Текст книги "Год в Касабланке"

Автор книги: Тахир Шах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 21 страниц)

Глава 19

Ответ дураку – молчание.

При переезде в Марокко невозможно не впасть в иллюзию. Как бы я ни пытался обуздать себя, но теперь делал все с размахом. В Лондоне мы жили в небольшой квартирке, и в результате масштаб моего мышления был узким. Но жизнь в Доме Калифа изменила мое восприятие мира. Я начал планировать грандиозные экспедиции, выдумывать вещи, о которых можно прочесть разве что в какой-нибудь малоизвестной энциклопедии, и еще я стал одержим идеей каким-то образом использовать все свободное пространство в доме.

Частично это объяснялось тем, что мы жили в Африке, где небеса просторные, а природа суровая и безжалостная. И я вдруг почувствовал, что все возможно, что меня больше не сдерживают куцые перспективы Европы. Ко всему прочему добавился сильный мотивирующий фактор – опасность. Одной из причин, по которым я решил вырваться из Британии, было желание освободиться от уютного ощущения безопасности, от тех защитных сетей, которые ловили и удерживали нас. Отсутствие такой безопасности в Марокко служило источником энергии, одновременно заставляя нас быть всегда начеку. Здесь постоянно случалось что-то, и я был этому свидетелем: автомобильные аварии с полумертвыми пассажирами, лежавшими на дороге; рабочие, свалившиеся со строительных лесов; дети искалеченные фейерверком в воскресный полдень. Впервые в жизни я находился в состоянии постоянной готовности. На Западе вы можете плавно перемещаться изо дня в день, зная, что общество защитит вас и ваших детей. А если возникнут какие-нибудь проблемы, то кто-нибудь подхватит вас и стряхнет с вас пыль. Проведя на африканской земле всего пять минут, я понял, что защита моей семьи – это только мое дело. Никто больше не присмотрит за ней.

Мы с Камалем ехали на юг, из Мекнеса в Азру, за «левыми» кедровыми досками для библиотеки. Все вокруг предупреждали меня о необходимости быть очень осторожным. Среди торговцев кедром, говорили они, полно жуликов. И еще ходили слухи, которые нельзя было оставлять без внимания. Один человек сказал мне, что весь кедр, продаваемый в Марокко, поражен невидимым жучком-вредителем. Дерево может быть на первый взгляд хорошим, утверждал он, а привези его домой, так из него мигом поползут личинки и все погрызут. Зеленщик в наших трущобах сказал, что кедры заражены не насекомыми, а в них завелись духи. Стоит только несчастным доскам оказаться в доме, и джинны, поселившиеся в них, моментально переберутся в стены дома. Я напомнил ему, что в Дар Калифа и без того избыток джиннов. На его лице появилось беспокойное выражение.

– Тогда начнется война, – сказал он озабоченно. – И джинны разрушат ваш дом!

Небольшой городок Азру расположен у отрогов Среднего Атласа на высоте тысяча двести метров. Он весь пропитан духом колониального высокогорного курорта. Здания здесь невысокие, безусловно, французские, их европейские крыши блестят под кобальтовым небом.

Я предложил сразу же начать поиски личностей, которые смогли бы вывести нас на черный рынок кедра.

– Еще не пора, – сказал Камаль.

– А когда будет пора?

– В полночь.

И мы целый день проспали в джипе. Время от времени кто-то стучался монетой в окошко и предлагал купить связку перьев для смахивания пыли, контрабандные сигареты, жевательную резинку или шариковые ручки. Прошел вечер, наступила ночь. Я постоянно в нетерпении смотрел на часы.

В половине одиннадцатого я потряс Камаля за плечо и разбудил его. Мы вылезли из машины, переместились в кафе и заказали café noir.В зале в клубах черного табачного дыма сидела все та же знакомая толпа длиннолицых мужчин в джеллабах.Официант принес нам пару чистых пепельниц, подал кофе и покашлял в кулак. Он просил рассчитаться вперед.

– Мы просидим тут еще долго, – сказал Камаль.

Официант вытянул ладонь и промямлил сумму, которая с нас причиталась.

– Я вижу, вы из Касабланки, а я не доверяю городским.

Ровно в одиннадцать Камаль встал, покинул кафе и перешел улицу, остановившись рядом с мальчишкой, который продавал «Мальборо» поштучно. Но Камаль не стал покупать у него сигареты. Он искал ниточку, которая тянулась к черному рынку. После нескольких минут разговора мальчик куда-то поспешил, а Камаль вернулся в кафе.

Прошел час.

Камаль как раз закуривал очередную сигарету, когда из-за пелены дыма появился какой-то мужчина. Он остановился у нашего столика. Небольшого роста, нервный, с блестящим лицом цвета ржавчины. Он протянул руку, мягко пожал мою и сел за наш столик. В его рукопожатии было что-то странное. Я посмотрел на его правую кисть. На ней не хватало четырех пальцев. Позже Камаль рассказал мне, что в Марокко к плотникам без пальцев относятся уважительно, как к людям, обретшим опыт. Он сказал, что у лучших плотников совсем нет пальцев.

Они пошептались по-арабски. Разговор шел о количестве и качестве, а также о полиции. Незнакомец часто улыбался и курил «Мальборо» Камаля.

При упоминании полиции он почесывал единственным пальцем правой руки подбородок и нервно смеялся. Наконец мы вышли вместе с ним на улицу. Там мы повстречались с еще одним человеком, у которого также не хватало пальцев. Все вместе мы дошли до магазина, продававшего подержанные унитазы. Несмотря на поздний час, внутри горел свет. Я недоумевал, зачем мы пришли сюда и что вообще происходит. Но, как и обычно, пока Камаль договаривался, я держался в стороне.

Нервный мужчина оторвал пленку с одного из унитазов и вынул из него полдюжины образцов кедра. Он выложил их на стол и обратил наше внимание на особенности некоторых из них. Сортность дерева, по его словам, зависела от количества сучков и степени сухости. Самое сухое дерево без сучков считалось première qualityé.Второй сорт стоил вдвое дешевле.

Я внимательно осмотрел образцы и спросил, имеется ли у них достаточно товара первого сорта, чтобы сделать две с половиной сотни метров книжных полок. Мой вопрос был встречен улыбками. Наш новый знакомый быстрыми шагами прошел к дальней стене магазина и отодвинул стенд, на котором были выставлены образцы розовых французских унитазов. За ним оказалась невысокая дверь, в которую и пригласили пройти нас с Камалем.

Мы оказались на складе, в котором сильно пахло свежесрубленным кедром. Как только мои глаза привыкли к тусклому свету, я разглядел то, что там хранилось: тысячи толстых досок, сложенных до потолка, размером и формой напомнили мне полки в спальных вагонах. В одном из углов стояла циркулярная пила. На ней не было никаких предохранительных устройств. Я представил себе, какое множество неосторожных рук она порубила.

Последующие три часа велись переговоры, к концу которых я стал намного беднее, но зато обеспечил себе достаточное количество первосортных кедровых досок для постройки библиотеки. Инвалид пообещал доставить доски в Дар Калифа сразу же, как только выдастся такая возможность. Он пожал мою руку остатками своей правой кисти, широко улыбнулся и исчез в ночи.

Утром на обратном пути в Мекнес мы проезжали мимо поставленных на обочине дороги рядов с прилавками, с которых торговала армия мальчишек. Подростки продавали авокадо и хамелеонов, букеты роз и красные керамические горшки. Вокруг на многие километры не было ни деревень, ни домов. Я удивился, каким образом мальчишки добрались сюда и почему они выбрали для своей торговли такое отдаленное место. Мы не планировали останавливаться. Но когда я увидел, как жестоко мальчишки обращаются с хамелеонами, держа их за хвосты, я приказал Камалю затормозить и послал его купить всех ящериц – двадцать штук разного размера. Они обошлись мне в пятьсот дирхамов, около тридцати фунтов стерлингов. Это был грабеж среди бела дня.

Через несколько километров после этого базара дорога снова опустела, по обе ее стороны росли лишь кусты и эвкалипты. Солнце светило так ярко, что Камалю пришлось на ходу прикрывать глаза рукой. По его словам, он не помнил такого солнечного дня. Дорога повернула влево, потом вправо и выровнялась, когда пошла прямо на север. Впервые за долгое время можно было полюбоваться пейзажем.

В тени ели у самого горизонта стоял человек: сгорбленный ветхий старик, одетый в джеллабус капюшоном. Я первым заметил его.

– Давай подвезем его, а заодно и выпустим ящериц, – предложил я.

– С этими людьми всегда жди проблем, – сказал Камаль.

– А как же милосердие? Прошу тебя, остановись.

Камаль плавно нажал на тормоза, и мы медленно, неуклюже остановились. Старик подошел к нам, хромая. На спине у него был рюкзак. Я поздоровался с ним и сказал, чтобы он садился в машину. Он пробормотал слова благодарности. Пока старик усаживался, мы вышли, чтобы выпустить хамелеонов. Через секунду мы услышали звук включившегося двигателя. Я обернулся и увидел, что джип уезжает. Этот миг я никогда не забуду. Мы бросили ящериц и побежали по дороге, выкрикивая проклятья.

Но бежать было бесполезно, машина уехала.

– Вот гадина! – воскликнул я.

– Аллах, помоги ему врезаться в дерево, – взмолился Камаль.

– Не говори так, я не хочу, чтобы машина разбилась.

– Вы ее больше не увидите, – сказал Камаль. – К вечеру ее разберут в Мекнесе и продадут на запчасти.

Мы сидели на обочине, не веря тому, что с нами случилось, и ждали, сами не зная чего. Камаль не говорил ничего вслух, но я чувствовал, что в душе он проклинает меня за покупку этих ящериц. Ведь все случилось из-за них.

– Бедные ящерицы, бедный старик, – сказал я, как бы извиняясь.

– К черту ящериц, и чтоб этот негодяй издох. И никакой он не старик. Он только притворялся старым. Он – вор.

Через пятнадцать минут мы услышали звук автомобиля, приближавшегося к нам со стороны Мекнеса. Дорога была настолько прямой, что мы увидели машину задолго до того, как она доехала до нас. Автомобиль несся очень быстро, солнечный свет отражался от крыши. Я прикрыл глаза обеими руками.

– Похоже, это – джип.

Камаль вгляделся вдаль.

– Точно, это – наш джип.

– Неужели возвращается, чтобы отобрать у нас последние рубашки?

– Позвольте мне поговорить с ним, – сказал Камаль.

Он поднял с земли камень с острыми краями и побежал в сторону остановившейся машины.

– Не бей его!

– Еще как побью!

Вор успел открыть водительскую дверцу до того, как Камаль подбежал к нему с камнем в руке. Он прокричал что-то по-арабски. Мне показалось, что незнакомец просил пощады. Камаль был вне себя от гнева. Я видел его таким и прежде. В подобные моменты он был способен на убийство. Вор прокричал что-то снова, вылез из машины и распростерся на земле. Я не понимал, что происходит. Он умолял, повторяя одни и те же слова снова и снова.

– Что он говорит?

Камаль не ответил. Он откинул камень в сторону. Было видно, что он растроган, от гнева не осталось и следа.

– Что этот тип говорит? Почему он вернулся?

Человек явно молил о милости.

– Аллах акбар! Велик Аллах! – сказал Камаль.

– Что?

– Я не могу в это поверить…

– Да в чем дело?

– Он говорит, что вернул нам машину потому, что…

– Ну?..

– Потому что если бы он так не поступил, то впредь никто бы никогда не остановился, чтобы помочь старому человеку.

В Дар Калифа приступили к сооружению фонтана. Из Феса прибыл грузовик с корзинами квадратной керамической плитки. Плитка была синей и белой, красной и зеленой, желтой и бирюзовой, оранжевой и черной. Двое зеллиджи,резчиков плитки, сложили ее на мягкие, набитые хлопком подушки. Оба были спокойны и сосредоточенны. Подобные им люди способны провести вечность в размышлениях. Подмастерье вынес первую корзину с плиткой во двор и начал размечать плитку по формам мозаики. Для этого он использовал острую бамбуковую палочку, которую окунал в самодельную белую краску. На одном керамическом квадрате умещалось несколько форм. После чего плитка передавалась зеллиджи,который вырезал ее. Необходимо было сделать две тысячи мозаичных кусочков только для одного центрального медальона, а для всего фонтана требовалось вдвое больше. И каждый кусочек должен был быть вырезан здесь, на месте. Азиз сказал, что на подготовку мозаики уйдет месяц. Сначала я подумал, что времени на это потребуется гораздо больше. Но когда увидел, как мастер выстукивал своим молоточком, у меня появилась надежда. Формы мозаичных кусочков были разнообразны: от простых квадратиков и полосок до извилистых загогулин, ромбов, трапеций и восьмиугольных звезд. Каждая мозаичная форма имела свое название: острые пирамидки именовались квандил,плавные волнистые полоски – дардж,треугольники – талия,а восьмигранники, как сказал мне зеллиджи,назывались кура.

Марокканская мозаика значительно отличается от своей западной родственницы, которая делается из стекла. И если стеклянные фрагменты западной мозаики имеют одинаковую окраску, то марокканская мозаика – керамическая, и цвет несет только глазурь, являющаяся верхним слоем. Резать керамику гораздо сложнее, чем стекло, которое трескается по прямой линии. Приложенные кромка к кромке кусочки керамики зеллиджподходят друг к другу так плотно, что между ними нет места для цемента. Поэтому мозаику кладут на штукатурку, при этом нижнюю кромку режут под углом, чтобы она лучше держалась.

Через несколько дней после нашего возвращения из Мекнеса я проходил мимо магазина, торговавшего бразильским кофе. Это было в пятницу утром, и на улицах было необычайно оживленно, ярко светило весеннее солнце. Я заметил через окно сидящего старика. Он был закутан в синтетическое одеяло. Глаза его были закрыты. Я открыл дверь, вошел и поздоровался с продавщицей. Она спросила, понравился ли мне кофе. Когда я похвалил его, она обрадовалась.

– Вы из тех, кому нравятся хорошие вещи, – сказала она, – это видно по вашим ботинкам.

Я посмотрел на свои ноги, обутые в пару старых черных ботинок.

– Они начищены до блеска, – пояснила женщина, – рот и ноги далеко друг от друга, но у них одинаково хороший вкус.

Я показал рукой на спящего старика.

– Это ваш дедушка? – спросил я шепотом.

– Да, это он.

– Жаль, что он спит.

Женщина вытащила ящик из кассы и громко задвинула его назад.

Старик открыл глаза и хриплым голосом сказал:

– Надия, сколько?

– Садитесь рядом с ним. Я принесу вам чашечку «Бурбон Сантос».

Я пристроился рядом со стариком, а большая серебристо-серая кошка прыгнула мне на колени. Старик смотрел на улицу.

– Вам нравится бразильский кофе? – спросил я.

– Он самый лучший.

Старик улыбнулся, кивнул и протер очки полой рубашки.

– Моему дедушке бразильский кофе тоже нравился, – добавил я. – Он приезжал за ним в Касабланку раз в месяц.

– Он был родом из Феса?

– Нет, он был афганцем.

Старик передвинул очки на нос и наклонился вперед.

– Когда-то я знавал одного афганца, – тихо сказал он. – Он жил в Танжере.

Я затаил дыхание.

– Это мог быть мой дедушка.

– Тот афганец был суфием. Мудрым человеком.

– Его звали Икбал?

Старик облизал потрескавшиеся губы.

– Да, его звали именно так.

Я ничего не сказал и ничем не выдал своих чувств, но внутри меня все танцевало.

– Он приезжал в несколько недель раз, – медленно произнес старик. – А потом вдруг перестал.

– Его сбил грузовик с кока-колой, – сказал я.

Было видно, что старый продавец кофе расстроился. Он снял очки и вытер пот со лба.

– Хусейну было одиноко без него.

– А кто такой Хусейн?

– Из-за него ваш дедушка и приезжал в Касабланку.

Сторожа не выразили радости по поводу того, что нам привезли кедровые доски. Они выстроились в шеренгу и велели водителю грузовика возвращаться в Азру. Он бы так и поступил, не случись мне возвратиться к этому времени домой.

– Что здесь происходит?

– Этот человек привез кедровые доски из Азру, – сердито сказал Медведь.

– Великолепно, давайте завезем их во двор.

– Это нельзя делать! – воскликнул Хамза.

– Почему?

– Потому что на кедре лежит проклятие. Его облюбовали джинны!

– Не все же кедровые деревья на свете, – возразил я.

Осман показал на небо и многозначительно сказал:

– Именно что все.

Я с большим почтением отношусь к местному фольклору, но всему есть предел. Сторожа зашли дальше дозволенного. Они управляли домом с помощью страха, который сами же и нагнали.

Я устал от их разглагольствований насчет того, кто проклят, а кто нет, указаний, как и что делать и кому можно доверять. Я оттолкнул сторожей и дал сигнал водителю лесовоза разгружать доски.

– Вы пожалеете об этом, – с угрозой в голосе сказал Хамза.

Хичам-филателист три недели не вставал с постели. Я вызвал ему врача. Он пришлепал в лачугу по трущобной грязи по колено, послушал, как бьется у старика сердце, заглянул ему в горло и сказал, что Хичам болен опасной формой гриппа и ему нужно лежать под одеялом, отдыхать и никого у себя не принимать.

Наши беседы со старым филателистом были для меня основным событием недели. Я ждал их, мне очень хотелось услышать откровенное мнение Хичама об окружающем нас мире. Его болезнь, по воле доктора, заставила меня держаться подальше от его дома. Но я часто видел жену Хичама, покупавшую овощи напротив мечети. Она рассказывала мне о состоянии здоровья своего мужа.

В понедельник, когда шла уже третья неделя его болезни, я проходил через бидонвиль.

– Муж хочет вас видеть, – сказала мне эта женщина.

Когда я зашел, Хичам сидел на кровати посредине единственной в их лачуге комнаты.

На нем были старое твидовое пальто и плоская кепка, а на руках – носки. Я спросил, как он себя чувствует.

– Как заключенный, как замерзший заключенный.

– Я принес вам марки. Вот эта – из Монголии, а вот еще несколько новых из Афганистана.

Коллекционер мигом стащил носки с рук, поблагодарил меня и жадно схватил марки. Он разложил их в ряд и внимательно рассмотрел все до одной через лупу. Хичам кивал головой и что-то бормотал про себя по-арабски, отчаянно щурясь. Рассмотрев последнюю марку, он отложил лупу, посмотрел на меня и сказал:

– Вы доставили старику такое счастье!

Моя фантазия превратить гостевой дом в беседку была навеяна марокканской традицией строить мензе. Посвященные редким моментам свободного времени, они в своем роде являются марокканской версией европейских фолли. Многие королевские дворцы в этой стране имеют такие беседки, спрятанные в саду и укрытые от главного здания сенью деревьев. Они декорированы лучшими образцами беджмата,на крыше – венец из зеленой плитки, называемой кермуд,а из мебели – простые кресла, подушки и ковры.

Переделка гостевого дома из заброшенной развалины в марокканскую беседку представлялась мне не таким уж сложным делом. Нужно было вынести все изнутри, снять ржавое железо с крыши, поменять проводку и трубы. Затем заново оштукатурить стены, выложить полы беджматом,а на крыше выложить зеленой плиткой венец.

Работы должны были начаться в середине апреля. Я набросал план в общих чертах на обороте конверта и передал его строителю из Варзазата. Он запросил за работу так дешево, что никто не мог поверить в это, и меньше всего верил я сам. Тем не менее я нанял его.

Проблемы начались сразу. Осман, прослышав об этом проекте, заявил, что он закончится неудачей. Сторож намекнул, что гостевой домик был покинут не без причины. Когда я спросил его, почему это произошло, он вышел, изображая гнев. Хамза также был настроен негативно. Он отвел меня в сторонку и шепотом предупредил:

– Не совершайте этой ошибки.

– Скажи мне, почему был покинут гостевой дом?

– Этого вам лучше не знать, – ответил он.

– Если дело в джиннах, то вам больше не следует волноваться. В Дар Калифа прибывают экзорцисты.

Сторож замер.

– Когда? Когда они приедут?

– Как только будут готовы.

Поздняя весна перешла в раннее лето, и воздух запах по-другому. Он стал более ароматным, более благоухающим, словно все собиралось измениться к лучшему. Поскольку зима была далеко позади, а впереди – долгие жаркие дни, мое настроение немного улучшилось. Я бродил по пустым комнатам, мечтая о том времени, когда мы сможем в них вселиться. Большая часть отделочных работ была выполнена, хотя многое еще оставалось недоделанным, что мешало нам пользоваться всеми помещениями, и мы по-прежнему вчетвером жили лишь в нашей временной спальне в длинном коридоре.

Однажды утром, когда я писал письма, сидя за своим индийским письменным столом, вдруг зазвонил телефон. Я удивился, кто может звонить так рано. В трубке раздался низкий громкий голос. Звонивший хорошо говорил по-английски. Он спросил, не являюсь ли я родственником Сирдара Икбаля Али Шаха. Я ответил, что я его внук.

– Нам нужно встретиться.

– А с кем я имею честь?

– Я объясню вам всё при личной встрече.

В тот же день я приехал в кафе на бульваре Хасана II, прибыв на двадцать минут раньше условленного времени. Я подумал, что это графиня де Лонвик дала мой телефон загадочному незнакомцу. Я попытался дозвониться до нее, но горничная сказала, что графиня отбыла в Вест-Индию.

Я заказал эспрессо и достал записную книжку. На первый взгляд все марокканские кафе одинаковы: завеса табачного дыма и пожилые мужчины, одетые в длинные джеллабыи желтые кожаные тапочки, загнутые вверх у большего пальца. Но присмотритесь получше, и вам откроется поразительно интересный мир. За столиком рядом с моим мужчина в очках с толстыми стеклами и феске строгал спички лезвием для бритья. Рядом с ним, откинувшись на спинку стула, курил кальян высокий элегантный мужчина. Официант, небрежно проходя мимо него, незаметно передал ему пачку банкнот. Посетитель сунул деньги под свою джеллабуи осмотрелся по сторонам.

Загадочный незнакомец опоздал на пятнадцать минут. Я успел заказать себе второй эспрессо и исписать несколько страниц в блокноте. Холодная черная тень упала на строчки, я поднял голову. Надо мной навис какой-то бородач: стройный, лет пятидесяти пяти, в сером костюме в полоску. Он протянул мне руку.

– Я – Хусейн Бенрахим.

Я не знал, что сказать. Повозился с блокнотом, убирая его, и показал рукой на стул рядом с собой. Человек сел. Большая часть его смуглого лица была закрыта седеющей бородой. У него были широкие плечи и на удивление хорошая осанка.

– О вас мне рассказал продавец кофе, – сказал он.

– И мне о вас тоже, – ответил я.

– Так вы знаете, что между нами существует связь?

– Нет-нет. Я ничего не знаю. Мне только известно, что вы существуете… что мой дед приезжал в Касабланку из-за вас.

Хусейн попросил официанта принести ему café crème [12]12
  Кофе со сливками (фр.).


[Закрыть]а затем вновь повернулся ко мне.

– Да, он приезжал сюда из-за меня.

– Почему?

– Икбал был другом моего деда, – пояснил Хусейн, наклоняясь ко мне. – Он был ему больше чем другом. Он был ему братом.

– Да ну? – Я ничего не понимал.

– Нет, не кровным братом, как вы подумали. Я имею в виду масонское братство. Понимаете, ваш дед и мой дед оба были франкмасонами.

– Я знал, что мой дед принадлежал к Эдинбургской ложе, – ответил я.

Хуссейн наклонился еще ниже, положил локти на стол и сложил ладони вместе.

– Абсолютно верно, – сказал он. – Они познакомились в госпитале в Эдинбурге во время Первой мировой войны. Икбал был афганцем, а мой дед – марокканцем, и они легко подружились. Они вместе стали масонами и поддерживали связь до самой смерти.

– Когда умер ваш дед?

– В тысяча девятьсот шестьдесят третьем, через три года после того, как Икбал переехал в Танжер. Мои родители скончались, когда я был еще совсем маленьким, и дедушка воспитывал меня. После его смерти у меня не осталось никого, кто мог бы заботиться обо мне. Никаких близких родственников, поэтому меня должны были отдать в приют. Но Икбал спас меня. Он обещал деду позаботиться обо мне, если с ним что-то случится.

– Масонский долг?

– Братский долг.

– Но вы же не переехали к нему в Танжер?

– Нет, я остался в закрытой школе в Касабланке, – объяснил Хусейн, – а Икбал приезжал навещать меня каждый месяц. Он привозил мне книги и продукты. И только позже я узнал, что он платил за мое обучение. Он оставил мне деньги на банковском счету, чтобы я смог закончить образование. Именно благодаря вашему деду я стал хирургом. – Хусейн ненадолго замолчал. – Он всегда говорил, что у меня твердая рука.

– Но почему дедушка ни разу не упомянул о вас? Он даже не рассказал о вас своим ближайшим друзьям здесь, в Касабланке.

Хусейн посмотрел на меня очень строго.

– Воистину благие дела творятся негласно. Заговори о них, и весь смысл пропадет.

Четыре недели спустя первая мозаика была вырезана, началась работа по выкладыванию орнамента фонтана. В Дар Калифа прибыл новый муалем.Он был худой, деликатного сложения, словно фигурка из мейсенского фарфора. Хамза проводил его через дом во внутренний двор, туда, где сидели резчики зеллиджа.

Мастер развернул кусок холстины на зеленой плитке пола и принялся за работу.

Сначала он расчертил центральный медальон. Затем были нарисованы шестнадцать наружных розеток, а потом – задник. Для укладки маленьких вырезанных вручную кусочков мозаики на центральный медальон муалемпользовался пинцетом.

Мастер был настолько опытным, что выложил все пять тысяч кусочков вверх ногами, и у него не возникло никакой необходимости разгибаться и сверяться с чертежом. Его руки двигались со скоростью света, выбирая необходимые фрагменты из заранее разложенных кучек и вставляя их на место. Я спросил его, как он так ловко работает, не видя цветов.

Он ответил:

– Только слепой знает слабость зрения.

Пока работа над фонтаном продолжалась, в библиотеке из кедровых досок было приготовлено двести пятьдесят метров полок. От кедра шел упоительный аромат. Запах заполнил собой всю комнату. Рашид и четыре его помощника разделись до нижнего белья и надели повязки на рты. В помещении было столько опилок, что любой привлеченный ароматом кедра человек мог запросто ослепнуть в опилочной метели.

Сторожа беспокойно ходили снаружи взад и вперед. Они до сих пор волновались оттого, что я привез сюда проклятые кедровые доски, и возмущались, что на этот раз хозяин не пошел у них на поводу. Конечно, теоретически доски могли быть битком набиты джиннами, однако никаких признаков их присутствия там обнаружено не было. И дом наш все еще благополучно стоял на месте.

Единственным способом выдержать нараставшее напряжение было на время убегать из Дар Калифа. Я все больше и больше времени проводил в центре города: работал, сидя в кафе, наблюдал людскую суету. Камаль знал, где меня найти – в кафе «Риалто» напротив кинотеатра. Я полюбил густой, как смола, кофе с запахом миндаля, который там готовили.

Как-то раз Камаль припарковал джип рядом с кафе и подошел к моему столику. Ему только что стало известно о плане гангстеров отобрать у нас Дом Калифа. Он сел за столик и начал доставать из папки разные бумаги. Мы обсуждали размер опасности, когда к нам подошел полицейский в форме. Блюститель закона махнул рукой, показывая на джип.

– Почему это здесь? – спросил он.

Я всегда ругал Камаля за то, что он паркует автомобиль в запрещенных для стоянки местах.

– Мы сейчас уедем.

– Я не о машине, – с гневом отреагировал полицейский на мои слова. – Я говорю об эмблеме. Каким образом она оказалась у вас?

Он показал большим пальцем на наклейку на ветровом стекле возле места водителя. Наклейка выглядела официально: на ней была изображена зеленая пятиконечная марокканская звезда на красном фоне.

– Откуда у вас знак начальника полиции?

Камаль вскочил со стула и направился к машине.

– Если хочешь узнать, откуда у меня эта эмблема, – нагло заявил он, – выпиши мне штраф.

Полицейский грыз кончик шариковой ручки.

– Ну, давай, выпиши мне штраф! – прокричал Камаль.

– Немедленно уберите отсюда машину, или я отведу вас в участок, – сказал полицейский.

– Выпиши мне штраф, трус! Тебя мигом переведут в Сахару, ты и глазом моргнуть не успеешь!

Я наклонил голову, чтобы заплатить по счету. Когда я разогнулся, полицейского уже не было.

– Куда он делся?

– Он убежал.

– У тебя что, родственники в полиции?

– Нет, я купил эту эмблему на базаре за доллар.

Графиня де Лонвик позвонила мне сразу же по возвращении с Карибских островов. Она сказала, что особняк ее дочери на Мартинике очень симпатичный, но невыносимо сырой. Самым приятным моментом любого путешествия, по ее мнению, является тот, когда вы снова переступаете порог своего дома.

Я сообщил ей, что открыл действительную причину, по которой мой дед каждый месяц посещал Касабланку.

– Разве он приезжал не затем, чтобы купить кофе? – спросила графиня.

– Нет, – ответил я. – Он выполнял обещание, данное своему другу, франкмасону.

Мне показалось, что я услышал, как шуршит жемчуг на другом конце провода.

– Вы узнали о Хусейне Бенбрахиме?

– Да, узнал. А вы всё знали и не сказали мне. Почему?

– Хоть я сама и не состою в масонах, – ответила графиня, – но уж если обещаю кому-нибудь хранить секрет, то не открываю рта.

Утром, через несколько дней после этого разговора, я обнаружил Рашану, бессильно опустившую голову на кухонный стол. Тимур был рядом на полу, он орал во все горло.

– Я сошла с ума от твоих обещаний, – сказала Рашана чуть слышно, не поднимая головы. – Я заперта в этом сумасшедшем доме, в твоем сумасшедшем доме, в твоих безумных фантазиях!

Жена подняла голову и посмотрела сквозь меня.

– Ты сам убегаешь отсюда – ты проводишь все дни в своих прокуренных кафе, где восседают «настоящие» мужчины.

– Я исследую жизнь, – сказал я, защищаясь.

– Ну так я тоже хочу исследовать жизнь!

Я не нашел другого выхода, кроме как пообещать Рашане, что найду ей помощницу. Бедняжку уже тошнило от склок, которые постоянно устраивал многочисленный персонал, нанятый для того, чтобы облегчить нашу жизнь. Почти все ее время было занято разбирательством ссор и споров между кухаркой, няней, горничной, садовником и сторожами. Теперь моей жене нужен был кто-то, кто стал бы ее правой рукой, чтобы держать всех остальных в узде.

Я надеялся, что Рашана отвлечется на что-нибудь другое, как это обычно с ней случалось, и что мы продолжим жить, как жили раньше. Прошло много дней. Я старался отвлечь жену, но тщетно. Каждый раз, когда она выходила из себя, она требовала свободы, требовала снять с себя оковы Дома Калифа.

Ариана любила, уложив свою любимую куклу с оторванными конечностями в корзину из плетеных ивовых прутьев, сидеть со сторожами до конца их работы. Она могла часами играть рядом с ними, слушая весь репертуар историй – о чести, храбрости и мести, заимствованный ими из арабского эпоса. Через несколько недель пребывания в Марокко малышка научилась болтать по-французски и стала немного понимать по-арабски. Несмотря на совсем юный возраст, она превратилась в бесценного переводчика. Иногда Ариана тянула за собой в сад маленького Тимура, где они оба мешали сторожам заниматься чем бы то ни было.

Как-то днем я застал такую картину: Медведь качал Тимура на руках, одновременно рассказывая народную сказку Ариане.

Я извинился перед сторожем.