Текст книги "Запретный плод"

Автор книги: Сьюзен Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Троим другим поварам позволили предложить некоторые блюда мадемуазель на выбор. Этьен со снисходительным юмором наблюдал, как они соблазняли Дейзи своим искусством. Она остановилась на макаронах понеаполитански, отчасти потому, что молодой итальянский повар так гордился своим родным блюдом, что остальные повара оставили попытки изменить ее выбор. Она согласилась попробовать омара поамерикански, приготовленного в ее честь, и суп из креветок с томатами, предложенный самим шефповаром.

– Пожалуйста, немного персиков, – внес свое дополнение в меню герцог, – а также шато лато и шато де куй.

Стол был сервирован возле балконной двери в спальне Этьена бронзовым и халцедоновым столовыми приборами. Этьен и Дейзи сняли вечерние костюмы, зеленый шелковый халат герцога облегал стройную фигуру Дейзи. Босиком, расслабившись, они потягивали шампанское, ожидая первое блюдо.

– Жизнь прекрасна, – тихо проговорил Этьен, поднимая свой бокал.

– Когда ты пришел к такому заключению? – спросила Дейзи, поднимая свой. Ее улыбающееся лицо красиво освещалось единственной свечой, стоявшей на столе.

– Может, лучше… – Этьен посмотрел на Дейзи сквозь стекло бокала. – Мы должны только запереть дверь.

– И отгородиться от мира. На неделю, по крайней мере, – прошептала Дейзи.

– Я думал – навсегда. Дейзи улыбнулась в ответ.

– Достаточно ли одного желания, чтобы все было хорошо?

– Конечно, – легко сказал он.

– Ты хороший, – Дейзи ощущала себя непринужденно, чувствовала себя счастливой, даже случай в опере стерся из ее памяти. Она осознала наконец глубину своей любви.

– Я собираюсь быть еще лучше… как только уйдут слуги.

Дейзи усмехнулась.

– Я могу есть очень медленно и заставить тебя ждать.

– Ну и хорошо, – сказал он, впрочем, без энтузиазма.

– Хорошо? А вы высокомерны, де Век. – Она протянула свой бокал, чтобы наполнить его.

Всетаки он был невероятно устойчив к соблазну проведя большую часть своей жизни в духовном одиночестве, он блестяще научился держать себя в руках.

Его халат сверкнул алой парчой при свете свечей, когда он поднялся, чтобы взять бутылку. Наливая золотистую жидкость в ее бокал, он улыбнулся.

– Любимая, час или два – какое это имеет значение? – Он снова откинулся на своем стуле. Дейзи приняла кокетливолукавое выражение.

– Меня приводит в отчаяние твоя нечеловеческая сдержанность.

– Я должен страстно вздыхать, стоя на коленях? – насмешливо спросил он.

– Иногда было бы неплохо, – сказала она с интонацией молодой деревенской девушки, впервые попавшей в город.

– Если ты этого очень хочешь, то я постараюсь, – сказал он дурашливым тоном.

– Когда? – заинтересованно спросила она.

– Когданибудь… – сказал он со слабой улыбкой. – Когда ты будешь меньше всего этого ожидать.

В его улыбке появилось нечто, что заставило ее встревожиться.

– Не на людях, – быстро сказала она.

– А разве существуют особые законы недопустимого поведения? – Судя по всему, сама мысль о какихнибудь ограничениях была ему неприятна.

– Вероятно, – ответила она, пытаясь вызвать улыбку на его лице.

– Например, в церкви? – вдруг спросил он. Честно говоря, он там не часто бывал.

– Безусловно.

– Ну, в священных облаках много путаницы. Многие столетия церковь сама в ней не может разобраться.

– Этьен, не кощунствуй! – протестующе воскликнула она.

– Ты предпочитаешь хранить это в тайне? Алый шелк халата подчеркивал черноту его волос и смуглость кожи, глаза были прищурены, в приглушенном искусственном освещении лицо казалось азиатским. Он был похож на восточного властелина. Черный полуночный принц в необычной обстановке.

Тихий, учтивый стук прервал этот странный разговор. – А вот и прибыл твой суп из креветок. Еда подавалась в строгой последовательности: сначала суп из креветок, затем макароны, омары, ромовая баба и персики. Дейзи ела, герцог преимущественно пил, хотя он согласился попробовать макароны, когда Дейзи настояла на этом. Неаполитанское блюдо с сыром, ветчиной и томатным соусом было превосходно.

– Ты удовлетворена? – дразнящим тоном спросил он, выбирая один из золотистых персиков, лежащих перед ним, и восхищаясь аппетитом Дейзи. Женщины, которых он знал, мало интересовались едой.

Дейзи в этот момент решала, как лучше подобраться к сочному омару, украшенному помидорами, и только, улыбнувшись, кивнула в ответ. Она наконец выбрала кусочек, окунула его в соус и положила в рот, на мгновение закрыв глаза, как будто прислушиваясь к вкусу.

Герцог испытывал искреннее удовольствие, наблюдая за ней. Дейзи, думал он, удивительная женщина: она может быть непосредственной, как деревенская девушка, и в то же время так же искушена, как королева, весьма компетентна в собственной профессии и так же красива и соблазнительна, как восход солнца.

Он, как эпикуреец, поглядывал, с каким аппетитом она ела, как она уничтожала омара, выкусывая лакомые кусочки. И она ела омара руками!

– Ты не против? – спросила она, заметив, что Этьен внимательно наблюдает за нею. Она не была сторонницей строгих правил этикета.

– Нисколько. Я просто наслаждаюсь зрелищем, – он сказал это с нежностью. Лениво держа в одной руке надкушенный персик, он пообещал: – Потом я оближу твои пальцы.

– Как хорошо, какой полезный человек! – Ее улыбка была розовой от соуса омара. – Можешь начинать прямо сейчас. – Она наклонилась вперед, протягивая руку через полированный стол.

– Я подожду, когда принесут ромовую бабу, чтобы потом не пришлось прерываться.

– Да? Я почти согласна воздержаться от бабы. – Она улыбнулась и сама начала облизывать свои пальцы. – Почти… – прошептала она многообещающе. – Но я хочу на нее посмотреть.

Он рассмеялся.

– Я никогда не занимал второе место после бабы. Он вообще никогда не занимал второе место в мыслях своих любовниц, что и делало эту мадемуазель из Монтаны столь замечательной.

– Несомненно, ваш характер нужно улучшить, – в темноте в глазах Дейзи сияли дразнящие огоньки. – Если не улучшить, то принудить, по крайней мере, вести себя приличнее, – заметила она бодро. – Возможно, позже я смогу научить вас. Правда? – вкрадчиво спросила она.

– Правда, – прошептал он.

Баба, огромная и великолепная, работа истинного поварского искусства, была доставлена на серебряном подносе, украшенная сладким виноградом, тонко нарезанными цукатами. Струйки пара поднимались над ее золотистой поверхностью, в центре находилась горка взбитого крема. Соус торжественно внес шефповар на отдельном подносе.

Дейзи была поражена кондитерским искусством шефповара и сделала ему комплимент.

Этьен, наблюдающий за этой восхитительной женщиной, был близок к пониманию того, что такое рай на земле. Этот поздний ужин в спальне будил в его душе давно забытые чувства.

– Ты должен попробовать этот соус, Этьен, – сказала Дэйзи после того, как слуги удалились и она добралась до каждого из чудес, присутствующих на подносе. Она облизывала свой палец, после того как третий раз макнула его в соус.

– Я жду, когда ты закончишь. – Он все время, пока Дейзи беседовала с поварами, поглядывал на высокие часы в углу спальни. Затем оставил свой персик, отодвинул бокал. Даже его терпению наступил предел.

– Сейчас, – она вздохнула. – Теперь попробуй это. – И, приподнявшись со стула, она наклонилась через маленький стол, предложив герцогу свой палец, вымазанный в соусе.

Он задержал ее руку и взял палец в рот. Дейзи на короткое мгновение почувствовала то, что впервые ощутила, когда встретила герцога де Века, – она испытывала безотчетное желание прикоснуться к нему.

– Ты гипнотизируешь меня. – Ее голос стал тихим. Затаив дыхание, она чувствовала, как его язык медленно заскользил по пальцу.

– Это доставляет мне наслаждение, – сказал он, целуя кончики ее пальцев. – Я никогда не испытывал такого нетерпения, – добавил он, выпуская ее руку.

– Я заставила тебя ждать? – произнесла она, довольная тем, что он хотел ее с таким нетерпением.

– О да! – Он медленно поднялся, и она увидела свидетельство его возбуждения: алый парчовый халат, стянутый в поясе, оттопыривался впереди,

– Если ты закончила, – сказал он хриплым голосом, – то теперь я приступлю к десерту.

Ленивая удовлетворенность, вызванная изысканной едой, напитками, близостью Этьена, великолепные интерьеры гениального Бернини, гудки барж на Сене – все это усиливало ее возбуждение.

Она знала, что он мог дать ей. Она знала, что сейчас она забудет о принятых нормах поведения, забудет без сожаления. Сейчас она позволит себе жить только чувствами.

Он обошел заставленный едой стол и, подав ей руку, сказал:

– Принеси мне соус, я хочу съесть его в постели.

Она ощущала дрожь в кончиках пальцев, когда потянулась за серебряной соусницей. Он удержал ее руку, какбудто почувствовал степень ее возбуждения.

– Я сам понесу его, чтобы не разлить.

Он поставил соусницу на столик, где в живописном беспорядке валялось множество всякой всячины, принадлежащей не одному поколению семейства де Век: там был миниатюрный портрет молодой женщины в золотой рамке, старинная табакерка, инкрустированная бриллиантами, фарфоровые фигурки времен компании Наполеона в Египте, портрет мальчика с улыбкой и глазами Этьена.

Кровать была тяжелая, массивная, позолоченная, с балдахином из темного вельвета, выцветшего за века. Она удивительно гармонировала с убранством комнаты – комбинацией оригинальной старинной позолоченной мебели с экзотическими русскими предметами, инкрустированными бронзой и камнями, а также более современными комфортабельными стульями и креслами с плотной обивкой. И никаких следов женщины – чисто мужская комната.

Дейзи застыла на мгновение, удивленная обстановкой. За исключением детского портрета, все здесь говорило скорее о прошлых поколениях де Веков, чем о самом Этьене.

Он скинул свой халат, бросив его на пол.

– Ты задумывался когданибудь, сколько людей спало на этой кровати?

Его пальцы на ее талии на секунду замерли.

– Простыни здесь новые.

– Этьен, я серьезно.

– Ты почти всегда серьезна, любимая, – сказал он с улыбкой, снимая одежду с ее плеч, – но я все равно обожаю тебя.

– Ты сейчас чувствуешь это?

Он приблизил ее лицо к своему и, усмехнувшись, посмотрел ей прямо в глаза.

– Рискуя сделать еще одно несерьезное замечание, должен сказать, что я чувствую это с той самой минуты, как ты стала столь аппетитно поедать омара.

– Ты слишком много выпил.

– А может, слишком мало, раз тебе чудится во мне чтото непонятное.

– Ты никогда не бываешь серьезным?

– Стараюсь не бывать. Одна из истин, которую я унаследовал от своего вечно отсутствующего отца, представляет собой его суждение о серьезных людях. Он говорил, что серьезные люди опасны. Если карабкаешься на скалу, они всегда дергают за веревку тогда, когда меньше всего этого ожидаешь.

Дейзи обиженно поджала губы.

– Это его убило в буквальном смысле слова. Бани Кларидж, которому, как известно, лучше было бы сидеть неотлучно возле своего пруда в Кенте, вздумал, однако, влезть на скалу. Он поднимался в связке четвертым и погубил всех.

– А сейчас, – сказал он с улыбкой, толкая Дейзи в кровать и следуя за ней, – все принципы в сторону, кроме собственных эгоистических желаний. Займемся более земными вещами. Например, где ты хочешь, чтобы я попробовал соус?

Его лицо было рядом, улыбка магическая, глаза полуприкрыты.

– В смысле? – спросила она.

– В смысле: если ты предпочитаешь какието особые части своего тела, то я начну с них.

– А если не предпочитаю?

– Предпочитаешь. Я заметил это. – Память на детали у него была превосходной. Он начал поливать сладким винным соусом ее полные губы, облизывая их намеренно медленно. – Вкусно, – произнес он.

– Здесь достаточно, – сказала Дейзи. Ее пульс участился, касание его языка было подобно преддверию рая, шелк простыней холодил кожу, за выцветшими старинными занавесями они чувствовали себя в полном уединении, отрезанными от всего мира.

Он слегка наклонил голову, его темные волосы касались ее щеки.

– Я мало ел, сохранил свой аппетит для тебя и сейчас очень голоден.

Она почувствовала нежность его слов всем телом, как будто его мысли приняли материальную форму, и прилив возбуждения прошел по всему ее телу.

Все еще теплый соус капал на ее соски и сбегал ручейками по полной груди. Он губами перехватывал сладкие ручейки, прежде чем они успевали достичь основания груди. Его язык нежно облизывал каждый сосок.

Ее глаза закрылись перед надвигающимся ураганом чувств, заполнивших все тело.

– Не останавливайся, – шептала она. И он продолжал сосать, покусывать бесконечно долго, пока она не истекла в напряженном, содрогающемся оргазме.

Он не стал ждать, хотя она попыталась оттолкнуть его, когда почувствовала теплую жидкую струйку на своей все еще открытой расселине. Он только отвел ее руки в сторону, прошептав: «Доверься мне», и наклонился, чтобы попробовать ароматный соус. Вздох удовлетворения, родившись глубоко внутри, вырвался сквозь ее сжатые губы.

Он вошел в нее, поскольку его возбуждение снова начало пульсировать в своей наивысшей точке. Он вошел в нее так глубоко, что у нее перехватило дыхание. Она чувствовала, как последний оргазм заставил дрожать все тело.

– Я не могу двигаться, – прошептала она, когда наконец смогла говорить.

– Ты и не должна, – шептал он в ответ, томительно медленно скользя внутри нее, так что она рисковала потерять сознание.

Для человека, который испытал в жизни все, что можно было испытать, Этьен только сейчас открыл истинное значение любовного сумасшествия. Если бы огненное пламя ада ожидало его, он хотел быть с Дейзи, если бы Купидон направил свою стрелу в его сердце, он хотел быть с Дейзи, если бы его жена приставила пистолет к его виску, он хотел быть с Дейзи! Человек, имевший такой богатый опыт любовных отношений, вдруг понял, что существует другой вид любви, не такой, который он знал раньше и который теперь презирал.

Наконец он был счастлив.

– Ты мой, – сказала Дейзи с улыбкой.

– И помни об этом. Навсегда, – хрипло проворковал он.

– Навсегда, – согласилась она, испытывая блаженство.

Они остались этой ночью вместе, не заботясь о следующем дне. Два человека лежали рядом на старинной кровати два человека, для которых имели значение только их объятия и любовь.

Поздно ночью Этьен, обняв Дейзи, пробормотал под сводом балдахина:

– Напомни мне выдать премию моему кондитеру.

После того как она заснула, он держал ее в своих объятиях и смотрел на огни на реке. Странная грусть одолевала его. Он чувствовал, что его предыдущая жизнь прошла незаметно, как баржа за окном. Жизнь прошла с неимоверной скоростью в бессмысленной трате драгоценных дней, недель и лет, распыляемых в погоне за пустыми удовольствиями.

Его любовь к Дейзи дала ему время, чтобы осознать это. Жизнь ушла быстро, безжалостный сороковой день его рождения был только месяц назад. Его отец умер в сорок два. Переходный период, подумал он, наблюдая баржу, проходящую за окном.

Он не хотел, чтобы его попрекали эгоистичным желанием быть счастливым после двадцати лет выполнения своих обязанностей. Близость с женщиной, которую он любил, была ему крайне необходима.

Его династический брак был потертым и тусклым. Он был удобен для жены, чтобы внести свой вклад в ее пресыщенную жизнь, чтобы она могла занимать соответствующее положение.

Внезапно он почувствовал, что не может больше заполнять свою жизнь одними развлечениями. Достаточно. Жизнь была слишком коротка. А удача слишком неуловима…

Он наконец нашел женщину, которая затронула его душу, и он постарается сохранить ее.

Ворпреки всем Монтеньи, судьям и правилам его мира.

Герцог вздрогнул, когда, открыв глаза, увидел перед собой фигуру камердинера. Интересно, сколько Луи простоял здесь в почтительном молчании?

– В прихожей посетители, господин герцог. – Его голос прозвучал приглушенно, и на мгновение Этьен засомневался, правильно ли он его понял. Луи лучше него знал, как нужно обращаться с ранними посетителями.

– Почему они в прихожей? – поинтересовался он, поскольку если посетителям удалось миновать дворецкого Бернса и Луи, то это явно нуждалось в объяснении.

– Они настаивали на встрече с вами, господин герцог.

– Они?

– Архиепископ и вдовствующая графиня Монтеньи.

Должно быть, возмущение на его лице проявилось слишком явственно, потому что Луи тут же пустился быстрым шепотом перечислять события, предшествующие оккупации прихожей, находившейся всего в двух комнатах от спальни герцога. Выражение лица и тон Луи еще в большей степени, чем поток слов, свидетельствовали о масштабах усилий, прилагавшихся для того, чтобы удержать пришельцев на нынешнем рубеже.

– Они твердо намеревались пройти прямо к вам в спальню, ваша светлость. Простите, ваша светлость, может быть, распорядиться, чтобы их выдворили из дома?

Этьен оценил преданность Луи и какоето мгновение наслаждался перспективой выбросить из дома этого лицемерного кретинаархиепископа. С матерью Изабель, к сожалению, поступить так покавалерийски было невозожно. Поглядев на Дейзи, продолжавшую мирно спать в его объятиях, он снова повернулся к Луи:

– Дай им чаю и скажи, что я сейчас выйду, – и благодарно добавил: – Спасибо, Луи, что не впустил их. И все же камердинер был явно расстроен.

– Жаль, ваша светлость, что не я встретил их у дверей, но Берне сказал, что архиепископ буквально отпихнул его в сторону. Он ведь всетаки архиепископ, ваша светлость. Нельзя не считаться с последствиями сопротивления лицу такого сана.

– Конечно, ты тоже ничего не смог бы поделать.

– Берне и двое лакеев сторожат дверь в прихожую. Она заперта, монсеньор.

Этьен не мог сдержать улыбку, представив себе обоих «гостей» запертыми в прихожей. Оставалось надеяться, что они не пытались открыть дверь.

Спустя пять минут он был уже одет, Дейзи продолжала мирно спать в его постели. Заснули они довольно поздно, и, если бы его внутреннее ощущение времени не напомнило ему, что пора вставать для утренней прогулки верхом, он тоже мог бы еще спать. Интересно, а сколько Луи простоял бы у кровати в почтительном молчании?

Когда он оделся, Луи ожидал его с дымящейся чашечкой крепчайшего кофе. На несколько секунд он задержался у окна, чтобы выпить кофе. Движение по речной глади было в это утро довольно оживленным; солнце щедро заливало все вокруг весенним золотом, молодая листва на деревьях еще имела ранний, сероватозеленый оттенок. Ну что ж, он любил и был любим, начинающийся День сиял свежестью и чистотой, мир был полон ожиданий и надежд.

– Проводи меня, Луи. После такого кофе я могу встретиться и с этим засранцемепископом, и даже со святошейтещей.

Подойдя к запертой двери, Этьен отмел извинения Бернса и поблагодарил его и двух лакеев за то, что они не допустили нежелательного вторжения в его личные апартаменты. После этого в хорошо смазанном замке повернули ключ и «гостям» было объявлено о его прибытии.

– Мы разбудили вас. – Теща бросила неодобрительный взгляд на его домашний наряд – рубашка с короткими рукавами, брюки и сафьяновые шлепанцы на ногах. Ее слова прозвучали как официальная констатация факта, а отнюдь не как извинение.

– Да, это действительно так. Чем могу быть полезен? – голос герцога прозвучал довольно мягко и беззаботно. Ни парижский архиепископ, ни мать Изабель ни в малейшей степени не пугали его. Ему не было свойственно ни ханжество, ни скольконибудь выраженная религиозность; по его личному мнению, во Франции церковь несколько вышла за рамки приличествующей ей духовной сферы, а это относилось и к правительству, и к обществу. Впрочем, церковные ограничения мало заботили его.

Не успел он переступить порог комнаты, как архиепископ проговорил твердым и угрожающим тоном, словно выговаривал священнослужителю низшего ранга или воспроизводил заранее заученный текст:

– Церковь не может примириться с разводом.

У него явно прибавилось храбрости по сравнению с прошлым вечером, весело подумал Этьен, вспоминая тогдашнее постное бледное лицо архиепископа. Несомненно, благодаря твердой позиции его непреклонной тещи.

– Мне известно мнение церкви по этому вопросу, – вежливо ответил Этьен и направился к креслу неподалеку от обоих Монтеньи, которые испепеляли его взглядами, словно живые воплощения Божьей кары, только что доставленные с небес. – Тем не менее, французское законодательство предусматривает соответствующую процедуру. Надеюсь, что вы не для того поднялись в столь ранний час, чтобы обсудить со мной светские и религиозные нормы в этой сфере. Я совсем не…

– В роду Монтеньи никогда не было разводов, – перебила его мать Изабель. Она сидела, строго выпрямившись, ее голос отличался той же холодной четкостью, что и у ее дочери. Хотя она овдовела уже почти десять лет назад, но попрежнему продолжала ханжески носить траурночерный капор, скромно отделанный шнуром, черное платье единственным украшением которого служила бриллиантовая брошь, черные лайковые перчатки, с симметричной точностью уложенные на коленях.

– В семействе де Век тоже, – ответил герцог. Он восседал в кресле напротив, достаточно большом, чтобы разместиться в нем с комфортом. В руке он держал чашечку кофе; камердинер Луи стоял позади него по стойке «смирно», словно швейцарский гвардеец. – До этого случая – вкрадчиво добавил он.

– Мы не можем этого допустить.

Непоколебимая церковная догма, надменно попирающая элементарные права личности при посредстве французских законов, – для последнего десятилетия девятнадцатого века это выглядело слишком явным анахронизмом. И к тому же сильно раздражало. Если отвлечься от высоких материй, сидевший перед ним архиепископ был маленьким, как все Монтеньи, и Этьена так и подмывало спросить: и ты собираешься остановить меня? Однако вместо этого он вежливо заметил:

– К счастью или нет, это уже в зависимости от вашей точки зрения, но у вас нет возможности влиять на мою жизнь. Я – герцог де Век.

– Мы можем остановить вас через суд. – Голос архиепископа звучал неправдоподобно решительно, размышлял Этьен. Интересно, мать Изабель угрожала ему или пообещала щедрое пожертвование?

– Вы можете только попытаться остановить меня через суд, – взгляд Этьена вдруг стало отстраненным и далеким.

– Бурже не сможет вам помочь, – проговорила мать Изабель со столь знакомым презрением – в ушах Этьена эхом отдавался голос жены. – Он всего лишь крестьянин.

– У барьера в суде Лэтэв увидит, что обстоятельства рождения Бурже не имеют особого значения. – Этьен скрестил ноги, вручил пустую чашку Луи и откинулся на спинку кресла. – Еще будут… советы… или Берне может проводить вас?

Его вежливость имела свои пределы, как и смысл бесед с Монтеньи, к тому же в постели его ожидала прекрасная женщина, и это, пожалуй, в наибольшей степени вынуждало его сократить столь ранний утренний визит.

– Значит, вы не собираетесь проявить благоразумие? – со зловещей надменностью поинтересовался архиепископ.

– Я проявляю благоразумие, причем впервые за свою жизнь. Свой долг перед семьей за последние двадцать лет я выполнил уже тысячу раз. – Герцог понизил голос и очень медленно, с расстановкой, добавил, чтобы ни у кого не возникало сомнений в его намерениях: – Мое будущее принадлежит мне.

– Дети еще не достигли совершеннолетия.

Архиепископ говорил, словно испанский инквизитор в камере пыток, настолько в его словах сквозила уверенность, что они будут восприняты с почтительным вниманием.

От ленивой позы Этьена не осталось и следа: он выпрямился в кресле, его глаза сверкнули гневом, а пальцы добела стиснули подлокотники кресла.

– Если вы тронете их, Монтеньи, – низкий голос герцога дрожал от ярости, – то ваше сердце мне подадут на блюде под соусом.

– Вы угрожаете мне? – лицо архиепископа снова приняло мучнистый оттенок, как и накануне вечером.

– Да. – Глаза герцога сверкали изумрудным огнем.

– Вы… не можете угрожать мне, – заикаясь, проговорил архиепископ. Легкий толчок в бок со стороны графини поддержал в нем быстро улетучивающуюся храбрость. – Закон требует учреждения опеки… до тех пор, пока дети не достигнут возраста двадцати одного года.

– Закону, черт подери, лучше держаться подальше от моих детей, Монтеньи. Это и обещание, и угроза, и смертная клятва. Надеюсь, я выразился достаточно ясно? Беатрис, вы собираетесь подтолкнуть своего племянника к прежевременной смерти? – заметил он, увидев, как рука его снова пришла в движение. – Если вы желаете добра, лучше вспомните, как он неважно стреляет – отрывисто продолжал он, – никто не смеет трогать моих детей. Ни вы, ни Изабель, которая утратила интерес к ним с момента рождения. И менее всего суд, который продается и покупается по цене хорошей скаковой лошади. – Герцог резко поднялся, встреча была окончена – Берне проводит вас к выходу; и больше, – голос его был обманчиво спокоен, – не возвращайтесь.

Широко шагая, Этьен быстро шел анфиладой комнат, ведущей из прихожей в спальню, под аккомпанемент яростного биения пульса в висках. Он чувствовал, что лицо его горит от гнева. Они что, вправду думают, что его заботит позиция церкви в каком бы то ни было вопросе или волнует отношение Монтеньи к разводу? Идиоты! – внутренне кипел он. Церковь действительно занимала определенное место в жизни людей, но только не в его доме, да еще и с ультиматумами! Как смеет этот червяк грозить его детям, как смеет он думать, что у него есть право калечить теологическими догмами жизнь Жюстена и Жюли! Он убьет его без малейшего колебания, хотя этот проклятый трус наверняка спрячется за свою сутану или за юбку графини, если попытаться довести дело до дуэли.

Луи, который следовал за герцогом по пятам, был вынужден чуть ли не бежать, чтобы не отстать от быстро шагающего хозяина. Подойдя к двери в спальню, Этьен немного подождал, чтобы дать возможность Луи догнать его. Когда тот, пыхтя и задыхаясь, оказался рядом, герцог раздраженно бросил:

– Пожалуйста, еще кофе и завтрак, скажем… минут через двадцать. Думаю, что, убив его, я избавлю мир от совершенно бесполезного священника, – добавил он, как бы завершая утреннее меню.. Положив руку на дверную защелку, он повернулся к слуге с неожиданно веселой улыбкой. – Ну разве это не хорошая мысль, Луи?

– Да, господин герцог. Проследить, чтобы почистили ваши пистолеты? – Луи сопровождал герцога на несколько дуэлей – все еще популярный способ улаживания споров между мужчинами во Франции – и был не против снова оказаться полезным. – Детей нужно защитить, – убежденно закончил он, словно речь шла о его собственном потомстве.

Этьен ухмыльнулся.

– Пристрелив этого напыщенного засранца, я по крайней мере спасу Францию от еще одного лицемерного ублюдка… Хотя лицо его было такого воскового цвета, что, возможно, Луи, мне и не понадобятся пистолеты. Он может просто умереть от удара. Этот проклятый трус до сих пор, наверное, оглядывается через плечо. Значит, кофе и завтрак. Прекрасный день, не правда ли, Луи? – Настроение Этьена вдруг резко изменилось при мысли о теплой и чувственной Дейзи, ожидавшей его в постели.

– Да, господин герцог, – согласился слуга, правильно истолковав последнюю реплику хозяина. – Она очень привлекательна.

– Мадемуазель Блэк скоро станет твоей новой хозяйкой – он улыбнулся, словно охваченный энтузиазмом мальчишка.

– Очень хорошо, господин герцог. Я буду ждать этого с нетерпением. – Луи находился при герцоге еще до его вступления в брак, и ему было приятно видеть своего хозяина впервые за столько лет понастоящему счастливым. – Вы считаете, мадемуазель понравятся пирожные с орехами и медом из вашего поместья Кольсек?

– Да… да, конечно. – Этьен помедлил. – Я должен был сам подумать об этом. Спасибо, Луи, я думаю, ей понравится. Через двадцать минут?

– Ровно через двадцать минут, ваша светлость.

Завтрак был пышный, горячий и неспешный, от хрупких пирожных до последнего сладкого безе со взбитыми сливками, сдобренного горячим шоколадом. Солнце успело подняться довольно высоко, прежде чем герцог повернулся в кровати, чтобы снова позвонить Луи. – Тебе понадобится коечто из одежды, – объяснил он в ответ на вопросительный взгляд Дейзи. – Луи проследит за этим. Мы отправляемся повидать маму.

– Я не хочу, лучше я останусь здесь.

Этьен был особенно нежен этим утром, разбудив ее нежным, долгим поцелуем. Яростная и буйная страсть прошлой ночи сменилась почти болезненной мягкой чувственностью. Ее тело, как и сердце, пылало от любви к нему, и она не хотела, чтобы им чтонибудь помешало. Она была одержима эгоистичным желанием удержать его рядом – на расстоянии руки, взгляда…

– Я поведу тебя к маме, чтобы похвастаться. На белых простынях он казался еще смуглее; улыбающийся, чувственный, более совершенный, чем этого заслуживал любой мужчина.

– Нет, – слабо запротестовала Дейзи. – Позже…

– Да, а потом дойдет очередь и до этого, – беззаботно возразил Этьен, интуитивно ощутив ее настроение. Ему был знаком этот ненасытный огонь в женских глазах.

– А ты уверен насчет матери? – все еще колебалась Дейзи. – После той сцены в опере…

– Мать презирает условности еще больше, чем я. Поверь мне.

– Это относится и к твоему разводу?

– Ко всему. К тому же она никогда не любила Монтеньи, поэтому развод вовсе не будет ударом для нее. Мой брак устраивали опекуны отцовского наследства, а не мать. – Он проговорил это с какимто ленивым самоуничижением; насытившийся и удовлетворенный, он стал на время равнодушен даже к своим старым врагам.

– И ты даже не участвовал в обсуждении? – в ее голосе явно слышалось сомнение, хотя Дейзи понимала, что, согласно французскому законодательству, вдова получала минимальную часть наследства своего покойного супруга.

– Поскольку мне еще не было двадцати одного года юридически я не мог распоряжаться наследством. На горизонте маячила война с Пруссией, угрожавшая многим из наших восточных владений, и я планировал поступить в кавалерию, несмотря на яростное сопротивление опекунов. Если бы меня убили на войне, все досталось бы какомунибудь троюродному брату, которому еще не удалось допиться до белой горячки гдето в Индии. Естественно, что опекуны были напуганы. Ну, и я, конечно, осознавал свою ответственность, ведь во мне с детства воспитывали наследника титула герцога де Век. – Он потянулся, словно большой дикий кот, и продолжил невозмутимым тоном: – Ты ведь не хуже меня знаешь, что как женщина моя мать не могла повлиять на распоряжение наследством де Век. Мы оба понимали, что предложенный нам союз с Монтеньи будет, полезен.

– Полезен? – ей почемуто была неприятна мысль, что Этьен мог быть так циничен.

Он пожал плечами, смерив ее мгновенным взглядом изпод темных бровей.

– Они угрожали доходам моей матери, если до отъезда в армию я не женюсь и не обзаведусь наследником. Не возражай, – он поднял руку, останавливая ее, – для затяжной битвы в суде просто не было времени, даже если бы я и не согласился с их требованиями. Род де Век восходит к Шарлю Мартелю, – сказал он, понимая, что значит состоять в родстве с первыми французскими королями. – Я чувствовал себя обязанным сделать чтото. Да и все мои друзья заключали подобные бракиконтракты, а до этого – их родители. Мы ведь живем не на северных равнинах, где для вас свобода – естественное состояние, – его последние слова прозвучали както болезненно для состоятельного человека, наделенного и влиянием, и властью.