Текст книги "Пике в бессмертие"

Автор книги: Талгат Бегельдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

Штурмуем своего генерала

Теперь на пути наступающих войск Кировоград, также превращенный немцами в мощный оборонительный узел. Командование наземных войск сообщает в штаб штурмовой дивизии: противник в этом районе концентрирует бронетехнику и живую силу. Необходимо провести разведку с воздуха.

Задача сложная и вообще, полет одиночкой, без прикрытия, можно сказать, «свободным охотником». Кого послать? Командир думает об этом, не может принять решения. Основное препятствие не в сложности полета, а в погоде. Дня три льют дожди. Моросит он и сейчас. Аэродром будто шапкой накрыт толстым слоем иссиня-черных туч, взлетная расползлась, превратилась в кисель. Самолеты на стоянке утонули в грязи по осям. Поднять штурмовик по такой взлетной невозможно.

Помогает комкор.

Утром у КП остановился заляпанный грязью газик. Распахнулись дверцы, в землянку, пригнувшись, вошел командир корпуса генерал-майор Василий Георгиевич Рязанов. Мы, собравшиеся здесь летчики, вскочили, поприветствовали его.

Генерал приветливо поздоровался, поговорил с одним, другим, пошутил. Прошел к командиру полка. Говорили они вполголоса, но нам был слышен почти весь их разговор. Речь шла именно о том, что наземным войскам необходимы разведданные, которые может и должна дать только воздушная разведка.

– Нужно лететь, – заключил генерал.

– М-да, нужно, – согласился наш командир полка. – Только самолет от земли не оторвать. Машины по оси в грязи.

– И все-таки лететь! – Это уже приказ.

– Приказ есть приказ, – вздохнул командир полка.

– Все понимаю, – продолжал генерал. – Лететь, может, и на верную гибель, но ясно то, что не напрасно это. Жертвуем одним человеком, спасаем тысячи. Сам понимаешь, что это такое воевать вслепую. Кого пошлем?

– Младший лейтенант Бегельдинов! – негромко зовет командир полка.

Вхожу, докладываюсь.

– Что за маскарад? – окинув меня недоуменным взглядом, вопрошает генерал.

И действительно, «маскарад». На мне большие для меня кожаные брюки, такая же куртка.

– Почему не в форме?

Даю объяснение, мол, находился у самолета, с механиком. Так удобней и не холодно.

Генерал махнул рукой.

– Ладно. Есть задание. В этом районе, – подошел он к карте, – километрах в двадцати за линией фронта две дороги. Одна уходит в глубокий овраг. По ней интенсивное движение. Что там, в овраге, никто не знает. Нужна разведка с фотографированием. Сможешь?

– Смогу, если самолет от взлетной оторву.

– Так в том и дело, чтобы оторвать, – вмешивается Шишкин. – Потому и посылаем тебя, младший лейтенант. – Ты же у нас самый легонький, со взлетной бабочкой вспархиваешь, – улыбнулся он. – Полетишь налегке, без бомбового.

– Нет, на пустом не полечу. Не в гости же. Попробую, может, оторву машину.

– Ты оторви ее, сынок, – уже не приказывает, вроде даже просит генерал. Видно, данные крепко нужны.

«Если и подниму самолет, что потом, что потом? – соображаю я. – Туман, дождь, видимость ноль. Какая тут разведка? Где она, та дорога, овраг? Что их на ощупь? А как садиться, в кисель-то?

Но рассуждать нечего, задание получено, теперь исполнять».

К вылету на летное поле вышли летчики, обслуживающий персонал.

– Это же настоящий цирк будет, с такого аэродрома взлететь, – сказал кто-то.

У самолета механик. Тут же инженер нашего полка. Колдуют с механиком над машиной. Механик то и дело окидывает взглядом покрытую грязью, залитую водой взлетную полосу, качает головой.

– Как же он, бедный, побежит-то по ней, по каше этой?!

– Нагрузку: бомбы, снаряды сбросить, – настаивает начальник по вооружению Лободенко. – У истребителей был вчера, они свою легонькую поднять пытались, не вышло. Кувыркнулся на взлете и все.

Я никого не слушаю, спокоен, соображаю, то ли уже переволновался, там на КП, то ли как. Сосредоточившись, в деталях обдумываю весь процесс взлета. Соображаю: «Главное – рвануть с места, колеса из грязи выдернуть и по газам, на скорость, чтобы сразу всю тяжесть на плоскости, поднять машину на цыпочки, чтобы земли касалась чуть-чуть, не цепляясь за нее, не вязла. И поднимать».

– Садись, Абдул, – говорю я своему стрелку. – Поехали.

До исполнительного старта машину волокут трактором. Трактор отходит. Я делаю все как положено: запрашиваю разрешение и только после этого даю полный газ с форсажем.

Мотор ревет надсадно, колеса разбрасывают грязь, воду, машина трясется, дергается, но бежит медленно, очень медленно, набирая скорость. До конца взлетной полосы тридцать, двадцать метров. Двигаю ручками управления, педалями, а она как привязанная, еле тащится по грязи. Еще десяток метров и все, гроб. Прилагаю еще какие-то усилия, чуть ни сам, на своих плечах, своими руками отрываю самолет от земли, поднимаю вверх. И он сразу врывается в густое месиво, которое, как опять же кажется мне, винт рассекает с огромным трудом.

Какое-то время лечу будто ночью, в слепом полете, но там помогают приборы, тут не видно и их, туман и в кабине битком, как вата.

Линию фронта определяю по глухо доносящимся одиночным орудийным выстрелам и залпам, в просвет между тучами, и сразу засекаю, врываюсь в мелькнувшего впереди «Мессера». Такая встреча мне совсем ни к чему. Снова зарываюсь в тучи, круто меняю курс. «Мессер» не появляется, значит, потерял меня из виду.

Где-то здесь квадрат, который я должен найти, овраг, о котором говорил генерал. «Как же это сделать, когда облака сплошные и чуть ни до земли. Спуститься ниже, но там могут быть зенитки. Если в овраге техника, склады, противовоздушное прикрытие обязательно. Это и ребенку ясно. Придется рвануть на них, на зенитки, в огонь разрывов. Это не так страшно, не впервой, важно поточнее, с одного захода на овраг выйти».

Поднимаю машину над тучами, всматриваюсь, ищу в них просвет и нахожу, впиваюсь глазами. Подо мной что-то темнеет. Вроде овраг. Проверим, – решаю я и посылаю самолет в пике.

Штурмовик пробивает облака, вырывается из них над самой землей.

Угадал точно, подо мной глубокий и широкий овраг. В нем груженные ящиками, мешками машины, подводы. Полно солдат. В стороне длинные палатки без окон – полевые склады, около них штабеля ящиков. Выше, на выезде, что-то под брезентовым навесом. Может, танки?

Пролетаю над оврагом с включенным фотоаппаратом. Взмываю вверх. И тут, с опозданием, открывают огонь зенитки. Прозрев, они стреляют наугад, куда попало. Снаряды рвутся в тучах и над ними, далеко от штурмовика.

«А если их бомбануть? В такое скопление складов, штабелей пару тройку бомбочек уложить – это же здорово! Тем более, что вон зенитки стрельбу прекратили. Они же полные уверенности, что я улетел, убрался. Штурмануть надо. После моих полетов и они сразу примут все меры к усилению противовоздушной обороны, перекроют овраг сплошной цепью зениток. А лететь на них нам же».

Докладываю об увиденном на КП. Прошу разрешение на штурмовку.

Отвечает генерал. Он следит за моим полетом. Минуту колеблется, спрашивает:

– Как сам? Не собьют?

– Не собьют! – кричу я.

– Атаку разрешаю.

Я разворачиваю машину, возвращаюсь и снова пробиваю тучи, вынырнув из них, стреляю из пушек, рушу позиции зениток, сбрасываю бомбы на штабеля ящиков, мешков, поджигаю автомашины, груженные подводы, эресами поджигаю склады. И невредимый, ухожу в тучи, теряюсь в них. Внизу – перекрывающий рев мотора грохот взрывов. Взмывающее вверх пламя пожаров просвечивает багровыми сполохами тучи.

Я веду наблюдение за противником и на обратном пути. Фиксирую глазами и фотоаппаратом тянущуюся через перелески, поля дорогу. На ней танковая колонна, в автомашинах пехота.

Словно по заказу для меня облачность поднялась, туман рассеялся. Боезапас еще был. Не раздумывая, я снижаюсь над дорогой, выпускаю оставшийся реактивный снаряд. Вижу, как красненький огонек впивается в броню танка. Два танка в огне. Второй заход и очередь из пулеметов, пушек по машинам, по плотно сидящим в них немцам.

Машины сходят с шоссе, рыскают по кустам, переворачиваются, горят, вспыхивают крытые брезентом кузова. Немцы мечутся у дороги, бегут в поле. Пулеметные очереди настигают их, сбивают. Уйти, спастись от огня штурмовика трудно.

Израсходовав боезапас, устремляюсь по знакомому маршруту на свой аэродром. О трудностях предстоящий посадки стараюсь не думать. Иду на нее со сжатыми зубами. Знаю, под лужами на посадочной образовались колдобины, кое-где грязь по осям. Колесо засядет, машина кувыркнется, скапотит. Как в такой ситуации сажать? На малой скорости? Но при этом грязью как раз и прихватит колеса, и кувырок обеспечен. Значит, на большой сажать? Но при этом риск двойной. Скапотирует самолет, будет кувыркаться через всю полосу. И от летчика – клочки.

Я посадил машину. Как, толком не понял сам. Посадил и все.

В штабе ждали с нетерпением. Непрерывно звонят из штабов армии, пехотных дивизий, ждут результат разведки.

Отдышавшись, докладываю обстоятельно, обо всем по порядку, подтверждая предположение командования наземных войск о намерении немцев нанести контрудар по наступающим нашим частям. Доклад хорошо иллюстрирует, подтверждает проявленная фотопленка.

Генерал обнимает меня, горячо благодарит.

– Поздравляю с успешным выполнением боевого задания, старший лейтенант Бегельдинов!

– Лейтенант, товарищ генерал, – пытаюсь поправить.

– Лейтенант! – с нажимом повторил генерал. – Я не оговорился. И еще поздравляю с награждением орденом Славы. Это – за воинскую отвагу и отлично проведенную разведку.

– В этом ему и совершенствоваться, – поворачивается он к командиру полка. – Опытные разведчики нам вот как нужны! – проводит он рукой по горлу. И опять ко мне:

– А ты летай, сынок, бей немцев!

– Есть, товарищ генерал, бить немцев! – Как можно громче, поняв намек, отозвался я.

Указание генерала было учтено в штабе полка и на КП дивизии. Теперь, наряду со штурмовками я систематически отправлялся в разведывательные полеты одиночкой, звеном, иной раз ведущим всей эскадрильи. Я был уже опытным пилотом, за плечами которого была добрая сотня боевых вылетов. Сто вылетов – сто схваток со смертью...

Кировоград был освобожден. Нечеловеческое напряжение в период наступления сменил кратковременный отдых. Авиаторы обживали новые аэродромы, получали новые самолеты, ремонтировали старую технику, пополняли боезапасы горючего, продовольствия. И вот радостная весть! Первый штурмовой корпус генерала Рязанова отмечен в приказе Верховного командования. Ему присвоено почетное наименование «Кировоградский».

А вскоре штурмовики Пошевальникова «отметили» это событие, чуть не разбомбив своего генерала, при вроде как до смешного нелепых и вместе с тем, вполне трагических обстоятельствах.

Произошло это так. Эскадрилья возвращалась после выполнения трудного боевого задания. Вражеские истребители будто предупрежденные, плотной стеной встали на пути штурмовиков, но «Илы» при содействии пятерки наших истребителей все-таки прорвались к цели. И, как положено, устроили шумок. Шестерка без потерь возвращалась на аэродром. Ведущим – комэск Пошевальников, за ним со своей тройкой – я.

Поглядывая по сторонам, я напряженно всматривался в горизонт, не появятся ли «Мессеры». Бывало и такое, что немцы перехватывали штурмовиков у самого аэродрома, дождавшись, когда от них отделятся истребители прикрытия. На этот раз небо было чистое, беспокоиться нечего. Я, как всегда, возвращаясь со штурмовки, стал мысленно анализировать малейшие ее детали.

Атаковали «Илы» крупную железнодорожную станцию. В начале все шло как надо, штурмовики в строгом порядке, в круге, вслед за ведущими срывались в пике, главное, на стоявший в тупике длинный состав с боеприпасами, для уничтожения которого, по наводке пехотной разведки, и вылетали. Навстречу «ИЛам» понеслись снаряды зениток. По вспыхивавшим дымкам я определил – стреляют с железнодорожной платформы, в составе же. Я было сделал заход, но опередил комэск. Спикировал на зенитки и уложил бомбы точно в платформу. Грохнули взрывы, в воздух полетели щепки, железки и даже сами зенитки. Я прошелся над искореженной платформой, прошил пушечной очередью, добивая метавшихся между путей артиллеристов. И тут я увидел паровоз. Машинист торопливо уводив его в сторону от разбомбленного состава, от рвавшихся взлетавших к небу вагонов.

«Опять паровоз», – мелькнула мысль. Я оглянулся. На этот раз эскадрилья была тут, ведомые следовали за мной.

Паровоз подо мной – спикировал – и удачно, с одного захода влепил в него очередь эресов. Внизу грохнуло, паровоз взорвался.

Снова налетели «Мессеры». Теперь уходить, у штурмовиков минимум боеприпасов, да и ни к чему это, рисковать. Строй немецких истребителей разорвали, перепутали появившиеся наши «ЯКи». Завязали воздушный бой, отвлекли на себя противника.

«ИЛы» спокойно пересекли линию фронта.

Но что это? Внизу на бугре, среди кустарников, явно маскирующийся танк. Не наш, нет, не наш, – догадываюсь я. Обратной связи с Пошевальниковым у меня нет. Как же ему сказать? Качаю самолет с крыла на крыло, привлекая его внимание.

Тогда тот поворачивает голову, смотрит вопрошающе, спрашивает:

– Тринадцатый, тринадцатый, в чем дело? Я показываю рукой вниз.

Командир смотрит, кивает головой, давая понять, что видит и знает, о чем речь.

Я снова смотрю вниз, сомнения нет, в лесу вражеский танк, причем на нашей стороне.

«Танковая разведка, – соображаю я, – конечно, не один. На разведку их посылают по два, по три. Замаскировались и сидят. Штурмануть бы».

И словно отвечая моим мыслям, в наушниках голос командира.

– Вижу цель. В лесу вражеские танки. Атакуем.

Самолет Пошевальникова сделал разворот и пошел в атаку за ним. Дал очередь из пушек, не поймав цель в прицел, поднял самолет. Внизу рвались бомбы, снаряды. Танк стоял целехонек. Пошевальников пошел на второй заход, остальные – за ним.

И все, «ИЛы» были пустые, бомбовые запасы иссякли, кончились снаряды, горючее. А танк стоял невредимым.

– Черт с ним, – гуднул командир в наушники. – Всем на аэродром!

А вечером Пошевальникова вызвал сам командир корпуса генерал Рязанов.

Возвратился комэск от генерала угрюмый. Утром собрал участников вчерашнего полета, объявил:

– Натворили мы делов, твою мать! Танк атаковали, а он наш. То есть английский, по лендлизу получен. «Валя-Таня», его танкисты почему-то называют. Говорят, дерьмо и гроб с музыкой. Но дело не в том. Главное, был в нем, «Вале-Тане», сам наш комкор, генерал Рязанов. На наблюдательный на этом танке выехал. За нашим же боем следил. А мы его...

– Как же так, почему с нами не говорил? – закричал кто-то.

– В том-то и дело, что в тот момент рация у них отказала, – пожал плечами Пошевальников. – В общем, наказаны мы. И не за то, что на свой танк накинулись, знаки на нем опознавательные не разглядев, а за то, что – к счастью – один танк разбить не смогли. За этот позор и взыскание. Приказано всем тренироваться в бомбометании.

Побег из тыла

Восстанавливая в памяти боевой путь нашего 144-го Гвардейского полка, я вижу лица моих славных однополчан, особенно совсем близких, я бы сказал, по-настоящему родных летчиков, механиков, стрелков моей эскадрильи, числившихся моими подчиненными и в нужный момент воспринимавшие себя таковыми, в действительности, в общем и целом, являвшимися моими близкими друзьями-товарищами, спаянными в нечто единое монолитное целое, способное сформироваться только в огне сражений. Наверное, не зря на фронте утвердилось общее определение «фронтовая дружба». Эта дружба для меня – самое важное, самое главное из всего, что я вынес из пламени боев, из воздушных схваток с фашистскими истребителями, зенитчиками, из яростных штурмовок, атак. Я несу ее, эту самую задушевную, искреннюю дружбу через всю свою жизнь в самом сердце, в моей душе.

В эскадрильи до батальона летчиков, техников, стрелков, обслуги, и все они со своими лицами передо мной. Я знал всех и каждого в отдельности, знал не только по деловым и боевым качествам, но и как человека, склад характера, привычки, потому что с каждым меня, кроме всего прочего, так или иначе роднили сложные боевые случаи и обстоятельства. Или он в воздушном бою прикрыл меня от пулеметной трассы врага, подставив самолет, как говорится, «своим телом», или вовремя бросил машину на зенитчиков, впившихся в меня огненными трассами пулеметов, или я, не считаясь ни с чем, прикрыл его, бросившись в самое пекло боя.

О многих из этих славных ребят можно писать отдельные очерки, целые повести. Многое уже написано ими самими или о них. Их имена вошли в историю в повестях, мемуарах, в том числе в воспоминаниях нашего замечательного комдива первого Героя Советского Союза генерала Н. П. Каманина и других.

Я попытаюсь сказать хоть что-то о моем боевом товарище летчике Михаиле Коптеве.

Бок о бок с Коптевым мы прошли весь путь от Волги до Вислы и до самого Берлина. И весь этот путь кроме боевых подвигов отмечен этакими вешками – мелкими и крупными ЧП, которые происходили с Мишей Коптевым на земле и в воздухе. Причем все происшествия случались отнюдь не из-за какого-то там ошибочного действия героя, неумелого вождения, управления машиной, оружием, неправильного тактического маневра. Нет, такого не было. Причину этих ЧП четко определил бывший командир эскадрильи, наш отец – как мы его звали, Степан Демьянович Пошевальников, в беседе с Михаилом после очередного случившегося с ним события.

«Строптивый он, Коптев, как стригунок-однолетка. Его и путами железными не сдержишь, и ремнем не стреножишь, все равно взбрыкивает. Не будь его высокого летного мастерства, не будь ярости, успехов в бою, глядишь, и под трибунал бы попал давно. Так ведь мастер, отважен невероятно, разведчик классный, ему все прощалось. Командование за него горой, летчик он действительно первоклассный».

Как я имел возможность определить в десятках боевых вылетов и в повседневных моих командирских наблюдениях, Коптев действительно умел выжать из своей машины максимум того, что она имела. Тоже самое из всего арсенала вооружения «ИЛа». Его готовность лететь в бой, в штурмовку в любую нелетную погоду: туман, дождь, грязь – в общем, когда нужно. Получено задание, инструктаж, он в самолете, на старте. И будьте уверены, через определенное ему время явится на КП с докладом:

– Задание выполнено. Произведено... Уничтожено... – и так далее. Или – установлено разведкой то-то и то-то...

И все тут же подтверждается фотоснимками, сообщениями наблюдателей в штабах пехоты. «На него, Коптева, в любом серьезном деле можно положиться, – заявлял тот же Пошевальников. – И добавлял. – Хотя и сорванец, и инструкциям не следует, а уж штурмовка у него отличная».

Пошевальников не зря говорил о строптивости Коптева, иногда доходившей до явных нарушений дисциплины. Именно из-за этого он был не в ладах с начальством, то с одним, то с другим большим командиром, вплоть до генерала, поцапается, то отсебятину, лихачество какое-нибудь выкинет. Инструкции разные, приказы штабов для него хоть бы что.

Помню, приказом штаба корпуса было запрещено подлетать к своему аэродрому на бреющем, ниже двухсот метров. Самолет, летящий на большой скорости на такой малой высоте, зенитчики запросто могут, приняв за вражеский, обстрелять, да и посадка при этом совсем небезопасна. А он, Коптев, как летал над землей, так и продолжал летать. Как-то произвел посадку на брюхо, с полным боекомплектом, не выпустив шасси. Забыл.

За все он, конечно, получал взыскания и нагоняй. А что с ним сделаешь? Летчик-то классный.

Был с ним такой случай, на аэродроме у того самого города Ейска.

Получили задание лететь на разведку. Кругом весна и, как положено, на аэродроме грязища – она, эта слякоть, так и будет сопровождать авиацию до самой Праги.

Первым вылетаю я. У меня получается. Только немного затянул разбег, у самой кромки поля оторвался от земли. За мной летчик Кочергин: самолет его протащило по грязи метров двадцать пять. Вырулил и застрял в грязной колдобине. Посылают за трактором, чтобы вытащить самолет, освободить взлетную полосу. А Коптев на старте стоит, нервничает. И вдруг, не выдержав, без команды срывает с места самолет, кое-как по грязищи обходит застрявшую машину, идет на взлет.

И нужно же было такому случиться. Именно в этот момент на него обрушивается наш истребитель. Срезает фонарь – кабину летчика штурмовика и плюхается на живот.

Стрелок Коптева ранен, сам он контужен.

При разборе выясняется: наши истребители вели бой с большой группой «Мессеров». Израсходовав запас горючего, садились кто куда дотянул. Один из них, на последних каплях, дотянул до нашего аэродрома и плюхнулся, задев огибавшую застрявший самолет машину Коптева.

Или второй эпизод.

Грязь, слякоть были такие же, поднять самолет, вырвать из слякоти с полной боевой нагрузкой, было невозможно. Оружейникам приказано подвешивать бомбы в любом сочетании не шестьсот килограммов, как обычно, а всего двести. С таким грузом машины кое-как, с огромным трудом, некоторые летчики-мастера поднимали.

Коптев понадеялся, что оружейники на этот раз обеспечивают бомбовый запас в соответствии с приказом. Принял самолет, как всегда, положившись на авось, без проверки, вывел на предварительный старт.

«Разрешение на вылет получено, – вспоминал потом сам Михаил. – Сектор газа вперед, и самолет трогается с места, постепенно увеличивая скорость. Мотор работает на полную мощность. По расстоянию разбега колеса уже должны оторваться, а он все бежит и не отрывается. Беру ручку на себя. Самолет как привязан к дорожке, а она кончается. Мысль работает: прекращу взлет, даже убрав шасси, буду в овраге. Выход один – поднять самолет во что бы то ни стало.

Энергично беру ручку на себя.

Самолет наконец отрывается от земли – летит несколько метров и снова тяжело оседает, ударяется колесами о землю почти у самого края оврага, подскакивает и летит, опять же чуть не касаясь земли. А впереди – высоковольтная линия. Соображаю молниеносно: через провода не перетяну. Выход – проскочить под ними. Сложно невероятно. Высота самолета – три метра, размах крыльев – шесть. Как протащу самолет? Но другого пути нет, и я лечу, протискиваю машину в узкую щель между проводами, землей и опорами. Получилось похлеще, чем у Чкалова, пролетевшего под мостом через Москву-реку. Самолет летел не выше тридцати сантиметров над землей.

Только на другой день выяснилось, что виновником происшествия был оружейник, в нарушение приказа загрузивший не двести, а все четыреста килограммов бомб».

Таким характеризовался Миша Коптев в моем представлении. Между прочим, именно таким и пришел к нам, точнее появился, он. летчик Михаил Иванович Коптев, при совершенно невероятных обстоятельствах.

Прилетел он на аэродром, тогда еще восьмисотого полка, на «ИЛе» в составе группы перегонщиков машины с завода в части. Самолеты перегонщики сдали, получили акты и стали собираться в обратный путь. Но не все. Перегонщики Михаил Коптев с лейтенантом Смирновым возвращаться на завод отказались.

При таких обстоятельствах предстал перед командиром первой эскадрильи этот молодой русый парень с упрямым взглядом серых глаз, доложился:

– Перегонщик самолетов с завода лейтенант Михаил Коптев, а это лейтенант Смирнов, – кивнул на напарника. – Шестерку «ИЛов» сдали, акты получены, возвращаться обратно не намерены. Просим зачислить в эскадрилью.

Комэск смотрел удивленно.

– Вы чего, в своем уме, из тыла на фронт бежать, дезертировать вздумали?! Да кто же, кто вас тут оставит, оформит?! Тут же, между прочим, война, убивают здесь!

– Что такое война, нам известно, – пожал плечами Коптев. – Так ведь люди ее ведут, воюют. И не зря, не из-за прихоти воюют. Мы тоже люди и тоже воевать хотим. Должны! – поправился он. Комэск продолжал смотреть удивленно.

– Вы в столовой были? Видали, сколько там летчиков осталось? Остальные пали смертью храбрых.

– Видели, считали – мало. Не хватает летчиков, то есть, нет их. До зарезу нужны летчики. Машины простаивают. Потому и предлагаем себя. Мы же летчики, военные летчики, нас воевать учили. А мы в извозчиках-перевозчиках, – вступил в разговор напарник Степанов.

– На заводе нас заменят, – твердил свое Коптев. – Может, и заменять не придется. Там состав перегонщиков укомплектован. Поймите меня, товарищ майор. Война, можно сказать, на исходе, а я в тылу отсиживаюсь.

– Не отсиживаешься, а самолеты из тыла на фронт перегоняешь. Это тоже надо кому-то делать.

– Без одного обойдутся... У меня с фашистами особый счет. Мой батя – боевой фронтовик, участник первой мировой войны. В окопах Западного фронта насиделся, тяжелая контузия. Правая сторона лица изувечена. Боевой мужик был! Вижу его часто, во сне. Упрекает: «Что же ты, сынок, не воюешь?» Как же я в глаза ему буду в предстоящую встречу смотреть? Фашисты посягнули на земли отцов, я должен защищать эти земли там, наверху, так что мое место здесь, рядом с вами.

– В общем, мы его все-таки уговорили, комэск согласился отвести нас к командиру полка, – рассказывает Коптев.

Полковник, выслушав доклад комэска, был удивлен не менее. Глянул на нас.

– Из тыла на фронт бежать?! Во дела!

Я шагнул вперед, попросил у полковника разрешения, – вспоминает Коптев. – Объяснил, кто мы и чего добиваемся. – Просим зачислить нас в полк. Будем верно служить, выполнять все задания.

– Зачислить, – покачал головой подполковник. – Ладно, лейтенант, логика у тебя железная. Беру ответственность на себя... Бежишь, правда, наоборот, с тыла на фронт, это учтут. Воюй...

И вот первый боевой вылет. Шестерку «ИЛов» ведет Петр Горбачев. Самолет Коптева справа, в звене Веселова. Под крылом станция Долинская, затем Шевченково. Крупный железнодорожный узел.

Зенитки ударили внезапно, кучно. И с первого же снаряда прямое попадание в самолет Веселова. Машина буквально развалилась в воздухе. Коптев было бросился на помощь погибавшему, точнее, уже погибшему вместе с машиной товарищу, но снаряд разорвался и под его «ИЛом», разворотив хвостовое оперение. Самолет начал задирать нос, кабрировать. Но Михаил сумел справиться с управлением и, кое-как выровняв полет, еще дважды атаковал цель. Удары были меткими. Вражеские эшелоны пылали как свечи. Когда отходил от цели, зенитчики, как оно и должно быть, весь огонь перенесли на его машину. Маневрировал отчаянно, рискуя сорваться в штопор. Отстал от группы, но выжал газ, догнал ее. С трудом, с третьего захода, посадил машину, непослушную, и зарулил на стоянку.

К самолету подошел штурман полка Степанов. Посмотрел на побитые, деформированные рули глубины и поворота, пожал плечами:

– Кто же тебя заставлял на такой машине идти в атаку?

– Совесть и жажда мести за Сашу Веселова. – Михаил, сдерживая слезы, до боли прикусил губы. – Зато во втором заходе я влепил им здорово. Прямо в паровоз. Взорвался на моих глазах, лопнул как пузырь.

Штурман посмотрел на паренька, похлопал по плечу.

– Молодец! Летчик из тебя выйдет!

Михаил старался оправдать надежду командиров. В одном из очередных полетов ему пришлось снова столкнуться с «Мессерами». В строю «ИЛов» из шести самолетов шел он правым замыкающим, весь огонь истребителей ему пришлось принять на себя. Один из «Мессеров» зашел в хвост снизу. Воздушный стрелок, Коля Слепов, дал команду:

– Правую ногу!

Коптев дал. И тут же четыре снаряда пробили левую плоскость, следом две пробоины в правой.

– Что делать, командир? – кричал в шлемофон стрелок. – Он в мертвой зоне. – Не могу достать.

– Бей через стабилизатор! – приказал Коптев. – Бей!

И Николай послал очередь. Фашист отвалил, подбитый, оставляя шлейф дыма.

Стрелки и летчики отразили атаки остальных истребителей. Затем «ИЛы» накрыли группу замаскированных танков.

Шло время. Мужал в боях Михаил. Вскоре он вышел на уровень с остальными в эскадрильи. Особенно отличался в разведке, его разведданные были точными, исчерпывающими. От его проницательного глаза не мог укрыться ни один вражеский танк, ни один самолет, как бы он ни был хорошо замаскирован.

:

В полетах на разведку, в одиночку в свободной охоте и в больших группах, при штурмовках живой силы и техники противника Михаил числился одним из лучших. О нем уже говорили не только в полку, но и в дивизии, корпусе. И когда надо было выполнить особо важное задание, командир корпуса дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант Рязанов звонил в полк:

– Занарядите Бегельдинова и Коптева. Они смогут...

Я высоко ценил летчика, воина Коптева. Ценю, уважаю и даже люблю. Наверное, за его решительность, за неожиданную его смелость, неунывающий боевой дух, честно признаться, даже и за его, иной раз, несдержанное ухарство. Так же к нему относилось и вышестоящее командование. Напортачит, натворит чего-нибудь Коптев, над ним тучи гнева командирского. Но слетает на задание, проведет разведку, штурмовку и все забывается. И снова говорят о Коптеве, как об отличном боевом летчике.

Из этого я и исходил по отношению к Михаилу впоследствии, доверяя ему самые сложные и ответственные задания, посылая на разведку и штурмовку. Из этого исходил, рекомендуя его ведущим.

Ведущий в группе, эскадрилье, даже в звене, при исполнении боевого задания – это фигура, решающая успех полета. Один тяжелый боевой самолет в небе – легкая добыча для истребителей противника, уже не говоря о зенитках, поэтому и летают штурмовики и даже истребители, как правило, группой, в крайнем случае -парами. А звено, эскадрилья, полк штурмовиков в полете – это боевой организм, грозный в нападении, практически, при хорошей слетанности, спайке, неприступный для истребителей противника.

По словам летчиков, строй штурмовиков, – это что-то вроде рыбьего косяка. Он так же сплочен, совершенно монолитен в каждом движении, маневре, как рыбья же стая, подчинен единому волевому центру. Волевой центр группы – ведущий. По его воле, слову, движению закрылка его самолета, группа совершает маневр, мгновенно изменяет направление, высоту полета, уходя от поражения либо атакуя. В истории полка, да не только его, были факты, когда группа отличных боевых летчиков терпела поражение, а то и полный крах, исключительно по вине оказавшегося неспособным командовать ведущего. Уже при мне один такой неумеха-ведущий, по чьему-то недоразумению возглавивший одну группу из двадцати четырех машин, мало того, что, не найдя цели, навел самолеты прямо на зенитки противника, на обратном пути стал блудить. А когда иссякло горючее, заставил летчиков сбросить весь боезапас – многие тонны бомб, снарядов, в какое-то водохранилище и посадил группу на вынужденную.

Вот почему ведущим группы штурмовиков, истребителей должен быть командир, его заместитель или некоторые отдельные командиры звеньев. Именно некоторые, самые опытные, хладнокровные, умеющие прежде всего определить наиболее безопасный и верный подход к цели, спланировать штурмовку, в экстремальных ситуациях скоротечных штурмовок, минутных, а то и секундных, воздушных схватках мгновенно принимать наиболее правильные решения. И самое главное, этот человек должен иметь способность за считанные минуты полета до цели сплотить экипажи, сколько бы их ни было, в тот самый монолитный организм, подчинить своей воле. При этом нужно учесть, что он, ведущий, всегда, в каждой схватке с зенитчиками, вражескими самолетами, обязательно главная цель, на которой сосредоточивается огонь противника. И, кроме всего этого, именно на него ложится вся фактическая – перед командованием – моральная – перед людьми, его ведомыми – ответственность за операцию в целом, за каждую потерю в отдельности, за каждого летчика. А без них бывает редко.