Текст книги "Пике в бессмертие"

Автор книги: Талгат Бегельдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

– Нас «Мессеры» долбают сзади так, что щепки летят, – прямо заявил командир эскадрильи старший лейтенант Шубин. – Естественно, истребитель благодаря скорости, маневренности, может остаться одноместным, а нам нужен стрелок для защиты хвоста.

Ильюшин слушал молча. Ведь ему высказывали претензии те, кто не раз бывал в острых схватках с врагом. Полк принял боевое крещение еще под Киевом. Потом отражение атак противника в районе Дубно, Ровно, Житомира.

– Согласен, что ваши замечания имеют основания, – сказал Ильюшин. – К тому же по расчету центровки второй член экипажа мог бы летать. Но осуществить это весьма сложно. Нужно вносить исправления в чертежи, перестраивать заводское производство.

– Тогда не обижайтесь! – горячился Шубин. – Мы вынуждены будем сами внести изменения в конструкцию «горбатого».

Ильюшин развел руками.

– У нас в полку и Кулибин свой есть, – оружейник Мищенко. Когда мы раньше летали на бомбардировщиках, он снял два пулемета с подбитых машин. Одну турель распилил и на «ИЛ» поставил.

– У нас на двух самолетах уже стоят такие пулеметы, – проговорил, краснея, обычно скромный и малоразговорчивый командир эскадрильи лейтенант Пошевальников.

Ильюшин оживился.

– Покажите!

Шубин и Пошевальников метнулись к своим машинам.

– Александр, в отсек! – толкнул Пошевальников локтем широкоплечего и рослого лейтенанта Александра Грединского. Казавшийся неповоротливым, тот ловко юркнул в узкий отсек и дал звонкую пулеметную очередь в небо.

Конструктор внимательно осмотрел пулеметные установки на обоих самолетах.

– Ну что ж, друзья, – после некоторой паузы сказал Сергей Владимирович, – я на вашей стороне. Воюйте со своими пулеметами, а я обещаю, что в ближайшем будущем получите, как вы называете, «горбатого» с хвостовой огневой точкой. И постараюсь вооружить вас пулеметами калибром покрупнее.

Свое обязательство конструктор выполнил. Теперь самолеты марки «ИЛ-2» поступали с завода с двумя кабинами, с хвостовой огневой точкой.

В сентябре 1943 года Рязанова вызвал Верховный Главнокомандующий, который поставил перед корпусом задачу – выработать тактику массированного применения штурмовиков, число которых, благодаря напряженной работе промышленности, неизменно росло.

... На Калининском фронте, корпус разместился неподалеку от Андриаполя. Наступила суровая зима, укрыв леса и болота глубоким снегом. Частые снегопады, низкая облачность, редкие ориентиры затрудняли поиск целей. Все это вынуждало летчиков-штурмовиков летать на боевые задания малыми группами, по два-четыре самолета.

В такой обстановке, считал Рязанов, успех всецело зависел от ведущих. Он приказал командирам дивизий Каманину и Родякину тщательно подобрать ведущих групп.

Наступила, наконец, пора осуществить давно задуманное. Генерал организовал свой КП на переднем крае, метрах в восьмистах от противника. Ночью офицеры штаба установили на опушке леса две радиостанции – одну для связи с самолетами в воздухе, другую для связи со своим штабом и аэродромами. Хорошо их замаскировали. Наблюдать генерал решил с дерева. На рассвете с микрофоном в руках он начал вызывать с аэродромов группы штурмовиков и направлять их туда, где требовалось в данный момент нанести удар.

Мне, с эскадрильей пришлось участвовать в этом первом экспериментальном вылете и штурмовке целей под наблюдением и командой с КП, расположенном у линии фронта, в котором находился сам генерал Рязанов. Перед вылетом прослушали специальный инструктаж как действовать, вести штурмовку по команде с земли. Вылетели в назначенное время.

...Приблизившись к линии фронта, я во главе четверки «ИЛов» услышал в шлемофоне знакомый голос командира:

– Группа танков, тридцать градусов левее леса. Как понял? Прием.

– Вас понял. Цель вижу.

– Штурмуйте!

Команда ведомым:

– Атака!

Я направил ревущую бронированную машину вниз. На выходе из пикирования сбросил бомбы. И тотчас увидел над головным немецким танком столб дыма.

Ведомые порадовали своего командира корпуса такими же точными ударами.

В шлемофоне ведущего продолжал звучать голос Рязанова.

От точных ударов реактивных снарядов горела вся вражеская колонна. Гитлеровцы, побросав танки, пытались под деревьями скрыться. Но и там их настигали пулеметные очереди «ИЛов». Группа штурмовала танковую колонну до тех пор, пока не кончились боеприпасы.

Генерал вызвал на поле боя следующую группу «ИЛов»...

Это была первая штурмовая операция, проведенная под личным командованием и указаниями генерала, передаваемых по радио с земли и с КП, у линии фронта.

Так, под командованием этого замечательного боевого командира, генерал-лейтенанта Василия Георгиевича Рязанова мы и шли, точнее летали, смертельными штурмовками поражая противника, громя и уничтожая его живую силу и технику, расчищая путь к Победе нашей пехоте и моточастям.

Все мы под трибуналом...

Произошло это в Германии. Наш аэродром был расположен под городом Фюнстервальде. Именно там я чуть-чуть не оказался под трибуналом, то есть, под расстрелом. Что такое военный трибунал, да еще в авиационной части, на фронте, летчики знали отлично. В принципе, это карающий, нет, пожалуй, просто убойный, уничтожающий людей, меч, ибо сек он головы особенно в боевой обстановке, чаще всего, ни в чем не повинного, по «ошибке» самих «смершников», по клеветническому, часто анонимному, доносу, а больше всего по подозрению.

Припоминается такой разительный случай из «деятельности» этой самой фронтовой карательной организации «Смерш» – «Смерть шпионам».

При выполнении боевого задания наш летчик в подбитом самолете сделал вынужденную посадку на оккупированной территории во вражеском тылу. Самолет, как обычно в таких случаях, загорелся. Но летчик успел выскочить из кабины, укрыться в лесу. Взорвался самолет на глазах у прибежавших фашистов. Они потоптались и, не подходя к пылавшей машине, ушли, решив, что летчик погиб.

А летчик отлежался в кустах, дождавшись темноты, пошел по лесной дороге, уверенный, что куда-то, к какому-нибудь населенному пункту она приведет.

Так оно и получилось. Отшагав километров пять, он вышел на деревню, прямо на кузницу на окраине. Осторожно обойдя ее летчик заглянул в щелку двери. За маленьким столиком сидели двое: пожилой бородач и молодой парнишка. Как он и ожидал – оба русские. Летчик подумал и шагнул в двери, на всякий случай засунув пистолет за пояс.

Мужики вскочили, уставились на него удивленными глазами.

– Я русский летчик. Мой самолет потерпел аварию. Сгорел в лесу, – поспешил объясниться летчик.

Мужики осмотрели его, ощупали глазами. Убедившись, что летчик не врет, пригласили за стол, налили в кружку чаю. Расспросили, из какой части, куда летел, что с ним произошло. Грохот взрыва они слышали. Летчик тоже расспросил мужиков о деревне, и конечно, в первую очередь, есть ли в ней немцы.

– Немцы есть, было много. Тут у них какой-то пункт связи, был, – объяснил бородатый.

– Аэродром был, – уточнил парень. – Самолеты стояли, такие маленькие. Два наших четырехкрылых, «ПО-2» называются. Досаафовские они. Раньше здесь аэродром аэроклуба был. Я туда поступил, да вот... – развел он руками, – война. Досаафовцы самолеты угнали. Два осталось. Неисправные, наверное.

Немцы на своих маленьких, учебных, наверно, летали от деревни к деревне, и на одном нашем летали, над аэродромом. Исправили, наверное. Как уходили, в спешке бросили.

– И что же он, стоит тут?

– Стоит, там на аэродроме, за сараями. Как немцы поставили, так и стоит.

– Когда они отсюда уходили, убегали от войск наших, которые уже близко – фронт-то рядом, – продолжил бородач, – шибко торопились. Барахла разного в складах, на аэродроме оставили. Пока стерегут. Сторожка там у них, при аэродроме, при складах, по двое, по трое дежурят. Шнапс пьют, в карты играют.

Говорят, немцы аккуратисты, дисциплинированные... Как наступали, такими и держались, а в бега их как обратили, так про все – про аккуратность, трезвость – про все напрочь забыли, головы потеряли. Пьют похуже нашего, за ведро самогона хуть и самолет отдать готовы.

– Я у них, – вступил парень, – за четверть самогона одежонки рабочей совсем справной мешок наменял. Топоров, лопат придали. Бери, говорят, сколько хочешь.

– Слушайте, друзья, отведите меня на аэродром этот, к самолету нашему, – загорелся летчик. – Прямо сейчас!

Мужики не согласились.

– Сегодня нельзя. Немцы туда понаехали, что-то там делают. Подождать придется. Как уедут, тут и пойдем. Они завтра, послезавтра умотаются. Подождем.

– А со мной как? Немцы поймают!

– Не поймают. Мы тебя запрячем.

Летчик ломал голову: «Мужики вроде нормальные, наши, русские, не выдадут», – успокоил он себя. И согласился... Мужики же таясь, крадучись, перебежками отвели его в лес, в охотничью что ли, избушку. Дали еды – вода в ручье, рядом. – И ушли, пообещав придти, как только немцы смотаются.

Пришли на другой день поздно вечером. Парень сообщил:

– Убираются фрицы. Две машины у них на аэродроме. Сбегал я к аэродрому вроде за грибами, покурить сигаретку попросил. Машины уже загружены. Шофера там ночуют. Утром уедут. Самолеты наши стоят, их не берут.

Летчик сгорал от нетерпения. Хотелось, до смерти хотелось, глянуть на самолеты. Теплилась надежда: «А если и вправду исправные?! На них же улететь можно, через фронт перепрыгнуть!»

На следующий вечер пришел один бородач. А парня, по его словам – задержали дома. Твердо пообещал:

– Завтра мотанем.

В душу летчика закралась тревога: «А ну как предали?!» – будоражила пугающая мысль. Он уже соображал о возможностях ухода отсюда.

Но мужики не предали, пришли вовремя, с радостным сообщением:

– Немцы с аэродрома ушли. Там, как обычно, сторожа, двое или трое, в избушке. От самолетов далеко, почти через все взлетное поле.

– Их обойдем по-тихому, – заверил парень. – Сегодня и пойдем.

Посидели и, дождавшись когда скрылась луна, пошли. Шли в обход деревни. Перебрались через овраг, обошли озерцо или пруд, углубились в лес.

– Бережемся, – пояснил старший. – Немцев мало, десятка два, не больше, на той стороне деревни, в лесничестве обосновались. Ну, староста в селе, у него прихлебателей двое, трое. Шибко-то мы их не боимся, прижались они, как наши подошли, ну тебя, летчика, выдать могут. И нам за тебя каюк.

– Аэродром пока берегут, склады, – вставил бородач. – нужны им, видно, и самолеты, те самые, наши.

Шли недолго. Сквозь деревья обозначился аэродром, терявшаяся в темноте взлетно-посадочная полоса и чуть видная на окраине поля избушка, с еле-еле светившемся желтым огоньком-оконцем.

Летчик рассмотрел зажатую лесом чистую, аккуратно прибранную – немцы явно пользовались ею – взлетно-посадочную. Решил: подняться с нее можно...

– Там они, немцы – охранники в избушке, – шепнул парень.

– Как быть с ними? – глянул на спутников летчик.

– Так спят же, дрыхнут, поди, – пожал плечами старший.

– А если не спят? Я же их мотором разбужу.

– Пьяные если, – а они тут завсегда пьют, – не разбудишь их, хоть из пушки пали, – уверенно заявил бородач.

– Что ж, пошли, глянем чего и как, – махнул рукой парень. Обходя взлетно-посадочную по опушке, они добрались до избушки. В ней кто-то был – окошко светилось. Послышался стук.

– Я посмотрю, – шепнул парень.

Прижимаясь к стене, он добрался до окошка. И именно в этот момент дверца распахнулась, из нее вывалился немец, явно пьяный. Он шагнул и уставился на гостей испуганными глазами, раскрыл рот.

Сказать, крикнуть не успел, летчик ударил его по голове пистолетом. Немец свалился.

Парень заглянул в окошко, сообщил:

– Там еще двое. Тоже пьяные, спят. Теперь можно было идти к самолетам.

За сараями, у самого леса, стоял наш, советский «ПО-2». Натянутый на нижних плоскостях перкаль была кое-где рваный. Видно, порвали, когда тащили машину через кусты.

В кабине был порядок: ручки управления, приборы – на месте, но горючее в баке на донышке, по прибору почти на нуле.

Летчик все-таки решил опробовать мотор. Парень знал запуск. Крутнул винт.

Мотор чихнул, раз, два, три и заработал. Летчик тут же вырубил его и откинулся на спинку сидения, охваченный радостью. Так дико повезти может только раз в жизни.

– Машина на ходу. Горючего нету, – сообщил он мужикам.

– Горючего, горючего, – соображал парень. – Есть горючее! Канистра целая, его, этого самолета, горючее. Там, в сарае. От досаафовцев еще осталось. Я хотел унести, помешали.

В сарае с распахнутыми дверями, под разным хламом действительно стояла большая канистра. Горючего в ней было под завязку. Втроем они быстро заправили машину, кое-как выкатили ее из-за сараев на летное поле.

– Теперь чего? – спросил бородатый. – Неужто полетишь?

– Полечу, если она потянет, – кивнул летчик на машину.

– Потянет, потянет, – заверил парень. – Немцы летали, сам видел.

Летчик забрался в кабину. Снова запустил мотор.

Мотор заработал, рывками, чихая. Потом ритм выровнялся. Летчик выскочил из кабины, поблагодарил, обнял мужиков и повел самолет на взлетную. Кругом ни души. Тишина. Он дал газ и пошел на взлет.

Линию фронта перелетел на бреющем, беспрепятственно, без единого выстрела зениток. И хотя волновался до предела, аэродром свой определил и сел аккуратно. Подробный, в деталях рассказ летчика, возвратившегося уже на пятый день, мы слушали затаив дыхание. Выпили за его чудесное спасение. Между прочим, немецкий шнапс, который механик обнаружил в кабине в немецкой же фляжке – мужики-кузнецы подсунули на дорожку, даже и не предполагая, что именно этот шнапс, немецкая фляга, запечатанный в фольгу, немецкий же паек и еще, так же зачем-то – от души – сунутые мужиками в кабину новенькие, со склада, немецкие полусапоги, никак не подозревая, что все эти вещи и послужат «неопровержимыми доказательствами – «вещдоками», не чего-нибудь – измены Родине – в чем будет обвинен, по сути, герой летчик. В этом самом «смерше», который, по обыкновению, проводил допрос летчика, в данном случае, конечно, же, точно подозреваемого: – «Пробыл четверо суток в тылу у немцев, в занятой ими деревне, но благополучно прилетевший от них на самолете, с их подарками – шнапсом, чуть ли не именным пайком, с новыми сапогами, тут нечего было и раздумывать – «изменник Родины!» и все.

Последовал приговор и летчика отправили.

А через неделю, ровно через семь дней наши войска вошли в эту деревню. Меня послали осмотреть тот самый досаафовский аэродром. Я приехал, осмотрел. Все здесь было точно как в рассказе несчастного летчика. Еще я нашел кузнеца и его подручного. Они подтвердили все, что говорил нам и, наверное, «Смершу», летчик.

Но его уже не было. А рассказ его я привожу дословно.

Что касается случая со мной и тем же «Смершем», он не менее разительный.

В штаб нашего Второго авиационного штурмового корпуса поступил приказ: в составе авиационного полка атаковать и уничтожить окруженную в районе города Бреслау группировку немецко-фашистских войск. По приказу комкора в состав группы вводятся две эскадрильи – моя, первая и командира полка – майора Степанова. Ведущим – майор Степанов. Получаем инструктаж по обстановке в районе предстоящей штурмовки. И вылетаем всей группой – 30 самолетов – в 13–00. Летим пять минут. Все нормально. И вдруг в наушниках голос Степанова:

– Бегельдинов! Бегельдинов!

Отзываюсь:

– Я Бегельдинов...

– Бегельдинов! У меня барахлит мотор. Возвращаюсь! Командование группой принимай на себя!

Я предельно удивлен... Что это у него с мотором, вдруг, ни с того, ни с сего?.. Но размышлять некогда, связываюсь с ведущими звеньев.

– Я Бегельдинов! Принял командование на себя. Приказываю – группе Степанова перейти на правый фланг. Строй не нарушать!

Перестроившись на ходу, продолжаем полет. Я докладываю на КП.

– Резеда! Резеда! Я Ястреб! Подлетаю к цели. Задание: уничтожить окруженную группу противника до железнодорожной станции.

И вдруг задание меняют. С КП передают.

– Атаковать противника за железнодорожной станцией. – И еще уточняют. – Атакуйте за железной дорогой. Станция занята нашими. Бейте за дорогой! Бейте!

Я повторяю приказ. Получаю добро. Перелетаю станцию. Тут за постройками шмыгают, перебегают – хоронятся немцы. Явно они.

Делаю один заход. Наношу удар, затем второй, третий, четвертый. За мной на головы противника, на его технику обрушивают удары мои звенья. Группировка разгромлена.

Докладываю о результате. С войскового КП сообщают:

– Вам, Бегельдинов, и всей Вашей группе за отлично выполненное задание, благодарность от командарма наземных войск. Они наблюдали ваши работу.

Возвращаюсь. Сажаю группу на аэродром, вылезаю радостный из кабины. Как же, с полком вон какую блестящую штурмовку провел. И ни одной потери в составе.

Однако радость эту на аэродроме никак и никто не разделяет. У встретивших на летном поле товарищей тревожные, испуганные, лица.

– Талгат, что ты натворил?! – прошептал кто-то из них. – Ты же по своим, по своим бил! На КП уже «смершник» ждет тебя. Как же это ты?!

– Я по своим? Вранье это!.. Ложь! – выкрикнул я. – Я делал все, как положено, по командам с КП. Да и видел: немцы, немцы были подо мой. фашистов бил!..

Я тут же рассказал ребятам как все было, какие принимал команды, как их исполнял. И про благодарность от командующего наземными войсками сказал. Ребята подумали – они-то мне верили, знали, что все, как говорил, так и было. Но вместе с тем все знали, что «смершники» – нквдшники ни в чем разбираться не будут, у них от кого-то сигнал. Может быть, кто-то на нашем КП бред этот придумал. Ведь в первом приказе было точно: «Штурмовать до станции! Им, «смертникам» этого достаточно. Для них все люди – враги партии, Советской власти, преступники, пока еще не раскрытые, но подозреваемые. Любого бери и – либо в лагерь, либо к стенке.

И друзья решили схоронить, спрятать меня, укрыть от «смершников» хотя бы на время, пока в полку во всем разберутся. Увели куда-то в палатку за ремонтную мастерскую.

В полку действительно разобрались. Запутался в командах не летчик, а сами дежурные. Команды на группу шли с двух КП: от полковой аэродромной и с КП, наблюдателей наземных войск, от нашего же наблюдателя. Последние, находившиеся непосредственно у линии фронта, знали обстановку лучше, следили за ходом боя и передвижением наших войск в наступлении. Они и дали летчикам правильные приказы, четкую наводку, чему следовал командир Бегельдинов, за что и получил благодарность.

Вопрос был исчерпан, «смершники» удалились, на сей раз ни с чем.

Немцы у нас в плену

Танковые части первого Украинского фронта вспороли оборону противника и стремительно продвигались вперед, оставив далеко позади наступающую пехоту. Танки шли и шли вперед, врывались в города и населенные пункты, уничтожали технику и живую силу противника.

Мы в Германии, на земле фашистского зверя, мы достигли великой цели к которой кровавыми дорогами шли эти годы. Для нас, летчиков-штурмовиков это знаменательное, победное событие, по сути не имело особого, четкого значения, ведь мы-то уже давно хозяйничали во вражеском небе, над немецкой землей.

По пять-шесть раз в день летали мы на разведку, помогая танкистам ориентироваться в незнакомой обстановке. С воздуха мне была видна картина огромной операции, которая в конце концов привела к капитуляции гитлеровской Германии. Шли первые дни апреля 1945 года.

Наш аэродром находился далеко от мест, где развернулись бои, и это снижало эффективность разведки, ибо запас горючего не позволял долго находиться в воздухе. Долетишь до места, немного поработаешь, глядь – уже нужно возвращаться. Необходимо было подтянуть аэродром возможно ближе к месту работы. Поделился своими мыслями с командиром полка майором Степановым, тот одобрил и доложил генералу Рязанову. На следующий день получил приказ подыскать место для аэродрома.

Еще несколько дней назад, наводя танковое соединение на цель, я обратил внимание, что среди густого соснового леса расположен немецкий полевой аэродром. Самолеты, как видно, покинули его, и лишь на краю поля стоял разбитый «Фоккевульф». Решаю слетать туда и еще раз посмотреть.

Вот он. И «Фоккер» на месте. Снижаюсь, внимательно осматриваю местность. Людей не видно. Может быть, замаскировались? Нет. Пусто. Делаю несколько снимков, затем пикирую, даю очередь. Тишина. Ясно, что аэродром покинут немцами.

Возвращаюсь и докладываю об этом

– Весь полк с места снимать не будем, – говорит генерал, – а эскадрилью капитана Бегельдинова перебазируем на этот аэродром

– Пехота противника отступает, – нерешительно произношу я, – как бы нам не попасть в ловушку.

– Не отступает, а бежит. На всякий случай дадим взвод автоматчиков. На сборы даю два часа.

В тот же день эскадрилья перелетела на заброшенный немцами аэродром. Мы оказались в довольно странном положении. На запад стремительно продвигались наши танки, а с востока катилась волна немецкой пехоты.

Осмотрелись. Кругом вековой лес, в котором при желании можно укрыть добрый корпус. Великолепно оборудованный КП, рядом бетонированные блиндажи. Видно, намеревались немцы прожить здесь долго, а удирали поспешно, даже разрушить ничего не успели.

Нас вместе с автоматчиками около пятидесяти человек. Близится вечер. На душе неспокойно – ни на минуту не покидает мысль о немецкой пехоте. А ну, как наскочит на нас ночью?

Самолеты расставили на аэродроме так, чтобы огонь из сдвоенных крупнокалиберных пулеметов создавал круговую оборону. Летчики и стрелки остались в блиндаже – им нужен отдых перед предстоящими полетами. В задних кабинах возле пулеметов дежурят механики.

Стемнело. Я вместе с адъютантом эскадрильи расположился в небольшой комнатке. Рядом, за стеной – остальные.

Вместе с нами прилетела оружейница Надя – любимица всей эскадрильи, девушка боевая, серьезная. Сразу же после прибытия в часть она очень тактично, но решительно пресекла все попытки ухаживания и стала нашим боевым другом. Признаться, не хотелось брать ее на такое рискованное дело, но Надя обладала завидной настойчивостью. Одним словом, она прилетела с эскадрильей.

С наступлением ночи девушка села за стол посередине блиндажа, собрала ворох гимнастерок и принялась менять подворотнички.

– Спать нужно, – сказал я ей.

– Я подежурю, а заодно поухаживаю за ребятами, – улыбнулась в ответ Надя, – им завтра лететь, а я днем высплюсь.

Тишина. Все спят. Слышу, как тикают часы на руке адъютанта. Потом вдруг скрипнула дверь, послышался какой-то шорох. Неожиданно грохнул пистолетный выстрел. Поднялся переполох. Кидаюсь к двери и никак не могу открыть ее. Впопыхах забыл, что она открывается внутрь, и всем телом наваливаюсь, пытаюсь выломать. А кругом крики, выстрелы. Слышатся очереди пулеметов. «Налет!» – проносится в сознании. Подскакивает адъютант, вдвоем вышибаем открытую дверь (и так, оказывается, бывает!) выбегаем из блиндажа.

Что же произошло? Надя шила и тихонько напевала какую-то песенку. Наверняка, так полюбившуюся нам «Землянку». Скрип двери заставил ее поднять голову. Она буквально окаменела – в дверях, освещенные неясным пламенем керосиновой лампы, стояли три немецких солдата с автоматами в руках, они широко раскрытыми глазами смотрели на нее.

На счастье, проснулся флагманский стрелок. Он молниеносно выхватил пистолет и выстрелил. Немцы кинулись из блиндажа.

Обо всем этом я узнал позднее. Едва мы выбрались наружу, как поняли, что оправдались наши опасения, – на аэродром наскочила отступающая немецкая часть. Перекрывая треск автоматов, строчат наши крупнокалиберные. Механики ведут сумасшедший огонь. Не отстают от них и автоматчики. Идет самый настоящий наземный бой.

Одна мысль в голове: пробиться к самолетам, там можно отсидеться до рассвета. Действительно, около блиндажа всех нас, вооруженных только пистолетами, немцы перестреляют без особого труда. Но как пробиться туда при такой плотности огня?

И тут замечаю фигуру, которая, пригибаясь, бежит к самолетам. Это же Надя!

– Стой! – кричу ей что есть силы.

Не слышит, бежит.

– Стой, убьют!

Но она скрывается в темноте. Мы залегли, через несколько минут с одного из самолетов взлетает осветительная ракета. Молодчина, Надя!

Немцев на поле не видно. Они спрятались в лесу и оттуда ведут беспорядочный огонь. Бросаемся к самолетам. Огнем крупнокалиберных пулеметов отвечаем гитлеровцам. Они замолкают.

– Так-то умнее, – вытирая пот, говорит мой стрелок. – Ишь, гады, что задумали.

Наступает тишина, тревожная, заставляющая до предела напрягать слух и зрение. Опасаюсь, что в темноте немцы могут пробраться к самолетам. Может быть, тревожить их пулеметным огнем. Нельзя попусту тратить боезапас – ведь утром полеты. Пускаем ракеты.

Медленно, чертовски медленно наступает рассвет. Немцев и след простыл. Надо полагать, они уже далеко от аэродрома. Обхожу самолеты. К счастью, потерь у нас нет, и машины совершенно целы, если не считать несколько дырок в фюзеляжах от автоматных пуль. Это для «Ильюшина» пустяки.

Ничего не скажешь, дешево отделались, могло быть хуже.

Строго отчитываю автоматчиков, которые прозевали немцев. Не растеряйся те трое, дай они очереди в блиндаже – и эскадрилья перестала бы существовать. Хлопцы стоят, опустив головы, оправдываться им нечем.

А утро такое чистое, светлое. Жаворонки поют. Одним словом, весна ликует. Так хочется забраться сейчас в этот лес, раскинуться на траве, забыть обо всем на свете. Но попробуй забыть, если из этого самого леса только что звучали выстрелы, если враг отступает, но еще зло огрызается, если каждый день уносит тысячи и тысячи жизней.

Эти мысли прерывает испуганный голос одного из механиков.

– Товарищ командир, там немцы, – и он указывает рукой в сторону небольшой будки, стоящей метрах в трехстах от самолетов.

– Какие немцы?

– Я туда пошел, за будку пошел...

– Плетешь ты что-то. Поди, с перепугу почудилось.

– Честное слово!

Отрядил к будке двух автоматчиков. И что же, буквально через несколько минут они привели пятерых немцев. Грязные, обросшие, в изодранных мундирах, они вызывали чувство омерзения. Рука тянется к пистолету. Сейчас расстреляю их к чертовой матери. Пусть гниют на своей же земле. Каждому по пуле за смерть друзей, за кровь и ужас затеянной им войны.

В глазах у немцев читаю животный страх, они, видимо, поняли мой порыв. Будьте вы прокляты! Прячу пистолет в кобуру.

Стоящие рядом летчики облегченно вздыхают. Друзья боялись, что я не сдержусь и убью безоружных людей.

Подходит лейтенант Коптев. Он немного знаем немецкий язык. Кое-как лопочет по-русские и рыжий верзила в эсэсовском мундире. Начинается разговор, в котором чаще всего слышится: «Гитлер капут». Что же, не спорим, действительно очень скоро – капут.

Солдаты эти из разных частей, разбитых нашими войсками. На аэродром попали случайно. В будку залезли от страха, боялись попасть под огонь наших пулеметов. Очень довольны, что остались целы.

Даем им папиросы. Жадно затягиваются. Но все еще с опаской посматривают на мой пистолет.

Неожиданно тщедушный солдат лезет во внутренний карман, достает помятый бумажник, извлекает из него фотокарточку и протягивает мне. На фото он сам, только в гражданской одежде, женщина и два мальчугана.

– Матка, киндер.

– Жена, значит, его и детишки, – гудит над ухом усатый автоматчик. – Хорошие пацаны.

Немец что-то говорит, указывая рукой в сторону. Коптев переводит, что этот солдат живет здесь, недалеко, что дома у него семья, а сам он – шофер и ничего плохого русским не сделал.

– Не успел сделать, – уточняет Коптев, – так как всего три месяца назад попал в армию и с места в карьер стал драпать на запад.

Как поступить с пленными? Надо бы доставить их в штаб для допроса. Но сделать это невозможно. А что, если отпустить?! Пусть идут и расскажут своим. Страшно. А ну, приведут на аэродром и устроят нам мясорубку? Что-то подсказывает: не приведут, не до этого им теперь. Мечтают в живых остаться.

– Скажи им, – обращаюсь к Коптеву, – что мы с пленными не воюем, пусть не боятся, не тронем.

С трудом подбирая слова, он переводит. Немцы кивают головами, наперебой твердят:

– Яволь, яволь.

– Яволь, так яволь, дело ваше. Вдруг слышу робкий голос Нади:

– Товарищ командир, накормить бы их. Смотрите, животы к спинам приросли. Люди ведь... Жалко...

Ах ты, Надя, Надюша, добрейшая душа. Ты даже врагов готова пожалеть, тех самых немцев, которые сожгли твой дом в Белоруссии, которые несколько часов назад легко могли застрелить тебя. Вот каков он, русский характер! Даже лютого врага не бьют, если он лежит, если он поднял руки.

– Ладно, – отвечаю девушке, – накормить дело нехитрое, были бы харчи. Где ты их возьмешь? Может быть, летный паек отдашь?

– Отдам, – говорит Надя.

– И я...

– Я тоже... – раздаются голоса наших.

– Шут с ним, с пайком! Берите и мой.

В сопровождении Нади и двух автоматчиков немцы направляются в блиндаж.

Разворачиваем самолеты. Становится совсем светло. Вместе с Коптевым идем в блиндаж. Пленные уже насытились и дымят самокрутками, которые дали им автоматчики. Что же все-таки делать с ними?

Все вместе выходим из блиндажа. Коптев объясняет, что войне скоро конец и нужно бросать оружие. Немцы усиленно кивают головами. Немец, рыжий верзила говорит, что их оружие осталось в будке. А мы, грешным делом, даже не поинтересовались им.

– Идите к своим, – говорит Коптев, – к своим. Понятно? Пусть оружие бросают. В плен, в плен! Ясно вам?

Немцы что-то горячо говорят, показывают в сторону леса.

– О чем это они? – спрашиваю Коптева.

– Говорят, что в лесу много солдат. Но они боятся русских. Дескать, русские расстреляют или сошлют в Сибирь и там сгноят в тайге.

«Надо бы, – думаю я, – поделом вору и мука». А наш переводчик что-то с жаром доказывает солдатам.

– Пусть идут и расскажут, как русские расстреливают, – бросаю Коптеву. – Надо кончать эту историю.

Объясняем солдатам, что они свободны и могут идти на все четыре стороны. Те недоверчиво смотрят. Машу рукой в сторону леса. Идите, мол, скорее идите. Боятся. Не верят такому счастью. Ну и запуганы же они бреднями о зверствах большевиков!

– Марш! – кричу им. – Бегом! Шнель! Шнель! Быстро! Резкая команда подействовала. Поминутно озираясь, как бы ожидая выстрела в спину, немцы бегут к лесу. Быстрее, быстрее... И вот уже скрылись между деревьями.

– Может быть, зря их отпустили? – раздумывает вслух Махотин. – Что у них на уме?

– А что с ними делать?

– Ладно, – соглашается летчик. – Душа из них вон. Связываемся по радио со своей частью. Командир полка был встревожен нашим долгим молчанием. Рассказываю о ночном бое, о пленных.

– Молодцы, – слышу голос командира полка. – Правильно сделали. Заданий пока не даю. К вечеру на ваш аэродром перебазируется весь полк. КП, говоришь, хороший? Приятно слышать. Ну, добро!