Текст книги "Год в Касабланке"

Автор книги: Тахир Шах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)

Глава 4

У каждого блюда свой вкус.

Серьезная проблема возникла у нас с канализацией. Хрупкие керамические трубы, проложенные в Доме Калифа, были рассчитаны на один туалет. За все те годы, пока дом рос в размере и соответственно увеличивалось количество людей, живших в нем, росло и количество туалетов. К тому времени, когда мы прибыли в Дом Калифа, в нем имелось уже тринадцать санузлов. Подведенная к дому узкая керамическая канализационная труба, проходившая по району трущоб, часто забивалась, так как все жители старались врезать в нее собственные канализационные трубы. Проблема усугубилась из-за использования еще одного современного новшества – туалетной бумаги.

А теперь добавьте сюда удушающую жару и сухость августа. В результате мы имели перед собой завесу ужасающей вони всякий раз, когда выходили из дома на улицу. Ситуацию ухудшали полчища кусачих мух, атаковавших нас и ночью и днем. Зохра сказала, что разрыв примитивных канализационных сооружений в трущобах Касабланки по ночам – обычное дело. Как и многие местные жители, с которыми мне довелось обсуждать эту тему, она была чуть ли не экспертом по канализации. Но ее любительские знания не могли сравниться по глубине с тем, что знал об этом предмете Хамза. Интерес, который он проявлял к канализации, был сопоставим только с его увлеченностью джиннами. Когда бы только я ни заходил в туалет по серьезному вопросу, он стучал в дверь, выкрикивая:

– Не больше десяти сантиметров! Я вас умоляю! Не используйте много туалетной бумаги!

Я вновь и вновь уверял его через замочную скважину, что экономлю бумагу, как только могу. Я никогда еще не был таким экономным. Но Хамза считал необходимым караулить меня и выкрикивать через дверь предупреждения о неминуемой катастрофе. Мы настолько привыкли к его вмешательствам, что серьезно обеспокоились, когда спустя несколько недель он как-то раз не появился.

Однажды вечером, когда мы уже готовились лечь в постель, прибыл почтальон. Возбужденный от того, что сумел наконец отыскать наш дом, он вручил мне целую пачку писем и встал в дверях, смиренно рассматривая свои ногти. Я дал ему хорошие чаевые, попросив и впредь не забывать обо мне. Он пообещал помнить о нашем доме и скрылся в ночи.

Начав на следующий день просматривать почту, большинство которой составляли счета из Англии, я вспомнил о своем обещании Хичаму, коллекционеру марок. Сторожа сказали, что он живет в районе трущоб в лачуге за мечетью и я легко смогу узнать место, поскольку у дверей лачуги спит трехлапая собака. Я пошел по главной дороге, миновал мечеть и поискал собаку с тремя лапами. Я нес Хичаму английский конверт с пятью марками, на каждой из которых была изображена королева Елизавета.

Большая коричневая с серыми пятнами собака валялась в пыли на спине. Я сосчитал, сколько у нее лап. Одной не хватало. Я перешагнул через нее и постучался в жестяную дверь. Хичам, филателист, вышел, поздоровался со мной и пригласил зайти. В однокомнатной лачуге все было так аккуратно, как может быть только у коллекционера марок. Все ценные вещи были педантично укрыты от пыли: каретные часы, чайный сервиз, портативный телевизор, подключенный к автомобильному аккумулятору. С дальней стены с выцветшей фотографии на меня смотрел король Хасан Второй, а рядом с дверью, на подставке из резного дерева лежал впечатляющих размеров том Корана.

Я вручил почтовые марки Хичаму, и хозяин велел жене подать чай. Он горячо поблагодарил меня несколько раз, прежде чем вытащил бумажник.

– Я заплачу вам, – сказал он, доставая банкноту.

Я отказался от денег. Он принялся настаивать.

Я отказался снова, уже более решительно. Гордость Хичама Харасса была задета. Он изменился в лице, заявив:

– Тогда я не возьму их.

Мы сидели в молчании: заложники хороших манер. Чай был подан. Горячий и сладкий, он был разлит в миниатюрные стаканчики с золотым узором по краю. Я пытался придумать выход из ситуации. И тут меня осенило: Хичаму нужны были марки для его коллекции, а я хотел больше узнать о Марокко от человека, которому эта страна хорошо знакома. Я предложил Хичаму взаимовыгодную сделку. Мы могли бы встречаться раз в неделю. Я отдавал бы ему свои почтовые марки, а Хичам платил бы мне не деньгами, а полезными рассказами.

До приезда в Марокко я тешил себя весьма приятной фантазией о том, как мне, выполняя каждое желание хозяина, будет угождать целая свита слуг. Мне представлялось, как люди денно и нощно будут ждать моих распоряжений, стремясь к тому, чтобы я даже пальцем не шевельнул. В реальности все оказалось иначе.

К середине лета Зохра нашла нам девушку с желто-зелеными глазами, которая согласилась быть у нас одновременно горничной, кухаркой на полный рабочий день и няней. В Марокко высокий процент безработицы, и в результате все местные жители просто мечтают куда-нибудь устроиться. Желающих хватает на любое место. До того как мы осознали это, у нас уже было трое доставшихся нам по наследству сторожей, горничная, кухарка, няня, садовник. И всем нужно было платить, включая Зохру.

Вроде бы каждый в отдельности получал немного. Стоимость рабочего часа была невысокой. Но если сложить всю зарплату вместе, то набегала солидная сумма. Эти деньги мне нужно было сначала заработать, а затем выдавать каждую пятницу во время обеда некрупными купюрами. Следующая проблема заключалась в том, что стоило нанять кого-либо, и от него уже невозможно было отделаться. Рабочее место становилось пожизненным – и в Марокко это считалось в порядке вещей. Но самое плохое заключалось в том, что дом внезапно наполнился людьми, которые пытались управлять нами.

На вершине иерархической лестницы находилась Зохра. В отношении меня она была сама сладость, но все остальные боялись ее до ужаса. За Зохрой шли Хамза, Осман и Медведь. Эти трое работали в Дар Калифа так долго, что заслужили право главенствовать над другими слугами. За ними шли горничная и кухарка, потом – няня. На самой нижней ступеньке иерархической лестницы стоял садовник. Позже я узнал, почему он оказался в таком унизительном положении. Его жена сбежала с другим мужчиной.

У каждого имелся свой способ обретения власти. Самым эффективным методом было делать противоположное тому, что им говорили. Если я говорил кухарке, что хочу на обед какое-то определенное блюдо, она гнала меня из кухни метлой и готовила нечто совершенно другое. Если я просил горничную убрать мою постель, она принималась мыть окна, а когда садовник получал указание подстричь газон, он принципиально начинал подстригать кусты. Сторожа были не лучше. Долгая служба в доме сделала их специалистами по уклонению от выполнения приказов. Они знали, когда я хотел поручить им что-то сделать. Они угадывали это по звуку моих шагов и моментально прятались в конюшне, закрывая дверь на засов.

Мало того, ничто не доставляло работникам большего удовольствия, чем докучать мне своими просьбами. Обычно эти просьбы содержали в себя петицию нанять на работу их брата, родного или двоюродного, или пожертвовать хоть что-нибудь их давно забытым дядям или тетям. Вначале я бормотал что-то, краснел и давал пустые обещания. Но однажды утром я нашел прекрасный выход. Все было очень просто. Я с энтузиазмом соглашаюсь взять на работу человека, о котором шла речь, но только если он или она заменят просителя. Это сработало как по волшебству.

Еще более раздражающими были постоянные споры и мелкие ссоры между сторожами и остальными работниками. Только сядешь поработать над рукописью, как буквально через минуту приходит горничная и сообщает, что Хамза взял ее швабру или что Осман вылил ее отбеливатель в сточную канаву. Садовник жаловался на няню, которая позволила Ариане бросать улиток в плавательный бассейн, а кухарка кричала на Медведя, возмущенная тем, что он похотливо смотрел на нее.

В последнюю неделю августа морщинистый имам приковылял к нашему дому и снова выразительно потер большой и указательный пальцы друг о друга. Он сказал, что ему нужны деньги, поскольку мечеть совсем обеднела. Имам заявил, что поскольку я являюсь владельцем самого большого дома в районе трущоб, давать деньги на содержание мечети – моя прямая обязанность. Я спросил Зохру, как мне поступить.

– Ни в коем случае нельзя давать деньги, – сказала она. – Сегодня дадите деньги имаму, назавтра здесь выстроится пятикилометровая очередь желающих.

– Так что же мне делать?

– Вы можете помочь местной школе.

Крохотная классная комната без окон была пристроена к стене мечети. Внутри обнаружились несколько потертых стульев, самодельных столов, с десяток томиков Корана и пожилая классная дама, вооруженная обрезком оранжевого резинового шланга. Не было ни досок, ни плакатов, ни электричества. С восьми тридцати утра и до трех часов дня эту темную комнату заполняли сорок ребятишек. Дважды в день, проходя мимо, я слышал свистящий звук рассекающего воздух шланга и пронзительный визг провинившегося ребенка.

Зохра сказала, что телесные наказания делают детей сильными, но пользу от них ребятишки понимают только позже, когда подрастут. Она также рассказала мне, что ее братьев били в школе до бесчувствия, поэтому теперь, став взрослыми, они ведут себя как ангелы.

– У них до сих пор сохранились шрамы, – поведала она, когда мы отправились в центр города за покупками для школы.

– Ты имеешь в виду зарубки в их сознании? – спросил я.

– Нет, нет, – ответила Зохра. – Я говорю об их спинах.

В выстроенном в стиле ар-деко старом квартале возвышался колоссальный жилой дом постройки архитектора Бэссоно с прилепившейся к нему сбоку гостиницей «Линкольн». Словно живое напоминание о французской колониальной эпохе, этот заброшенный дом занимал целый квартал по бульвару Мохаммеда Пятого. Он был построен в великолепном франко-мавританском стиле с применением всех современных по тому времени архитектурных приемов. Тут и арки с арабесками филигранной ковки, и изысканные карнизы, и бесконечная лепнина по фасадам. Но «золотой век» Касабланки почти стерся из памяти ее обитателей. И теперь роскошное здание, построенное Бэссоно стояло никому не нужное, никем не любимое в ожидании сноса. За ним располагался огромный базар Дерб Омар.

Все лавки там битком набиты картонными коробками с дешевым товаром. Чего только нет в этих коробках: китайские вазы, экзотический чай, разукрашенные фигурки, хромированные канделябры, розовые пластмассовые куклы и школьные принадлежности. Я потратил целый день на покупку цветных карандашей, мелков, фломастеров, красок, учебников, тетрадок и ручек. Я приобрел сорок прочных портфелей, а также наглядные пособия, географические карты и классную доску для учительницы с оранжевым шлангом.

На следующее утро мы доставили коробки в класс, к радости детей и к досаде имама. Он погрозил мне указательным пальцем, а потом многозначительно потер его о большой палец. Когда мы с Зохрой затаскивали в класс доску, на дороге с мягким урчанием показался «рэйндж-ровер» архитектора. За ним следовал побитый японский грузовичок с лысой резиной и ветровым стеклом, покрытым паутиной трещин. Сзади в нем сидела дюжина самых диких людей из всех, которых я когда-либо видел: покрытые шрамами с головы до пят и с ненормально развитыми мышцами плеч. Выражение их лиц было жестоким и садистским. Незнакомцы напоминали преступников, приговоренных к каторжным работам, и были вооружены молотками – не теми маленькими, которыми мы пользуемся для домашних дел, – а настоящими строительными кувалдами.

Мохаммед-архитектор протянул мне свою бархатную ладонь для рукопожатия. Она была мягкой и теплой, как новая замша. Еще в дверях он подсунул мне реквизиты своего парижского банка и попросил положить на его счет весьма приличную сумму. Мохаммед сказал, что мне нужно только перевести деньги и все мои проблемы будут решены.

Мы с Рашаной наблюдали, как он плавно скользил по дому, а шумная команда разрушителей с кувалдами топала следом за ним. В правой руке архитектор держал красный китайский маркер, в левой руке – мобильный телефон. Он задерживался у каждой стены и изучал ее короткое время, прежде чем либо пометить ее крестом, либо отправиться дальше. Он говорил что-то на ходу, вернее, слушал сердитый голос на другом конце линии.

К концу этого телефонного разговора команда разрушителей принялась за свое ужасное дело. Они разбивали своими кувалдами одну стену за другой, и при этом в глазах их была полная безучастность. Я призвал рабочих остановиться, чтобы мы могли обсудить радикальные изменения, но меня никто не слышал. Архитектор перешел в сад, подальше от шума, издаваемого сталью, крушащей камень. Сердитый голос продолжал что-то выговаривать ему по телефону. Я выбежал и жестами попытался привлечь его внимание.

Мохаммед защелкнул телефон.

– Oui?

– Эти сумасшедшие рушат дом! – закричал я. – Велите им прекратить.

Архитектор достал кожаный бумажник из нагрудного кармана, вынул оттуда сигару и прикурил. Глубоко затянувшись, он покачал головой.

– Увы, не могу, при всем желании, – сказал он спокойно. – Если эти люди что-то начали, их уже никто не остановит.

В тот вечер сторожа пришли ко мне с протестом. Они были действительно очень возбуждены и хотели знать, почему дюжина громил разломала столько стен. Я признался им, что и сам в шоке, и уверил, что у архитектора все под контролем.

– Он учился в Париже, – сказал я так, как будто этим все объяснялось.

– Но вы ничего не понимаете, – заявил Осман.

– Чего я не понимаю?

– Что вы расстраиваете Квандишу.

На следующий день Зохра потратила час, чтобы успокоить сторожей. Она поклялась им могилой бабушки, что мы совершим обряд, чтобы почтить джиннов. Она также обещала, что все мы будем, заходя в комнату, выкрикивать наши имена, чтобы Квандиша и его дьявольская родня, услышав нас, смогли вовремя уйти. Сторожа слегка повеселели. Они сказали, что чувствовали бы себя намного спокойнее, если бы мы каждый вечер посыпали перед сном полы в нашей спальне солью. После чего попросили, чтобы я снова начал оставлять Квандише пищу. Я пообещал подумать, что можно в этом плане сделать, но сказал, что денег на дополнительную еду нет, поскольку мне нужно платить архитектуру очень много в твердой валюте.

Прошло два дня. Работа в доме, подпитываемая моими банковскими переводами в Париж, начиналась с раннего утра. На третий день команда разрушителей закончила свою деятельность и с криками исчезла в сумерках. На их долю пришлось немалое вознаграждение. Когда пыль улеглась, я пошел посмотреть, что получилось. Картина моему взору предстала весьма унылая. Десять стен было снесено, а в остальных зияли сквозные дыры. Ариана спросила у меня, зачем эти плохие дяди так много всего разрушили. Я объяснил, что все это только к лучшему и сделано для того, чтобы когда-нибудь они с Тимуром смогли бегать по дому и им не мешали бы стены.

– Баба, – сказала дочка, – ты говоришь неправду.

После терактов 11 сентября и взрывов, совершенных подрывниками-смертниками в мае предыдущего года, я остерегался открыто посещать американские заведения. Франсуа предупредил, чтобы я избегал ресторанов «Макдоналдс» в первую очередь. Подобных заведений немало по всей Касабланке, и они очень популярны среди молодых марокканских семей.

– Когда начнется заваруха, отряды террористов-смертников сразу же нанесут по ним удары, – сказал француз.

– Но Ариане нравится в «Макдоналдсе».

– Если уж придется туда идти, – ответил Франсуа, – то садитесь поближе к центру. Если террорист решит подорвать себя, то он наверняка будет нервничать. И вытащит чеку, как только войдет в дверь.

В конце августа пришло время записывать Ариану в школу. Нам было тяжело решиться посылать ее в одну из трех американских школ. Как и рестораны «Макдоналдс», они наверняка тоже были потенциальными целями террористов. Но тут мы узнали, что рядом с нашим домом открывается новое учебное заведение. Преподавание в нем будет вестись на английском, арабском и французском языках так, чтобы к шестому классу все ее ученики полностью овладели ими. С самого первого дня, едва лишь переступив порог этой школы, Ариана полюбила ее. Она быстро подружилась с другими ребятами, и ей очень понравились черепахи, которые там жили.

Как-то вечером в начале сентября мы пригласили Зохру поужинать с нами в знак благодарности за все, что она для нас делала. Она предложила прекрасный ресторан под названием «Сквала», устроенный в бывшей португальской крепости у входа в медину. Марокканская кухня в ресторанах настолько же посредственна, насколько она великолепна в домашнем исполнении. Для того чтобы добиться тонких оттенков вкуса, нужно потратить много труда и времени. Атмосфера места так же важна, как и сама пища, как и внимание, щедро оказываемое гостю. Когда вы набиваете свой живот деликатесами, а хозяева при этом вовсю льстят вам шепотом, очень трудно не впасть в состояние самообмана.

Угощали нас в тот вечер на славу, мы полностью изведали чувственные прелести настоящей марокканской кухни. Мы заказали всего понемногу. Попробовали курицу в тажине с куркумой, медом и абрикосами, морских лещей, маринованных в шафрановом соусе и поданных на кускусе. Затем нам принесли бистлию,большое блюдо со сладкой выпечкой, под тестом обнаружились вафельно-тонкие ломтики голубиного мяса, миндаль и яйцо.

Зохра объяснила, что семья – это основа марокканской жизни, а пища – основа семьи.

– Если бы только мы могли делать все так же хорошо, как готовим пищу, – сказала она с улыбкой, – мы правили бы миром.

Разговор перешел от пищи к любви.

– Когда я выйду замуж за Юсуфа, – сказала Зохра, – мы поселимся в небольшом доме. Возле двери будут расти мелкие красные цветы. У нас родятся двое детей: мальчик и девочка, и… – она глотнула апельсинового сока, – и мы никогда не расстанемся, даже на одну ночь.

– Это звучит идиллически, – заметил я.

– О, так будет, так будет, – мечтательно повторяла Зохра.

Я спросил у нее, что она чувствовала, когда они встретились впервые.

– Я уже говорила вам, что мы познакомились по Интернету.

– Но как все это было, когда вы встретились впервые, лицом к лицу?

Зохра глубоко вздохнула и покраснела.

– Мы с Юсуфом никогда не встречались.

Ариана все же была еще очень маленькой, и она умоляла меня купить ей черепаху. Дочка хотела такую же черепаху, как в школе. Я сперва отнекивался от ее просьбы, а потом сдался, утомленный постоянными дискуссиями со сторожами. Большинство всех проблем концентрировалось вокруг благополучия джинна Квандиши и разрушений, произведенных рабочими. Все это время Ариана так упорно продолжала просить у меня черепаху, что я не выдержал. Хамза, прослышав про ее желание, стал уверять меня, что ничто не принесет в дом больше барака,чем сильная, здоровая черепаха. Рептилии, уверял он, это самые счастливые из всех существ, созданных Аллахом. Я попросил Зохру узнать, где продаются черепахи. Через два дня она сообщила мне, что единственным местом, где можно было найти приличную черепаху, является Тан-Тан.

Я посмотрел на карту Марокко, висевшую на стене, но не нашел там никакого Тан-Тана.

– Опустите палец ниже, – сказала Зохра. – Нет, гораздо ниже.

И тут я наконец обнаружил его.

– Но это далеко на юге, в пустыне Сахара!

– Вот именно, – кивнула она.

– А разве нельзя купить черепаху в Касабланке, в зоомагазине?

Зохра усмехнулась в ответ.

– Не хотите же вы, чтобы у вашей маленькой дочери было что-то низкого качества. Черепаха, которую мучили и держали в клетке? Разве не лучше гордиться тем, что вы дали девочке самое лучшее, что-то действительно приносящее благословение дому?

К тому времени мне так надоели Касабланка и вечные разговоры о черепахах и джиннах, что я усадил Рашану и детей в машину, погрузил чемоданы на крышу, и мы поехали на юг, в поисках черепах, обладающих барака.Мы не успели еще выехать за городскую черту, как Ариану вытошнило прямо на колени. Ее марокканское детство началось. Мы съехали с шоссе, выбрав старую, разбитую дорогу, шедшую вдоль берега до самого Агадира, за которым начиналась пустыня. После долгих часов, проведенных за рулем принадлежавшей мяснику развалюхи, я поклялся, что куплю собственную машину, как только мы окажемся дома. От запаха гнилых сидений нас отвлекали только песок и пыль, да мальчишки, мучившие белок. Сначала мы заметили одного или двух, стоявших у края дороги. Едва завидев машину, мальчишки вскидывали вверх руки и крутили веревками над головами, как лассо. На конце каждой веревки был привязан испуганный меховой комочек. Я жал на тормоз, ругал озорников, покупал у них белок и отпускал их через несколько километров, как раз перед тем, как встретить еще одну группу мальчишек с очередной партией несчастных зверьков. И чем больше я освобождал этих треклятых белок, тем больше их мучили в ожидании глупого иностранца, который должен был их спасти.

Это путешествие открыло Рашане, Ариане и маленькому Тимуру первобытную красоту Северной Африки, красоту, которую я сам познал в детстве, когда по этим же ухабистым дорогам ехал старый «форд-кортина» с испуганным садовником за рулем. Мало что изменилось с тех пор. Машина мясника была приблизительно того же года выпуска, что и наша «кортина», и так же забита багажом, она точно так же провоняла детской блевотой. Объезжая рытвины, диких собак и ослиные упряжки, я поздравлял себя с тем, что мой круг завершился.

После двух дней, проведенных в машине, мы прибыли в Тан-Тан в полном изнеможении. Это был скучный пыльный поселок, застроенный зданиями из шлакобетона и дешевого цемента. Я поклялся, что больше никуда не поеду. Ариана продолжала ныть про свою черепаху. Я поехал на рынок и стал расспрашивать первого встречного. Он оказался мясником. Рубашка на его груди была забрызгана кровью, а когда он улыбался, то показывал при этом полный рот крупных зубов.

– Нам нужно купить черепаху, – сказал я сердито.

– А зачем она вам?

– Чтобы можно было возвратиться домой.

Мясник спросил, собираемся ли мы забить эту черепаху.

– Конечно же нет, – резко ответил я.

– Из них получается хороший бульон, – пояснил продавец. – В самый раз к обеду.

Я закрыл Ариане уши.

– Это не для еды.

У мясника изменилось выражение лица.

– А, маленькую любимицу, маленькую любимицу для маленькой девочки.

– Да, маленькую любимицу.

– Не на обед, – подтвердил сам себе мясник.

– Нет, не на обед.

Он кивнул и улыбнулся, обнажив зубы.

– Сейчас я вам покажу.

Не сказав больше ни слова, он повел нас в дальний конец базара, где стоял человек с большими водянистыми глазами, державший в руках коробку. Мясник указал на коробку. В ней с важным видом лежала хрупкая молодая черепаха. Человек с водянистыми глазами сказал, что черепаху схватила собака и поэтому ее нельзя есть.

– О, мы не собираемся ее есть, – объяснил я. – Это для моей дочери. Она вылечит черепаху, чтобы та принесла баракав наш дом.

Я достал бумажник и спросил о цене. Мне было все равно, сколько продавец с меня запросит.

Но человек с водянистыми глазами покосился на Ариану, потом на черепаху и сказал, вытирая слезу в уголке глаза:

– Это подарок. Нет ничего приятнее, чем сделать душу ребенка счастливой.

Хамза встретил нас в Дар Калифа и рассказал, что на нас свалилась новая беда. Я приготовился к очередной истории о Квандише или дохлой кошке, но на этот раз сторож, казалось, забыл о джиннах.

– Нет, на этот раз бидонвиль, – сказал он. – Трущобы.

– А в чем дело?

– Правительство собирается все здесь сносить.

После взрывов, совершенных террористами-смертниками шестнадцатого мая, ходили слухи, что они планировали свои нападения, укрывшись в трущобах Касабланки. В новостях по телевизору перечислялись так называемые бидонвили,очень похожие на наш собственный, с несколькими небольшими торговыми рядами, с беспорядочно построенными грубыми лачугами, скромной побеленной мечетью и морщинистым имамом.

После переезда в Касабланку я втайне надеялся, что трущобы, окружавшие оазис Дар Калифа, будут снесены, а на их месте появятся дорогие виллы. Ведь тогда наверняка построят новую дорогу, супермаркет, кафе и магазины. Если бы исчезли трущобы, то с ними пропали бы зловонные лужи, комары, тучи кусачих мух, кричащие ослы, нечистоты и горы гниющего мусора.

Сторож наклонился и потянул меня за рукав рубашки.

– Если они снесут трущобы, – сказал он тихо, – то нам негде будет жить.

На следующий день после нашего возвращения из Тан-Тана я позвонил архитектору и спросил, когда же наконец придут строители.

– Через дыры, проделанные вашими рабочими, бегают крысы, – сказал я, сдерживая гнев.

– Заведите собаку, – ответил он.

– Не могли бы вы прислать бригаду на этой неделе?

Архитектор вздохнул так, словно у него просили невозможного.

– Строители будут, – сказал он.

– Когда?

– Они будут.

– Но когда именно? – вопросил я снова, уже более строгим тоном.

– Когда на то будет воля Аллаха, – ответил он.

Неделя прошла, но строителей не было и в помине. Я снова и снова звонил архитектору, но его мобильный телефон был выключен. Секретарша в офисе-галерее сказала, что Мохаммед уехал в Париж и неизвестно, когда вернется.

Проблема с крысами приобретала серьезный характер. Они настолько распоясались, что свили гнездо в нашем матраце, прогрызли дырки в стене книжного шкафа и испортили мои книги. Вдобавок они сожрали все мыло в доме. Рашана боялась за наше здоровье и приказала мне разделаться с крысами, пока они не покусали детей.

Я посоветовался с Османом. Широко улыбнувшись, тот поднял оба больших пальца вверх: мол, сделаем.

– Только без яда, – сказал я.

– Никакого яда, мсье Тахир.

– И не надо мышеловок!

– Нет, мсье Тахир, никаких мышеловок.

Он медленно удалился и вернулся к вечеру с листом картона и тюбиком клея. На тюбике были нарисованы дом, машина, лодка, детские игрушки и какое-то животное, отдаленно напоминающее крысу.

Осман выдавил некоторое количество клея на картон и положил его внутрь одной из дыр в стене. Затем снова поднял большие пальцы вверх и поспешил к молитве. На следующее утро, наведавшись к этой дыре, мы, к моему великому удивлению, обнаружили, что три солидного размера крысы намертво приклеились к картону, раскинув лапы.

Дни шли своим чередом, а Хамза упорно препятствовал тому, чтобы я попал в запертую комнату в дальнем конце сада. Я попытался вскрыть замок и взломать ставни, чем вызвал глубочайшее неодобрение сторожа. Он уговаривал меня забыть об этой комнате и возобновить столь популярную традицию выставления блюд с пищей для Квандиши. Когда Хамза уже в десятый раз повторил мне, что ключ потерян, я предложил пригласить слесаря.

– Он плохой человек, этот слесарь!

– Наверное, в Касабланке не один слесарь.

Хамза презрительно скривил лицо.

– Они все плохие люди, – сказал он. – Слесарь сделает дубликаты ключей, придет и ограбит нас среди ночи.

– Но у нас трое сторожей, охраняющих дом.

Хамза опять начал ворчать.

– Никакому слесарю не открыть эту дверь.

– Почему?

– Поскольку она закрыта не просто так!

Мой отец никогда не говорил об этом, но мне кажется, он стыдился того, что вырастил детей в обстановке спокойной английской деревни. Сам он детство провел в Гиндукуше, мальчишкой бродил в предгорьях Гималаев. Его необычное воспитание началось рано – он был рожден в горах в Шимле, когда его отец охотился на винторогого козла – мархура. Его мать-шотландка, никогда не отстававшая от мужа, и на этот раз сопровождала его, несмотря на то что была на восьмом месяце беременности. Когда со временем у моего отца появились свои дети, оказалось, что ему очень трудно осознать их школьную жизнь. Мы были, как он часто напоминал нам, первыми детьми в истории его семьи, которые ходили в школу. Все предыдущие поколения были воспитаны эклектической смесью поэтов, философов, мистиков и воинов. Для моего отца получить образование означало научиться скакать верхом и, стреляя, попадать на скаку в газель в возрасте девяти лет, знать наизусть стихи персидского поэта Саади в двенадцать и постоянно совершенствоваться в шахматной игре. Он ворчал, когда слышал, что его единственный сын учит латынь, тренируется в прыжках в длину и играет на флейте.

– Когда ты будешь учиться охоте? – поинтересовался он в день моего десятилетия.

– Но у нас в школе нет диких животных, баба, – вяло ответил я.

Отец посмотрел на меня сверху вниз, насупил свой широкий лоб и холодно спросил:

– Разве?

Поэтому Марокко было для моего отца своего рода компромиссом. Коль скоро его дети были вынуждены приобретать в школе ненужные навыки, он надеялся, что хотя бы наши поездки в это горное королевство откроют для нас суть того, как устроен реальный мир. Ничто для моего отца не могло сравниться с жизнью в горах. Мы скитались по плодородным долинам Марокко в поисках фантазии и проявлений удали, принятой в горных племенах, когда дюжина всадников мчится, стреляя из своих древних ружей в воздух, и при этом что-то громко кричит.

Стоило только семейному «форду-кортине» подъехать к какой-нибудь горной деревне, как отец махал руками и приказывал садовнику тормозить. Он открывал двери и, словно сказочный крысолов, вел моих сестер и меня в ближайшую чайную. При этом ноги его могли быть в Атласских горах, но мыслями он уносился в Гиндукуш. А чайная для отца становилась афганским караван-сараем, мятный чай превращался в зеленый чай, а берберы были пастухами из его любимого Нуристана.

– Здесь сердце Марокко! – восклицал он. – Забудьте всю чушь, которой вас пичкают в школе. Эти места – вот что действительно нужно изучать.

– Но чему здесь учиться, баба?

Отец задумывался, допивал чай и со стуком ставил стакан на стол.

– Дети, только здесь вы можете понять, почему сердце бьется так, как оно бьется.

Однажды в самом начале сентября я послал Зохру в Земельный кадастр поискать пропавшее дело, а сам направился в центр города послоняться у отеля «Линкольн». Этот район, по моим ощущениям, был ядром города – местом, куда давным-давно упало семя Касабланки. Люди здесь отличались от других. Лавочникам на самом деле было безразлично, покупаете вы что-нибудь у них или нет. Они не удерживали клиента, когда тот уходил, и радовались, если он оставался и беседовал с ними. Дни проходили в разговорах о былых днях.

Я сидел на табурете с виниловым сиденьем в бакалейной лавке и, отгоняя рукой мух, слушал историю о том, как жилось в Касабланке до войны. Бакалейщик по имени Оттоман, полный седой мужчина в очках и с крупными, покрытыми пушком родимыми пятнами по всему лицу, рассказывал о тех днях, когда Касабланка была известна во всем мире, когда название этого города было синонимом понятий «модерн» и «экзотика».