придется пропустить. Наташа насторожилась, но виду не подала, до сих пор все у них было душа в душу.

Вечером Алексей просто влетел во двор, и не зря. Почти сразу в окне мелькнуло фарфоровое личико, потом еще и еще. Девушка как будто опасалась показываться на глаза, но сама проявляла любопытство. Алеша подергал дверь подъезда, она была заколочена крупными гвоздями. Он стоял под окном, пока не замерз до онемения конечностей и с сожалением покинул свой пост. Дома, дрожа, забился в уютный зев большого дивана и погрузился в нервную дремоту.

Конечно, он простудился. Много ли надо при его конституции, конце зимы и повсеместном гриппе. Температура была высокой, он бредил, а мама рассказывала Наташе: « Да, грипп, Наташенька, даже бредит, представляешь? Все про лилию какую-то говорит...Нет, пока не приходи, а то тоже сляжешь, может быть завтра к вечеру...»

Но о лилии Натаха задумалась. Натура ее не терпела столь явной недосказанности, и она решила разобраться с непонятным цветком.

Вечером оделась во все темное и ловкое, закинула на плечо сумку с фонариком, коротким ломом и маленьким топориком, шокер сунула в карман на всякий пожарный и отправилась «на дело». Не в новинку ей было лезть куда не следует – в Башенку, к примеру, они с Лешей попадали отнюдь не легально, а через другой подъезд и крышу. Но вот одна она шла на такое впервые.

Выйдя со двора, Наташа остановилась глянуть на «своих» кариатид. Свет фонаря мерцал на их дружелюбных лицах. «Вам-то хорошо», – подумала девушка то ли с ненавистью, то ли с любовью. «Нам не плохо и не хорошо, нам... по-другому», – отозвалось ей явственно шорохом падающих снежинок. «Ладно, пошла я», – попрощалась Наташа мысленно. «Иди», – благословили кариатиды.

Страшный дом встретил ее гробовой тишиной, даже шум машин не доносился в замкнутый стенами двор. Наташа всмотрелась в окно наверху, лилия была на месте, и вроде внутри за стеклом, мерцал чуть заметный свет.

Она легко вскрыла подъездную дверь, отворила со скрежетом, шагнула в черноту. Сердце испуганно билось, но разум не паниковал. Фонарик осветил заколоченные двери, замусоренную лестницу... Стертые ступени недовольно зашуршали под ее ногами. Девушка поднялась на второй этаж тоже никаких признаков жизни, прошла первый пролет, на третий, но дальше хода не было. Несущая стена рухнула на лестницу, завалив ее. Зацепило и потолок торчали тонкие ребра переломанной штукатурной основы, никакой возможности попасть выше не было. Причем случился обвал явно не вчера. Поеживаясь от холода, Наташа присела, внимательно рассматривая завал из обломков кирпичей и штукатурки торчал пожелтевший газетный лист. Очень осторожно потянула бумагу на себя, она надорвалась, но в руках девушки остался довольно большой кусок. Поискала дату два года назад. А текст такой странный «…ное. Это не единственное свидетельство необъяснимых событий. Старожилы вспомнят массу случаев, когда люди, здания, предметы исчезали в одночасье, не оставив никаких внятных указаний на причины своего внезапного небытия. Пожалуй, и ваш покорный слуга, несмотря на богатейший жизненный опыт, не сможет добавить никаких осмысленных комментариев к происшедшему…» «Пожалуй, надо уходить – вот что, – подумала Наташа. – И побыстрее, обвал может повториться, и никто меня здесь не найдет».

Наташа выскользнула наружу, с наслаждением вдохнула чистый воздух, взглянула наверх лилия стояла сникшая, грустно повесив плафон, свет не мерцал.

Задумчивая, побрела Наташа домой, что скажет Леша?

«Ну что?» – спросили кариатиды безмолвно. «Ничего, – развела руками девушка, – дырка от бублика. Чертова лилия не сдалась».

Через несколько дней они с Алешей сидели, обнявшись, Наташа зарывалась лицом в его легкие волосы, почти мурлыкала, наслаждаясь близостью любимого, и рассказывала о попытке разобраться с лилией. Он потерся носом о ее теплое плечо, тихо сказал:

– Знаешь, Таш... Там не только цветок, там еще и девушка есть, я ее видел.

«Я так и знала... Я это чуяла», – по телу Наташи пробежала волна мурашек, пальцы закололо. Нет, она не чувствовала соперницы именно там, но всегда ждала чего-нибудь в этом роде. Что Леша увлечется кем-то, кого он не знает вдоль-и-поперек, как ее. И вот сейчас он рядом, но где его мысли? С кем сердце? И что ей делать?

– Понимаешь, она необыкновенно красива, но производит впечатление ненастоящей… То ли фарфоровой, то ли рисованной... Но она живая, подвижная, то есть, – продолжал он. – Я видел ее два раза. Ошибки быть не может... Как же это так получается, что там все завалено? Как туда попасть?..