Текст книги "Пике в бессмертие"

Автор книги: Талгат Бегельдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Оживленно обсуждаем все перипетии сегодняшней ночи. Голодные немцы нанесли солидный урон нашим продуктам, и мы подтруниваем над Надей, грозимся оставить ее голодной на неделю. Она же смеется. Так проходит около часа.

Неожиданно в блиндаж влетает автоматчик.

– Товарищ капитан, немцы!

Будто ветром выдуло нас из блиндажа. Да, сомнений нет, с дальнего края аэродрома к самолетам движется группа немецких солдат. Но идут они как-то странно: в полный рост, и ни у кого не видно оружия.

– Да с ними Воронцов! – кричит кто-то.

Что за наваждение! И впрямь впереди немцев вышагивает механик Воронцов. Вот он обернулся, сказал что-то, немцы остановились. Механик, не прибавляя шага, направился к нам. Подошел, лихо взял под козырек.

– Разрешите доложить! Привел группу пленных. Оружие все цело и сложено в овраге.

– Да ты толком объясни...

– Понимаете, какое дело, товарищ капитан. С полчаса назад я пошел к краю аэродрома. Есть там овражек такой. Думаю, дай посмотрю, что там доброго есть. Иду себе спокойно. Только подошел к краю, выскочили человек десять с автоматами, навалились, стащили вниз. Я уже с жизнь распрощался, а потом смотрю, что-то у них не то происходит, – механик перевел дыхание и продолжал:

– Один из солдат, в очках, подошел и по-русски говорит, что они хотят сдаться в плен, что их солдат утром был уже у нас и все рассказал. Гляжу, тот самый солдат, что утром был, рядом стоит на меня глаза пялит. Ладно, говорю, кладите оружие и за мной шагом марш! Вот и привел.

Да, загадал нам загадку механик. Что делать с такой группой? Распорядился принести трофейное оружие, выставил охрану и тут же связался по радио с полком. На КП полка, к счастью, оказался генерал. Выслушал он меня и говорит:

– Местечко Калау знаешь? Да, да, то самое, что около шоссе. Это от вас километров семь. Строй их в колонну и направляй в Калау. Там примут.

Подошел к немцам. Они с интересом смотрят на мой планшет, на Золотую Звезду. Вперед выходит солдат в очках. Он служил в штабе дивизии переводчиком и русский язык знает прилично. Ну, думаю, эту птицу надо задержать до приезда генерала.

Построили колонну. В сопровождающие дали Воронцова (он уже имел опыт обращения с ними), а для убедительности – трех автоматчиков. Раздалась команда – и колонна тронулась.

К вечеру Воронцов вернулся и рассказал, что по пути их колонна обрастала, как снежный ком, и в городе Калау он сдал всех под расписку.

Тем временем к нам перебазировался весь полк. Расспросам не было конца.

Утром вновь начались боевые вылеты, вновь «Ильюшины» громили отступающие войска врага, наводили на цель наши танковые колонны.

Одной атакой

Гитлеровская Германия доживала буквально последние дни. Наши войска готовились к битве за Берлин. В один из дней командование собрало нас, чтобы уточнить взаимодействие между родами войск. Это очень важно – близко познакомить командиров, с тем, чтобы они в бою понимали друг друга с полуслова. Больше того, они должны узнавать друг друга по голосу. Пришли командиры пехотных частей, артиллеристы, танкисты. Мы познакомились с танкистами и остальными, договорились обо всем. Затем отправились на рекогносцировку переднего края. По траншеям дошли до самой передовой и тут оказались свидетелями совершенно непонятной картины.

Со стороны немцев доносилась веселая музыка. Мощные динамики разносили ее на много километров.

– Веселятся смертники, – зло проговорил офицер-пехотинец. – То ли перепились, гады, то ли праздник какой отмечают... Вон, полюбуйтесь, и тряпку свою вывесили, – он указал рукой чуть вправо. Мы посмотрели в ту сторону и увидели на бугре высокое дерево, а на нем – большой красный флаг с черной свастикой посередине.

– Хотели мы его сбить ружейным огнем, – продолжал офицер, – ничего не получилось.

В это время меня к себе позвал командир нашего корпуса генерал Рязанов.

– Слушаю, товарищ генерал!

– Флаг нужно снять. Ясно?

– Так точно!

– Сейчас же отправляйтесь на аэродром и действуйте! Учтите, – генерал заговорил вполголоса, чтобы никто, кроме нас, не слышал, – сбить нужно одной атакой. Это очень важно. Кроме всего прочего, пусть танкисты лишний раз убедятся в силе штурмовика. Им спокойнее под нашим прикрытием воевать будет. Ясно? Исполняйте!

Генерал тут же позвонил в полк и приказал немедленно готовить самолет. А я по траншеям быстро выбрался с передовой и в генеральской машине за каких-нибудь двадцать минут добрался до своего аэродрома.

Вскоре был уже в воздухе. Да, необычное задание дал генерал. Сбить одной атакой… Но рассуждать долго не пришлось – я уже подлетал к передовой. Твердо решил, что если не попаду снарядами, то собью фашистский флаг винтом.

Вышел на цель очень удачно. Пустил реактивные снаряды, открыл огонь из пушек. На месте где только что трепыхался флаг, взметнулись клубы дыма, поднялась вверх земля. Задание выполнено. Но не возвращаться же на аэродром, если самолет имеет полный запас боеприпасов. Я пролетел за передний край немцев, увидел две полевые артиллерийские батареи и скопление пехоты. По радио доложил об этом и тут же получил разрешение атаковать. Отбомбился по артиллерии, «поласкал» из пулеметов пехоту, а затем развернулся и пошел домой.

Сразу же после приземления вернулся на передний край.

– Молодец, – похвалил генерал и крепко пожал руку.

– Да, чистая работа, – с восхищением сказал подполковник-танкист. – С таким хлопцем воевать легко. Как, летун, повоюем? – обратился он ко мне.

– Конечно.

– И еще как повоюем, брат, – улыбнулся танкист.

А через несколько дней началось наше наступление. Танки прорвали вражескую оборону, за ними в прорыв хлынула мотопехота. Вот тут-то и довелось мне выручить из беды того самого танкиста, с которым познакомились мы на переднем крае.

Группа танков, которой он командовал, оторвалась от основных сил и попала в окружение. В это время моя группа находилась в воздухе. Танкист попросил помощь. Мы подлетели к месту боя, но ничего не смогли увидеть. Горел лес, дым поднимался больше чем на тысячу метров. Начали отыскивать окна, с тем, чтобы пробиться к земле. Наконец, это удалось, и мы увидели наши танки в кольце врага.

– Бегельдинов, бей! – раздался в шлемофоне голос танкиста.

Сверху нам было видно, что с южной стороны сил у немцев маловато. Именно там мы их и атаковали. По радио я дал танкистам команду пробиваться в том же направлении. Через несколько минут кольцо было разорвано и танки вышли на соединение с основными силами.

После, при встрече, подполковник рассказывал, что когда он услышал по радио знакомый голос, он показался ему приятнее самой любимой музыки.

Вот что значит знакомство командиров перед наступление.

В штабе полка подсчитали, что только в дни Львовско-Сандомирской операции Первая (моя) эскадрилья штурмовиков уничтожила 27 танков, 42 автомашины, 12 артиллерийских орудий, подавила огонь 9 вражеских батарей. Являясь основной разведочной в полку Первая эскадрилья часто базировалась отдельно, поближе к КП дивизии или даже корпуса, поступала под непосредственное командование высшего командования. Очень часто я получал особые задания лично от командира дивизии или самого комкора. Именно поличному заданию Рязанова я вылетел на разведку. Комкору нужно было убедиться в достоверности донесений пехотной разведки о том, что в районе Косово сосредоточены танки, бронемашины и пехота, как видно, подготовлены для броска на прорыв нашей линии обороны.

Вылетел один. Долго барражировал над местечком и его окрестностями. Обнаружить немецкую технику было невозможно, кругом лес, кустарники, какие-то постройки. В этом нагромождении можно было укрыть целый полк.

Опускаюсь все ниже и ниже, летаю чуть ли не касаясь верхушек деревьев. От напряжения болят глаза. Наконец взгляд цепляется за нелепо выпирающий из копны сена то ли ствол дерева, то ли пушки. Возвращаюсь, пролетаю над подозрительным объектом еще раз. И из кучи не то сена, не то веток выскакивают не выдержавшие напряжения, напуганные ревом мотора немцы. Они бегут в разные стороны, очевидно, куда глаза глядят. Я снова делаю разворот и теперь обсыпаю объект пехотными бомбами. Куча разворачивается, разлетается, и обнаруживается танк. Затем другой, третий. Я летаю и штурмую всеми видами оружия, какое имею. И обнаруживаю, теперь уже не прячущиеся, пытающихся убежать танки.

– Их пятнадцать, – докладываю я на КП. – Десять укрывавшихся за строениями автомашин с пехотой.

С командного пункта поступает приказ: уничтожить живую силу и технику!

Приказ выполняю.

На следующий день повел четверку «ИЛов» на разведку в район Крутова и обнаружил скопление пятидесяти автомашин с автоматчиками. Отбив атаки восьми «Фоккевульфов» и четырех «Мессершмиттов», штурмовики уничтожили семь вражеских автомашин.

Бои идут на территории самой гитлеровской Германии. Моя эскадрилья прикрывает советские войска, штурмующие города Гинденбург, Оппельн, форсирующие Одер. За этот период в личном деле гвардии капитана Бегельдинова появилось десять благодарностей Верховного Главнокомандующего за отличное выполнение боевых заданий. А в феврале сорок пятого я сбил еще один, седьмой по счету вражеский самолет.

Дело было так. Вылетел на разведку и встретился с вражеским самолетом-разведчиком «ФВ-189». Это была тихоходная, но весьма маневренная двухфюзеляжная машина, прозванная у нас поэтому «рамой». Она использовалась гитлеровцами для разведки и корректирования артиллерийского огня. И сразу же пришло решение: нельзя отпускать ее, ведь не исключено, что фашист, покружив над нашими войсками, теперь спешит к своему командованию с разведданными. Сразу же убедился что правы были летчики-истребители, когда говорили, что «рама» – неудобная цель. И раз, и два атаковал ее я, но безрезультатно. Гитлеровец умудрился даже ускользнуть в облачность. Рассчитав, в каком месте он вынужден будет выйти из облаков, я подстерег «раму» и ударил из пушек по кабине и мотору...

Я получил почетное задание: разведать систему обороны врага на подходе к столице гитлеровского рейха. ... Над землей висели тяжелые кучевые облака. Когда самолет достиг цели, я пошел на снижение. Под крыльями самолета лежал огромный город. С высоты полета Берлин казался гигантским макетом, разграфленным узкими линейками улиц.

Такого душевного волнения я не испытывал со времени своего первого боевого полета, в числе первых советских летчиков я пролетел сейчас над городом-спрутом, гнездом германского милитаризма, логовом фашистского зверя. Ни бомб, ни эресов не пустил я на этот раз в ход. Только фотоаппарат щелкал кадр за кадром, да тренированный взгляд разведчика фиксировал объекты для будущих штурмовок. В боях за Берлин счет боевых вылетов, совершенных мною за годы войны, достиг трехсот.

Вылеты на разведку чередовались со штурмовками вражеских позиций. 14 марта 1945 года шесть «ИЛов» уничтожили пять танков и три бронетранспортера в районе Куцендорфа. 8 марта под Шенау – удар по вражеской пехоте. 11 марта эскадрилья подавила огонь двух вражеских батарей и сровняла с землей до десятка зданий, превращенных фашистами в доты.

В начале апреля командующий Второй воздушной армией генерал-полковник (впоследствии – маршал авиации) С. А. Красовский утвердил представление на присвоение во второй раз звания Героя Советского Союза гвардии капитану Бегельдинову, то есть, мне. Через два месяца, в июне, последовал Указ Президиума Верховного Совета СССР.

Под крылом Берлин!

Войска Первого Украинского фронта, в состав которого входила и наша дивизия, ломая сопротивление противника, стремительно продвигались к Берлину.

В ходе боев в районе Рагов-Тейпиц была окружена значительная группировка немецко-фашистских войск. В «котле» оказались несколько пехотных и танковых дивизий.

Ночью, собрав все силы в один бронированный кулак, гитлеровцы прорвали кольцо окружения и лесными дорогами пошли на соединение со своими основными силами.

Рано утром меня вызвали на КП и приказали вылететь на разведку. Предстояло выяснить, куда двигаются немцы. За ночь их группировка сумела оторваться от преследования и буквально растворилась в лесных массивах. Это грозило серьезными неприятностями: в тылах у наших наступающих войск оказались довольно значительные силы противника.

Лечу. Высота около пятисот метров. Внимательно осматриваю местность, но, как ни напрягаю зрение, не вижу ничего подозрительного. Докладываю об этом по радио. КП требует:

– Проверь еще раз лесные массивы.

Вновь летаю над лесом – нет, ничего не видно внизу. Сплошной стеной стоят вековые деревья. Тишина и покой. Куда же девались немцы? Не смогли же они исчезнуть – чудес-то не бывает! Едва подумал об этом, как с земли раздался орудийный выстрел, и снаряд прошел буквально в нескольких метрах от самолета. Ага, значит не выдержали нервы у врага! Перехожу на бреющий полет, едва не касаюсь макушек деревьев и тут же вижу, что лес битком набит танками и автомашинами. Мысленно благодарю того немца, который выстрелом демаскировал колонну. Не будь выстрела, ни за что бы не увидел ее.

Что ж, за выстрел следует отплатить. С бреющего полета бросаю бомбы, пускаю несколько реактивных снарядов. Внизу раздаются взрывы, видны дым и пламя. Теперь уже не одно орудие бьет по мне. Бьют впустую – разве можно попасть по цели, которая с огромной скоростью проносится прямо над головой?!

– Обнаружил танки и автомашины в районе Тейпиц, – докладываю на КП.

Получаю приказ немедленно возвращаться на аэродром, брать группу и идти на штурмовку.

Уже через сорок минут восемнадцать «Ильюшиных» были над лесом. Атаковали врага до тех пор, пока не кончились боеприпасы. На смену нам пришла другая группа.

Так штурмовики работали весь день. Группировка была уничтожена. Вскоре нам пришлось побывать в том лесу и увидеть дело своих рук. Признаться, мурашки пробегали по телу, когда я увидел, что сделала с колонной авиация. Сплошное месиво.

Линия фронта проходила в ста шестидесяти километрах от Берлина. Наш полк располагался около небольшого городка, название которого я, признаться, сейчас уже не помню. Ежедневно мы летали на штурмовку, помогая наземным войскам ломать оборону гитлеровцев. Как-то утром в полк приехал генерал Рязанов. Меня вызвали к нему. Вхожу, докладываю. Командир корпуса здоровается, предлагает сесть.

– Покажите планшет, – говорит генерал. Разворачиваю, показываю карту. Рязанов рассматривает ее, а потом говорит:

– О, у Вас не хватит карты.

– Почему? Пятьдесят километров за линией фронта. Достаточно.

– Не совсем.

Генерал пристально посмотрел на меня, а потом обратился к начальнику штаба полка подполковнику Иванову.

– Возьмите планшет капитана Бегельдинова и подклейте еще лист.

Пока начальник штаба выполнял распоряжение, командир корпуса расспросил меня о состоянии самолета, поинтересовался самочувствием. Я никак не мог понять, чем вызван этот разговор. Тут принесли планшет, и я увидел, что на нем появилась карта Берлина.

– Пойдете на Берлин со стороны Луккенвальде, – медленно, как бы подбирая слова, заговорил генерал. – Западнее города есть мост. Проверьте его. Далее – на Потсдам. Посмотрите, что там делается. Затем – домой. Высота полета пятьдесят – восемьдесят метров. Ясна задача?

Задача ясна. Лишь одно взывало недоумение: заданная высота полета. Не один десяток раз приходилось летать на разведку, но никогда о высоте не шла речь. Обычно, исходя из обстановки, сам выбирал ее. А тут...

– Вас, конечно, смущает указание о высоте, – угадал мои мысли генерал. – Не удивляйтесь. Полет предстоит очень сложный, и эта высота – самая безопасная. Нам крайне необходимо, чтобы Вы доставили пленку.

Да, полет предстоял необычный. Одному нужно было углубиться на сто шестьдесят километров на территорию врага, лететь прямо в логово зверя. И все это днем. Я прекрасно знал, что Берлин усиленно охраняется зенитной артиллерией. Даже ночные полеты бомбардировщиков, осуществляемые на огромной высоте, редко обходились без потерь.

– Разрешите обратиться с просьбой? – сложив карты, повернулся я к генералу.

– Пожалуйста.

– Разрешите лететь одному, без стрелка.

– Почему?

– Полет опасный. Мне... – я запнулся, – мне не хотелось бы ставить под угрозу жизнь товарища.

– Зачем такие мрачные мысли? – Рязанов подошел, положил руку на плечо. – Все будет хорошо. Командование ждет результатов разведки. Что касается стрелка, то решайте сами. Ну, в добрый путь, капитан.

Минуты – и «Ильюшин» в воздухе. Непрерывно держу связь с землей, докладываю обо всем, что вижу внизу. Позади Луккенвальде, до Берлина не больше двадцати километров. Неожиданно прямо перед собой вижу аэродром, на нем истребители. Вот это сюрприз!

Закладываю вираж и, форсируя газ, начинаю уходить от опасного места. Лечу, почти касаясь земли, петляю между перелесками. Одна мысль: уйти подальше от аэродрома. Что стоит немцам поднять в воздух хотя бы пару истребителей и без труда уничтожить меня?

К счастью, все обошлось благополучно. Правда, я сравнительно долго не отвечал КП, и там начали волноваться. В шлемофоне звучит тревожный голос:

– Тринадцатый, почему молчите? Тринадцатый, почему молчите?

Отлетев от аэродрома, я возобновил связь, сообщил об истребителях.

И вот оно, логово фашистского зверя, Берлин. Пока лечу над его пригородами. О, аллах! Как же мы мечтали об этом моменте, по-настоящему историческом. С каким трудом, какой ценой, сколько жизней отдано за него, море пролитой крови. А все-таки пришли. И первый тут я, казах, сын казаха из далекого аула на берегу озера Майбалык, внук чабана Бегильды. Я пришел, прилетел, чтобы поставить на колени, схоронившегося в твоих подвалах изверга, связать его, засунуть в клетку. Чтобы повергнуть в прах созданные им фашистские банды убийц.

На крышах домов, костелов, пожарных вышках, зенитки. По мне они стрелять не успевают, слишком низко лечу, палят вслед, для формальности. Подо мной мелькают улицы, на них люди, машины, с виду все спокойно, но это только с высоты так кажется, в душах фашистов смятение и страх, они знают, крах неизбежен, приближается развязка, а там, ответственность тех, кто виноват. И они корчатся от страха, скрежещут зубами от бессильной ярости.

Вот он и мост. Наверное через реку Шпрее. Разбираться нету времени.

Докладываю на КП. И не выдержав, прошу разрешения атаковать. Сейчас мне так удобно. Разнесу с одного захода. Но генерал запрещает.

– Отставить атаку! Запрещаю атаку! – кричит он. У командования свои соображения.

Одна часть задания выполнена. Теперь на Потсдам. На карте я его вижу. Да вот он, уже подо мной.

А немцы растревожились. Прослеживают мой маршрут, предупреждают зенитные батареи. Над Потсдамом завеса из сплошного огня.

Делаю вираж, захожу с другой стороны. Но зенитки бьют и здесь.

Что же, уходить, возвращаться, не выполнив задания?! Нет, такого еще не было. Думаю и принимаю решение. В развороте набираю высоту и бросаю машину в пике. На позиции зениток летят бомбы, снаряды, пулеметные очереди косят прислугу. И батарея замолкает, пушки подавлены.

Теперь жди истребителей, их, конечно, выслали. Но сейчас это неважно, появятся, тогда решать.

Спокойно делаю круг над районом, фотографирую артиллерийские позиции, всю тянувшуюся здесь систему обороны немцев. На прощанье еще заход, еще серия бомб, обстрел из пушек, пулеметов и, на обратный курс.

Оглядываюсь. Истребителей нет как нет. «Может без горючего сидят? – соображаю я. – Последнее время у немцев бывает и так».

Полет обратно другим маршрутом и тоже почти на бреющем.

В шлемофоне голос генерала. Он сообщает, что штурмовики – эскадрилья Чепелюка, – нанесли удар по обнаруженному им аэродрому. Немецкие машины горят.

Радист сообщает, что его полет уже занял около часа сорока минут.

– «Два часа? – не верится ему, – А казалось, что с момента вылета не прошло и тридцати минут».

На аэродроме меня ждали. На летном поле весь свободный личный состав полка. Вытащили из кабины и в объятья, а потом качать.

С нетерпением ожидал меня, так и просидевший рядом с радистом на КП, комкор. Вскочил навстречу, обнял, расцеловал.

– Благодарю, капитан Бегельдинов, от всей души благодарю! От лица командования тоже горячая благодарность. Оно не забудет этого твоего подвига. Можешь гордиться, твой штурмовик появился над Берлином днем первым из машин нашей воздушной армии.

А через день новое задание и снова на Берлин. Теперь уже не разведка и не в одиночку, штурмовка группой.

Задачу ставит командир полка. С ним начальник оперативного отдела корпуса майор Захаров.

– Задача – пробиться к центру Берлина, отыскать на Шпрее баржи с танками. Наземная разведка сообщает, что они там. Их нужно потопить, не дать немцам пустить в дело.

– Танки, резерв самого Гитлера, – поясняет Захаров.

– Задача ясна, – киваю я.

Да, мне ясна задача, я знаю, что Берлин окружен, бои идут на самых ближних подступах, а то и на окраинах. Город и так набит немецкими танками, самоходками, зачем же давать новое подкрепление? Такое допустить нельзя. А то, что на крышах, в скверах на каждом шагу зенитки, так это естественно и к ним не привыкать.

– К вылету готовы двадцать пять машин. Больше нету, остальные на заданиях, – развел руками Степанов.

– Разрешите лететь только своей эскадрильей!

– Почему? – изумился Захаров.

– Шуму меньше, а главное – потерь. В двадцать пять самолетов зенитчикам попасть проще. Каждый залп – хоть одного да настигнет. В десять – вероятность попадания уже вдвое, втрое меньше. И неудобно это, больше двух десятков самолетов над маленькой баржей крутиться. Цель мала, для нее и эскадрильи много.

– Ну что же, Бегельдинов, делай как удобней.

Через несколько минут двенадцать штурмовиков моей эскадрильи один за другим отрываются от взлетной полосы, выстраиваются в треугольник и на Берлин.

Теперь маршрут уже не опасен, немецких частей внизу нет. Они сбились на последнем, из оставшихся у них, клочке земли, – в Берлине. И аэродром у штурмовиков уже в непосредственной близости. До Берлина рукой подать.

Зенитки встретили штурмовиков уже в самом городе. Огонь сплошной. Но в эскадрилье моей опытные штурмовики. Ведомым – Иван Скурихин, слева звено Коптева с Махониным и Кочергиным. Замыкающим звено Роснецова. Этих асов так легко на пушку не возьмешь, за них я спокоен.

Эскадрилья летит вдоль Шпрее. И вот они, эти самые баржи, не одна, а две и еще буксир. На каждой барже уже расчехленные, видно, подготовленные к выгрузке, танки. Теперь в атаку, прижаться к самой воде, в мертвое для зениток пространство. Пальцы на гашетках бомбосбрасывателя, пушек, эресов. Заход, второй и развороченные взрывами баржи оседают, кренятся на борт и вместе с танками, последним резервом Гитлера, уходят под воду.

И вот еще один исторический момент в моей фронтовой биографии – начало штурма Берлина. Город полуразрушен. Фашисты фактически сломлены, но продолжают сражаться, по инерции, в основном под дулами пистолетов своих же командиров. А забившиеся под рейхстаг гитлеровские главари ставят на карту сам город, его жителей. Теперь все это не в счет, чтобы оттянуть час расплаты, они ставят к пулеметам, минометам стариков, женщин, вооружают мальчишек фаустпатронами, гонят их на смерть.

Моя эскадрилья в воздухе, штурмует отведенные ей квадраты, подавляет очаги сопротивления, рушит здания, в которых сидят автоматчики, сжигает танки, самоходки. В ушах голос командира полка. Он говорит открытым текстом, без паролей. А кого теперь опасаться?

– Бегельдинов! Бегельдинов! В районе Трейенбритцен немецкие танки. Их много. Они теснят наших. Помоги!

Я разворачиваю эскадрилью. Где он, этот район? Ага, вот он, – ориентируюсь я по карте. Внизу площадь, окраина, роща, на них и в них танки. Немного наших и много окруживших их, немецких, с белыми крестами на броне.

Вдруг голос в наушниках.

– Штурмовики! Горбатые! Немцы нас окружили. Бейте по ним! По моей машине бейте!

Всматриваюсь. Посреди площади две наши тридцать четверки, а вокруг немецкие «Тигры». Они расстреливают наших в упор.

– Что говорите, что говорите?! – не поверив команде, прошу подтвердить приказ.

– Говорю, бей, черт тебя возьми! Бей скорее! По мне бей, не бойся!

– Узнаю голос генерала – танкиста, с которым встречались.

– Атакуем немцев! – даю команду я. – Осторожней, не заденьте нашего. – И сам, точно нацелив самолет, посылаю его в пике. Ведомые повторяют маневр.

Бомбы, эресы посланы так аккуратно, что, взрываясь, не задевают ни одну нашу машину. Пять немецких танков подбиты, замерли, два из них горят.

Еще заход и опять бомбы, снаряды с ювелирной точностью поражают машины противника, не касаясь стоявших в непосредственной близости своих.

Оставшиеся целыми немецкие танки расползаются, теряются в улицах.

Вечером в полк приехали несколько танкистов, во главе с генералом. И опять сердечные благодарности, объятья.

Ужинали вместе, в столовой. Генерал поднял тост за боевую дружбу, отдельно за то, что вопреки категорическому приказу генерала, все-таки не разбомбили его.

– Ах, Бегельдинов, Бегельдинов, я же тебя за невыполнение моего боевого приказа в трибунал послать должен. Но не пошлю, – нет, не пошлю. А за жизнь мне тобою оставленную, сохраненную, спасибо.

– Скоро, скоро, братцы, – поднялся он, – выпьем в Берлине за победу. А пока за вас, боевых наших друзей – товарищей. После сегодняшней вашей отличной мастерской штурмовки, да разве только сегодняшней? Мы у вас, друзья, в неоплатном долгу. Но ничего, братцы, в Берлине, как заберем его полностью, за все сочтемся.

Ну ты, Бегельдинов, родной ты мой, удивил меня. Немцы же были около, впритирку стояли, а вы их бомбочками, эресами. И как же точно. Нас и осколками не задели.

Ну молодцы! Ну мастера! – И опять объятья, поцелуи. И теперь уж обязательные уговоры о встрече в Берлине.

Берлин был взят. Пал рейхстаг – последний оплот фашизма. Германия капитулировала. Летчики-штурмовики вместе со всеми родами войск праздновали победу.

Злата Прага

Седьмого мая штурмовики нашего 144-го Гвардейского полка, как я думал, провели последний боевой вылет на Берлин. 8 мая представители поверженной фашистской Германии подписали акт о безоговорочной капитуляции.

До летчиков полка эта весть дошла на следующий день. Меня разбудили крики, выстрелы. Натянув брюки и схватив на всякий случай свой «ТТ», я выскочил из дома. Весь состав полка был на летном поле. Летчики, механики, оружейники, солдаты роты охраны и аэродромного обслуживания метались по полю, обнимались, и что-то разом все кричали. Я уловил одно слово:

– Победа!

Подскочил стрелок Абдул, стиснул меня в объятиях.

– Победа, командир, победа! Войне конец! – А на глазах слезы.

– Победа! Победа! – закричал, замахал руками и я, наконец осмысливший произошедшее. – Победа! – кричал я, обнимая всех, кто попадал под руку.

Летчики собрались в столовой, выпили по фронтовой. Механики притащили вино. Заиграл баян. Полетов в этот день не было.

В Москве, поверженном Берлине, в городах Советского Союза отгремели залпы Победы, прошли митинги. А война еще не кончилась. В Чехословакии действовали мощные группы фельдмаршала Шернера. Они отказались капитулировать.

Решительными натисками советские войска подавляли сопротивление вражеских дивизий. Наши танкисты наголову разбили гитлеровцев под Дрезденом, форсированным маршем устремились к Праге. И тут в штаб Первого Украинского фронта поступила радиограмма: «Нахожусь в Праге. Еременко».

В штабе фронта недоумевали: как, каким образом в Праге мог оказаться командующий Четвертого Украинского фронта генерал Еременко, если его войска движутся совсем по другой полосе, а на Прагу наступают и фактически уже освободили ее танковые дивизии генерала Рыбалко и Лелюшенко?

Чтобы внести ясность, маршал Конев приказал послать в Прагу летчика, разобраться на месте. «Послать толкового и чтобы не сдрейфил!» – велел маршал.

144-й Гвардейский полк расположился неподалеку от Берлина, на аэродроме Финстервальде. Самолеты зачехлены, люди отдыхают. Но боевые дежурства не отменены, дежурные самолеты в боевой готовности, сигнал – и они в воздухе. И сигнал не заставил себя ждать.

Я был у своей машины, когда прибежал посыльный.

– Бегельдинов, в штаб корпуса, к генералу Рязанову.

Любой вызов к большому начальству ничего хорошего не обещает. Война кончилась, неужели еще штурмовки? Надоели они вот как, по самое горло.

До штаба корпуса рукой подать.

– По вызову? – спрашивает дежурный, перед кабинетом Рязанова. – Сейчас доложу.

В кабинете сам комкор, ставший командиром нашей дивизии Донченко, пехотные полковники. Колдуют над картой.

Я доложился.

– Ага. вот он, ас наш, – вроде как представил меня полковникам генерал и мне: Подойди к карте: смотри внимательно. Это Прага, – указал он карандашом, проведя линию от аэродрома через Рудные горы в Чехословакию. – По имеющимся данным, часть чехословацкой столицы освобождена нашими войсками. Что там происходит сейчас, разобраться трудно, сведения поступают не точные и противоречивые. Есть донесение, что в городе восстание, его захватили партизаны. Твоя задача – слетать туда, разведать, разобраться что там и к чему. Весь маршрут безопасен. Воздух чист. «Мессерам», «Фоккерам» вроде взяться неоткуда, но, на всякий случай, даю прикрытие, пару «ЯКов» вашего друга Михаила Токаренко.

По последним данным, немцы где-то в противоположной от аэродрома южной стороне. Пролетишь над аэродромом, все высмотришь. Узнаешь, что там за люди, если не немцы, партизаны, должны тебя пригласить, выложат посадочное «Т». Увидишь, садись, но из кабины не вылезай. Развернешься и жди. Учуешь подозрительное, по газам и пошел.

– Ты все понял? – спросил Рязанов.

– Так точно, товарищ генерал, – козырнул я.

– Он у нас понятливый, – кивнул головой комдив Донченко. – Сделает как надо.

– Сведения нам из Праги вот как нужны, – сказал пехотный полковник. – С генералом Еременко чепуха какая-то. Узнай, там ли он.

Еще несколько напутствий комдива, и я на аэродроме. Машина заправлена, она на старте. Стрелка я не беру, зачем он нужен, если небо чистое, без «Мессеров», лишний груз и риск еще одной жизнью.

– Миша, Миша! – вызываю по радио истребителя Токаренко. – Ты как? – Все знаешь?

– Знаю. Пошли! – отвечает тот.

Весь полет через кусок Германии, через невысокий, но грозный горный перевал, занимает не больше тридцати пяти – сорока минут. Летим без приключений, никаких зениток, ни «Мессеров», и небо действительно чистое. Даже как-то не верится, непривычно.

Вот и «Злата Прага», как ее называют сами чехи. Она действительно «злата». По-весеннему яркое солнце заливает ее, отражаясь мириадами золотистых бликов, в лужах, на улицах, на мокрых крышах – ночью прошел дождь. Только где-то, действительно на южной стороне, вздымаются к небу, так знакомые на войне, багрово-алые сполохи пожарищ, да большими, черными зонтиками отрываются от земли и плывут в небе разрывы снарядов.