Текст книги "Пике в бессмертие"

Автор книги: Талгат Бегельдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)

Боевая напряженная и опасная работа требовала ото всех жесткой дисциплины, неукоснительной исполнительности, особенно в полете, в бою, предельной наблюдательности в разведке, и вместе с тем, сообразительности, инициативности в деталях боя, в тактике. В рамках этих требований воспитывал я недавних новичков, того же Мишу Коптева, Махотина, Скурыдина, и многих других. Были среди них и птенцы, только выпорхнувшие из училища, были и опытные инструкторы, но только что прибывшие на фронт. Я, сам молодой командир, настойчиво и терпеливо совершенствовал их летную подготовку, учил напористости в схватках с врагом, воспитывал в них решительность, готовность к натиску.

Виды разведки различные. Думаю, что не ошибусь, если разделю ее так. Разведка в тактической глубине, в глубине фронта – осуществляется она, как правило, парой «ИЛов» (спаркой). Обычная цель разведать обстановку в прифронтовой полосе, не глубже десяти-пятнадцати километров. Обследовать прифронтовые населенные или пустые деревни, поселки. В них, как правило, укрываются техчасти, склады с горючим, боеприпасами, да и личный состав рот, батальона, а то и полка противника. При этом разведчики должны зафиксировать все на фотопленку прикрепленными к фюзеляжу фотоаппаратами: постройки, дворы, а также подходы к этим пунктам со всеми возможными препятствиями: лесками, болотами, речками, оврагами, в общем, все, могущее встать на пути наступающей части. Разведка боем, в пять-шесть, двенадцать самолетов. Полет этой группы обычно значительно продолжительней, задачи обширней и сложнее, так как в них входит и разведка боем. Это когда наряду с разведывательным поиском штурмовики, обнаруживая цель, штурмуют ее, наносят удары, уничтожают.

Однако, самая опасная и ответственная это разведка одной машиной – разведчиком. Такие разведочные полеты совершаются по тылам противника в глубину до стапятидесяти и двухсот километров.

Воздушный разведчик-одиночка особенно опасен и потому никак не желателен для противника. Летая на больших высотах он сам практически, с земли не виден, выдает звук. Звук нашего работающего мотора – плавный, непрерывный, приблизительно как «У-у-у». У немцев – резкий, прерывистый – «Уу-уу-уу». Изучив эти различные звуки – в таких одиночных полетах их называют «свободной охотой», я приноровился подделывать звук своего мотора под фашистский. Двигал ручкой подачи газа и мотор выл, ухал совершенно точно, как фашистский. Этот фокус совершенно определенно вводил в заблуждение противника, в какой-то мере оберегал меня от огня зениток.

Группой летать на задание лучше. Особенно, если будут атаковать истребители противника. Это во-первых. Во-вторых, меньше находимся над территорией противника. В-третьих, уже много знаешь о цели, то есть, что и где находится, зенитное прикрытие, вероятность встречи с «Мессерами». И, наконец, как говорится, «на миру и смерть красна».

В одиночку, на разведку идешь, как правило, не зная, что тебя ждет: ты должен сам увидеть, запомнить, доложить. Записей делать не будешь, надо управлять самолетом и внимательно следить за землей. Летишь парой. Прикрывают четыре истребителя. Над территорией же противника находишься от двадцати минут до часа. Приходится залетать на 100–150 километров в тыл. Вроде, подумаешь 20 минут, а при скорости 300 километров в час покрываешь расстояние 100 километров.

Летали с полной нагрузкой, поэтому цель выбирали самостоятельно. Рано отбомбишься, а вдруг впереди более нужная, более уязвимая цель. Побережешь на потом и пожалеешь, что не атаковал цель, оставшуюся позади, тут же, как назло, нет ничего подходящего. Пленку израсходовал, а тут попалось более значимое, которое надо было сфотографировать, а чем? Поэтому при проработке задания особенно тщательно изучалась по карте местность, над которой предстоит лететь. Весь маршрут держишь в памяти: характерные ориентиры, курс, расстояние и время полета на каждом отрезке маршрута. Потом уже, когда летишь к цели, все увиденное привязываешь в соответствии с проложенным маршрутом. При этом надо уметь отличать истинное от ложного. Немцы были неплохие мастера по созданию ложных целей, а истинные умели замаскировать хорошо.

Летчик-разведчик обязан хорошо знать наземное вооружение и боевую технику противника. Нельзя же путать танки с бронетранспортерами, бронетранспортеры с автомашинами, минометные позиции с артиллерийскими и так далее. У него должны быть: повышенная острота зрения, тренированная память, более быстрая реакция, умение в короткие секунды принимать решение в связи с меняющейся обстановкой, не боясь ответственности за него, ну и безусловная же правдивость и еще раз правдивость при докладе о полученных данных.

Высота полета на разведку в зависимости от метеоусловий. В хорошую погоду она колебалась от 700 до 1200 метров. Приходилось спускаться до 200 и ниже. Все зависело от того, что надо разведать.

Разведочные полеты продолжались, в них случалось разное.

Именно так, с ревущим по-немецки мотором, летал я над станциями, над линией фронта отступавших немцев уже в Польше, в районе села Опатува.

Наземная разведка доставила сведения о том, что в районе села и особенно на железнодорожной станции концентрируются воинские части – живая сила и техника – верный признак готовящейся контратаки, а то и солидного контрудара для выправления линии фронта.

Донесение исключительной важности. Командование армии придало ему существенное значение и призывает на помощь авиацию. Получаю задание. Уточнить донесение наземной разведки. В случае обнаружения скопления живой силы и техники, штурмовать, разгромить и уничтожить скопление всеми средствами вооружения. Я слетал в указанный район, убедился в верности донесения пехотной разведки. Тут же была подготовлена группа штурмовиков.

Вылетаем в назначенное время эскадрильей под моей командой – четыре звена – двенадцать машин. Ведущим я со своим звеном в составе трех машин: лейтенанты Любушкин Николай, Валентин Кочергин и старший лейтенант Коптев; стрелки – Таванов, Соболев и Фридман. Идем боевым порядком – слева звено Шишкина, замыкающим – звено Иванова. Идем правым пеленгом, скорость триста пятьдесят километров. До цели тридцать пять километров – десять минут лета.

Оглядываюсь – строй, как надо, плотный, четкий. Каждая машина на своем месте. Это хорошо и очень важно для боевых действий и вообще, при выходе на штурмовку особенно.

Смотрю вниз. Подо мной – поселок, вытянувшийся вдоль какой-то речушки или пруда. В поселке подозрительная беготня. По дворам мечутся фигуры в зеленых шинелях – фашисты. Между домами, во дворах, у сараев – машины, танки, самоходки, транспортеры. А вот и станция. Зенитки не стреляют, значит, ничего существенного для атаки тут нету. Не вижу ни одного цельного состава. На путях – разрозненные вагоны. Только вот разрозненны они странно: просто отделены друг от друга, как будто специально, на одной линии. А вот он, на самой окраине станции, за постройками, целый состав. Он втиснут между складами. А за ними, далеко за станцией, у какого-то тупика – и основная цель – танки. Выгружали их в спешке, валили чуть ли не один на другой, некоторые завалились в кювет.

Вот это цели! Есть по чему бить, над чем поработать.

Делаем круг, облетая еще раз засеченный объект. Обдумываю план атаки. Первые удары по танкам. Увидев нас, они могут разбежаться. Склады подождут. Ими займемся отдельно.

Связываюсь с КП:

– Я двести тридцатый. Обнаружил состав, отдельные вагоны, танки. Принимаю решения атаковать танки. Как поняли?

У аппарата сам комкор генерал Рязанов, узнаю по голосу.

– Двести тридцатый! Вас понял. Приказываю, танки уничтожить, склады сжечь!

– Я двести тридцатый. Вас понял!

– Двести тридцатый! Выполняйте! Чехлы снять!

Я отвечаю и сразу в микрофон, командирам звеньев:

– Атакую танки. Используйте все оружие! Бомбы для атак на склады. Атака с круга. Делайте как я!

Следует сказать, такая новая форма штурмовки – атака с круга, была освоена именно в нашем первом звене, еще при бывшем комэске Пошевальникове. Генерал Рязанов увидел эту форму в деле, проверил несколько раз и ввел как систему в работу всех эскадрилий.

Самолет замыкает круг уже на высоте шестьсот метров. Танки впереди. Вижу, танкисты пытаются завести моторы, растащить машины, крутятся около них. До цели – полтора-два километра. Теперь пора.

Вдавливаю пальцем кнопку пуска реактивных снарядов. Они вырываются из-под плоскостей, какие-то секунды летят, опережая самолет, оставляя огненные следы, затем плавно уходят вниз, на цель. Между неподвижными – их, видно так и не успели завести – и крутящимися на месте, лезущими друг на друга танками – пламя взрывов. Мои эресы достигли цели. Сколько танков было, сколько вывели из строя – об этом расскажут фотоснимки, на которых будет четко запечатлена наша работа и ее результаты.

Все так же, по кругу, вывожу самолет, оглядываюсь. Эскадрилья в порядке. Одно звено за другим четко повторяет мой маневр, взмывает в небо.

Снова круг, опускаюсь до двухсот метров. И теперь, буквально, прицельным огнем, бью по танкам из пушек. Поднимаюсь вверх и тут начинают хлопать зенитки. Зенитчики явно прозевали. И все-таки, не хотели обнаружиться, надеялись, что мы пролетим, не заметив целей. Да, судя по огню, который ведут, их совсем немного – пушки две, не больше.

В ходе боя, в штурмовке, в атаке огонь зениток не страшен. При наших скоростях, особенно при пикировании, зенитчики просто не в состоянии уловить цель. Они могут подбить машину при подлете, уходе, в полетах по кругу.

Я делаю противозенитные маневры, со скольжением на левое крыло – ухожу, уводя в сторону эскадрилью, зонтики разрывов остаются далеко в стороне. И тут же в крутом вираже возвращаюсь обратно. Прямо в самую гущу застывших в небе белых клубочков – следов разрывов. Зенитчикам нужно успеть – перевести за нами стволы пушек, справиться с прицелами. Но это невозможно. Мы уже над целью – расстреливаем, бомбим состав – он окутывается дымом. Я аккуратно укладываю в цель свои две шестисоткилограммовые бомбы: точно в паровоз, он взрывается, окутывается огромным облаком пара.

Взмываю вверх. Эскадрилья за мною. Окидываю взглядом: машины все целы, все на своих местах. Огонь зениток сильно поредел. Видно, кто-то из моих ребят в атаке прошелся и над ними. Докладываю на КП.

– Танки уничтожены. Состав горит, уничтожены склады. Разрешите на аэродром?

– Бегельдинов! – это голос Рязанова. – Поздравляю с успехом! Вам благодарность командующего армии.

Боевые эпизоды, проведенные эскадрильей, звеном «ИЛов» и в одиночку можно продолжать без конца. Собственно из них и состоит вся история нашего полка, эскадрильи и моя, фронтовая. Приведу еще пример. В летной книжке он отмечен совсем скупой записью. «Летал, штурмовал. Столько-то время...»

Иду бреющим полетом. Облачность метров на двести над землей, дождь стих. Видимость приличная. Вот и дороги. В два ряда идут по ним танки с мотопехотой. Ну, уж тут меня ничто не удержит. Атакую колонну, бью из пушек и пулеметов. Пехотинцы горохом рассыпаются в разные стороны. Вспыхивают два танка и несколько машин.

Вхожу в облака, разворачиваюсь и вновь атакую колонну уже с другой стороны. Фотокамеры все время включены. Можно лететь домой. Набираю высоту и беру курс на аэродром.

Видно, я не очень точно рассчитал и начал пробивать облачность раньше времени. Вынырнул из тумана, километра три не долетая до линии фронта. Внизу поле, на нем копны. Ох, уж эти копны в прифонтовой полосе! Чего только не скрывают в них, чем только они не грозят пехоте!

Решаю на всякий случай атаковать одну из копен. Уж очень они подозрительны. Пикирую и бью из пушек. Вот так штука! Копна вдруг взрывается. Атакую следующую и вижу, как отлетают в сторону клочья сена и несколько человек очертя голову бегут от копны, а из нее предательски выглядывает ствол орудия! Танк! Значит предчувствие не обмануло.

Летаю над полем и бью по копнам из пушек, пулеметов. Видно, не выдержали нервы у немцев. Танки, разворотив сено, удирают куда попало. Фотографирую поле и теперь уже окончательно решаю идти домой.

Вот и линия фронта. Ну как тут удержаться и не послать гитлеровцам «привет»! Лечу вдоль немецких окопов и поливаю их свинцовым дождем, отвожу душу за дни вынужденного безделья. Лишь когда кончился боезапас, повернул к аэродрому.

Подобно тем самым, разгромленным мною липовым копнам, немцы устраивали многие другие ложные цели. Они делали ложные артиллерийские позиции с липовыми пушками, почти натурально выглядывающими из маскировки стволами – бревнами, с макетами присевших, стоящих солдат, с дымящими «кухнями», «блиндажами», ложные склады боеприпасов, горючего, даже большие, вполне оборудованные аэродромы, с искусно выполненными из фанеры макетами самолетов, автомашин, с кое-какой противовоздушной обороной. Немцы сооружали, оборудовали всем необходимым целые ложные линии обороны, все это не должно было обмануть, сбить с толку воздушного разведчика. Ошибется он, примет ложную батарею, аэродром за настоящий и на их уничтожение будут затрачены десятки, а то и сотни самолетовылетов, израсходованы тонны боеприпасов и все на радость врагу, впустую.

Немцы не ограничивались обманом, ложными сооружениями на земле, они пытались вводить в заблуждение летчиков и в воздухе. Иногда ловили на липу молодых, неопытных.

Я на эти немецкие штучки никогда не попадался, хорошо усвоил первую заповедь разведчика – быть во всем бдительным, не доверять всему, что вызывает хоть малейшее сомнение.

Не попался я в расставленную немцами ловушку и в том, массированном боевом вылете.

Командир корпуса личным приказом выделил мне полк – тридцать шесть штурмовиков и полтора десятка истребителей сопровождения, утвердил ведущим. Задание – провести штурмовку крупного скопления танков и самоходных орудий в лесочке. Немцы готовили контрудар по нашим наступающим войскам, концентрировали живую силу и технику.

Маршрут был знаком. Я уже летал по нему со своими ребятами. Тогда и обнаружили этот плотно набитый немецкой техникой лесок.

Правда, глазами я сумел угадать лишь несколько машин. Зато фотоаппарат выявил все отлично. Рассматривая потом проявленную фотопленку, я удивлялся, как мог не разглядеть стоявшие в лесу десятки танков, самоходных пушек. Правда, все они были укрыты камуфляжными сетками, набросанными на них вывороченными деревьями.

Теперь предстояло прощупать эти кусты, деревья бомбами и всем остальным, что было в ящиках штурмовиков.

Через линию фронта я провел группу вполне благополучно, потому, что опять-таки хорошо изучил расположение зенитных батарей. Обошел их стороной.

До цели оставались считанные километры, минуты и тут:

– Коршун, Коршун, я – Ястреб, доложите обстановку! – Это беспокоится следящий за полетом с КП командир корпуса.

– Подхожу к цели. Все нормально, – отвечаю я. Проходит минута. И вдруг в наушниках треск и голос:

– Коршун, Коршун! Я Ястреб! Штурмовку отставить! Срочно возвращайтесь на аэродром! Коршун, штурмовку отставить!

Голос незнакомый, совсем незнакомый, но позывные правильные. В чем дело? Что могло случиться? Повернуть от цели тридцать шесть самолетов – дело нешуточное, сожжены тонны горючего. А что с тоннами боеприпасов, которыми они нагружены? Куда их? Садиться с ними? Но если при посадке взорвется хоть один (вероятность же взрыва шестьдесят-девяносто из ста) сдетонируют все машины на стоянке и успевшие сесть. Нет, тут что-то не то, нужна проверка.

Перед вылетом, уже на старте, в кабину ко мне просунул голову контрразведчик, выкрикнул в ухо, покрывая шум мотора, контрольный пароль.

– Твой Волга, наш Дон.

Его сейчас и используя я.

– Дон, Дон! Я Волга.

И сразу ответ.

– Дон слушает.

– Я Волга, двести тридцать, – называю свой код и личный номер я. – Получил приказ, штурмовку отставить. Подтвердите ваш приказ.

И сразу голос командира полка, знакомый голос.

– Волга, я Дон. Двести тридцатый, – задание подтверждаю. – И открыто. – Бегельдинов, не слушай их, бей!

У меня отлегло от сердца.

– Вас понял, вас понял! – кричу я. И сразу. – Цель подо мной, разрешите атаковать.

– Атаку разрешаю. Снять предохранители! – А в ушах крик, визг.

– Я Коршун! Ястреб! Штурмовку отставить! Отставить!

Но я уже дал команды, я пикирую, за мной остальные штурмовики.

Этой штурмовкой было уничтожено до тридцати танков и самоходок, готовившийся немцами контрудар был сорван.

В другой раз произошло и такое. Я так же летел на разведку. По пути, как всегда, наметил цель для штурмовки. Боекомплект у разведчиков полный, его нужно израсходовать.

Задание выполнено, группа легла на обратный путь. Я рассчитываю, как лучше нанести удары по уже согласованным с КП полка, а также с КП пехоты целям, и вдруг в наушниках голос:

– Бегельдинов! Бегельдинов! слушай приказ. На западной окраине села Обаянь, на высотке 202 скопление танков противника, произведите штурмовку. Штурмовку!

Позывные правильные, но и на этот раз смущает такое резкое изменение задания. Я решаю проверить. Вызываю:

– Я двести тридцатый, подтвердите приказ.

Теперь они должны назвать свой позывной, тот самый, секретный, который объявляется летчику перед вылетом. Но отдавшему приказ он неизвестен. Он твердит одно:

– Бегельдинов! Ударь по высотке двести два. Приказ командующего фронтом.

Приказ самого комфронта. Такое случается не часто, но опять без позывного и личного номера летчика.

«А если липа? Если розыгрыш немцев. А у той высотки наши танки. За такое опять же расстрел!» Остается одно:

Я тут же связался с КП, там связались с НП командующего. Приказ был подтвержден. Танки на высотке двести два атакованы, разбиты.

Елим-ай – земля родная

– Ну, Бегельдинов сообщу тебе радостное известие, – этими словами встретил меня командир полка Шишкин, вызвав в штаб. – Предоставляем тебе отпуск, заслуженный тобой на пятнадцать дней. Так что собирайся. Документы оформят и, как ты говоришь, «аллюр три креста».

И действительно, сообщение радостное, я его ждал. В штабе намекали, что в связи с присвоением звания Героя Советского Союза будет предоставлен отпуск. У меня и план был разработан – тут же отправиться на фонт к Айнагуль. Штабники отсоветовали, и командир полка тоже сказал:

– Зачем отпуск на фронте проводить? К ней, к твоей Айнагуль, – знал он и ее имя, – договоримся с командованием, на нашем связном слетаешь.

Ей я об этом не писал, решил сделать сюрприз – появиться нежданно.

Документы оформлены и я в дороге. До Москвы добрался самолетом.

Столица уже не такая, какой выглядела в те, тяжелые дни сорок третьего, когда мы с Чепелюком бродили по ней, до пересадки на поезд. Теперь она ожила, даже вроде как прибралась, похорошела. Люди на улицах все те же: в основном женщины, старики, военные. Но кинотеатры – я успел забежать, – полны зрителей, шумно в ресторанах, которые по вечерам заполняли, в основном, такие, как я, приезжие офицеры.

Попрощавшись с Москвой, я забираюсь в вагон. Мне, Герою, предоставляется купейный. – И вот уже бежит за окнами, от горизонта до горизонта, родная степь – дала. Сейчас на ней ни ковылей, ни серебристого жусана, только снег, да еще поземка, седые косы ее бегут, стелятся по равнине, завихряются у сопок, падают, оседая в ложбинах. Но она, степь, все равно красивая, вся искрящаяся, переливающаяся всеми цветами в скупых на тепло но все равно ярких солнечных лучах.

До Фрунзе добираюсь без приключений, и сразу в объятья отца, матери, предупрежденных телеграммой.

А потом встречи, встречи. Первая, после посещения Дома Правительства, конечно, родной аэроклуб. Его инструкторов – моих сослуживцев да и начальников уже нету, – все, в основном, на фронте. Но все равно мне приятно, волнующе в этих родных мне стенах, на взлетной полосе, с которой впервые поднялся в свое, ставшим для меня звездным, небо.

Теперь здесь, во Фрунзе, пришлось осваивать еще одну профессию – рассказчика или даже оратора. Я с утра до вечера встречался с рабочими коллективами, с колхозниками, рабочими совхозов, с ребятами в школах и Домах пионеров. И только теперь, рассказывая о боевых делах своего полка, эскадрильи, своих боевых полетах, я видел, осмысливал все это как бы со стороны, с позиции некоего третьего лица. И делал вывод – все, что совершил – все это уже не так значительно, нужно делать больше и лучше, что другие летчики, мои друзья, тоже достойны самых высоких наград.

Встречи, выступления утомляли. Иной раз казалось, что легче было бы слетать на самую сложную штурмовку, но я понимал, что все присутствующие на встречах: дети, женщины, мужчины, старики, – все они тоже непосредственные участники войны и моих побед в том числе. Ведь это они своими руками создавали, строили мой самолет, вооружали меня сделанным ими оружием, обеспечивали горючим и всем необходимым для того, чтобы я поднял его с земли, нанес удар по врагу. Кроме того, у каждого из нас там, на фронте, кто-то из родных: муж, отец, брат, сестра. Потому так радостно встречают меня, с таким волнением ловят каждое мое слово о фронте, о том, как мы там бьем фашистов, освобождаем родную землю, города, села – действительно для многих присутствующих родные, так как они эвакуировались оттуда. Я понимал, что обязан удовлетворить их желание, и говорил, рассказывал о войне со всеми подробностями. И каждую такую встречу обязательно завершал горячим, искренним, от самого сердца, заверением, что, возвратившись, буду еще беспощадней бить врага, что это обещание всего полка, дивизии. Сделаем все, чтобы приблизить победу.

А дни бежали. Короткий срок отпуска истекал. И я вдруг, почувствовал, что до боли в сердце хочется съездить на мою Родину, на землю моих отцов, в аул, носящий название раскинувшегося рядом озера Майбалык, что в переводе на русский значит «жирная рыба». Рыба в озере действительно была жирная, толстоспинные, золотистые караси.

Был я там всего один раз. Отец возил совсем маленького. Но аул запомнил и слившуюсяя с ним русскую деревню Алексеевку, тоже – на всю жизнь. И сейчас совершенно отчетливо представлял себе эти несколько улочек, деревянные и, в основном, саманные домики. Желание снова увидеть все это, росло. Только как его выполнить? Сделать остановку на обратном пути, но времени уже в обрез. Решение было найдено, с военного аэродрома летел самолет в Акмолинск. Летчики берут меня.

И вот я в ауле, дома! Именно дома. Так я чувствую себя в просторных хатах двоюродного брата Ахмета, племянниц Раушан и Райхан. Я ходил с ними из дома в дом нашей родни и вся родня, – а это половина аула, – перебывала в нашем доме.

И как же это было хорошо – обнять каждого, прижать к своей груди, узнавая степень моего, близкого мне, родства. Только тут я постигал великий смысл понятий «Туган жер», «Елим-ай» – моя Родина! И я понял, за что боролся с врагом, за что ежедневно шел на смерть, а многие мои друзья летчики, стрелки пожертвовали своими жизнями.

Провожали меня всем аулом, всей Алексеевкой. Теперь меня, своего героя, гордость свою, знали все майбалыкцы-алексеевцы, и все были горды тем, что я, Герой, Талгат, – их родня, их земляк, на войне не посрамивший свой род, свой Елим-ай.

И опять было обидно и грустно, что рядом со мной не было моей любимой, что я не мог представить ее своим отцу, матери, сестрам и здесь, всем замечательным родным, близким людям.

Отпуск, мирные города, села, встречи с земляками, – все позади. И снова фронт.

В части новость. Комдив генерал Каманин, прошедший с дивизией от Волги до Днепра и дальше, в связи с повышением, уходит. Перед отъездом прилетел проститься. Обойдя построенный полк, обратился с прощальным словом.

– Дорогие товарищи гвардейцы! Личный состав вашего полка внес немалую лепту в дело разгрома немецко-фашистских захватчиков. Вы участвовали в боях на Курской Дуге, на Днепре, в ликвидации Корсунь-Шевченковской группировки, в Молдавии и в Львовско-Висленской операции. О полке идет слава по всей воздушной армии. Полку присвоено наименование Львовский, на его гвардейском Знамени – орден Богдана Хмельницкого. Это ваша же гордость, ваша слава. Надеюсь, что вы и дальше будете успешно бить врага на земле и в небе.