Текст книги "Танцующий в темноте (ЛП)"
Автор книги: Т. Л. Мартин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
– Жизнь разобьет твое сердце.
Не забудь сказать спасибо.
– Майя Луна
Мой вес погружается во что-то твердое, грудь поднимается и опускается у моей щеки. Мои глаза такие тяжелые, что я хочу держать их закрытыми вечно. Но мягкие удары вибрируют под нашими телами, укачивая меня, и я заставляю себя открыть глаза, чтобы осмотреться. Моему затуманенному взгляду требуется секунда, чтобы сфокусироваться на затемненном окне напротив. Спинки кожаных сидений слева от меня.
Я в машине.
Светлые волосы попадают в поле моего зрения, и блестящие карие глаза Фрэнки встречаются с моими.
– Эмми, – шепчет она, и новая слеза скатывается с ее ресниц. – Теперь все в порядке. Мы едем домой.
Она придвигается ближе и обвивает рукой мою талию. Я хочу ответить. Я чувствую, что должна. Но я отключена от своего тела, образы в мозгу настолько фрагментны и переполнены, что усталость захлестывает меня при одной мысли о попытке говорить.
Фрагменты все еще накатывают на меня волнами. Некоторые связаны с голосами. Другие заглушены яркими цветами. Ни один из них не выстраивается в четкую картину, которая мне нужна.
Переведя взгляд вверх, мое сердце сжимается, когда я обнаруживаю, что Адам смотрит на меня сверху вниз. Глубокие голубые глаза пристальны, но уставшие, когда он изучает мое лицо. Густые волосы взъерошены во все стороны, его тело напряжено под моим. За этими страдающими, но пронзительными глазами скрывается душа, которая говорит с теми частями меня, которые я не совсем понимаю, но которые определенно чувствую.
Я вижу мужчину.
Я вижу мальчика.
Я слышу ласковые слова и чувствую, как улыбка однажды заиграла на моих губах, когда он сидел за решеткой и давал мне то, чего ни у кого никогда не было.
Дружбу. Надежду. Доверие.
Но потом до меня доходит предательство. Он не просто заслужил мое доверие. Он вырвал его прямо из моей пятилетней груди.
Мои глаза закрываются, когда я падаю на него спиной, тяжесть тысячи кирпичей давит на сердце. Когда я отключаюсь, мне интересно, что происходит у него в голове, когда он смотрит на меня.
Интересно, видит ли он их.
Синяки, которые он оставил на моей душе.
Я откидываю голову на подушку, матрас прогибается, когда рядом со мной происходит движение. Вздох срывается с губ, когда я вытягиваю руки. Такое чувство, будто я проспала несколько дней. Мои брови хмурятся, когда лицо сестры снова материализуется передо мной. Только на этот раз это успокаивает. На этот раз я беру ее за руку, и мягкая улыбка приподнимает ее губы. Тело расслабляется, когда она гладит мои волосы свободной рукой, и я думаю, что мои глаза увлажнились.
– Фрэнки, – шепчу я, у меня пересохло в горле. – Мне так жаль. Все, что случилось, это все из-за меня. Из-за того, кто я есть. Ничего бы этого с тобой не случилось, если бы я не появилась у твоей двери в тот день…
– Ш-ш-ш, – ее улыбка становится шире, но глаза задумчивы. – Тебе не нужно извиняться передо мной. Я не должна была позволять маме обращаться с тобой так, как она обращалась.
Она сглатывает, ее взгляд мечется между моими глазами.
– Есть так много вещей, которые я хотела бы вернуть и сделать по-другому. Так много вещей, которые я хотела бы, чтобы произошли по-другому или не происходили вообще. Но ни одна из них не предполагала, что ты станешь моей сестрой. Я с радостью буду красть тебе краски и холсты до конца наших жизней.
Я давлюсь смехом, и ее глаза наполняются слезами.
– Нет, к черту это. Больше никаких краж. Я покрою стены маминого трейлера чистыми холстами и залью полы ведрами красной краски для тебя.
Рыдание заглушает мой смешок, и она улыбается, вытирая слезу с моей щеки большим пальцем.
– Фрэнки?
– Да?
– Где мы, черт возьми, находимся?
Она хихикает, ее плечи слегка подрагивают.
– Ну, мы вернулись в Миссисипи. Помнишь ту гостиницу? Буффало Крик?
Я морщу нос, и она смеется.
– Да, это дерьмово, но и тихо тоже. Я думаю, нам всем в любом случае нужно было немного времени для самих себя. Два дня были в самый раз.
– Два дня?
Она пожимает плечами.
– День в дороге, потом день здесь…
Мои глаза расширяются, и я начинаю садиться, но она тянет меня обратно вниз.
– Адам…
– Адам здесь.
Она указывает подбородком на дверь спальни.
– Он почти не отходил от тебя с тех пор, как мы приехали, разве что прошелся по гостиной. И позволь мне сказать, этот человек выглядит так, словно собирается что-то ударить. Я пыталась поговорить с ним, но… он не очень разговорчивый, не так ли?
Я сдерживаю смех, и мне ненавистно, что мое тело вибрирует от глубоко укоренившейся потребности увидеть его. Я не хочу хотеть его после того, что он сделал со мной.
– На самом деле, он немного пугающий. Но весьма привлекательным образом, – она ухмыляется.
Однако после нескольких секунд тишины реальность возвращается, и наши лица снова становятся мрачными.
– Итак, – шепчу я, – что ты собираешься теперь делать?
– Я? – она переворачивается на спину, уставившись в потолок. – Не могу поверить, что говорю это, но мне кажется, я по-новому оценила дом. Я, наверное, останусь ненадолго, заставлю маму помучиться, прежде чем вернусь в Нью-Йорк.
– Ты снова уходишь?
Когда я произношу слова, которые повторяла так много раз прежде, они звучат по-другому для моих ушей. В моей груди нет пустоты. Никакого отчаяния. Никакого страха остаться одной.
Это просто вопрос. Вопрос, ответ на который больше не способен причинить боль.
Я отвожу взгляд, позволяя незнакомому ощущению впитаться. Время, проведенное в доме Мэтьюзз, было разнообразным. Я никогда по-настоящему не была сама по себе раньше, и разбитые осколки моей души жаждут, чтобы их починили. Но всё, что я чувствую, – это сила.
– Да, я так думаю, – губы Фрэнки приподнимаются. – Я завела несколько замечательных друзей, прежде чем подписаться на Мэтьюзз, и я думаю, что там я действительно смогу далеко продвинуться. Но, может быть, я позволю маме сначала сводить меня в церковь несколько раз – после того, как священник Генри очистит ее от демонов.
Она подмигивает, и мы обе хихикаем. Когда она снова поворачивается ко мне, то шепчет:
– А как насчет тебя?
Я испускаю долгий вздох.
– Я не собираюсь домой.
Мои брови хмурятся.
– Я не думаю, что у меня действительно есть дом. Но я думаю… Может быть, это нормально. Может быть, дом – это все равно не место.
Я прижимаю руку к груди и делаю вдох, впитывая странное ощущение того, как мои разорванные части пытаются снова собраться воедино.
– Да.
Рука Фрэнки сжимает мою, и она кивает.
– Это намного больше.
– Где-то внутри этого тела есть истинная жизнь, прокладывай себе путь, пока не найдешь меня.
– Майя Луна
Это странно – смотреть на свое отражение и видеть кого-то, кого ты не узнаешь. Мои волосы мокрые после душа, и дрожь пробегает по обнаженному телу, несмотря на теплый пар, витающий в ванной. Я наклоняюсь над раковиной, прижимая руку к стеклу. Я не могу перестать пялиться.
Раньше я думала, что моя душа была разделена пополам.
Теперь я наконец знаю почему.
Хотела бы я поговорить с ней. Софией. Я бы сказала ей, что она права. Жизнь – это не сказка, и для некоторых из нас кошмары реальны. Если нам действительно не везет, они поселяются внутри нас, обхватывая наши души своими когтями.
Но тогда я бы сказал ей, что она сильнее, чем думает. И иногда этого достаточно.
Мои пальцы сжимаются на зеркале, и слезы щиплют глаза.
Этого должно быть достаточно.
Я вздрагиваю, когда голос Фрэнки достигает моих ушей.
– Не возражаешь, если я заскочу в душ, перед тем как ты отвезешь меня домой?
Вытирая слезу, прежде чем она упадет, я беру полотенце и оборачиваю его вокруг тела, затем открываю дверь. Я заставляю себя улыбнуться.
– Ага. Хотя, возможно, я израсходовала всю горячую воду.
Фрэнки откидывает полотенце, обходит меня и бьет им по моей заднице.
– Ой!
Она улыбается и закрывает дверь, прежде чем крикнуть:
– Теперь мы квиты.
Я качаю головой и подхожу к маленькому черному платью, висящему на кровати. Обри постирала его для меня этим утром, но все равно странно надевать его теперь, когда я вернулась в реальный мир. Я бросаю полотенце и надеваю его, чтобы покончить с этим. Первое, что я сделаю, когда отвезу Фрэнки, это позаимствую что-нибудь из ее одежды. Если бы мама не сожгла мои вещи, я бы собрала свою сумку. Не то чтобы я знала, к чему клоню, но мне это вроде как нравится.
Есть что-то освобождающее в том, чтобы иметь возможность создавать свое собственное будущее. То, что не приковывает меня к моему прошлому. Думаю, я провела достаточно времени взаперти. Пришло время посмотреть, что происходит, когда я летаю.
Раздается тихий стук в дверь, и моя грудь сжимается.
Я все еще не видела его и не разговаривала с ним. Адам. Я не знаю, как, когда боль в сердце все еще такая нежная. Та ночь, когда он бросил меня, могла произойти пятнадцать лет назад, но, на мой взгляд, с таким же успехом это могло быть вчера.
– Привет, Эмми? – голос Феликса просачивается сквозь закрытую дверь.
Я прочищаю горло и подхожу к нему, поворачивая ручку. Он все еще в своем костюме – подтяжки, бабочка и все такое.
– Привет.
Он опускает взгляд, потирает шею.
– Я выйду с Обри на минутку, чтобы захватить нам немного еды. Есть пожелания?
Какая-то фигура перемещается позади него, и сердце замирает, когда я замечаю Адама. Он стоит менее чем в десяти метрах от меня, прислонившись плечом к стене и держа одну руку в кармане. Его подбородок опущен, но мускул на челюсти подергивается, а взгляд прикован ко мне.
Я сглатываю, все еще наблюдая за ним, когда отвечаю Феликсу.
– Все, что вы, ребята, хотите, подойдет. Спасибо.
Он кивает и идет к выходу, где его уже ждет Обри.
– Скоро вернёмся, – кричит он, уходя.
Тогда мы остаемся одни.
Адам отталкивается от стены и делает шаг ко мне. На секунду я застываю. Каждая косточка в моем теле полна решимости оставаться там, где он не сможет дотянуться до меня, где он не сможет прикоснуться, обнять, попробовать меня на вкус. Но сердце знает лучше.
Я двигаюсь, чтобы захлопнуть дверь, но он останавливает это своим ботинком.
Все еще держа руку на ручке двери, я отворачиваюсь.
– Адам, не надо.
– Ты избегала меня, – его слова сильные, ровные, но когда я смотрю на него, в его глазах отчаяние.
Этот взгляд только причиняет мне еще большую боль.
Я отпускаю ручку и отстраняюсь от него, поворачиваясь спиной и складывая руки на животе.
Боже, это так свежо.
Каждое слово из его уст.
Я обещаю, что вернусь за тобой.
Каждую минуту за этими решетками.
Малышка. Тебе все еще нравится раскрашивать, не так ли?
И каждую секунду, которая последовала после того, как он оставил меня умирать.
Я открою тебе маленький секрет, о котором Лукас тебе не рассказывал. Обещания даются для того, чтобы их нарушать. Такие люди, как ты и твоя мама? Ты заслуживаешь смерти.
Я возвращаюсь к реальности, когда Адам подходит ближе, его тепло ощущается на моей спине. Грубые пальцы пробегаются по моим обнаженным рукам, и дрожь пронзает меня.
– Я доверяла тебе, – шепчу я.
Его руки напрягаются.
Я делаю шаг вперед, вне пределов его досягаемости.
– Я так долго ждала.
Рыдание подступает к моему горлу, но я сдерживаю его.
– Даже когда дверь закрылась. Даже когда я забралась так высоко, как только могла, и вода все еще доходила мне до рта. Я ждала. Я все еще думала… Я думала, может быть…
Воздух такой неподвижный, что кажется застывшим. Образы, ощущения, эмоции – я открыла шлюзы, и теперь тону в них.
Я слышу, как он сглатывает, и оборачиваюсь.
Он смотрит куда угодно, только не на меня, его пальцы теребят воротник, как будто он слишком тесный, чтобы дышать.
Волна гнева захлестывает меня. Глаза сужаются, и я двигаюсь вперед.
– Ты хоть представляешь, на что это похоже? Смотреть, как твоя мать тонет прямо у тебя на глазах?
Когда мои пальцы касаются его ботинок, я поднимаю подбородок и стискиваю зубы. Было бы намного проще, если бы он просто отступил. Почему он не отступает?
– Быть настолько напуганной, что не можешь дышать? Не можешь плакать? Не можешь позвонить единственному человеку, который должен был… который должен был… – мои слова захлебываются рыданием, и я ненавижу это.
Я обхожу его, моя рука касается его рубашки, и он ловит мое запястье, останавливая меня.
Он удерживает мой взгляд своим, холодность в его голосе не соответствует его глазам.
– Я хотел быть там…
– Ты бросил меня!
Слезы текут по моим щекам. Я отдергиваю руку, но он только крепче сжимает ее.
– Ты оставил меня с Райфом. Это было частью твоего плана с самого начала?
Мои слова повисают между нами, и я знаю, что веду себя нелепо, но они вырываются сами по себе. Я не могу остановить противоречивую смесь эмоций, охвативших меня.
– Ты сказал ему запереть дверь после того, как он тоже взял ключ?
Низкое рычание вырывается из его горла, и он отталкивает меня назад, пока мой позвоночник не упирается в стену. Я втягиваю воздух.
– Какой ключ? – он скрипит зубами.
Дверь в ванную открывается, но никто из нас не отводит взгляда. Я прищуриваюсь.
– Ключ, который он забрал у моей мамы. Тот, которым он запирал дверь на засов.
Что-то мелькает в его глазах, и жилка вздувается на шее. Он кладет ладони на стену по обе стороны от меня, затем наклоняется, его губы касаются моих.
– Я вернулся за тобой, Эмми.
Мое сердце подпрыгивает в груди, а бабочки перебираются из живота к горлу.
– Я вернулся, – хрипит он, его плечи вздрагивают от напряжения. – Я никогда не хотел бросать тебя. Я был гребаным идиотом. Я думал, что смогу это сделать. Я думал, что смогу вытащить всех оттуда.
Его веки опускаются, и он наклоняет голову, так что он становится ближе. Его дыхание скользит по моей коже.
– Я, блядь, подвел тебя.
Его нос касается моего, и я провожу языком по нижней губе. Его взгляд опускается, губы приоткрываются, и как раз в тот момент, когда я думаю, что он может поцеловать меня, он отталкивается от стены.
Из моих легких сразу выходит весь воздух. В груди колотится, и я чувствую разочарование до кончиков пальцев ног.
Он отворачивается, проводит рукой по волосам и обхватывает себя сзади за шею.
Я не могу оторвать от него глаз. Стук в груди затрудняет дыхание с каждой секундой, пока я смотрю.
Он вернулся.
Он вернулся за мной.
– Безумие, как ты знаешь, подобно гравитации.
Все, что для этого нужно, – это небольшой толчок.
– Джокер
Я провожу рукой по лицу, снова переводя взгляд на часы на стене в перерывах между ходьбой. Прошло два часа. Их трейлер в семи минутах езды. Сколько времени нужно, чтобы сказать гребаное «прощай»?
– Эй, – зовет Феликс из мини-кухни справа от меня. – Дыши глубоко, чувак. Вдох и выдох.
Я рычу, и он хихикает, качая головой.
Меня так и подмывает снова выглянуть в окно, но солнечный свет каждый раз бьет прямо в голову, когда я это делаю. Нам уже пришлось завесить стекло запасным одеялом. В августе чертовски солнечно, а шторы здесь могли бы и вовсе отсутствовать.
Господи, я не понимаю болезненных ощущений, бушующих внутри меня. Два дня она отдыхает, а потом уходит сразу после того, как наконец поговорит со мной. Адреналин, бурлящий во мне, готов взорваться. Я продолжаю тянуться за своим ножом, думая, что ощущение лезвия в руках успокоит меня, но это не так. Моя грудь горит, а легкие слишком сжаты, чтобы втянуть достаточно воздуха. Я пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы каким-то образом добраться до двух моих последних убийств, чтобы получить хоть какое-то чертово облегчение, но все, о чем я могу думать, – это она.
Я даже пытался отвлечься на другие вещи. За последние пару дней мы с Феликсом долго разговаривали. Некоторое время мы наблюдали за домом с помощью камеры, которая есть у него на ноутбуке. Я видел, как полиция совершала рейд по этому месту, безуспешно пытаясь получить информацию из программного обеспечения Феликса и со столов, которые зачистила Обри, прежде чем организовала перемещение секретарей к нашим дополнительным машинам.
Можно назвать это горько-сладким. Но все, что я чувствую, – это горечь.
Ничто не надежно. Все еще есть дерьмо, которое может привести к нам и тому, чем мы занимались. И потом, есть Райф. Феликс и я просмотрели накопившиеся записи; Райф, с помощью Стеллы, избежал пули, которую получил бы в бок. Он где-то есть, его сердце бьется, а одержимость Эмми и Катериной, скорее всего, процветает. Но мы и раньше избегали смерти, тюрьмы и чего похуже. Воссоздали себя и нашли источники дохода за экранами. Мы можем сделать это снова, и на этот раз лучше. Что касается Эмми, то, если Райф придет искать неприятностей, он найдет их в виде моего ножа у своего горла.
Ничто из этого не стоит за напряжением в моих мышцах и жаждой в костях.
Последние слова, которые Эмми сказала мне, были наполнены ненавистью, а до этого она вообще со мной не разговаривала. Я смотрел, как она спит, ища что-нибудь, что помогло бы мне, но все, что возникло, – это странная боль в груди. Это дерьмо было хуже. Мне нужно, чтобы она смотрела на меня с чем-то другим, кроме боли и яда. Мне нужно почувствовать, как она обнимает меня в ответ, когда я обнимаю ее. Мне нужно, чтобы ее выдохи наполнили мои легкие.
Кажется, что мое тело не может функционировать без нее, так что меня волнует элементарное выживание, мать его.
– Чувак, мы сейчас пропустим, – бормочет Феликс, возвращая мои мысли обратно в комнату. Он хватает пульт от телевизора и увеличивает громкость. – Шоу начинается.
Я подхожу ближе, мои глаза прищуриваются на экране. Феликс не шутил на днях, когда сказал, что файлы были настроены на автоматический выпуск на всех основных платформах.
– …что расследование убийства адвоката и будущего сенатора штата Кентукки Арнольда Мерфи все еще продолжается. Однако с тех пор официальные лица получили дополнительные доказательства зверских действий, совершенных членами Миша, подпольной преступной организации, которой Мерфи, как утверждается, управлял и курировал. Пятнадцать лет назад Миша царил на черном рынке, с записями, показывающими миллионы долларов, заработанных на секс-торговле и… – брюнетка-репортер складывает руки на столе, сглатывает, когда в правом верхнем углу экрана появляется первое изображение: – продаже бестелесных костей похищенных несовершеннолетних.
Когда я смотрю на него, он яркий. Красочный и живой. На экране он не больше десяти сантиметров в длину, но в живую он почти двадцать.
Я помню этот череп. То, как Катерина тщательно приклеила павлиньи перья со всех сторон, кроме лица. Белая краска, которая еще долго оставалась на ее пальцах после того, как она размазала цвет по каждой скуле. Я также помню предплечье, принадлежащее тому же предмету, кость, которую Катерина однажды вручила своей дочери, как раз перед тем, как спросить, любит ли она все еще раскрашивать.
По мере того, как я смотрю на это, легкие сжимаются с каждой секундой, делая каждый вдох настоящим испытанием.
Я не ожидал этого. Реальные фотографии, такие же реальные, как мои воспоминания, может быть, даже больше. Я отказываюсь отводить взгляд. Я часть этого, Миши и того самого черепа. Они врезались в мою душу, сшитые кровью, свидетелем которой я был и которую нарисовал.
Когда изображение меняется и в центре внимания оказывается маленькая белая карточка для записей, лежащая перед черепом, Феликс ставит телевизор на паузу и вытягивает шею к экрану.
– Лети ради меня, – читает он вслух. – Я не птица. Я не лебедь и не голубь над твоей головой. Возможно, мои крылья сделаны из грязи с земли под твоими ногами. Возможно, моя душа – сам воздух, которым ты дышишь. Мое сердце – огонь; не подходи слишком близко, ибо ты рассыплешься пеплом глубоко в тени. Не заходи слишком далеко, ибо ты будешь жаждать меня, как ты жаждал бы низвергающегося водопада в пустыне. Я не птица, потому что я – это ты, а ты – это я. Я не лебедь, потому что я – это все, понимаешь? Я не голубь. Я всего лишь человек с мечтами о свободе. Разве ты не полетишь ради меня?
Тишина сгущается в комнате, когда Феликс заканчивает. Его глаза прикованы к телевизору, тело неподвижно, как у репортера новостей на паузе.
– Черт, – шепчет он. – Катерина заставляет нас выглядеть нормальными.
Он переводит взгляд на меня, затем подмигивает.
– Ну, по крайней мере, меня.
Я оттягиваю воротник и, прищурившись, смотрю на стены, уверенный, что они постепенно приближаются. Эта комната всегда была такой чертовски маленькой?
Феликс нажимает play, и когда репортер новостей возобновляет речь, я бросаю взгляд на спальню Эмми. Там так пусто. Странный ритм разгорается в груди, каждый удар отдается эхом. Вонзаю костяшки пальцев в это место, я пытаюсь стереть раздражающее ощущение.
Так чертовски пусто.
– …и ряд тех, кто, предположительно, был связан с Мишей в то или иное время, по сообщениям, начали исчезать за последние несколько лет, включая Хьюго Переса, известного генерального директора Shaggy Entertainment Industries, который был официально объявлен пропавшим без вести 22 июля этого года. Хотя в настоящее время нет никаких зацепок относительно человека или лиц, стоящих за исчезновениями, телезрителям предлагается высказаться сейчас, если у них есть какая-либо информация о…
– Выключи это.
Феликс оглядывается через плечо, его бровь взлетает вверх.
Я прижимаю пальцы к вискам, пытаясь унять пульсирующую боль в голове.
Секунду спустя экран становится черным. Это нисколько не снимает напряжения с моего тела, но заставляет этого репортера заткнуться ко всем чертям. Я выдыхаю. Какого черта Эмми так долго? Я бросаю взгляд обратно на часы, затем на затененное окно, моя рубашка кажется слишком тесной на плечах.
Феликс возвращается на кухню, проходя мимо, наблюдает за мной. Он ничего не говорит, убирая наши объедки в холодильник. Через минуту я захожу в комнату Эмми, останавливаясь на полпути обхватывая пальцами дверной косяк.
К черту это.
– Чувак, подожди…
Я едва слышу Феликса, когда протискиваюсь мимо выхода. Через несколько секунд я оказался в убогом вестибюле и пронесся мимо двух молодых администраторов. Идут новости, скрипучий голос репортера заполняет пространство, и один из парней за стойкой хлопает в ладоши.
– Впрочем, так сучкам и надо. Не так ли?
– Да, чувак. Вот это тошнотворное дерьмо.
– Назови человека, стоящего за исчезновениями, героем и живи дальше своей чертовой жизнью, леди-репортер!
Солнечный свет бьет в глаза, когда я открываю передние двери, и стону. В голове стучит так, словно в скальпе раскачивается молоток. Гребаный герой. Эти дети ни черта не понимают, о чем говорят. Прикрывая лоб рукой, я делаю шаг вперед, понятия не имея, куда я направляюсь, просто понимая, что она мне чертовски нужна. Лучи света скользят мимо моей руки и бьют по коже и векам. Горло сжимается сильнее с каждым шагом, который я делаю.
Когда свет сжимается вокруг меня, прерывая дыхание, я чертыхаюсь и наклоняюсь вперед, кладу ладони на бедра и пытаюсь вдохнуть немного чертова воздуха.
Какого хрена?
Я начинаю оборачиваться, но перед глазами мелькают черные точки.
Где, черт возьми, Эмми?
– Это мое признание.
Каким бы темным я ни был, я всегда найду достаточно света, чтобы
чтобы обожать тебя до мельчайших деталей, всеми моими деталями.
– Джонни Нгуен
Я откидываю голову на спинку сиденья. Мой взгляд прикован к мелькающим мимо знакомым домам, но все, что я вижу, – это павлиньи перья, яркие и голубые, кости и краски, белые и гладкие. Попрощавшись с Фрэнки, я зашла в трейлер Бетси, чтобы поздороваться, и там транслировали новости. Но изображения на экране показались мне странными. Мое детское "я" видело много вещей, но ни одно воспоминание не осталось таким четким, как череп, который я только что видела по телевизору.
Я всегда рисовала их изображения, черепа и другие… части. Я рисую их так, как помню. Там нет павлиньих перьев. Никаких идеально пропорциональных прядей, украшающих скулы. Есть белые, есть красные, и есть черные вспышки агонии, скрывающиеся за маслянистыми остатками плоти, с которых их содрали.
Наблюдая за тем репортером, за изображениями, я просто хотела, чтобы это прекратилось. Я была готова вырвать шнур прямо из стены, если бы пришлось. Бетси бы этого не потерпела.
– Ненавидь меня, если хочешь, но ты не можешь игнорировать эти вещи вечно.
На этом она тоже не остановилась. Она все говорила и говорила о маме и Катерине, даже когда я закрыла уши руками.
– Никогда не знаешь, что получишь при закрытом усыновлении, ты же знаешь. Семья никогда не была прежней после Катерины, особенно Агнес. Две мои кошки пропали, когда они были детьми, и я по сей день клянусь, что именно эта женщина что-то с ними сделала. Позор, на самом деле, видеть, как блестящий ум отягощен таким количеством зла. Я полагаю, ее поэзия была мрачной, но для моей души она звучала как музыка. На самом деле, она годами выигрывала здесь конкурсы.
Тьфу. Я нажимаю на кнопку окна, пока свежий воздух не ударяет в лицо, и закрываю глаза.
Я не хочу знать Катерину. Я не хочу вспоминать, что единственная мать, которая когда-либо говорила, что любит меня, была таким ужасающим человеком.
Однако у меня есть надежда узнать Софию лучше.
Однажды.
– Эй, с тобой все в порядке?
Ошеломленная, я поворачиваюсь лицом к Обри, которая держит одну руку на руле, а другую высовывает из окна.
– Мы можем немного проехаться по городу, если хочешь. Я уверена, что мальчики продержатся без нас еще немного.
Мальчики.
Адам.
О боже. Неужели ему тоже пришлось смотреть это? Смотрит ли он все это сейчас, эти образы, мелькающие в его глазах, голос репортера, сверлящий его уши?
Я прикусываю губу и качаю головой.
– Нет.
Я должна увидеть его. Я должна обнять его. Мне нужно, чтобы он обнял меня. Я не могла избавиться от боли за него с тех пор, как ушла с горькими словами на языке. А теперь… Боже, теперь это причиняет гораздо большую боль.
– Подожди, – Обри притормаживает машину, сосредоточившись на чем-то за окном. – Это… это Адам? Он снаружи?
Я подаюсь ближе, чтобы заглянуть ей за спину, щурясь от солнца. Адам наклонился вперед, положив одну руку на бедро, а другой потирая заднюю часть шеи.
Я отстегиваюсь и выхожу из машины до того, как она полностью останавливается.
– Адам!
Мои глаза горят при виде него. Я никогда не видела его таким, и я не думаю, что смогу это вынести. Я бегу через улицу и запускаю пальцы в его влажные волосы.
Когда его взгляд останавливается на мне, его глаза выглядят дикими, выражая глубокое расстройство и отчаяние. Сердце замирает от одного этого взгляда. Я беру его за руку и собираюсь потащить к гостинице, когда замечаю солнечные лучи, просачивающиеся сквозь стеклянные окна и отражающиеся на полу.
Бросив взгляд назад на затемненные окна машины, я мотаю головой через улицу.
– Давай.
Сначала он не двигается, его поза напряжена, мышцы натягиваются под рубашкой. Я подхожу достаточно близко, чтобы прижаться к нему всем телом и обвить рукой его торс. Мой голос сильнее, чем я чувствую себя.
– Пойдем со мной, Адам.
Когда он делает шаг вперед, я вздыхаю с облегчением и веду его к машине.
Мне нужно, чтобы с ним все было в порядке.
Обри выскальзывает из машины, оставляя ключи в замке зажигания, как раз в тот момент, когда я усаживаю его на заднее сиденье. Я закрываю дверь и забираюсь к нему на колени, оседлав его, затем беру его лицо в ладони.
– Все в порядке, – выдыхаю я, наклоняясь вперед и мягко прижимаясь губами к его лбу, его щеке, осторожно, избегая губ. Мы не целовались, и хотя я хочу этого так сильно, что это причиняет боль, я не заставлю его пересечь эту границу. – Все будет хорошо.
Его взгляд скользит по моему лицу, как будто он составляет мысленную карту каждого изгиба, каждой веснушки.
– Эмми, – хрипит он, его голос хриплый, как будто он не разговаривал несколько дней.
– Я здесь, – шепчу я.
Я всегда буду здесь для тебя.
Когда его большая ладонь накрывает мою руку и сжимает, я придвигаюсь на сантиметр ближе.
Чем дольше я смотрю, тем больше я теряюсь в нем. Выражение его лица такое страдальческое, его мышцы напрягаются рядом со мной, а кожа горит.
– Ты бросила меня, – хрипит он, его хватка находит мою талию и крепко притягивает к себе. – Я не знаю, почему я не могу… я, блядь, не могу дышать…
– Тсс…
Я приподнимаю его подбородок и провожу языком по бьющейся жилке на его шее. Он сглатывает. Приближая губы к его уху, я запускаю руки в его волосы.
– Я не смогла бы оставить тебя, даже если бы попыталась. Разве ты этого не знаешь? Теперь ты часть меня. Ты всегда был частью меня.
Дрожь передается от его тела к моему, как ощутимый ток в наших душах. Это самая божественная вещь, которую я когда-либо чувствовала. Не раздумывая, я откидываюсь назад, поднимаю руку и провожу ногтями по своему предплечью так, как я когда-то делала с ним. Алые пятнышки освещают мою кожу, просачиваясь из раны, как будто их тянет к нему.
Он издает прерывистый стон, завороженно глядя на происходящее.
– Ты видишь это? – шепчу я, проводя пальцем по своему порезу и спускаясь вниз по его теплой шее.
Он держит меня так, словно я создана для него.
– Ты видишь во мне себя?
Его глаза плотно закрываются, пальцы скользят к моим бедрам и впиваются в меня, как будто он не может не притянуть меня достаточно близко. Когда его дыхание становится тяжелым, хриплым, он прижимает меня к себе. Теплый поток проносится между моих бедер. Он просто пытается сократить расстояние, но я хочу большего. Разве он не знает, что я хочу всего?
И взамен я отдам ему всю себя.
Я хватаю низ платья, сдвигая его на несколько сантиметров вверх, пока оно не оказывается у меня на бедрах, затем я покачиваюсь и снимаю трусики. Его глаза резко открываются. Он стискивает челюсть, его взгляд скользит по моей обнаженной коже и оставляет трепет везде, где касается. Но он не шевелится, чтобы прикоснуться ко мне. Его тело напряжено, и мне интересно, может ли он вообще прямо сейчас. Медленно я протягиваю руку между нами и расстегиваю его молнию.
Мы смотрим друг на друга долгую минуту, все, что я хочу сказать ему, проносится в голове. Я не знаю, как быть сентиментальной. Во всяком случае, не вслух. Может быть, это мой самый большой секрет из всех. Иногда чувства в моем сердце кажутся слишком большими и нежными, чтобы выплеснуть их в мир. Иногда проще сказать все и ничего сразу.
– Могу я позаботиться о тебе? – я тихо спрашиваю, глядя на него из-под ресниц, тяжело сглатывая.
Наклоняясь ближе, я дую на его кожу и провожу носом по его щетине. Провожу ладонью по его груди. Твердый стук, стук, стук раздается под моей рукой.
Ты позволишь мне проникнуть в то место, где так глубоко прячутся твои самые темные секреты?
Воздух между нами сгущается. Вскоре наши тела покрываются изнуряющим потоком солнечного света. Когда я отстраняюсь, и его пристальный взгляд скользит между моими глазами, есть что-то, чего я никогда раньше не видела. Что-то обнаженное и уязвимое. Это заставляет мою грудь сжиматься так, как никогда раньше. Мои губы приоткрываются, чтобы вдохнуть его, и, клянусь, я получаю кайф от Адама Мэтьюзза.
