Текст книги "После всех этих лет"

Автор книги: Сьюзен Айзекс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Знаю, но мне кажется, дела идут не совсем хорошо.

Почему ты думаешь, что у тебя могут быть с ним проблемы?

Он считает весьма знаменательным фактом, что Ричи пришел именно сюда, чтобы оказаться убитым.

Не совсем глупое умозаключение.

Нельзя ли поменьше иронической беспристрастности? И чуть больше сочувствия?

– To, что он говорит, на самом деле заслуживает внимания. Но это не значит, что он затащит тебя в камеру и начнет бить резиновой дубинкой. Почему Ричи был здесь?

Откуда я знаю?

Ты не приглашала, его? Не говорила: «Заходи, когда будешь по соседству»?

Нет. Он знал, что ему не нужно приглашения. Но как он очутился здесь среди ночи?

Касс что-то жевала. Она была рождена, чтобы жевать. Чем быстрее двигались ее челюсти, тем лучше работала голова. Она считала это одним из своих пороков, но редко выходила из дома без жевательной резинки Чарльстон в сумочке.

Не хочешь соленых орешков ила сухарик? – спросила я.

Нет-нет, спасибо. Скажи, почему Ричи решил пробраться в твой дом тайком?

Может, он хотел повидаться со мной?

Среди ночи?

Слова горохом посыпались из меня:

Послушай, если бы Ричи вдруг решил вернуться ко мне, он не стал бы украдкой подниматься по лестнице и незаметно залезать ко мне в постель. Он всегда был… волнующим, возбуждавшим… Я имею в виду, среди всех в Шорхэвене. Ты же знаешь, как он отличался от остальных мужчин. Девяносто процентов их – евнухи. Серые. Несексуальные.

В таком случае, Теодор – бежевый.

Муж Касс был издателем консервативного журнала «Стандартс». Он был совсем не бесполым, хотя не подтверждал миф о сексуальном превосходстве черных мужчин.

– Ричи был не таким. Он…

Касс говорила мягко:

На прошлой неделе, когда мы ужинали в этом новом японском ресторане, ты сказала, что, наконец, поняла, что Ричи больше не любит тебя, что он любит Джессику и собирается на ней жениться.

Возможно, я ошибалась тогда, на прошлой неделе. Может, она уже надоела ему?

Отчего?

Ну, только не смейся.

– Хорошо. Я буду сдерживаться.

– Она не страстная женщина.

– Его адвокат разговаривал с твоим по телефону и сказал, что Ричи ищет примирения, потому что ему не хватает твоей страстности?

Касс знала, черт побери, что мой адвокат звонила мне днем раньше и сообщила, что Ричи так не терпится жениться на Джессике, что он сдается и принимает все наши условия.

– Это выглядит так, будто он пришел ограбить тебя, объясняя это своей любовью к тебе.

– Видимо, не так.

– Тогда– как? – поинтересовалась Касс.

Я пожала плечами.

Рози, ты не можешь быть пассивной в такой момент, как сейчас. Подумай! Что ты говоришь?! Что… Кто этот скучный персонаж в романе Дороти Сейерс, который ты заставляла меня прочитать?

Лорд Питер, и он совсем не скучный.

Эти книги развивают сентиментальность. Хорошо. Как бы поступил лорд Питер?

– Он попытался бы выяснить, зачем Ричи приходил. Возможно, он захотел бы узнать, приходил ли Ричи с кем-нибудь. О! Касс! Может, он приходил с Джессикой?

Зачем ему приходить сюда с Джессикой?

Откуда я знаю?

Может, у него возникло желание заняться с ней любовью на твоем кухонном столе? Посмеяться над тем, какие ты выбираешь салфетки?

Я выбираю красивые, салфетки.

Особенно те, вышитые, с фруктовым орнаментом. Ну-ну. Однако к делу: Ричи не приведет Джессику сюда. Ты знаешь это. И я знаю это. И полиция знает это.

Я закрыла лицо руками, помассировала лоб и пробормотала:

– Ричи не привел бы Джессику сюда. Может, она следила за ним?

Я посмотрела на Касс сквозь пальцы. Похоже, ее уже не интересовала ни эта версия и ни какая другая.

Но, может, Ричи сказал Джессике, что он ошибся, что он все еще любит меня? Может, его гложет мысль о возможности потерять большую часть состояния? Так или иначе, он решил вернуться ко мне. Она выследила его – и убила!

Зачем?

Зачем?

Эта женщина – по сути своей хладнокровна. Она зарабатывает в год…

Полмиллиона баксов.

Вот-вот. Она могла бы легко заработать столько же в любом другом месте, если не больше. Так? И зачем такой женщине, как Джессика, убивать мужчину только за то, что он решил вернуться к своей жене?

Может, она спятила?

Я сказала это из ревности – я знала, что этого не может быть. Джессика могла восхищаться жизнелюбием Ричи, ее могло привлекать его богатство, его сексуальные способности. Но если он бросит ее… Я была абсолютно уверена, что Джессика не умрет от горя. Наверно, она расстроится, пару дней не будет есть, потеряет пару фунтов…

– Хорошо, хорошо. Может, она и не сошла с ума. Может, она была разъярена?

– Разъяренные люди не вонзают нож, моя дорогая. Разъяренные люди имеют своих поверенных для переговоров о разделе имущества на весьма благоприятных для них условиях.

Когда Касс ушла, чтобы переодеться для школы я стала ждать Гевински. Но его все не было. И так как ни один громила в полицейской форме не попытался удержать меня в библиотеке, я поднялась наверх, в свой кабинет.

Эта комната была очень уютной, хотя по площади она подходила для постановки «Аиды». Во времена короля Эдуарда такая комната, видимо, предназначалась для гардеробной хозяйки дома. Сейчас все, что осталось от прошлого, – старинный письменный стол, кресло и малиновая кушетка, более подходящая для утомленной проститутки, чем для приличной леди. Я прилегла. Меньше двенадцати часов назад я сидела за этим столом, попивая лимонный чай Зингер, и выставляя последние отметки за экзаменационные работы. Через боковое окно была видна невысокая каменная стена, отделявшая Галле Хэвен от Эмеральд-Пойнт, имения Тиллотсонов, узкая полоска леса между двумя поместьями, заканчивавшаяся тропинкой, которая вела к мысу, да величественные липы, скрывавшие корт Тиллотсонов. Их дом был довольно далеко от корта, поэтому единственное, что можно было разглядеть, это узкая полоса сине-серой шиферной крыши.

Вид за окном был приятным и спокойным. Вдруг что-то задвигалось внизу, у деревьев. Я вскочила с кушетки, как ужаленная: на краю леса, на ничейной земле между двумя поместьями, совсем рядом с дорогой, рядом с гигантской голубой елью стояли на коленях двое мужчин в оранжево-синих ветровках. Я не могла разобрать, что они там делают – помчалась через весь дом в комнату Бена, схватила его бинокль и быстро вернулась назад.

Оранжево-синие ветровки оказались форменной одеждой, продававшейся в специальном магазине округа Нассау. Я настроила бинокль. Чернокожий парень растянул белую ленту рулетки, видимо, над следами от автомобильных шин. Второй, похоже, давал указания первому, как замерять. Очень осторожно я открыла окно. Но ничего не услышала:

И не увидела. По крайней мере, ничего примечательного. Казалось, что парень с рулеткой просто тянул время. Лесная полоса не могла дать ключа к разгадке, поскольку почти все, кто играл в теннис со Стефани Тиллотсон или ее мужем Картером, парковали свои машины именно там – оттуда до корта было ближе, чем от дома. Как утверждает Стефани, которая по праву рождения знает все, владельцы имений на северном побережье убеждены, что если из дома слышен звук удара мяча о ракетку, корт находится слишком близко. Я еще раз настроила бинокль. То, что я сначала приняла за черный ящик кабельного телевидения, оказалось крылом автомобиля. Спортивного автомобиля. Я бросилась в ванную, чтобы лучше разглядеть его. Это оказалась машина: низкая, с аэродинамической коррекцией, черная, похожая на равнобедренный треугольник. Хотя я совершенно не разбираюсь в спортивных машинах, это, по-моему, был «ламборгини дьябло». Ричи признался однажды, что находится за пределами возможного. «Покупка такой машины морально не оправдана, – говорил он. – В высшей степени возмутительная цена – 239 тысяч долларов». Может, он все-таки решился?

Спускаясь по большой, отделанной мрамором лестнице, я услышала шарканье внизу. Я перегнулась через перила и увидела двух медицинских экспертов, вывозивших то, что раньше было моим мужем, завернутого так, чтобы поместить его в мешок для трупов. Человек в полицейской форме выскочил вперед, чтобы открыть дверь. В детективных фильмах подобные мешки всегда хорошо сшиты, тонкая молния издает скрипучий, усиленный звуковым сопровождением шум. Но так в Голливуде. А здесь Лонг-Айленд. С моего места не было видно никаких молний. Похоже, полицейское управление округа Нассау пользовалось огромными безо всяких молний мешками. Ричи был бы возмущен. Столь жалкий уход такого респектабельного мужчины! Полицейский продолжал наблюдать, как команда медицинских экспертов укладывала труп в машину скорой помощи. Я вытянула шею. Задние дверцы машины были открыты, готовые принять тело.

Я прищурилась. Что-то знакомое… чуть в стороне от желтой ленты, огораживавшей место преступления. Солнечные зеркальные очки, обтянутые черными брюками ноги, черная куртка и черная мотоциклетная шапочка. Маделейн Берковиц. Она сказала Касс, что собирается домой, но осталась и наблюдала за последними мгновениями пребывания Ричи Мейерса в Галле Хэвен. Она вздрогнула, услышав хлопок дверей скорой помощи, повернулась и быстро пошла по аллее, разбрасывая ногами гравий.

Зазвонил телефон.

– Привет, – услышала я.

Конечно, это Алекс. Он никогда не скажет: «Здравствуй, мама» или «Ты оставила срочное сообщение. Я волнуюсь. Скажи скорей, что случилось?».

– Алекс? – спросила я, хотя сомнений не было– его голос, глубокий баритон с легкой хрипотцой. Голос великого певца рок-н-ролла. Если он когда-нибудь станет знаменитым, то поклонники, включив радио и услышав только одну ноту, скажут; «Алекс Мейерс».

Что «лучилось?

Где ты, черт побери, был? Уже восемь утра. Тишина.

Алекс, послушай, случилось нечто ужасное.

Что?

Не что, а с кем. С твоим отцом.

– И что? – поинтересовался Алекс с таким равнодушием, как посетитель второразрядного ресторана интересуется набором дежурных блюд: сердечный приступ, автомобильная авария, дорожное происшествие.

Отношения между Алексом и Ричи были довольно натянутыми еще со школы. Однажды полиция привезла. Алекса домой в три утра омерзительно пьяным. Ричи накричал на него. Алекс ответил тем, что забрал свое постельное белье, игрушки, свитера, спасательную лестницу из-под кровати и стал проводить свое свободное время с Денни Ризом, бас-гитаристом, баловавшимся наркотиками, и другими ребятами из его ансамбля. Мы узнали о его выходке утром, после сильного ночного ливня, когда наша экономка показала грязные следы на его подоконнике. Тогда Ричи установил датчики на окнах Алекса – теперь при открывании их раздавался душераздирающий сигнал тревоги. Алекс ответил тем, что изобрел магнитное устройство, способное обмануть датчики.

Было удивительно, что он не только окончил школу, но и был принят в Массачусетский университет на три испытательных срока. Алекс считал, что третий срок – величайшая несправедливость. Чтобы находиться среди студентов, он оставил Амхерст и снял комнату недалеко от Кембриджа. Затем он отправил старосте студентов записку, что берет отпуск, и позвонил отцу, заявив, что намерен посвятить все свое время музыке. Ричи выразил свое отношение к этому сообщению тем, что аннулировал карточку Американ Экспресс, которой пользовался Алекс. В ответ Алекс украл или, как он говорил, «одолжил» пластиковую карточку Ричи и записал на его счет стоимость нового усилителя и обед в бостонском ресторане с двухсотпятидесятидолларовой бутылкой «Шато Маржо», хотя с детства предпочитал спиртному прохладительные напитки, типа Строберри Спиттл. Ричи отправил ему официальное письмо с ультиматумом: если Алекс не остепенится, он порвет с ним, не оставив ему ни цента.

Я рассказала Алексу, что случилось с отцом. Ни «Боже!», ни даже вздоха.

– Хочу, чтобы ты приехал домой как можно скорее, – сказала я.

Молчание.

– Алекс, я хочу, чтобы ты приехал домой сегодня.

Никакого ответа.

Ты понял?

Да-а.

Перевести тебе деньги, чтобы ты приехал?

Нет.

У тебя хватит денег на билет в оба конца?

Да. Но сначала мне надо вернуться в Бостон.

А где же ты сейчас?

Где? В Нью-Гемпшире.

– Там у тебя дела?

Молчание.

– Приезжай домой, по возможности… – я не докончила фразу.

Алекс положил трубку.

К кому я могла обратиться? Все лето я читала разные справочники, как пережить развод. Во всех звучала одна и та же здравая мысль: вы должны твердо стоять на ногах. Но с тех пор, как мне исполнилось двадцать два, я не знала, что это такое. Ричи всегда заботился обо мне: общественная жизнь, семейная жизнь, интимная жизнь, финансовое благополучие. Он был единственным, кому я раз в году сообщала, что с моей маммограммой все в порядке.

Во всех справочниках говорилось одно и то же: тогда я была собственностью – теперь же, когда я стала ничьей, у меня исчезло чувство уверенности. Даже после того, как Ричи ушел, если случалась какая-нибудь неприятность на фондовой бирже или с маммограммой, я звонила ему, и казалось, что все неприятности с разводом отходили на второй план. Я понимала, что в своем офисе, высоко над Грейси-Сквер, он, вероятно, вращает глазами и утомленно говорит Джессике: «Рози». Она же сидит у него на коленях, одобрительно кивает и целует его, пока он со мной разговаривает. В конце концов, он помогал мне – больше этого не будет. Он поручил заняться мной тридцатидвухлетнему выпускнику Медицинского колледжа в Вартоне, но сейчас мне надо, чтобы мною занимался штат целой больницы. Этой женщине надо помочь! Сделайте же что-нибудь!

Кто может помочь мне? Один мой сын с тощей, как ослиный хвостик, косичкой и гитарой занят тем, что рифмует свои мысли с утра до вечера. Другой смотрит в рот женщине старше него на десять лет, с накладными ресницами, пока та полчаса обедает дома и пересказывает ему пятнадцатиминутную консультацию с пациентом, страдающим от прыщей на шее.

Мой отец также не сможет помочь мне. Уже пятнадцать лет, как он умер. Мать жива, но мозг ее быстро деградирует. Это не результат серьезной болезни – просто старческое слабоумие, маразм. В те редкие минуты, когда она еще может понять, что у меня нет мужа, она становится ко мне нетерпимой, обвиняет в том, что я бросила Ричи и теперь могу безнаказанно продолжать, пылкий роман с мужчиной, которого она называет Любовник. В отделе нижнего белья универмага Лорд и Тейлор, куда я привела ее купить купальный халат, она кричала: «Что же такое есть у твоего Любовника, чего нет у мужа?».

Сестра Ричи, Кэрол дружила со мной настолько, насколько может дружить золовка. Мы вместе покупали приданое для наших первенцев. А через неделю после ухода Ричи она пригласила меня на обед в городе, завела бессодержательный разговор о прическах, спорте, баклажанах и как-то между прочим посоветовала мне расстаться с ним элегантно. Для моего же собственного спокойствия. Оказывается, Ричи влюблен в Джессику. Безнадежно влюблен. Совершенно… – я поднялась и ушла. Больше я о ней ничего не слышала.

Могла ли я обратиться к компаньонам Ричи по бизнесу? После всех этих обедов с огромным числом гостей, множества вечеров и ночных бдений, на которых мы обменивались взаимными колкостями и язвительными замечаниями, никто из Дейта Ассошиэйтед не позвонил мне ни разу после ухода Ричи. Честно говоря, для меня это не стало ни большим сюрпризом, ни большой потерей.

Самым близким другом Ричи, настоящим другом в течение семи или восьми лет, была жена его самого крупного клиента Тома Дрисколла, Джоан. Тут меня охватили воспоминания. Давным-давно, еще в Бруклине, до того, как Том стал своим в среде интеллектуальной элиты, а затем и важной персоной в Манхэттене, он был самым замечательным парнем в мире. Мы были закадычными приятелями в начальной школе и, хотя потом росли отдельно, встретились снова и через короткое время стали друзьями в старшем классе средней школы.

Джоан Дрисколл – сухопарая, практичная, бессердечная, что предопределило ее успех в нью-йоркском обществе, – во время первого визита в Галле Хэвен назвала Ричи «дамский угодник Мейерс». Ричи же вместо того, чтобы вышвырнуть ее, отшлепав по тощему заду, только рассмеялся. Он считал Джоан воплощением изысканности. Может, это и было так. После ухода Ричи я позвонила ей, умоляя напомнить ему о незыблемости семейных уз. Они с Томом были вместе уже много лет. Может, ей удастся убедить Ричи, что нам следует попытаться прийти к согласию. Она ответила: «Рискуя показаться резкой, скажу тебе, что последнее, что сейчас нужно Рику – это согласие».

А мои старые друзья?

Мой лучший друг по Бруклинскому колледжу сейчас занимался оптовой продажей спортивных снарядов в Сан-Диего. Другой мой близкий друг в течение последних двух лет был озабочен крахом страстного любовного романа, разводом, повторным браком, ребенком, поправкой своего здоровья.

_У меня еще есть Касс; Но я не могу обращаться к женщине, которая целый день занята на работе, имеет мужа, троих детей, посещающих частную школу, но почти постоянно находящихся дома – то каникулы между семестрами, то рождественские каникулы, то пасхальные каникулы…

У меня есть приятели учителя. Однако, в отличие от меня и Касс, у них нет прислуги, чтобы готовить, гладить, убирать, ухаживать за детьми, посещать супермаркеты. Я знаю, что только три раза в неделю на полчаса к ним приходит прислуга.

Есть еще две приятельницы по пешеходным прогулкам. Стефани перестала писать руководства по вязанию крючком. Ее навязчивой идеей стал коврик с растительным орнаментом – от белых лилий, до прекрасных роз, который она уже заканчивает. Стефани и я вместе кашеварили по пятницам, вместе ходили по магазинам, хотя самым интимным, что мы доверяли друг другу, было, скажем, ее признание, что ее мать отказалась одолжить ей дорогую пелерину из соболя. Меня это не удивило, поскольку ее мать всегда была маловоспитанной, несерьезной и эгоистичной.

Может, мне обратиться к поэтессе Маделейн, которая через три дня после ухода Ричи спросила меня: «Еще одна? Во всей Вселенной? Страдаешь ты! А почему?».

Поистине единственным человеком, оказавшимся рядом со мной в этот момент, был сержант Гевински. Он, по-видимому, утоляет на кухне голод. Заткнул галстук за рубашку, так что виден только узел, и поглощает рулет или булочки, которые оставляют маковые зернышки на его подбородке. Стоит ли мне обращаться к сержанту Гевински?

Миссис Мейерс?

Да?

Я буду очень признателен, если в течение нескольких дней вы останетесь дома. Если у вас возникнет необходимость куда-нибудь пойти, для этого требуется… Ну, вы знаете, как это бывает. У нас могут возникнуть некоторые вопросы.

Я буду здесь.

Хорошо. Надеюсь, что вы не сбежите, – он подмигнул. – Шутка.

Никто из нас не засмеялся.

Глава 4

Мне следовало строго соблюдать домашний арест. Однако я попросила Гевински, и он разрешил мне посетить моих ближайших соседей. И через две секунды, как сказали бы мои дети, я смылась.

Если посмотреть на наши поместья с воздуха, то Эмеральд-Пойнт находится бок о бок с Галле Хэвен, только на более высоком холме. Но если вам придется идти пешком, то, хоть вы и не попадете в чащу лиан и упавших несколько веков назад деревьев, но поймете, что лес, разделяющий наши владения, полон зарослей крапивы и ядовитого плюща, так что продираться сквозь эту девственную природу очень опасно. Другого короткого пути туда нет.

Самый простой путь – спуститься по деревянной лестнице в конце нашей лужайки за домом вниз на берег – через пляж – и вверх по каменным ступенькам, к задней стороне их дома. Обычно мы со Стефани ездили друг к другу на машине. На этот раз я выбрала длинный путь. Почти четверть мили пешком до Анкоридж-лейн, вверх по Хилл-роуд прямо к Эмеральд-Пойнт. Я не была уверена, что это меня отвлечет, успокоит или, что я обнаружу улики преступления.

Ничего примечательного перед домом, только группа полицейских в форме. Их безупречный вид говорил о том, что полицейское управление Нассау преуспело в пополнении своего штата восхитительными голубоглазыми мужчинами и может даже рискнуть выиграть приз по случаю Дня памяти Мартина Лютера Кинга.

Тюремная машина, выглядевшая не такой, устрашающей из окна моего дома, хранила свою тайну за зашторенными окнами. Полицейский в темно-бордовом пиджаке, которого я уже видела раньше, осторожно приоткрыл дверь машины, так, чтобы только проскользнуть внутрь, и резко захлопнул ее обратно.

Человек, занимавшийся на Хилл-роуд, был не очень замкнутым. Когда я приблизилась к нему, он раскладывал совком какое-то белое вещество. Другой давал ему указания, но потом тоже включился в работу. Он начал фотографировать. Он вытягивался, припадая к земле, но вместо того, чтобы снимать багряно-золотисто-оранжевый лес, он кадр за кадром снимал широкие белые ленты и ограниченное ими пространство. Я украдкой посмотрела: следы шин. Меня немного беспокоило, как бы то, что я слоняюсь здесь без всякой причины, не вызвало подозрений. Но эти двое, по-видимому, были не против зрителей. Округ Шорхэвен с плотностью населения один человек с хорошим вкусом на один акр, должно быть, представлялся им скучноватым. Они приветливо кивнули любезной хозяйке. Я ответила им и стала наблюдать за их работой. Кроме следов машины Ричи, были и другие. Мне все они казались одинаковыми, глубоко отпечатанные на грязной почве, такой же ширины, не тронутые ни ветром, ни осенним дождем.

– Откуда вы знаете, какие именно следы нужно замерять? – спросила я.

А мы измеряем все, – ответил фотограф.

Да, – подтвердил другой. – Все.

Они захихикали, довольные своим ответом.

– Здесь их еще много, – добавил он, указывая на следы, которые вели прямо к «ламборгини».

Было совершенно ясно, что Ричи свернул с дороги и оставил машину на лесной полосе. Не лучшее место для укрытия, но достаточно надежное. Играя сотни раз в теннис с Картером, Ричи хорошо знал это место. Там не надо было пробираться сквозь заросли ядовитого плюща, чтобы выбраться на грязную тропинку, ведущую к корту, на которой ваша машина уже будет видна. Партнеры Тиллотсона по теннису парковали здесь машины, потому что не хотели искушать автомобильного вора своими новенькими желто-красными «ягуарами» и не желали получить талон на штраф от местных полицейских за парковку на улице, а не в поместье, что считалось в нашем кругу дурным тоном.

Мужчины убрали рулетку и фотоаппарат и удалились. Я тоже. Дорога в Эмеральд-Пойнт никогда раньше не казалась мне такой крутой. Привыкшая проходить ежедневно по три мили, сейчас я при каждом шаге ощущала жгучую боль в икрах, и моя грудь при каждом вздохе болезненно сжималась. Когда теряешь ощущение времени и пространства, дорога, ведущая к дому, кажется бесконечной.

Совсем запыхавшись и даже слегка испугавшись, я, наконец, обнаружила дом. Я поднялась по высоким каменным ступеням и очутилась перед огромной красного дерева дверью. Дом Тиллотсонов, в стиле эпохи Тюдоров, был очень массивным. Резкий звонок дверного колокольчика прозвучал за дверью,

Когда кто-то из многочисленных слуг Тиллотсонов открыл дверь, я еще не успела отдышаться. Внезапно я почувствовала боль в груди, Я попыталась вспомнить, что я читала в разделе «Здоровье» в «Нью-Йорк тайме» о том, какие ощущения испытывает человек, когда умирает. В этот момент передо мной предстал Гуннар, сухопарый мужчина в белом пиджаке. По словам Стефани, он не был именно дворецким. Он был, скорее, похож на часто встречающегося в популярных романах хозяина японского дома, хотя по происхождению был норвежцем. Вероятно, он был родом из того уголка Скандинавии, где жители не пользуются английским как вторым языком.

Йа? (Да?)

Стефани? – спросила я, чтобы упростить дело. И в этот момент сама Стефани появилась из-за дома. Она уже сменила свою обычную одежду для прогулок – брюки, футболку юридического факультета Мичиганского университета и ветровку– на розовый свитер и хлопчатобумажный комбинезон с множеством карманов, По-видимому, она опять занималась перекрестным опылением. Кончик ее носа был покрыт желтой пыльцой. С увеличительным стеклом и кисточкой она могла приводить в своей оранжерее целые часы, осуществляя, как я полагаю, ботанический эквивалент искусственного оплодотворения. В это время прислуга занималась с маленькой Астор игрой в кубики, создавая из них прекрасные замки.

Ножницы, кусачки и миниатюрный совок торчали из нагрудного кармашка комбинезона Стефани.

– Рози, – она протянула руки с намерением обнять меня.

Я ловко увернулась, чтобы не быть проткнутой каким-нибудь инструментом. Стефани была молода. Ей было всего тридцать два. Миловидна, с прекрасным для женщины ростом в 5 футов и 10 дюймов. Она была благородного происхождения – настоящая «голубая кровь» Лонг-Айленда. Ее отец, двоюродный племянник Джона Фостера Даллеса, был самым лучшим специалистом по работе с ценными бумагами на Уолл-стрит. Мать ее, происходившая из рода Асторов и Уитни, уже в 1957 году попала в классификацию теннисных игроков. Довольно неожиданно выяснилось, что Стефани, получившая, блестящее образование, обладает весьма средними способностями. Мне были приятны ее нежные сердечные объятия, но она была настоящей спортсменкой, настолько сильной, что могла задушить человека, обнимая его.

– Спасибо, Гуннар, – поблагодарила она и предложила мне войти.

Дворецкий мгновенно исчез.

– Кошмар, – пробормотала она, подразумевая, конечно, убийство, а не свои проблемы с прислугой. – Пройдем в музыкальную комнату. У меня в духовке бриоши; Я их приготовила специально для тебя. Ужасно! Кошмар! Ингер сейчас нам подаст. Чай? Кофе? Каппучино?

Дизайн музыкальной комнаты соответствовал тому времени, когда музыка предполагала присутствие человек пятидесяти, приглашенных послушать фортепианный квинтет Шуберта. Последним приобретением Тиллотсонов стал чересчур громоздкий рояль, купленный по случаю в доме, где он занимал целую комнату. В отличие от Ричи, который превратился в достаточно состоятельного человека, доктор Картер Тиллотсон, пластический хирург в Манхэттене стал ошеломляюще богат. Он родился в семье, обосновавшейся на Лонг-Айленде еще в 1697 году. К несчастью, Тиллотсоны стали одной из первых семей в Шорхэвене, кто пострадал от кризиса 1893 года– они потеряли магазин, а последние, остатки своего благополучия – уже через тридцать шесть лет, во время Великой депрессии. Картер родился в такой бедной семье, как сообщила однажды Стефани по секрету, что родители не могли отправить его в школу-интернат. К счастью, он не был отвергнут обществом, а Стефани нашла в себе достаточно мужества, чтобы выйти замуж за человека, которому требовалась финансовая поддержка даже для поступления на медицинский факультет. К огорчению семьи Стефани и радости Тиллотсонов – они поженились. Картер самостоятельно добился огромного успеха и до сих пор все еще заботится о приумножении своего состояния. Чтобы сделать менее заметным недостаток мебели, она заполнила музыкальную комнату и все остальные деревьями в кадках. Она знала, так не обставляют то, что ее мать называла «достойным домом», но она рассчитывала на Картера: после следующей пары сотен операций по липосекции он позволит ей наведаться в магазины, имея в распоряжении шестизначную сумму. Тогда она купит шифоньеры, горки, кушетки, люстры, кресла. И все это будет поглощено гигантскими размерами Эмеральд-Пойнта. Однако, несмотря на огромность дома, благодаря усердию Стефани там все же было уютно. Мы уселись в одинаковые, обитые шелком кресла, окруженные влажным лесом пальм – веерных, комнатных, саговых. Бледно-зеленый ковер под ногами был таким толстым, что казалось, будто он вырос прямо из пола.

– Ты хочешь поговорить об этом? – спросила Стефани.

По школьным стандартам, Стефани могла считаться близким другом: не только потому, что вместе готовили, любили антиквариат, посещали «блошиные рынки» и ездили в Манхэттен встречать мужей. Однако я не хотела говорить с ней о Ричи, главным образом потому, что она никогда не говорила ничего существенного. Я просто хотела побыть с ней. Как в лекарстве, я нуждалась в ее осанке, наклоне головы, мягкой шутке, легкой болтовне.

– Правда, Рози, что ты нашла его?

Я кивнула. Говорить я не могла – у меня пересохло в горле. Стефани тоже не была в хорошей форме.

Я так… так обескуражена, – сказала она. И чтобы доказать это, заплакала. Слезы полились по ее выступавшим скулам и щекам.

Извини меня.

Все в порядке, Стефани.

Я не знаю, что повлияло на Ричи, – заявила она, – но в течение долгого времени… он в самом деле был каким-то странным.

Да, – признала я.

Она порылась в своих бесчисленных карманах и, в конце концов, вытащила грязную тряпку. Только она собралась вытереть ей глаза, как я выхватила ее из рук.

– Такая грязная тряпка. Ты получишь воспаление.

Она уставилась на тряпку так, как будто увидела ее впервые, и засунула обратно в карман. Рукой она вытерла слезы и, всхлипывая, потянулась к керамической вазе с какими-то растениями, чтобы отщипнуть потемневшие по краям листочки, выделявшиеся на темном фоне зелени.

– Извини, я так расплакалась…

Я бы тоже хотела заплакать, но не могу. У меня – шок.

А следовало бы. Ты представляешь, как это произошло?

Я всегда думала, что Ричи может умереть от сердечного приступа, – пробормотала я, опережая ее вопрос. Я не могла сказать ей, что я горячо желала ему этого. Чтобы он умер от сердечного приступа во время любовных утех с Джессикой, или во время регулярной пробежки по прогулочной аллее Ист-Ривера, или во время игры в теннис в Гемптоне, или во время зимних катаний на горных лыжах, когда он, как рыба, хватал воздух, чтобы получить как можно больше кислорода.

Конечно, ты в шоке, – сказала Стефани. – А кто бы не был? Однако ты прекрасно держишься, поверь мне.

Меня это немного утешило, хотя я стремилась в Эмеральд-Пойнт отнюдь не за тем, чтобы самоутвердиться в своей стопроцентной американской сущности. Один Бог знает, как я нуждалась в любой поддержке, особенно в хорошем совете.

До того, как Стефани начала вести жизнь хозяйки большого дома, посвятив себя поискам подходящей прислуги, поездкам с двухлетней Астор в гости к ее сверстникам, выращиванию пальм и лимонных деревьев в оранжерее, она занималась юридической практикой в одной из гигантских нью-йоркских корпораций, с гордостью и достоинством защищавшей интересы нефтехимических монополий.

– По-моему, мне необходим юридический совет, – сказала я и перешла к рассказу о сержанте Гевински. «Так!», – произнесла Стефани два раза и «невероятно!» – один раз. Когда я закончила, она сказала:

– Я бы остерегалась его.

Я почувствовала облегчение: я не была параноиком. Я предположила верно.

– Ты действительно так считаешь?

Она потерла указательным пальцем верхнюю, слишком полную, чтобы считаться идеальной, губу. Посторонний мог подумать, что Картер сделал ей пару уколов коллагена, чтобы ее лицо выглядело безукоризненно, но посторонний был бы неправ. Весь дом был увешан фотографиями в рамках, где Картер и Стефани были запечатлены во все периоды их жизни. Картер был симпатичным блондином с короткой стрижкой, как на рекламах «кадиллака».