Текст книги "Арабская жена"

Автор книги: Таня Валько

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Торжественный ужин

– Эй, Доротка! – будто сквозь туман, доносится до меня голос. – Просыпайся, спать еще не время. Все уже пришли. – Ахмед теребит меня за плечо и, похоже, прекращать не собирается.

– Оставь меня, я безумно устала, – жалобно бормочу я. – И никуда я не пойду. Там наверняка уже столько людей, что моего отсутствия никто и не заметит, – произношу более осмысленно.

– Ты с ума сошла?! – повышает голос Ахмед. – Точно свихнулась! – Он уже кричит. – В нашу честь приготовлен праздничный ужин, а ты не собираешься на него идти?!

– Да я же его и готовила! – отвечаю я тоже на повышенных тонах. Я по-прежнему лежу, опираясь на локоть, и ощущаю нестерпимое жжение на ладонях и щеках.

Я прикасаюсь к собственному лицу – оно горячее, будто печка. В ушах шумит, и я снова падаю на подушки.

– Что с тобой? – уже ласковее спрашивает он и склоняется надо мной. – Что ты с собой сделала? – Все-таки он хоть немного беспокоится обо мне. – Ты что, загорала на этом убийственном солнце?

– Ты шутишь! – разражаюсь я гневом. – Весь день я провела в кухне! Отличный день, не правда ли? – иронизирую я, но он не слышит насмешки.

– Вот и хорошо, что он был отличным, а вечер будет еще лучше. – Тыльной стороной ладони он касается моих щек. – Возможно, это от жары. Прими прохладный душ и спускайся. – Он ничего не желает понимать. – Тебя все ждут. Не разочаровывай нас, кошечка. – Думая, что утешил меня, Ахмед выходит из комнаты.

Я на мгновение закрываю глаза. Не знаю, что со мной происходит, чувствую я себя как-то странно, но отдаю отчет, что спускаться к ужину все равно придется. Заставляю себя встать с кровати и медленно тащусь вниз.

Боже мой! Теперь я понимаю, зачем им такая большая гостиная… и такой огромный стол! Людей – будто муравьев в муравейнике; и все они проталкиваются к еде, а детишки бегают туда-сюда, держа в руках какие-то жирные куски. Мало того что сами они замараны, так еще и на ковры капают, и руки вытирают об эту прекрасную мебельную обивку… Марыся со счастливой улыбкой на замурзанной мордашке пробегает мимо меня.

– Мамочка, мы шалим! – кричит она. – Здесь можно!

– О! Вот и Блонди, наша спящая красавица. – Я даже не знаю, кто именно отпустил это едкое замечание, да мне уже, признаться, все равно. Мой взгляд блуждает от одного пирующего к другому, пока я наконец не замечаю Ахмеда, но возле него нет свободного места. Ни одного свободного стула! Так зачем же он тащил меня сюда? Разве жена не должна сидеть рядом с мужем, да еще и на торжественном приеме в их честь? Я стою, продолжая растерянно осматриваться по сторонам в поисках хоть одного знакомого лица.

– Кыш отсюда!

Я оборачиваюсь на звук этого голоса. Это Малика прогоняет прочь какого-то слюнявого ребенка, торчавшего возле нее, и подает мне знак рукой. Я чувствую облегчение.

– Так ты спала? – удивленно спрашивает она. – Ты просто не привыкла так пахать, принцесса. Кое-кому, в частности мужчинам, кажется, что раз женщины сидят дома, значит, бездельничают, сплетничают и обрастают жиром. А ведь на самом деле быть домохозяйкой – самый тяжелый и неблагодарный труд, разве я не права?

– Вынуждена признать, что ты права. На сто процентов, – отвечаю я, протискиваясь к освободившемуся месту.

Стоит мне взглянуть на всех едоков, на всех этих людей, которые вырывают друг у друга из рук блюда, чтобы положить из них как можно больше на свои залитые жиром тарелки, – у меня пропадает аппетит.

– Сейчас мы раздобудем для тебя посуду и столовые приборы. – Малика заботится обо мне, точно сестра, и я ей за это безмерно благодарна. А с первого взгляда ни за что не догадаешься, что она так добра: выглядит суховатой, деловитой и холодной. Впрочем, внешность обманчива, в этом я еще в кухне убедилась.

– Послушай, мне не хочется есть, – уверяю я, бросая на нее выразительный взгляд. – Не беспокойся.

– Да какое там беспокойство! – машет она рукой.

– А они все? Неужто целый день ничего не ели, раз так голодны?

– Шутишь? – отвечает она с озорной усмешкой. – Просто они обжоры ненасытные! Погляди-ка на их животы. – Она глазами указывает на весьма упитанного господина, который с полным ртом что-то рассказывает соседу. – Думаешь, они знают, что такое диета, что такое здоровое питание? Им это до лампочки – они едят точно так же, как ели их деды и прадеды. А потом один за другим оказываются в моей клинике, и частенько я уже ничем не могу им помочь.

– Но ведь ты как-то держишься? – говорю я, кивая на ее плоский живот.

– Большая физическая нагрузка и режим. – Она гордо выпрямляет спину и выпячивает грудь.

Никто бы и не предположил, что весь день она провела в кухне за стряпней. Элегантный кашемировый костюм с глубоким декольте, из-под которого кокетливо выглядывает кружевной лифчик, изысканные украшения, дурманящий запах духов, модная аккуратная прическа, как будто она только что из салона красоты, и неброский макияж – благодаря всему этому Малика смотрится шикарной женщиной.

– Так почему же ты меня уговариваешь есть? – укоризненно спрашиваю я. – Я ведь тоже не хочу располнеть.

– Я не уговариваю тебя есть, я только обеспечиваю тебя тарелкой, чтобы ты могла что-то на нее положить, размазать и сделать вид, будто ты уже поела, – объясняет она мне, точно ребенку. – У нас именно так и делается.

И вот тарелка добыта и наполнена жирной едой. Это все довольно аппетитно пахнет, но я решительно не могу есть перед сном такие тяжелые блюда – кажется, если бы я так поужинала, то умерла бы!

Сейчас уже никто ко мне не придирается – я затерялась в толпе. Тем временем Малика начинает описывать мне гостей и тех домашних, с которыми я еще не познакомилась. Похоже, она любит посплетничать и может стать для меня неисчерпаемым источником новостей.

– Видишь вон того красавца, который сидит рядом с Самирой? – шепотом произносит она. – Это Махди, ее однокурсник. Она лишь о нем и мечтает, но для нашей требовательной семейки он слишком беден. Пока он накопит на соответствующий дом и на выкуп невесты, Самира уже поседеет. А жаль, ведь она по нему сохнет, а уж он-то как хотел бы… да что и говорить! – грустно вздыхает Малика. – Но ничего не поделаешь. У него тоже есть шанс получить стипендию. Если бы наш отец позволил им пожениться, они могли бы вместе уехать и воплотить свои мечты, – говорит она и смотрит куда-то вперед невидящим взглядом. Кажется, это не все, что ей известно, она могла бы рассказать и больше. Впрочем, слишком многого я и не жду, ведь мы и знакомы-то всего один день.

– А вон тот вспотевший скрюченный старикан рядом с твоим отцом? – любопытствую я и обвожу все общество изучающим взглядом.

– Именно он, не исключено, и станет мужем бедной Самиры, – цедит сквозь стиснутые зубы Малика. – Он страшно богат и благодаря этому, как говорится, может обеспечить ей счастье и блестящую будущность. – Она с иронией повторяет популярный штамп, а уже через мгновение злобно шипит: – Шиш! Если это действительно произойдет, меня хватит удар.

– Но почему же она на это соглашается? Почему не скажет, что ей плевать на его богатство и она не хочет «блестящей будущности» такой ценой? – удивляюсь я и чувствую, что тоже начинаю злиться. – Это же глупость!

– Не глупость, а традиция, – уже более спокойно отзывается Малика. – Семья, то есть отец, выбирает для тебя кандидата в мужья, и если ты сама не найдешь себе более выгодную партию – жениха еще богаче и родовитее, – то придется покориться судьбе. И никому нет дела, что мужик мог двадцать лет шляться по миру, оставить где-то неизвестно сколько жен и детей, прежде чем вернуться домой с мешком денег и наконец осесть на одном месте! Семьи невест соперничают, чтобы заполучить такую партию, – посвящает она меня в тайны здешних обычаев.

– Но погоди, если у него уже была где-то жена, зачем же он бросает любящую женщину и детей и хочет жениться на совершенно чужой девушке, которой он противен? – никак не могу взять в толк я.

– Пойми, Блонди, он ведь может после свадьбы уехать куда-то за границу, теперь уже с молодой женой, – и тогда у него будет дома кусочек родины. У нас говорят, что любовь приходит сама, уже позднее. А самое важное – это обычаи, культивирование традиций, общая религия… И домашняя арабская жратва. – Улыбаясь, она кивает на щедро накрытый стол. – Кускус! Много кускуса! – Малика заливается смехом.

– Знаешь, а в этом что-то есть. Наши эмигранты, особенно в Америке, тоже стараются держаться вместе и охотнее всего женятся на польках. Случается, что иной такой эмигрант даже приезжает на родину, чтобы отхватить себе красивую молодую девушку, которая польстится на его мнимое богатство. А потом эта девушка оказывается где-то на техасской ферме или в рабочем районе Чикаго и сказке о Золушке приходит конец.

– Вот видишь, – радуется она, – у наших народов все-таки есть кое-что общее.

– Думаю, что даже больше, чем нам кажется, – подытоживаю я.

– Ох уж эта Мириам! – вдруг недовольно щелкает языком Малика.

– А в чем дело? – я пытаюсь найти упомянутую Мириам взглядом.

– Идиотка, совершеннейшая идиотка! – почти кричит Малика, театральным жестом хватаясь за голову.

Мириам сидит у центра стола, в самой гуще толпы. Я слышу, как она заливается смехом, и вижу огоньки в ее глазах. Как она сейчас красива! На расстоянии всего одного места от нее (это место занимает какой-то малыш, жадно поглощающий макароны) сидит смуглый мужчина, одетый довольно скверно по сравнению с остальным обществом. Его торс обтягивает застиранная футболка, обрисовывая напряженные мускулы груди и плеч. Сложен он неплохо – возможно, какой-то культурист. Они с Мириам без умолку болтают, вероятно, перебрасываются шутками, поскольку и он, и она покатываются со смеху. Похоже, все остальные для них сейчас не существуют. Они склоняются друг к другу поверх головы мальчишки, и кажется, что еще миг – и прогонят его прочь. Их руки все время соприкасаются, расходятся и вновь соприкасаются.

– Да не лапайте же вы друг друга, глупцы! – Малика мечет глазами молнии, напрочь потеряв самообладание. – Видишь, какая дура моя сестра? – задает она мне риторический вопрос.

– Гм… – Я предпочитаю не отвечать, но все же не выдерживаю и интересуюсь: – Это ведь не ее муж?

– Нет, с мужем ей бы не было так весело, по крайней мере теперь. Этот идиот – тренер из моего фитнес-клуба, – презрительно шепчет она. – И зачем только я их познакомила?!

– Так здесь есть фитнес, аэробика? – Я готова хлопать в ладоши от радости.

– Разумеется, есть. А ты как думаешь, где же я себя истязаю, чтобы прилично выглядеть? Мы ведь не в лесу живем, – с упреком говорит она.

– Ну… нет, конечно нет… – Я боюсь оскорбить Малику, потому что меня страшит ее реакция: она ужасно импульсивна.

– Тебе известно, для чего существует фитнес-тренер? – гневно продолжает она. – Для того чтобы прыгать, как обезьяна, с тренажера на тренажер и качать собственные мускулы. Именно для этого. И ни для чего другого! И уж точно не для того, чтобы крутить роман с замужней женщиной на глазах у всех ее родственников и соседей.

Она медленно поднимается со стула.

– Ты куда? – со страхом спрашиваю я.

– Пойду надеру ему задницу, – спокойно отвечает Малика, а мне боязно и представить, что будет дальше.

Но, прежде чем я успеваю хоть как-то отреагировать, она исчезает. Я тяжело опускаюсь на стул. Господи, здесь все время что-то происходит! У меня снова шумит в ушах – должно быть, от нервов. Щеки горят до самой линии роста волос. Мне хочется смыться отсюда, запереться в своей комнате или посидеть на балконе – лишь бы ничего уже не говорить, ни о чем больше не узнавать. С меня хватит.

Я вижу, как Малика склоняется к собеседнику Мириам и что-то шепчет ему, сильно сжимая его плечо. Похоже, она не слишком вежлива с ним – мужчина напрягается как струна, еще сильнее темнеет лицом (должно быть, так арабы краснеют) и смотрит на Малику взглядом провинившегося пса. Зубы у него стиснуты, широкая улыбка тает без следа. Мириам пытается возражать, но Малику не переспоришь. Мужчина покорно встает со своего места, на которое тут же садится Малика. Сестры молчат – обе понимают друг дружку без слов. Казалось бы, ничего особенного не случилось, но все гости вдруг притихли и переглядываются между собой.

– Когда же наконец приедет твой муж? – повысив голос, спрашивает отец, и всем понятно, к кому именно он обращается.

– Уже скоро, через несколько дней, – почти шепотом отвечает Мириам, сверля глазами стол.

– Шаа Аллах! – отец с облегчением благодарит Бога. – Шаа Аллах!

Собравшиеся начинают вставать из-за стола; одни садятся в удобные кресла или на диван, другие выходят на террасу, а женщины бегом направляются в кухню, чтобы заварить зеленый чай с мятой для улучшения пищеварения и подать к столу пирожные.

Я тоже выхожу из-за стола и делаю попытку незаметно улизнуть. Думаю, это никого не огорчит – никто и не заметит моего исчезновения. Но, проходя через гостиную, я замечаю в углу молодого араба в кресле-качалке, держащего на коленях… мою дочь. Они раскачиваются что есть сил, рискуя упасть и отделаться в лучшем случае синяками. Марыся визжит от страха и удовольствия, а мужчина издает гортанные звуки, в которых есть что-то отвратительное и порочное. Я подхожу ближе, и мне становится ясно, в чем причина его экстаза. Марыся сидит лицом к нему, оседлав его бедра, а он держит ее за ручки. Когда кресло угрожающе наклоняется вперед, моя девочка изгибается назад, почти касаясь головой пола, а при наклоне в другую сторону с размаху опускается на член молодого человека. Для невинного ребенка это головокружительная забава, но выражение лица мужчины не оставляет сомнений в том, что он занят чем-то непристойным. На его губах играет развратная улыбка, глаза горят безумным огнем, лоб покрыт капельками пота, кудрявые волосы завиваются еще сильнее, а тучное тело колеблется в такт покачиваниям.

– Что здесь происходит, черт побери?! – Я подбегаю к ним и, не на шутку обеспокоенная, силюсь вцепиться в подлокотник кресла, чтобы остановить его. – Марыся, хватит! – истерически кричу.

– Мадам, в чем дело? – Едва удостоив меня вниманием, парень смеется, растянув рот до ушей. – Ребенок отлично развлекается.

– Вижу, что ты тоже! – на повышенных тонах продолжаю я.

– Да, конечно.

– Хватит! Хватит!

Марыся с ошалевшими глазами продолжает сидеть на коленях у чужого мужчины, да еще и обнимает его за шею.

– Мамочка, я еще чуть-чуть… – Как всегда, она оттягивает момент послушания.

– Немедленно! Я кому сказала! – Я хватаю ее за руку и пытаюсь стащить на пол.

– Что происходит? – слышу я нетерпеливый голос мужа за своей спиной. – Что ты опять вытворяешь? – Это он говорит мне, а не расшалившейся непослушной дочери.

– Что я вытворяю?! – изумляюсь я. – Я, а не твой неуправляемый, избалованный ребенок?! Значит, ты считаешь, эта игра ей подходит?

– А что же в этом плохого? – сердясь, цедит сквозь зубы он.

– Тебе это кажется нормальным?! – Разнервничавшись, я размахиваю руками. – Глупенькая малышка сидит на пистоне у взрослого парня! – Я уже не слежу за своим лексиконом, и слава богу, что никто здесь, кроме нас, не понимает по-польски.

– Ты извращенка. – Ахмед качает головой. – Совсем свихнулась.

– Я?

– Да! Девочка радуется, что хоть кто-то наконец уделил ей внимание. Ее мать, к сожалению, то ли слишком устала, то ли расстроена, но думает только о себе, а вовсе не о дочери.

– Мы сейчас не обо мне, хотя, конечно, твое мнение очень приятно мне. Мы о том, что чужой мужик предается нездоровым развлечениям с нашей дочерью.

– Чокнутая! Маджнуна, маджнуна. – Он крутит пальцем у виска, дабы все интересующиеся поняли, что он мне говорит. – Кроме всего прочего, это не чужой мужик, а мой кузен, кретинка!

В эту минуту Марыся, пошатываясь на ногах, исторгает все содержимое своего желудка на меня и на прекрасный шерстяной ковер, а затем от страха начинает плакать.

– Ты по-прежнему считаешь, что это была отличная игра, засранец? – с неподдельным удовлетворением говорю я, хватаю ребенка на руки и, вся в блевотине, бегу в спальню.

Среди ночи я просыпаюсь от собственного хрипа. Такого со мной никогда не бывало – разве что кто-то меня душит! В ужасе я пытаюсь открыть глаза, но они, будто засыпанные песком, нестерпимо болят, а распухшие веки будто склеены каким-то гноем. Не понимаю, в чем дело: я не могу проглотить слюну, а увеличившийся в размерах язык не пропускает воздух в горло; кажется, еще мгновение – и я задохнусь. Касаюсь собственных губ – они тоже ужасно распухли. В голове шумит все сильнее, у меня горит все тело, а не только лицо и руки, как накануне вечером. Я силюсь приподняться на локте и позвать на помощь, но голова кружится так, что я безвольно падаю на подушки. Ощущаю какие-то жгучие шишки у себя под мышками и в паху; прикасаюсь к ним – они с кулак величиной, горячие, твердые и невыносимо болят. Боже, что со мной, неужели я умру?! Меня охватывает ужас; сердце колотится, гулко отзываясь в грудной клетке, а пульс такой бешеный, что сейчас, кажется, лопнут сосуды. Бум, бум, бум! – содрогается все мое тело.

– Ахмед… – бормочу я тихо и невнятно. – Ахм… – Когда же он проснется?..

Что есть сил, а сил у меня сейчас немного, тяну его за рукав пижамы. Наконец он, заспанный, поворачивается ко мне и нетерпеливо высвобождает руку; через минуту, проснувшись окончательно, зажигает ночник и смотрит на меня вытаращенными глазами.

– Доротка, – шепчет он, склонившись надо мной, – что ты наделала!

Он выскакивает из постели и начинает бегать по комнате как сумасшедший. В состоянии стресса мужчины не способны мыслить логически; да и не только в состоянии стресса.

– В больницу, в больницу… – едва-едва бормочу я, но, слава богу, он прислушивается ко мне.

– Едем, едем! – кричит он, подхватив меня на руки и выбегая в темный коридор. – На помощь! На помощь! Да помогите же мне кто-нибудь! – вопит он во все горло.

Я вижу, как в комнатах зажигается свет, слышу хлопанье дверей и крики сбежавшихся людей. Затем все окутывает туман; я теряю ощущение собственного присутствия. Я больше не нервничаю, не чувствую собственного сердцебиения, слабею; кажется, я умираю.

Огни фонарей все чаще мелькают перед моими полузакрытыми глазами; вероятно, я лежу на заднем сиденье машины, колеса которой пронзительно скрежещут на поворотах. Этот звук, бьющий по ушам, – единственное, что до меня еще доходит.

Снова кто-то прикасается ко мне; у меня болит все тело, но боль какая-то тупая. Я слышу свой собственный стон.

– Фиса, фиса! – кричит незнакомая женщина прямо над моей головой.

Меня везут куда-то на металлической каталке, и ее холод проникает в каждую частичку моего воспаленного тела. И я дрожу; свет неоновых ламп режет глаза, вызывая обильные слезы.

– Барра![14]14
  Прочь! (арабск.)


[Закрыть] – Кого-то отогнали от меня, и надо мной склонилось еще одно незнакомое лицо. – В последний момент, надо же! Еще бы немного – и все! Чего вы медлили, черт подери?! Вы что, слепые?!

Похоже, со мной стряслось что-то скверное, но я спокойна – я уже попала в хорошие руки.

– Не бойся, – приятный голос обращается ко мне по-английски. – Тебе сделают три внутривенных укола. Больно не будет, но после одного из них тебе станет очень жарко, просто невыносимо жарко, – спокойно говорит врач, одновременно прокалывая кожу над моей веной.

Но мне кажется, что хуже моего теперешнего состояния ничего уже не может быть. Сознание постепенно возвращается. Возвращается и слух, только слезящиеся глаза еще не способны видеть нормально: вся комната будто в тумане и люди, передвигающиеся в ней, словно видения.

– Пора, – произносит мужской голос.

Что – пора? Внезапно меня охватывает огонь. Это не та горячка, которую, бывает, ощущают женщины во время менопаузы; нет, такого они бы не пережили. Я не могу дышать, сердце оглушительно барабанит где-то в горле, а в моих легких словно сочится кипяток. Я силюсь сорваться с кушетки, желая убежать от этих ужасных ощущений. Издаю неконтролируемый вопль.

– Спокойно! – кричит доктор и крепко, словно клещами, держит меня. – Дыши, глубоко дыши!

Кто-то лежит на моих дрожащих ногах, а врач хватает меня за талию и весом своего тела прижимает к зеленой простыне; в одной руке он до сих пор держит пустой шприц. Меня бьет ужасающая дрожь, которую я не могу унять. Представления не имею, дышу я сейчас или нет, бьется ли у меня сердце. Жар разливается по всему телу и холодным потом испаряется через кожу. Я потихоньку остываю. Возобновляется острота зрения. Я вижу бледного Ахмеда, который в пижаме стоит посреди кабинета, с ужасом закрыв руками рот. Хадиджа в домашнем халате, со сбившимся платком на голове и выглядывающими из-под него вьющимися волосами, кусая губы, присела на табурет в углу. Самире, кажется, стало плохо, и медсестра помогает ей подняться с пола.

– Я уже в порядке, – пересохшими губами шепчу я и облегченно вздыхаю. – Простите меня.

Пытаюсь улыбнуться, но это пока не слишком хорошо получается. Невольно опускаю голову на твердое изголовье кушетки.

– Ну и нагнала ты на нас страху, Блонди, – со слезами на глазах говорит Хадиджа, затем подходит ко мне и ласково гладит по слипшимся от пота волосам. Бледная Самира тихо всхлипывает.

– Господин доктор, что это было? – гневно спрашивает Ахмед. – Что это, черт побери, было?!

Он бьет себя руками по бедрам, как будто собирается устроить кому-то скандал, а то и поколотить. Как же он рассержен!

– Очевидно, у вашей жены аллергия на что-то, и сегодня она, должно быть, испытала на себе действие аллергена, – спокойно объясняет врач. – С вами раньше подобное бывало? – обращается он ко мне.

– Да что вы, никогда! – рьяно отрицаю я.

– Подумайте: не ужалило ли вас сегодня какое-нибудь насекомое? Даже укус маленькой мухи может вызвать такую реакцию. Что вы сегодня ели? К чему прикасались?

– Ну, отвечай же на вопрос! – нетерпеливо подгоняет меня Ахмед. Почему он так злится? Где же его внимательность, забота, любовь? Неужели я совершила что-то плохое? Мне грустно, очень грустно, и вот уже слезы ручьями текут из моих глаз.

Врач садится на край кушетки и заботливо берет мою холодную влажную руку.

– Сестра, принесите, пожалуйста, плед! Вам сейчас будет холодно, может появиться дрожь – весь яд будет выходить наружу через кожу. На ней могут выступить красные, даже багровые пятна, но вы их не расчесывайте. И ничего больше не бойтесь. – Он доброжелательно улыбается. – Вы живы, и это самое главное.

Я вижу, как Ахмед поворачивается ко мне спиной и пренебрежительно пожимает плечами. Самира подбегает ко мне и без единого слова обнимает за шею.

– Вы понемногу все вспомните, – продолжает доктор, – время у нас есть. Я все равно отпущу вас не ранее чем через час, а то и через два. – Эти слова, похоже, адресованы не столько мне, сколько обиженному на весь мир Ахмеду. – А сейчас, увы, я должен идти к другим больным. Если что-то пойдет не так, зовите меня. Медсестра дежурит в коридоре.

– Может, это перец чили? – Я вдруг вспоминаю ужасное жжение в глазах и на коже рук, которое началось, когда я готовила ужин.

– Что-что?

– Ну, чили… У вас, кажется, этот перец называют харисса, – поясняю я.

– Вы слишком много его съели? – Врач делает забавную гримаску, выражающую неодобрение и отвращение.

– Нет, нет! Да я бы сгорела заживо! Я его мыла, чистила, шинковала… Целый кулек!.. Да-да, это перец чили, и ничего больше.

– И ты была без перчаток?! – изумляется Ахмед. – Почему ты не надела резиновых перчаток?! – уже кричит мой муж, вероятно считая меня законченной идиоткой.

Доктор приподнимает брови и вопросительно склоняет голову.

– Потому что их не было, – объясняю. – Я спрашивала о них, но мне… не дали. Вот по-че-му! – Под конец я сама уже ору на весь кабинет, делая ударение на каждом слоге.

– Значит, нужно избегать этого. В следующий раз будете знать, – спокойно произносит врач и похлопывает меня по спине. – Было бы жаль, если бы мы потеряли такую красивую женщину.

Ахмед презрительно смотрит на меня, а доктора, моего спасителя, готов испепелить взглядом. Он сошел с ума! Не могу поверить: он ревнует меня даже к врачу, спасшему мне жизнь.

– Одни хлопоты с этой бабой, – бормочет он себе под нос, выходя из кабинета.

Домой он поехал на такси – прямо в пижаме. А мы через два часа уезжаем на машине Самиры.