Текст книги "Как вам живется в Париже"
Автор книги: Тамара Кандала
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Я всё-таки позвонила, но её мобильный не ответил.
Несмотря на засилье отдыхающих, нам удавалось найти достаточно пустынные пляжи, вдалеке от курортных мест. Пока Машка с Долли носились наперегонки по песку, у самой воды, мы с Арсением наблюдали за ними, сидя на скамейке на прогулочной части набережной, и он расспрашивал меня, как я выживаю.
Однажды к нам на лавочку, попросив разрешения, подсел сухопарый красивый старик. Отдохнув минут десять, он, попрощавшись улыбкой, пошёл своей дорогой.
– Какую же надо прожить жизнь, чтобы в старости лицо отражало мысль и благородство, а не пошлость и разруху, – сказал Арсений.
– Может, в этом и есть смысл жизни – иметь в старости благородное лицо?
– Может. Но до неё ещё надо дожить, до старости. Знаешь, судя по рассказам матери и по нескольким оставшимся фотографиям, мой отец принадлежал к таким старикам.
– Но не всегда же он был стариком.
– Не знаю… я почему-то привык думать о нём, как о пожилом человеке. Может, потому, что он умер, когда я ещё не родился. Чего бы я не отдал за несколько часов беседы с ним сегодня.
– Ты хотел бы получить от него совет?
– Нет. Просто поговорить. Послушать. Понять. Погладить по щеке. Убедиться, что он меня любит.
– Тебе не хватало в твоей жизни отца?
– Это не совсем так. Оскар всегда был мне замечательным отцом. Но, глядя на него, я не мог, например, увидеть себя в старости. У меня впечатление, что я знаю только одну часть своей личности. Другая же мне постоянно преподносит сюрпризы. – Говоря это, он хмурился, точно ему было больно.
– В один прекрасный день, – сказала я неожиданно для себя, – случится нечто, что потрясёт тебя до самого основания и полностью перевернёт твою жизнь.
– Ты думаешь?
– Я знаю.
У меня, действительно, иногда случались короткие вспышки некоего предвидения. Но обычно они были настолько мгновенными, что я не успевала их осознать. Зато потом, когда что-то случалось, мне было абсолютно ясно, что это я уже «видела» в этих суматошных всполохах, о которых я, как правило, тут же и забывала. На этот раз никто не мог даже предположить, насколько я была близка к истине.
– Ты поэт, – сказал он с улыбкой, – твоё дело – творить мифы. А я трезвый финансист и руководствуюсь в своей жизни, в основном, логикой и цифрами.
Когда утром, в день нашего отъезда (Арсений уехал накануне, поздно вечером, сказав, что у него на утро билет на самолёт в Женеву, на какой-то аэросалон), после завтрака в торжественном, полностью застеклённом пустынном зале с видом на океан нашего «Гранд-Отеля», я пошла расплачиваться за номер, оказалось, что уже всё оплачено и для меня «месье» оставил конверт. В конверте была записка: «Шошка! Спасибо всей вашей компашке. Вы даёте мне ощущение члена счастливой семейки. А это бесценно, так что не злись за оплаченный номер. Аэросалон в Женеве заканчивается через неделю. Потом вернусь в Париж – погулять у Ксении на юбилее. Там и увидимся. Целую крепко – ваша репка».
Ну, да, вспомнила я, через неделю моей подруге сорок пять. Она уже объявила, что это её последний юбилей, так как ей больше «никогда не будет ни на один год больше». Надо ещё купить подарок. Да и какой-нибудь новый «прикид» к случаю не помешал бы, что-нибудь из моей любимой серии, которую я называю «одел и пошёл», что значит – красиво, удобно и, главное (с разными аксессуарами) на все случаи жизни. Наверняка, она устроит грандиозный пир и созовёт всяких «модных» людей. Тем более, что она сразу при двух таких завидных кавалерах – Саша́ и Арсении. А я, как всегда, без мужа, мне без него было скучно на таких праздничных мероприятиях.
2Когда Арсений оторвался от компьютера, самолёт уже взлетел. Салон бизнес-класса был полупустым. Он сидел во втором ряду. Хорошенькая стюардесса разносила шампанское. Подойдя к нему, она мило улыбнулась и на щеках у неё заиграли ямочки. Он попросил порцию виски. Она кивнула и пообещала немедленно принести. Он спрятал компьютер в портфель, расслабил узел галстука и, потянувшись, устроился в кресле поудобнее в ожидании напитка. И в этот момент, впереди, в проёме между креслами, он увидел женский профиль. Что-то больно толкнуло его в грудь, и к горлу подступило удушье. Он сглотнул ставшую вдруг вязкой слюну. Такого с ним ещё никогда не бывало. Арсений одним глотком выпил подоспевшую порцию виски и попросил ещё. Переведя дыхание, он ещё раз посмотрел на загадочный профиль, вызвавший у него такую странную реакцию. В нём не было ничего особенного. К тому же в этот момент женщина отвернулась, и он видел теперь только светлые пряди волос и маленькое ухо с серёжкой в виде прозрачной зелёной капли. Он не понимал, чем вызвано это ощущение холода в позвоночнике и почему вдруг стали влажными ладони.
«Сейчас я встану, пройду мимо неё в туалетную кабину и ни разу не оглянусь», – подумал он.
В туалете он ополоснул лицо и сделал несколько глубоких вздохов.
– Да, что это со мной, – сказал он вслух своему отражению в зеркале. – Дал же себе слово не перенапрягаться на ниве бизнеса – это он у меня на службе, а не наоборот.
Решительно выйдя из кабины, он оказался лицом к лицу со спящей в первом ряду женщиной, чей профиль его так растревожил. Игла узнавания вонзилась в его сердце. Он застыл, как вкопанный, не в силах пошевелиться. Наступила какая-то звенящая тишина, как если бы вдруг, одновременно, в самолёте заглохли все моторы. Но хрустальный звон, естественно, присутствовал только в его голове.
В этот момент женщина открыла глаза, посмотрела на него и улыбнулась приветливо. Он стоял перед нею, застывший как в детской игре «замри, умри, воскресни», не в силах ни сказать что-нибудь, ни даже облизнуть пересохшие губы. У него было ощущение, что он находится в полном вакууме и, как во сне, совершенно не владеет своим телом. Он боялся одновременно взлететь и упасть.
Женщина смотрела на него молча улыбаясь и чуть подрагивая ресницами. Вдруг, как в замедленной киносъёмке, её рука сделала плавное движение в его сторону и коснулась его руки. Потом она взяла его за пальцы. Они были ледяными. А её рука оказалась заряженной электричеством, ему показалось, что его пальцы воткнули в розетку – Арсения пронзило током с головы до ног. Но зато, благодаря этому, он смог, наконец, пошевелиться и произнести нечто нечленораздельное в своё оправдание.
– Простите… – почти просипел он, – но мне… мне кажется, что я вас знаю… – И тут же покраснел, как мальчишка, осознав всю банальность произнесённого.
Женщина рассмеялась волшебным смехом (впрочем, всё исходившее от неё ему казалось волшебным).
– Ещё бы тебе меня не знать, Арсик-Барсик-Пускатель Мыльных Пузырей, – сказала она и, потянув за руку, усадила его в пустующее рядом с ней кресло.
– Ника!!! – выдохнул он, – …Неужели это вы?.. Ты?
– Я, я, маленький притворщик, превратившийся в… большого соблазнителя, – и она снова рассмеялась.
– Ты!.. Где?.. Что?.. Как?.. Замужем?
– Отвечаю в обратном порядке – очень даже замужем; хорошо; веду балетную школу; вообще-то в Париже, но вот лечу из Лозанны, где была по приглашению Бежара.
– О, господи! Ты! – не мог прийти в себя Арсений. – Сколько же лет прошло?
– Сейчас скажу точно… Пятнадцать… Сколько же тебе лет сейчас? Подожди, сейчас подсчитаю… Если мне сорок, значит тебе должно быть… двадцать пять.
– Двадцать шесть. То есть мы принадлежим к одному поколению.
– Это ты к чему?
– Ко всему последующему, – засмеялся в свою очередь Арсений.
И они стали взахлёб вспоминать.
ххх
Пятнадцать лет назад, только что оправившись от тяжелейшей травмы, она согласилась подменить своего коллегу, сильно разбившегося на мотоцикле и выбывшего из строя на целый год. Ей досталась смешанная группа – девочки и мальчики десяти-тринадцати лет. Просидев до этого почти два года без работы и истосковавшись по балету, она ухватилась за эту возможность, как за соломинку. Несмотря на то, что школа эта не была профессиональной, и дети там были с самыми разными способностями, это стало для Ники первым, очень важным опытом в её будущей педагогической деятельности.
Заметив в группе неуклюжего, но упорного мальчика, не сводившего с неё завороженного взгляда, она, понимая, что у него не может быть никакого балетного будущего, всё-таки старалась не делать ему замечаний больше, чем другим. Для него же, балетный класс был только возможностью видеть предмет своей отчаянной влюблённости (вернее, первой и, как окажется впоследствии, последней любви). Чего он только не делал, чтобы привлечь её внимание, проявляя чудеса изобретательности и демонстрируя силу чувств и фантазию, которой позавидовал бы взрослый мужчина. Он подкладывал ей в сумку цветы, сорванные на ближайшей клумбе, в большие накладные карманы её пальто – духи, стибренные с маминого туалетного столика, фотографировал её во всех ракурсах, фотоаппаратом, который он потребовал и получил в день рождения. Он подстраивал всяческие невинные ловушки и потом сам же её «спасал», находя «потерявшийся» ключ от нужного зала, исправляя «сломавшийся» магнитофон и так далее. А однажды, он пришёл в класс и объявил, что по дороге, в парке, его укусила белка, и что она, скорее всего, была бешеной.
– Ну, почему ты думаешь, Арсик, что она была бешеной? – спросила Ника.
– Потому, что она за мной гналась, прежде чем укусить, а потом не хотела отцепляться – так и повисла на пальце, – и показал, действительно укушенный и слегка опухший палец. – Да, и чувствую я себя странно, – сказал он, слегка закатив глаза, – мне, пожалуй, надо выйти в туалет.
Из туалета он вернулся минут через десять, бледным, как полотно. Шатаясь на нетвёрдых ногах, он пересёк класс, прислонился спиной к стене и стал тихо с неё сползать. При этом у него пошла белая пена изо рта, периодически надуваемая его дыханием в пузыри, глаза закатились совсем, и он грохнулся в обморок.
Ника наблюдала сначала за этим представлением с большой долей недоверия, подозревая очередной подвох, пытаясь понять, игра это или опасность. Но когда он, падая, ударился затылком о железную гирю, которой мальчики подкачивали мускулы, и, дёрнувшись, вправду потерял сознание, она переполошилась и вызвала пожарных (пожарных во Франции часто вызывают вместо «скорой помощи» – они приезжают очень быстро, их машины оборудованы всем необходимым и в каждом экипаже имеется врач). Те приехали, привели Арсика в сознание, вытащили у него изо рта кусок мыла, при помощи которого он пускал пену и пузыри, и обработали шишку на затылке. Осмотрев укушенный палец, врач выразил предположение, что укус вовсе не был беличьим, а походил на человеческий и совершен был, скорее всего, самим пострадавшим.
– Ну-ну, – сказал молодой врач, – видимо, очень хотелось привлечь чьё-то внимание… и я даже догадываюсь, чьё, – он подмигнул Нике. – Как мужчина мужчину могу тебя понять, но мне было бы стыдно отвлекать пожарных на такую ерунду.
Но Арсику стыдно совершенно не было. Наоборот, он был счастлив, что Ника провела возле него столько времени и в какой-то момент даже по настоящему перепугалась за его жизнь.
Прошёл год, вернулся коллега, которого Ника подменяла, ей пришлось уйти, и Арсений тут же и без всякого сожаления бросил балетную школу. Он ходил грустным и потерянным довольно долго. Пробовал говорить о своей любви с Оскаром, но тот, естественно, не воспринял это всерьёз, и Арсений понял, что у него, в силу полной зависимости в этот период своей жизни от взрослых, нет никакого шанса даже увидеть объект своей страсти. Тогда Арсений сказал себе, что он будет ждать, будучи по-детски уверенным, что Ника всё равно никуда от него не денется и ему остаётся только вырасти поскорее, чтобы соединиться с ней навсегда. А пока он отдался своей новой страсти – авиации.
А Ника… Ника затаилась. Затаилась, чтобы прожить данную ей новую жизнь, в новой стране, так, как этого хотел кто-то – не она.
ххх
Три года назад она приехала в Париж на гастроли, солисткой балетной труппы Мариинского театра. Выступления прошли очень успешно, о ней восхищенно писали критики, предсказывая ей блистательную карьеру, и она была счастлива. За день до окончания гастролей, она ехала в такси на ужин, устроенный в посольстве в их честь. Последнее, что она помнит, как резко вильнул таксист, пытаясь увернуться от неизвестно откуда выскочившего мотоциклиста.
Очнулась она на больничной койке, в светлой палате с большим окном и первое, что она увидела, было склонившееся над ней смуглое красивое мужское лицо.
– Вы кто? – спросила она.
– В настоящий момент – ваш врач. В будущем – ваш муж, – ответило лицо.
И она снова потеряла сознание.
Потом Робин уверял, что это ей приснилось в её искусственном, под действием морфия, сне. Что врач не имеет права делать авансы пациентке. И, не смотря на то, что влюбился он в неё прямо на операционном столе, собирая из мельчайших осколков её колено, предложение он ей сделал только через три недели, в день выписки. И она согласилась. Возвращаться ей было особенно некуда и не к кому. Родителей её к этому моменту уже не было на этом свете, о сцене на ближайшие несколько лет ей можно было забыть (и, в глубине души, она понимала, что наверстать потерянное время ей уже никогда не удастся), а доброту и надёжность Робина она почувствовала и смогла оценить с первой минуты.
И она начала учиться жить заново. До этого она, собственно, толком и не жила. В её жизни была только одна настоящая страсть – танец. Танцевать она начала раньше, чем ходить – так говорила потом её мама. Балету были отданы почти двадцать лет её жизни, а это значило – каторжный труд, железная дисциплина, постоянное преодоление боли и отказ от всего, что не служило главному – танцу.
Ника довольно быстро выучила язык, адаптировалась и, главное, полюбила своего замечательного мужа, который спас ее. И жила… жила…
Единственно, чему она не научилась, это быть счастливой.
А где это, собственно, записано, что кто-то должен прожить жизнь обязательно счастливо? Может, кто-нибудь когда-нибудь заключал контракт с самой судьбой?
ххх
– Знаешь, – сказал Арсений (при этом вид у него был отчаянный), – я тебя так любил, что мне даже не важно было, что тебя не было рядом. В этом возрасте воображение гораздо сильнее реальности.
Нике поначалу казалось, что она просто забавляется, рассматривая и слушая этого молодого человека, в которого превратился тщедушный неуклюжий мальчик. Но она почти физически ощущала, что и в ней засела эта заноза узнавания, тревожащая сердце. И ей вдруг ужасно захотелось в этот момент выглядеть неотразимопривлекательной и стать хотя бы на десять лет моложе.
Так они разговаривали какое-то время, забыв обо всём на свете и заглядывая друг другу в глаза. А потом вдруг замолчали одновременно, взявшись, как школьники, за руки и улыбаясь неизвестно чему. И мир в этот момент рождался для них заново каждое мгновение.
Когда, через некоторое время, они вновь обрели дар речи, они оба были уже другими людьми. Встретившимися. Узнавшими. Обретшими. Из двух блуждающих частиц превратившимися в одно целое, законченное и совершенное.
Нику встречал Робин.
– Познакомьтесь, – сказала она мужу, – это мой бывший ученик.
– Очень приятно, – сказал Робин, вежливо улыбнувшись. – Где вы танцуете?
– В основном, на бирже, – хмыкнул Арсений.
– Вас подвезти? – предложил Робин.
– Спасибо, меня ждёт машина, – с сожалением сказал Арсений.
Они попрощались и разошлись, стараясь не оборачиваться. И только сев в машину и выехав из аэропорта, Арсений сообразил, что не взял никаких Никиных координат.
– Паскаль, – сказал он шофёру, – поезжай за машиной!
– За какой, шеф?
Арсений растерянно огляделся и понял, что не знает, ни какая у них машина, ни даже Никиной фамилии. А муж представился просто Робином.
– Ч… чёрт!!! – сказал он сам себе. – Всё равно найду!
– Найдёте, шеф, такого не было, чтобы вы чего не нашли, если хотите, – сказал Паскаль.
Из чего Арсений сделал вывод, что говорил вслух.
Весь последующий день и всю ночь он думал только о Нике – жадно, фанатически, недоверчиво и противоречиво, – как дети думают об обещанном им чуде. Он абсолютно точно знал, что должен немедленно её разыскать, но при этом точно так же знал, чувствовал, что это случится, произойдёт, что это неминуемо.
Ведь когда Его Величество Провидение чего-нибудь захочет, то оно неумолимо, и не преминёт подстраховаться.
Арсений не успел даже начать поиски, как оно организовало всё само.
3Никакого пира на свой «последний» юбилей Ксения решила не устраивать. Она умудрилась поссориться со своим Саша́ незадолго до дня рождения и объявила мне, что будет девичник.
– Ты, я и Ника, больше никого не хочу видеть.
– А Арсик? – удивилась я.
– Ну, конечно, Арсик – это моё второе я. Мой единственный постоянный мужчина. К сожалению, такого как он, я в своей жизни так никогда и не встретила, – тяжело вздохнув, сказала она. – Только он один меня по-настоящему любит и понимает. По сравнению с ним все остальные – сборище посредственностей и зануд.
Последняя фраза явно относилась к Саша́, которого, по неизвестным мне причинам, она последнее время обвиняла в занудстве. На её языке это, скорее всего, означало, что ему что-то не нравилось в Ксенькином поведении и он, видимо, – это высказал, а может даже попытался скорректировать. Ксения же, наверняка чуя за собой какой-то промах, отказывалась в этом признаться. В том числе и самой себе. Я всегда поражалась её умению не копаться в себе и с порога отметать все претензии в свой адрес. Нужно отдать ей должное, она и в других не копалась. Смело брала то, что предлагала ей жизнь, без всяких претензий улучшить человеческую породу.
Сына своего она держала за удачливого плейбоя, одарённого, благодаря хорошим генам, от рождения и обладающего, к тому же, всеми главными мужскими достоинствами, как то – умением зарабатывать деньги, мощной харизмой и абсолютной вирильностью. Но главным его достоинством, на её взгляд, был лёгкий характер. Он никогда в жизни её «не амердировал», как она говорила, и, в отличии от других детей, доставлял только радость. Словом, в нём объединились все те качества, которые она всю жизнь безуспешно искала в каждой мужской особи, претендовавшей на партнёрство.
К тому же, она была уверена, что он её боготворит и что это на всю жизнь. Так что никаких соперниц можно не бояться. Благодаря ему она чувствовала себя гораздо увереннее в своём главном качестве – женском.
Ей, действительно, можно было позавидовать, редкая мать могла похвастать тем же.
ххх
Она выбрала, пожалуй, самый известный, старейший в Париже ресторан, описанный во всех путеводителях, как туристических, так и специализированных – «Tour d’Argent», славившийся своей изысканной кухней и богатейшими подвалами (а также и ценами). Он кораблём возвышается на набережной Сены, и из зала, находящегося на третьем этаже, открывается потрясающий вид на Собор Парижской Богоматери, остров Cite и вереницу мостов.
– Арсик сказал, что это будет его подарок, – уточнила она. – Гулять, так гулять!
«Случайности – это всего лишь шрамы судьбы», – прочту я гораздо позже в Никиных блокнотах.
Судьба в этот раз, в лице ничего не подозревающей Ксении, позаботилась о соответствующих декорациях для оперного пролога своей будущей драмы.
Мы сидели втроём за самым востребованным столиком – на самом носу корабля, нависающим над набережной – и открыточный, застывший в веках вид дополнялся разноцветными гирляндами огней ползающих по Сене bateau-mouche с туристами на борту, которым их гиды рассказывали, в том числе, и про ресторан, в котором мы сейчас сидели.
Ника немного запаздывала, и не говоря Арсению, кого мы ждём (она собиралась сделать ему сюрприз), мы в ожидании распивали шампанское за Арсикины успехи (он продал сразу четверых своих «детишек» на последнем авиасалоне) и болтали. Арсений просил Ксеньку, кроме бюро, подыскать ему также приличную квартирку на Левом берегу.
– Зачем тебе квартира, – удивлялась она, – ты же всегда у меня останавливаешься, – у меня места на роту солдат.
– Я уже большой мальчик, хочу жить отдельно, – отшучивался он.
– Ты живёшь отдельно всю жизнь, с восьми лет, мы с тобой и так редко видимся.
– Теперь будем гораздо чаще. Похоже, я буду проводить в Париже намного больше времени.
– Ура! – Ксения подняла бокал, – я пойду к тебе на работу!
– Интересно, в каком качестве?
– В качестве матери президента компании.
– Нужно будет ввести такую должность, – захохотал Арсений.
– Тебе надо открыть своё представительство в Москве – все деньги, говорят, сейчас там, – попробовала дать ему совет Ксения.
– Ну, положим, не все. И, потом, как говорил ещё Лесков, в России легче найти святого, чем просто честного человека. А святые бизнесом не занимаются.
К моей огромной радости за эту неделю перемена в его настроении случилась разительная. Он находился в состоянии какой-то радостной приподнятости, смеялся, острил и сиял глазами. Я отнесла это к его успехам в делах и подумала, что, раз он умеет так радоваться своим финансовым победам, значит его отчаяние не так глубоко и тоска не так уж крепко держит его за горло, как мне показалось всего неделю назад, в Кабуре.
В следующую минуту мы с Ксенией, сидящие лицом к застеклённой панораме и спиной к залу, почувствовали нашими спинами как бы лёгкий бриз, и увидели, как на замедленной киноплёнке (образ, настойчиво преследующий меня на протяжении всей этой истории), Арсения, поднимающегося со своего места и протягивающего руку в пространство. У него было такое выражение лица, будто он увидел вдруг нечто, такое неожиданное и прекрасное, что невольно протянул руку, чтобы это потрогать. Мне даже показалось, что у него задрожали губы.
Я повернулась и увидела Нику.
Она шла по залу, как по облаку, и все головы, как намагниченные, поворачивались в её сторону. Она приближалась к нашему столу, как идут навстречу судьбе, и в её тёмных мерцающих глазах заранее отражались сияние немедленного счастья и боль вечной разлуки.
По крайней мере, такими глазами увидела её в этот момент я.
Потом Ника говорила мне, что ещё в самолёте поняла, что Арсений был сыном Ксении (та не раз упоминала его в своих рассказах). А в этот вечер, вопреки обещанному Ксенькой девичнику, она точно знала, что увидит его.
Она была в тонком обтягивающем трикотажном платье, в туфлях на высокой шпильке (никогда, до этого дня, я не видела её на каблуках), и с волосами, забранными наверх, но упрямо выбивающимися и падающими тонкими прядями вокруг её удивительно тонкого и нежного лица. В ушах у неё были изумительные серьги с зелёными, в цвет платья, камнями в форме слезы. В этот вечер она была красива той хрупкой, нереальной, струящейся красотой, которую можно встретить сегодня только на старинных гравюрах.
У меня перехватило дыхание и почему-то защипало глаза. Я отнесла это за счёт своей повышенной, почти истерической чувствительности, в которую меня ввергла к этому моменту своими историями моя дочь. Но, взглянув на Арсения, я поняла, что он чувствует примерно то же самое – у него в глазах застыло выражение, близкое к мольбе, и мне показалось даже, что он может в этот момент заплакать.
Но никто не заплакал, это было, всё-таки, только моё расстроенное воображение.
Ника подошла к столу и расцеловала Ксению, вложив ей в руки какой-то нарядный свёрток. Потом поцеловала меня. И повернулась к Арсению. Он смотрел на неё не мигая, как бы боясь, что за время, потраченное на моргание, видение может исчезнуть. Ника улыбнулась и протянула ему руку через стол. Он бережно взял её в свою и почему-то посмотрел на мать, как бы призывая её на помощь.
– А это, – защебетала Ксенька, – мой сюрприз. Моя новая любимая подруга, не в ущерб старым, конечно… Познакомьтесь…
– Подожди… – перебил её Арсений, очнувшись. – Я сам попытаюсь угадать имя… Можно? – обратился он к Нике.
– Попробуйте, – сказала она с чуть смущённым смешком. – Только давайте сначала сядем.
Официант, стоящий за её спиной, придвинул ей стул, и мы все сели. Причём, её руку Арсений так и не выпустил из своей.
Дальше они, как будто сговорившись заранее, как дети перед изумлёнными родителями, разыграли перед нами маленькое импровизированное представление.
Арсений сжал Никину руку, закрыл глаза, демонстрируя нам глубокое сомнамбулическое состояние и произнёс голосом чревовещателя.
– Ни… на…, нет… нет… Ни… ка… ну конечно же… Ника! Победа! А полное имя – Никодим.
Ксенька изумлённо ахнула.
Я, несмотря на то, что чувствовала подвох, тоже открыла рот.
– Тоже мне, медиум нашёлся! – рассмеялась, на этот раз счастливым смехом, Ника. – Я тоже знаю, как тебя зовут. Гордая сыном мать поведала нам о подвигах своего Арсения.
– А мне никогда, ни слова о тебе не говорила, – серьёзно сказал Арсений.
– Я готовила сюрприз! – Ксенька была в восторге. – Ну нет, ты видела, я тебе говорила, – продолжала она возбуждённо шептать, дёргая меня за рукав, – он видит насквозь! У него дар провидения. Интуиция.
– А мне кажется, это какой-то фокус, – сказала я недоверчиво.
Все рассмеялись. Каждый своему.
Подошёл шеф-повар принять заказ. Он предложил нам попробовать их фирменное блюдо – утку с апельсинами. Он рассказывал нам про эту утку, как будто она была, по меньшей мере, ему сестрой, безвременно ушедшей. Утка была нумерованной. Я так и не поняла, по какому признаку их нумеровали – количество убитых до неё? Количество съеденных в этом ресторане? Надо спросить, подумала я, но потом забыла. На закуску были салат с лангустинами, фуа-гра и свежая спаржа. Потом подошёл сомелье с картой вин, и Арсений выбрал подобающее ко всем этим яствам вино (он был большим любителем и знатоком хороших вин и только что, до прихода Ники, прочёл нам маленькую лекцию, обратив наше внимание на то, что карта Франции похожа скорее на ресторанную карту вин – Шампань, Коньяк, Бордо и Бургундия…) – Шато-Лафит, 1995 года. Сомелье важно поклонился, одобряя выбор. Вслед за ним официант принёс des amuse-gueules[7]7
предзакуски (фр.)
[Закрыть], нечто нежнейшее на вкус, в крохотных розетках.
И пир начался!
За едой Ксенька пыталась рассказать какую-то гламурно-нелепую историю из своих запасов, но на неё прореагировала я одна.
Арсению с Никой было уже не до нас. Они, казалось, отгородились от нас и от всего мира прозрачной, но непроницаемой стеной. Казалось, протяни к ним руку, и она наткнётся на невидимое препятствие.
Впервые в жизни, воочию, я наблюдала феномен так называемой «любви с первого взгляда» (по крайней мере, в тот момент я была уверена, что это их первая встреча). Они ели, пили, участвовали в беседе, но опять же, как дети, которых заставили сидеть за одним столом со взрослыми и не забывать хорошие манеры, только и мечтали сбежать и остаться наедине, в своём, не имеющем никакого отношения ни к нам, ни к реальности, мире.
Ксенька пару раз делала мне «глаза», потом потащила за собой в туалет.
– Ты видела! Наш святой Никусик! – сказала она с нервным смешком. – Такое впечатление, что она только его и ждала! Моего сына! Так спикировала!
– Или он её! – В моём голосе не было никакой иронии.
– Ну, уж! – сказала она ревниво. – Сравнила!
– Что, сравнила? – удивилась я. – Ты что, не видишь как он на неё смотрит? Любая женщина почувствует себя богиней под таким взглядом.
– Ну, это он умеет, – в её тоне была снисходительность, – но в богинях он держит только одну женщину – меня.
Я вздохнула, подивившись её материнской слепоте и наивности. Вполне невинной, как мне показалось тогда.
Когда мы вернулись за стол, уже принесли десерт и зажгли свечи. Арсений и Ника с лицами, подсвеченными их танцующим пламенем, говорили о чём-то, внимательно и страстно заглядывая друг другу в глаза и сцепив руки. Когда мы подошли, они замолчали и расплели пальцы. Мне показалось, что в воздухе было разлито электричество. Они с явным нетерпением ждали, когда мы расправимся со сладким, не прикоснувшись к своему. Не успели мы с Ксенькой проглотить по последнему кусочку влажного, пропитанного кальвадосом, яблочного пирога, как Арсений расплатился и предложил развести нас всех по домам.
На улице он усадил нас с Ксенией в ожидавшую его машину и, дав все указания Паскалю, расцеловал на прощание.
– А Нику я провожу сам, – сказал он.
И они, взявшись за руки, ушли.
– Ну, ты видела что-нибудь подобное! – не могла угомониться Ксения в машине. – Она же на двадцать лет его старше!
– На пятнадцать. А ещё точнее, на четырнадцать, – уточнила я.
– Вот так! У всех на глазах! А как же Робин?!
– Ну, ладно, моя дорогая, не будь ханжой. Вспомни о своих выкрутасах. Тебя тогда с твоим Ка-Ка не могла бы удержать даже атомная война, не то, что Оскар.
– Ну, что ты сравниваешь! «…вода и камень, лёд и пламень»! Я, со своей вечной неуёмностью, и Ника – сама разумность и уравновешенность.
Вот уж действительно, загадка, как люди умудряются видеть в других только то, что им хочется.
Дальше случилось уже нечто совсем непредвиденное – они исчезли.
Арсений оставил Ксении сообщение на автоответчике, в котором говорилось, что они «живы-здоровы» и «очень счастливы», а также просил не волноваться.
Что нашёл на своём автоответчике Робин, осталось для нас тайной навсегда.
А Ника… «Тот вечер, в ресторане, когда она, сладостно теряя волю и предчувствуя непоправимое, позволила ему увести себя в парижские сумерки, в первый же попавшийся отель, в котором нашёлся номер, и провести там с ним самую упоительную, самую нежную и безумную ночь в своей жизни, потеряв всякое представление о времени и пространстве.
Я знаю, я грешница.
Я завтра раскаюсь.
Ночь, которая оказалась только первой в последующей череде дней и ночей свалившегося на неё необъятного счастья.
– Я погиб навсегда, – сказал ей наутро Арсений». (Из вычитанного в Никиных блокнотах.)
ххх
Ксенька поначалу решила относиться к этому событию, как к «очередному приключению» своего «мальчика», хотя никогда раньше она не была в курсе его личной жизни и его «приключений».
– Знаешь, – рассуждала она, – ему двадцать шесть лет, всю жизнь он сначала учился, а потом работал, как сумасшедший. Это только кажется, что ему всё легко даётся. Конечно, у него выдающиеся способности, но далеко не всем вундеркиндам удалось в жизни так преуспеть. Это тебе не Иркин субтильный очкарик (сын нашей общей приятельницы, оказавшийся в списке Нобелевских лауреатов) и не какой-нибудь новый русский, наворовавший миллионы и гуляющий теперь по буфету. Для того, чтобы достичь того, чего достиг он, способный ребёнок должен стать настоящим мужчиной и высоким профессионалом. И всего этого он добился сам. Так что его маленький сентиментальный вираж вполне понятен, должен же он когда-то развлекаться. Он же мужчина, всё-таки. А с молодыми дурами ему, наверняка, неинтересно. Так что это даже лучше, что она старше, – пусть научит его всему, чему нужно. Это пригодится ему в дальнейшей семейной жизни. Робина, конечно, жалко, – добавила она сочувствующе, – похоже, он её очень любит. А любит, значит, простит и примет обратно, когда она перебесится, – тут же успокоила она себя.