Текст книги "Как вам живется в Париже"

Автор книги: Тамара Кандала

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– А если она не захочет к нему возвращаться? – предположила я.

– С чего бы это? То, что случилось с ними, это любовный грипп, падучая страсти. Уж кому-кому, а мне это знакомо.

– Но ты же не вернулась.

– У меня болезнь слишком затянулась. А когда я выздоровела, было уже слишком поздно – Оскара прибрали к рукам. Ты что, не знаешь, как здесь бабы на мужиков кидаются? Нашлась какая-то французская буржуазочка, готовая его облизывать в любое время дня и ночи. Тихая пристань, в отличие от меня. Здесь совсем другая история – Никусик у нас не бунтарка, собственное гнёздышко разрушать не будет, – в её тоне звучали нотки лёгкого презрения. – Она быстро образумится.

Я была совершенно другого мнения по поводу этой истории. Мне она совсем не казалась ни проходящей, ни легкомысленной. Я, со своим напыщенным литературным воображением, видела крыло судьбы, взмахнувшее над будущим всех персонажей этой любовной истории. И крыло это было чёрным.

ЛЮБОВЬ. НЕНАВИСТЬ

1

В последующий месяц я практически потеряла их всех из виду – вернулся мой муж после почти трёхмесячного отсутствия и мы, по выражению Ксении, легли на дно.

Когда я вынырнула на поверхность, было уже поздно – моя подруга сошла с ума.

Я поняла это не сразу, отнеся всё за счет её эксцентричности и обычной материнской ревности. Ксения, никогда в общем особенно своим сыном не занимавшаяся, но, с другой стороны, никогда и не сковывающая его никакими условностями, позволяла расти ему, как траве, как дикому плоду. То, что плод этот оказался в один прекрасный момент экзотическим и, к тому же, полезным растением, стало для неё приятной неожиданностью. И теперь она набросилась на него со своим запоздалым материнским инстинктом. Так размышляла я.

Но всё было далеко не так просто.

В то утро мы с мужем устроили себе grasse mâtiné, то есть «жирное утречко», провалявшись почти до десяти утра в постели, и наслаждались теперь поздним завтраком. Наша залитая ранним весенним солнцем просторная кухня, запах гренок и свежезаваренного кофе давали нам ощущение своего маленького частного рая. Правда на улице что-то пронзительно выло – то ли электрическая пила, то ли ребёнок. Пришлось закрыть балконную дверь. Звук прекратился.

Я разливала по чашкам вторую порцию кофе, когда заверещал телефон. Вздрогнув от неожиданности, я плеснула несколько капель на стол и на руку мужу. Громко чертыхнувшись и наступив не успевшей отскочить собаке на хвост, я ринулась в гостиную.

Задыхающимся голосом Ксения почти рыдала в трубку. Их её всхлипов и восклицаний ничего понять было невозможно.

– Стоп! – сказала я. – Набери побольше воздуху в лёгкие и говори нормально.

Она умоляла меня приехать, немедленно, и дала какой-то странный адрес – площадь, такую крохотную, что я с трудом нашла её потом на карте.

– А номер дома?

– Он не нужен. Меня туда всё равно не пускают. Я буду ждать тебя на улице, на плахе.

– Где? – переспросила я.

– На лавке.

Я помчалась, как сумасшедшая, куда-то в район Монмартра и, зная, что там, наверху, припарковаться совершенно невозможно, бросила машину где-то на подступах и долго бежала по каким-то бесконечным лестницам, пока наконец её не нашла. Она сидела, зарёванная, в малюсеньком скверике. На скамейке напротив расположилась ярко раскрашенная старуха (настоящий персонаж из фильма Феллини), в жабо и стеклянных бусах, которая кормила жирных, наглых голубей.

– Ты не знаешь, что случилось! – Ксения была не похожа сама на себя, с растрёпанными волосами и распухшим от слёз ртом. – Эта ведьма украла у меня сына. Старая сука!

– Ты о ком? – не поняла я, решив почему-то, что это как-то связано со старухой.

– О ком?! О твоей любимой подруге!

– Моя подруга – это ты. Что случилось?

– Она бросила мужа… Он бросил меня… И теперь они живут вместе… вон там – она показала куда-то наверх.

– О, господи! – только и сказала я. – Но ты-то что так убиваешься!

– Ты хоть понимаешь, что это значит?! – причитала она в каком-то неправдоподобном отчаянии, заставив меня вспомнить о её первой, актёрской профессии.

– Ну, в общем, приблизительно, – неуверенно промямлила я, – …два человека полюбили друг друга.

– Каких два человека?! Ты что, идиотка?! – завопила она так, что испуганные голуби поднялись в воздух, а старуха посмотрела на нас с укоризной, сложив рот в куриную попку. – Это мой сын! И какая-то старая сука!

– Уймись. Как тебе не стыдно, – я взяла её за руку, пытаясь успокоить, – ну что ты заладила. Гадость какая.

– Гадость?! А это не гадость?! – Она выдернула руку. – Она ему в матери годится. Опытная и хитрая тварь. А он ничего в бабах не понимает. Окрутила его со всеми его деньгами, молодым телом и книжной романтикой. Змея! Гадюка!

– Перестань, Ксения! Мы не в индийском кино. Твой сын абсолютно взрослый человек и всегда хорошо знает, чего он хочет. И делает так, как решает он. А Ника – благополучная жена завидного, со всех точек зрения, мужа и окручивать кого бы то ни было у неё и в мыслях не было. А разница в возрасте… так я не вижу здесь ничего страшного – кому что нравится. Твой последний «кадр» тоже был намного моложе тебя, и ты не видела в этом никакой проблемы, – напомнила я ей.

Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.

– Но он же не был твоим сыном! – аргумент был так же нелеп, как и весок.

– Моим не был, – подтвердила я, – но чьим-то же был. Представь, что его мать так же прореагировала бы на тебя.

– Но… но я же не собиралась за него замуж. И как ты можешь сравнивать! Я даже не была знакома с его матерью. И замужем я в тот момент уже не была (Оскара она бросила раньше, ради Клода). – Разговор явно приобретал абсурдистский характер. – Ты что, на их стороне?! – снова взвилась она. – Все, все против меня!

– Да не на чьей я стороне. Я просто хочу прекратить твою истерику. И давно ты тут сидишь?

– Давно. С тех пор, как я их выследила.

– А почему ты не поднимешься к ним?

– Я поднималась… он меня не пускает… – сказала она как-то неопределённо, – не хочет со мной разговаривать.

– Потому что ты, вместо того, чтобы с ним разговаривать, наверняка закатываешь ему истерики, которых он не выносит, и оскорбляешь женщину, которую он любит.

Она уставилась на меня с выражением человека, обнаружившего у себя на груди змею.

– Ты что, мне враг?!

– Наоборот, я твой друг и поэтому пытаюсь привести тебя в чувство.

– Меня не надо приводить в чувство. В помощи нуждается мой сын. Его надо спасать! – у неё началась следующая, теперь уже патетическая стадия. – Меня, свою мать, он не слушает. С ним должна поговорить ты.

– Я??! С чего бы это! Он пошлёт меня подальше и правильно сделает. В таких делах советов не дают. Даже тогда, когда о них просят. А он, насколько я его знаю, ни в каких советах не нуждается. Он абсолютно сложившаяся личность. А это его личная жизнь, ты понимаешь? Личная! Он же не вмешивается в твою.

– Ты… ты… – зашлась Ксения. – Это ты во всём виновата! Это ты меня с ней познакомила!

– Но не с ним же. Это уж была твоя инициатива. Твой «сюрприз», – не удержалась я.

– Я была слепа! – зашептала она трагически. – Я не могла вообразить такой подлости! – и она снова заплакала.

Я с трудом утащила её оттуда, довела до своей машины и отвезла домой. Пришлось подняться к ней, сделать ей, в виде успокоительного, хороший «дринк» и уложить в постель.

Когда я вышла от неё, было уже почти три часа дня. Я опоздала на важный деловой обед, на который меня пригласил, по моей же просьбе, знакомый актёр, чтобы познакомить с потенциальным продюсером. Такое опоздание было непростительно с моей стороны, и я надеялась успеть хотя бы к концу ланча, на кофе. Свой мобильный телефон я впопыхах забыла дома и позвонить никому не могла, даже от Ксении, так как все нужные мне в данный момент номера телефонов зарегистрированы были в его памяти.

Отъехав от Ксенькиного дома, который находился, на авеню Мандель, я спустилась на набережную Жоржа Помпиду и, переехав на левый берег, стала пробираться к площади Инвалидов, невдалеке от которой было brasserie, в котором меня ждали. На набережной Бранли я застряла, попав в пробку и, решив перехитрить трафик, свернула на первую попавшуюся улицу, чтобы попытаться подъехать к нужному мне месту с другой стороны. Здесь, на маленьких улочках с односторонним движением, я окончательно запуталась и выехала совершенно не туда, куда мне было надо. (В Париже заблудиться плёвое дело даже опытному водителю, так как улицы здесь часто расходятся лучами, прерываются и продолжаются потом в самых непредвиденных местах. Плюс движение на одной и той же улице может неожиданно из двухстороннего превратиться в одностороннее и, как правило, не в твою пользу).

Поняв, что вся спланированная схема дня рухнула окончательно, я смирилась. Обнаружив поблизости «Казино» (это сеть больших продовольственных магазинов, а не игорных домов), я решила воспользоваться хотя бы этой возможностью и запастись провизией для своей вечно голодной семейки.

Толкая перед собой уже почти полностью нагруженную тележку, я забрела, напоследок, в отдел корма для животных. Тут-то я и наткнулась на Робина.

Он стоял в раздумье перед кошачьими консервами, брал в руки то одну, то другую банку, читал внимательно этикетку и потом ставил на место. Скользнув по мне взглядом и, как всегда, не узнав (чёртова Мата-Хари), он отвёл глаза и стал продолжать свои поиски. Но я уже сделала в его сторону короткое движение, которое он, видимо, и засёк краем глаза. Он снова повернул ко мне голову и посмотрел на этот раз уже более внимательно. Теперь в его взгляде читался лёгкий вопрос.

– Робин, вы меня не узнали? – сказала я и, протянув руку, назвала своё имя.

– Ну конечно! Как же! – сказал он с несколько смущённым энтузиазмом. – Простите мою рассеянность. Вот, завёл кота, и не знаю теперь, чем его кормить.

Я так и не была уверена, узнал ли он меня, и, если да, связал ли мой образ с Никой (встречались мы всего несколько раз и не виделись уже года два). Выглядел он довольно бодро. Одет был в серый костюм и синий свитер тончайшей шерсти, пахло от него дорогими духами и едва уловимо лекарствами. Никогда, несмотря на все мои усилия, моему мужу не удаётся выглядеть так элегантно и так уверенно, подумала я с завистью. Правда, под глазами у него были явные тёмные круги, но даже это ему шло, придавая некоторую усталую загадочность. Я, вообще, как наверное и многие женщины, считала врачей (почему-то только мужчин-врачей), а особенно хирургов, какими-то сверхсуществами, почти небожителями и была склонна наделять их особенными чертами характера, не присущими простым смертным.

– Какой породы кот и сколько ему лет? – спросила я.

– Породы неизвестной, возраста неопределённого. Притащил его из госпиталя – он там так орал, что будил мне по ночам всех больных.

– А дома не орёт?

– Дома вылезает в форточку, шляется где-то целыми ночами, потом возвращается усталый, но довольный и жрёт как сволочь, но исключительно только то, что он любит. Вот, стою тут и продумываю меню.

Мы выбрали консервы и пошли вместе в кассу. Была небольшая очередь и пока мы стояли, потом выгружали тележки (он пропустил меня вперёд), вынуждены были поддерживать разговор. Он спросил меня, как себя чувствует мой муж, которому он прооперировал плечо два года назад, и я поняла, что он всё-таки точно вспомнил, кто я. Я сказала, что благодаря его стараниям всё, похоже, в порядке, но что муж, пока он в Париже, хотел бы всё-таки ему показаться.

– Пусть позвонит, я попрошу секретаршу, чтобы она выкроила ему местечко на следующей неделе.

Про Нику никто из нас так и не заговорил. Хотя, для него, наверное, должно было показаться странным, что я ничего про неё не спросила и даже не передала ей привет. Он, ведь, никак не мог предполагать, что я была не только в курсе, но и в самом эпицентре событий.

Ну, не коварен ли пройдоха-случай, чтобы столкнуть меня в один день сразу с двумя жертвами этого любовного цунами.

2

А Ксения вступила на тропу войны. А в войне, как известно, все средства хороши, даже если они, прежде чем разрушить противника, разрушают тебя самого. Она выслеживала их, подкарауливала, как завзятый сыщик, устраивала скандалы, истерики, грозилась что-нибудь сделать с собой, с Никой; потом унижалась перед Арсением, умоляла пощадить её, не доводить до сумасшествия. Словом, вела себя как безумная.

Однажды, проторчав полдня в несчастном скверике перед их домом и дождавшись, когда Ника вышла за покупками, она быстро поднялась и позвонила в дверь квартиры. Арсений, решив, что это вернулась Ника, забыв что-то, открыл, не посмотрев в глазок.

Ксения ворвалась рыдающей фурией, но, поняв, что успокаивать он её не собирается, бросилась ему в ноги, с ультиматумом на устах:

– Выбирай! – трагически выкрикнула она. – Или я, или она!

– Послушай, мама, – сказал он спокойно, подняв её и усадив в кресло, – прежде чем ставить кого бы то ни было перед таким выбором, нужно, как минимум, быть уверенным в своём явном преимуществе. Если ты, конечно, действительно дорожишь выбирающим.

– Ты хочешь сказать… – задохнулась она.

– Что ты останешься в проигрыше. Выбор будет не в твою пользу. Ты же этого не хочешь. Тебе придётся выбрать другую тактику.

– Я вас прокляну!

– Ну, мам… Мы же не в средневековье живём, и ты не ведьма. И, потом, проклиная кого-то, ты рискуешь нанести вред прежде всего самой себе.

– Я не хочу тебя потерять! – опять зарыдала она.

– Ксень, – он взял её за руку и погладил по голове, как ребёнка, – ну, пожалуйста, приди в себя, ты не в театре (она вздрогнула, как от пощёчины). Ни я, ни Ника тебе не враги. Я даже не прошу тебя любить её, просто оставь нас в покое, и тогда ты не только никого не потеряешь, но, наоборот, приобретёшь себе в семью пару счастливчиков, которые умудрились встретиться в этом безумном мире и готовы поделиться своим счастьем со всеми, кто захочет. А с тобой, в первую очередь.

– Перестань разговаривать со мной, как с ребёнком, – опять взвилась Ксения. – Хвост не должен вилять собакой!

Она сама не понимала, почему эти, такие простые его слова, отзываются в ней такой невыносимой болью. Почему, когда он говорит о Нике, она покрывается холодным потом и словно костлявая рука сжимает ей сердце.

– Это ты мой ребёнок, а не наоборот. Тебе нужна нормальная семья, дети, а мне внуки.

– Мне нужна Ника. И больше никто на свете.

– Даже я?!

Арсений промолчал.

– Она старая, ей почти столько же лет, сколько и мне. Она бы могла быть твоей матерью.

– Но она мне не мать. И даже, если бы ей было восемьдесят, это бы ничего не изменило. А ты, если уж ты меня так любишь, должна быть ей благодарна – она, может быть, спасла меня от безумия.

– От какого безумия? Тебя? Да ты самый умный и нормальный из всех, кого я знаю! А ты, ты не знаешь женщин! Бабьё – это жуликоватое племя, – оговорила она себя и всех нас заодно. – Она тобой пользуется. Потом ты мне скажешь спасибо, что я не позволила этой… этой…

Арсений поднёс палец к губам, предостерегая её от непоправимого.

– Мама, потом не будет, – твёрдо сказал он. – Есть только сейчас. И если ты не образумишься и не будешь вести себя достойно, ты меня больше не увидишь вообще.

– Как ты можешь сравнивать! (он и не думал сравнивать). Я люблю тебя больше, чем она… чем ты её… Я готова на всё ради тебя.

– Ради бога! Никаких жертв! Твоя любовь становится разрушительной. Попытайся направить её в мирное русло. И перестань себя растравлять.

В этот момент вернулась Ника.

– Здравствуй, Ксения, – сказала она войдя и протягивая ей руку.

– Будь ты проклята! – бросила ей Ксения в ответ и, толкнув её плечом, выскочила, хлопнув дверью.

Потом как-то Арсений сказал мне, что он всегда знал, что Ксения умела любить людей выборочно, то есть любить в ком-то только то, что её в нём устраивало. Что она могла быть мелочно-несправедлива, но и жертвенно-великодушна одновременно. Но никогда он не мог заподозрить в ней способность на такую цельную слепую ненависть.

ххх

Когда мой муж собрался идти на приём к Робину, я попросила его «очень осторожно» попробовать заговорить с ним о Нике, чтобы понять, в каком он находится состоянии «души и тела» (моё вечное проклятое литературное любопытство к живым людям). Муж просил на него особо не рассчитывать, так как он в этих вопросах крайне неловок, да и вообще… «нечего лезть людям в душу».

Вернулся он расстроенный. Сказал, что Робин был как всегда безукоризнен как врач, исключительно приветлив и доброжелателен, ровно до того момента, пока «я, как медведь, не наступил ему на больное место, спросив, как у них дела с Никой». Он тут же ушёл в себя, отгородился холодной вежливой улыбкой и сухо сказал, что они расстались.

Я вспомнила, как Ника однажды поделилась со мной, что завидует собственному мужу, который, считая что в его профессии это необходимо, обучился гипнозу и самогипнозу, чтобы уметь в нужных случаях снять стресс у больного и у себя. Таким образом, он умел оставаться спокойным и контролировать себя в самых сложных ситуациях.

– Это не значит, что он ничего не чувствует, – уточнила она, – маятник откачивается потом в другую сторону с удвоенной силой. Но это происходит уже без свидетелей.

Однако свидетель этому всё-таки нашёлся – Ксения и тут превзошла самоё себя.

С ней творилось нечто не поддающееся никакому объяснению. Я думаю, что она и сама не подозревала в себе такой экстремальности чувств. Ненависть разрывала ей душу. Она достигла в ней такого накала, что превратилась в чувство почти экзистенциальное. Попытаться объяснить себе происхождение этой зоологической ненависти она не желала. Да и вряд ли смогла бы. Для этого нужно было рыться в глубинах подсознания, искать истоки в каких-то других, близких и далёких, событиях и, наконец, найти в себе мужество быть честной самой с собой. Она этого явно не желала. Смерч ненависти закрутил её и понёс, кувыркая, как былинку. На неё не действовали никакие резоны, достучаться до неё было невозможно.

– Может, ты просто ревнуешь? – предположила я. – Обычная бабская ревность к сопернице. Потому что ты почему-то видишь в Нике соперницу, вместо того, чтобы видеть в ней женщину, которая сумела сделать счастливым твоего сына.

– Ревность? Ты сошла с ума! Не может же львица ревновать к мухе! – был ответ.

Она изменилась даже внешне за эти несколько месяцев – черты лица у неё заострились, под глазами появились тёмные круги (что делает таинственным мужчину и невероятно старит женщину). Она даже разучилась улыбаться, это вечно смеющаяся, иронизирующая над всем и всеми, ничего не принимающая близко к сердцу, роскошная Ксенька. Вместо бывшей ослепительной улыбки на пол-лица у неё появился какой-то лисий оскал.

Говорить отныне она была способна только на одну тему, ничего другое её больше не интересовало.

У меня было ощущение, что над ней проводят чудовищный эксперимент, чтобы пронаблюдать, как человек превращается в монстра.

Арсений полностью отстранил её от своей жизни, сказав, что ему не интересны ни её шантаж, ни приступы материнской любви.

Однажды она устроила мне Большую истерику, приближающуюся к «десятке» по моей шкале. Я пыталась реагировать, по очереди, всеми известными мне способами, но всё было бесполезно. Мне не удалось даже выудить из неё, что, на этот раз, послужило поводом. (Попробуйте добиться у закатившего истерику, что случилось – он выкрикнет вам в ответ всё, что угодно, только не истинную причину.) Она довела себя на моих глазах до ужасного состояния и пригрозила, что если я вызову «скорую», они «просто не успеют доехать». Согласна она была только на звонок Арсению, что, как я поняла, и было целью всего представления.

Я позвонила.

– Послушай, – сказала я, – я не знаю что делать. Она близка к безумию.

– Не надо поэтизировать перебои психического аппарата, – спокойно ответил он. – У неё агрессивно-депрессивный синдром, вызванный банальной ревностью. Оставь её одну. А если ты действительно за неё боишься, вызови «скорую», когда ты будешь уже на улице. Мне больше по этому поводу, пожалуйста, не звони. В любом случае мы с Никой уезжаем. Я надеюсь, что отсутствие раздражителя поможет ей успокоиться.

Как бы не так! Потеряв из поля зрения объект своей ненависти, её, раскрученная с бешеной силой праща отрицательной энергии, сорвалась и полетела в другую сторону. В сторону Робина. Она почему-то решила, что они «должны объединиться в несчастье» и действовать вместе.

Никин домашний телефон Ксения, конечно, знала. Она настойчиво звонила несколько дней, пока не попала на Робина.

Вырвав у него разрешение прийти «по очень важному и неотложному делу», она тщательно, до малейших деталей, продумала свой внешний вид, долго подбирала соответствующие случаю духи и, особенно, нижнее бельё.

В назначенный вечер она явилась к нему полная решимости… сама не зная толком, к чему.

Робин спокойно выслушал её сумбурную обвинительную речь против Ники, предложил выпить, на что она, к сожалению, согласилась. Он, по её просьбе, налил ей хорошую порцию виски, при этом оставив свой стакан демонстративно пустым. Потом он вежливо, тоном врача, разговаривающего с пациентом, поинтересовался, чего именно она от него хочет.

– Нам нужно их разлучить! Во что бы то ни стало! И ты должен вести себя как мужчина, а не как… – договорить он ей не дал.

– А я и пытаюсь вести себя как мужчина, – холодно сказал он, – то есть, в отличие от вас, достойно.

Здесь, видимо, кровь и хорошая доза виски бросилась моей подруге в голову, и она решила прибегнуть к последнему средству, а именно соблазнить его.

Это было роковой ошибкой.

Она расхохоталась своим русалочьим смехом, повела плечом и, сбросив лямку своего лёгкого платья, обнажила грудь.

– Неужели ты не понимаешь, – сказала она хрипловатым шепотом, – что твоя жена ведёт себя, как неудовлетворённая сучка. Может, в этом твоя вина? – добавила она, как ей казалось, игриво-лукаво.

Робин смотрел на неё как на сумасшедшую, но уже совсем не как врач, а с недоумением человека, столкнувшегося с неизвестным ему доселе явлением. Это, видимо, подстегнуло её ещё больше, и она, сбросив туфли, пошла в наступление.

Тут он вышел из транса и достаточно грубо, не рассчитав видимо силы, толкнул её так, что она упала обратно в кресло и, опрокинувшись вместе с ним, оказалась на полу в нелепейшей позе, задрав ноги и растопырив руки.

Он даже не попытался помочь ей встать, предоставив барахтаться на полу, как утопающему на мелководье.

– Убирайтесь, – сказал он сухо, – вы мне отвратительны, – и вышел из комнаты, закрыв за собой дверь и оставив её выбираться из своего незавидного положения и из квартиры самой.

Потом она говорила, что на неё «нашло затмение». Иначе бы ей не пришло в голову соблазнять этого «сноба-импотента».

– Наверняка, этот извращенец научил её всяким грязным штучкам, которыми она и соблазнила моего мальчика.