Текст книги "После всех этих лет"
Автор книги: Сьюзен Айзекс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)
– Еще нет. Он сказал, что скоро вернется. А пока вы можете расслабиться и отдохнуть.
Я сдалась и не стала поднимать шум, защищая свои права. Зачем мне этот шум? Мой муж мертв, он лежит с ножом для нарезания мяса в груди. Нож мой или почти мой. В соответствии с договором о разделе имущества – адвокаты обещали нам подготовить его к подписанию в конце этой недели. – Ричи и я должны будем поделить деньги от продажи Галле Хэвен. Я получаю все, что находится в доме, включая и огромный комплект ножей. И еще. Как компенсацию за моральный ущерб я должна была получить два миллиона долларов. Хони сообщила мне, что она рассмеялась адвокату Ричи в лицо и заявила, что меньше, чем на восемь, мы не согласны. Это значит, объяснила она, что к пятнице они сойдутся на половине суммы.
Последний раз мы говорили с Ричи два дня назад.
– Джессика не может поверить, сколько просит твой адвокат, – орал он мне по телефону. – Хочешь знать, что она думает по этому поводу?
Конечно, я не хотела знать, но он тем не менее заявил:
Ее восхищает твое самодовольство.
Успокойся, Ричи.
Кто ты такая, черт возьми, чтобы указывать, что мне делать? – его крик переходил на визг. – Что ты такого сделала, хотя бы на миллион долларов?
Это были его последние слова. Теперь он лежит на кухонном полу, а несколько государственных служащих округа Нассау обмеряют его, фотографируют, берут пинцетом пробу из-под его ногтей.
Что же на самом деле происходит? Что это за полицейские такие? Гевински видел, что меня трясет. Мог бы хотя бы мне посочувствовать. Мог бы сразу приказать: «Эй, кто-нибудь, быстро позвонить ее лечащему врачу. Бедная женщина, ей следовало быть более уравновешенной». Вместо этого он был безразлично вежлив.
Гевински вернулся, бесшумно ступая в черных ортопедических ботинках. Они были особые, выполненные по спецзаказу.
Извините, я должен был побеседовать по этому вопросу с представителем Дейта Ассошиэйтед.
И что? Есть какие-нибудь новости?
Какие могут быть новости, – он взглянул на часы. – Скажите, мистер Мейерc имел врагов?
Похоже, он не ожидал каких-либо откровений, так как не вынимал блокнота.
Нет.
Вы не слышали, чтобы он в последнее время сердился на кого-нибудь или с кем-нибудь ссорился?
Мы особенно не разговаривали. Насколько я знаю, единственным человеком, раздражавшим его, была я.
Брови Гевински начинались пучком волос с каждой стороны переносицы и шли резко вверх. Он чуть приподнял их.
– И как сильно вы его раздражали?
Гевински, решила я, не обманывался в тонкостях человеческих отношений. Ричи, лежавший на полу в кухне, и мое прикосновение к ножу давали мне понять, что необходимо внести в мой ответ некоторую ясность.
– Он был раздражен, но это естественное раздражение перед разводом. Наши адвокаты еще не закончили обсуждение финансовой стороны договора, а это, естественно, не всегда приходит гладко и безоблачно, – я изобразила тусклую вдовью улыбку. – Я не знаю, злился ли он на кого-нибудь еще – это касается только его одного. Он давно перестал говорить со мной откровенно.
На лице Гевински промелькнула мимолетная улыбка, но меня взволновало то, что он совершенно не замечал меня. Я попыталась найти точное слово. Симпатичная? Привлекательная? Точно: он не находил меня ни симпатичной, ни привлекательной. Более того. Он принял все, что я ему рассказала. Верно. «Я слышу вас». Но, похоже, он не поверил ни одному моему слову.
Сильный стресс, испытанный мною, и присутствие офицера полиции, вызвали естественное следствие климакса. Я почувствовала страшный жар, а мгновение спустя, только я успела опереться о спинку кресла, облилась потом. Рукавом я вытерла пот со лба, и тут же поняла, что это был не мой рукав – на мне была шинель Ричи от Барберри. Гевински внимательно посмотрел на меня.
– Дайте подумать… Были ли у Ричи враги?.. – начала я, пытаясь привлечь внимание к интересовавшей его теме. – Ричи был обаятельным. О нем всегда говорили, что он славный парень. Очаровательный человек. Не имеет врагов…
Но и друзей тоже. Даже в наши первые годы в Кейп Код, где дома стояли так близко, что через окна соседней кухни можно было видеть, какие вафли подавали там к завтраку, а соседи без проблем заходили одолжить горчицу и эстрагон, или снегоочиститель. Ричи не был таким, как все. Нет, он не замыкался в себе. К нему можно было зайти, чтобы, скажем, вместе посчитать, сколько квадратных футов мексиканского кафеля требуется для перестройки ванной комнаты в нижнем этаже. С ним можно было поговорить о спорте, в котором он прекрасно разбирался. Все говорили, какой он хороший учитель. Но он не был ни прекрасным математиком, ни общительным человеком. Думаю, ни одному из наших соседей не приходило в голову пригласить его в гости, поговорить о семейных делах, о сварливой жене или трудном ребенке.
В те дни, еще до того, как «великий теннисист» Картер Тиллотсон поприветствовал его на выставке режущих металлических изделий в скобяном магазине, у него было мало партнеров по теннису. На общественных кортах в парке Шорхэвена он постоянно мучился от тоски и ущербности. Иногда, наблюдая за ним, когда он мыл машину или косил газон, я испытывала беспокойство: почему он не такой, как другие. Но потом мне стало стыдно за то, что я захотела, чтобы Ричи, как и другие мужчины нашего квартала, напялил на себя большой заляпанный дурацкими наклейками фартук, чтобы готовить вместе со всеми барбекю.
Однажды я спросила его, кто его лучший друг.
Ты, – бросил он в ответ.
Хватит, Ричи, – сказала я. – А если у тебя будет серьезная проблема со мной? С кем ты поговоришь об этом?
Он улыбнулся. Такая вымученная, кривая улыбка.
– Но пока у нас нет проблем. Хватит, Рози. Разве ты не знаешь, что у мужчин не бывает такой дружбы, как у женщин? И не подбрасывай мне больше таких тем.
Он повернул меня к себе и обнял. Да, Ричи был тем мужчиной, кто был хорош только для женщин.
Не знаю можно ли считать врагом Ричи его бывшего партнера. Его зовут Митчел Груен.
Продолжайте, – сказал Гевински, скорее обиженно, чем проявляя любопытство, поскольку теперь ему следовало начать новую страницу своего рапорта.
Все мы преподавали в школе в Куинсе в конце шестидесятых. Ричи стал учителем, чтобы избежать Вьетнама. Он преподавал математику и общественные дисциплины. Митч преподавал математику и сходил с ума по компьютерам.
Гевински скрестил руки на животе и снова бросил взгляд на часы. Я заговорила быстрее:
– После рождения первого ребенка с деньгами стало трудно. Я взяла на год отпуск по уходу за ребенком, а Ричи должен был устроиться на вторую работу. Митч уже имел такую: он ходил по домам и демонстрировал домашние компьютеры. Если же клиент покупал компьютер, учитель раз в неделю приходил в дом, чтобы научить им пользоваться.
– И что? – спросил Гевински.
Дело в том, что Митч был ужасным преподавателем: он страстно любил компьютеры, но не так страстно любил своих учеников. Компания заявила, что если он будет продолжать заниматься рекламой их компьютеров, то ему надо будет подобрать партнера, кто мог бы заниматься обучением. Ему крайне нужны были деньги, и он попросил Ричи ходить с ним по вызовам.
Мне не хотелось бы давить на вас, миссис Мейерс, но время – важный фактор.
Гевински не был резким и грубым, но он был совершенно равнодушен к тому, что я говорила. Я убеждала себя, что нервничать глупо. Однако супруг, особенно брошенный, всегда является объектом пристального внимания в детективных романах. Да если еще преступление совершенно в собственном доме, а орудием стал нож, на котором к тому же можно обнаружить отпечатки пальцев одного из супругов!.. Забудь об этом!
Я не верила, что Гевински серьезно рассматривает меня, как объект для подозрений, тем не менее мне хотелось бы, чтобы он проявил больше внимания к тому, кто мог бы действительно стать убийцей Ричи.
Ричи стал ходить с Митчелом, – поспешила продолжить я. – Они работали до десяти или одиннадцати четыре вечера в неделю. Уже через шесть месяцев они добились значительных успехов. Компания расширила сферу их деятельности. Но еще через год Ричи понял, что деньги следует вкладывать не в обслуживание компьютеров и не в обучение.
А во что?
В сбор информации. Один из их клиентов попросил Ричи и Митча сделать ему анализ. Дело касалось Калифорнийской компании по дизайну текстиля, которую он хотел купить. Не вдаваясь в подробности: Митч провел основные расчеты, я же занималась подбором материалов, а также писала отчеты. Ричи же предпочитал выражать свои мысли устно – он терпеть не мог писать. Митч, наоборот, никогда не мог связно высказать свои мысли.
И что делал мистер Мейерс?
Он работал с людьми, и преуспел в этом… Он звонил тем людям в Калифорнии, чьи имена были заложены в компьютере, и они рассказывали ему все о своей жизни. Он преподносил клиенту и пикантную информацию. Митч и я трудились усердно, и клиент соблазнялся и хотел еще и еще информации. Ричи понимал это: он был прирожденным соблазнителем. Он точно знал, как надо составить отчет, чтобы приманить клиента. Короткие, броские фразы. Никаких длинных, сложных терминов. Компьютерный язык заставляет их звучать по-научному. И тогда, и в дальнейшем он не разрешал нам ссылаться на кого бы то ни было, велел писать так: «Наши источники информировали нас…». И это срабатывало! Вместо того чтобы выписать чек на пятьсот долларов, клиент выписывал чек на тысячу. Это вдохновило Ричи и Митча на исследование нового процесса по сочетанию тонов окраски шотландки. Первый клиент рекомендовал их кое-кому в клубе своего округа, а те в свою очередь рекомендовали их и другим людям. Клиенты расплачивались с ними хорошо. К 1977 году они заработали свыше двадцати тысяч на каждого. А в 1979 году Ричи окончательно убедил Митча бросить преподавание. Они основали Дейта Ассошиэйтед.
– В которой Митчел Груен являлся мозговым центром, а мистер Мейерс – практическим руководителем, работавшим с клиентами?
–Да. Через несколько лет фирма стала приносить более десяти миллионов долларов в год. А к середине восьмидесятых они зарабатывали уже более двадцати миллионов. Таким образом, Митч занимался своим любимым делом – фундаментальными исследованиями – и получал за это половину доходов. Я считала, что это несправедливо по отношению к Ричи. Компания в то время нанимала более сотни специалистов, и все они занимались той же работой, что и Митч.
– И тогда ваш муж захотел от него избавиться?
Да. Это было на следующий год. Он нанял служащую инвестиционного банка, которая составляла аналитические отчеты для компании и делала эту работу блестяще. Ричи показал эти отчеты Митчу и сказал: «Я готов или выкупить эту компанию у тебя, или тебе ее продать. В любом случае цена будет семь миллионов долларов. Мы не можем больше оставаться партнерами». Однако для Митча Дейта Ассошиэйтед составляла смысл жизни. Он имел неограниченный доступ ко всем данным – об этом можно было только мечтать – и он был богат. Он даже ездил на лимузине. Бедный Митч, он был так счастлив в то время.
Тем не менее, – продолжала я, – когда Ричи выкупил компанию, Митч основал свою. Но она быстро обанкротилась. Затем он осуществил ряд неудачных инвестиций – крупных инвестиций. Он был рожден неудачником и не имел деловой хватки. Он просадил все свои семь миллионов долларов и разорился. Во всех своих неудачах он обвинил Ричи. Спустя три года он смог подключиться к компьютеру и получил новый настоящий пароль всей системы Дейта Ассошиэйтед. Он смог уничтожить почти все данные компании. Возможно, для Митча это была незначительная злобная выходка, но она стоила Дейта Ассошиэйтед шести месяцев работы и двух миллионов долларов, чтобы найти виновного.
Мистер Мейерс сообщил полиции?
Да.
И он попал в тюрьму?
Нет. Он был оштрафован на сто тысяч долларов, которых у него не было. Он подал в суд апелляцию, но она не была удовлетворена. Тогда он позвонил Ричи и сказал: «Я дал тебе жизнь, а ты забираешь мою». Он был вынужден продать большую часть оборудования, чтобы внести первую часть штрафа.
Наконец, Гевински вытащил свой блокнот.
Напишите фамилию этого парня. Я написала.
Где он сейчас?
Я точно не знаю. Он живет в городе. Хотя я знаю, кто бы мог быть вам полезен: сотрудник по общественным связям Дейта Ассошиэйтед. Джейн Бергер. Она знает Митча лучше, чем кто-либо. Любопытно: она самая занятая женщина в Нью-Йорке, но каким-то образом умудряется находить время для общения с ним. Я бы никогда не смогла объяснить эту странную дружбу. Она в высшей степени здравомыслящий человек, он же – непредсказуемо эксцентричен. Как-то она сказала Ричи, что Митч ведет жизнь отшельника. Он закрывает шторы и иногда не покидает своей квартиры месяцами. Даже продукты он заказывает по факсу и не подходит к телефону.
Он когда-нибудь угрожал вашему мужу словом или действием?
Я редко заваливала кого-нибудь на экзамене по английскому языку, но мне очень захотелось засыпать Гевински за эту фразу.
– Насколько я знаю, нет.
Внезапно Гевински встал и молча подошел к двери.
Глядя, как он уходит, я сказала себе, что надо бы поделиться с ним своими сомнениями. Может, он намерен собрать всю информацию о Митче.
– Я полагаю, – почти выкрикнула я, – что его имя внесено в телефонную книгу Манхэттена.
Уголки рта Гевински поднялись в заученной улыбке.
– Я забыла кое-что упомянуть, – добавила я еще громче. – Служащая инвестиционного банка, та, что выполняла аналитическую работу для компании, была Джессика Стивенсон. Женщина, ради которой он и оставил меня. Она произвела такое впечатление на Ричи тем, как разрешила проблему Митчела, что он целый год уговаривал ее оставить свою работу и поступить в Дейта Ассошиэйтед.
– Успокойтесь.
Я была спокойна. В течение двух минут. Я изучала полки с книгами, затем посмотрела на телефон. Надо сообщить мальчикам о том, что случилось. Мальчикам? Я относилась к своим сыновьям, как к своим студентам: взрослым, интересным, сексуально активным детям. И как же, черт побери, сказать ребенку, что его отец убит? Бен– студент четвертого курса медицинского факультета Пенсильванского университета. Я набрала номер его телефона, хотя и понимала что в это время – а было половина шестого утра – он может быть в больнице, но я убеждала себя, что услышу его громкое, бодрое: «Алло!»
Первым моим желанием, когда я услышала голос его подруги, которую Алекс прозвал «Подозрительная пища», было бросить трубку, но все же я сказала:
– Это Рози Мейерс. Я хотела бы поговорить с Беном.
Обычно у меня получалось родственно-сердечное: «Здравствуйте». В зависимости от ситуации я интересовалась, как проходит эпидемия сенной лихорадки, или чем-нибудь в этом роде, Но сейчас? Какой разговор могла я вести с тридцатипятилетней нудной особой, к тому же страдающей аллергией, мечтающей выйти замуж за моего двадцатичетырехлетнего сына.
Мам? – почти немедленно откликнулся Бен. Он понял, что случилось что-то ужасное. – Что такое?
Папа, – сказала я и только тогда поняла, что мне следовало сказать: твой отец…
Что-то серьезное? – и не дождавшись ответа, он прошептал. – Умер?
Я подтвердила.
Мам?
Мне очень жаль, Бенджи.
Что случилось? – его голос звучал твердо, профессионально, как если бы он ожидал сообщения о пациенте, о котором было известно, что он не переживет ночь.
Он убит, дорогой.
Он помолчал, затем заговорил, с трудом выдавливая слова:
– Несчастный… случай?
Я коротко рассказала, что произошло.
Он спросил про нож. Где и как глубоко он был вонзен? Знаю ли я, под каким углом? Я понимала Бена. Это не было дотошностью медика, рассуждавшего о крови и внутренностях. Он хотел убедить себя, что отцу ничем нельзя было помочь.
Из твоих слов ясно, что повреждена аорта, – заметил Бен и добавил: – У него не было шансов.
Мама, а ты в порядке? – спросил Бен. – Спокойно, мам!
– Я спокойна. Бог с тобой. Я спустилась вниз за йогуртом и вдруг споткнулась… О! Извини!
Хорошо. Ты сказала Алексу?
Еще нет, – если бы мои слова могли облегчить страдания Бена!
Они догадываются, кто мог это сделать?
Сомневаюсь. Прошло слишком мало времени. О, Бен, он все еще там! В кухне.
Минуту мы молчали. Наконец Бен произнес:
– Слушай, мам, я одеваюсь и сразу же выезжаю. Я скоро буду. Хорошо? Ты не должна оставаться одна. Мы будем все вместе.
Это прозвучало бы приятно, если бы я не чувствовала, что Бен имел в виду не меня, себя и брата, утешавших друг друга, а его, меня и… Я никогда не помнила точно ее имени. Мелисса? Марисса? Миранда? Как-то она завела задушевную беседу с Алексом после того, как он чихнул пару раз, и сказала:
– Вы что-то съели. Не извиняйтесь. Составьте список того, что вы ели, там было что-то, не подходящее для вас.
После этого Алекс за глаза называл ее «Подозрительная пища» и спокойно продолжал чихать. Я тоже чихала, но она никогда не просила меня составить список продуктов. Она могла погубить любой разговор за семейным столом, просто заявив:
– Вы очень удивитесь, как много продуктов из кукурузы можно обнаружить в рационе обычного человека.
Бен говорит, что любит ее.
Я позвонила Алексу, но его, естественно, не было дома. В двадцать один год, оставив Массачусетский университет, он зарабатывал себе на жизнь как гитарист и ведущий певец Колд Уотер Уош. Эта группа, как он уверял, скоро сделает себе имя в неформальных музыкальных кругах Новой Англии. Голос автоответчика был невозмутим:
– Говорите.
Что я могла сказать? «Я позвонила только, чтобы поставить тебя в известность, что не надо покупать подарок ко дню рождению отца в июне»? Меня настолько вывел из равновесия механический голос электронного автоответчика, что я только пробормотала, чтобы он срочно позвонил домой. Меня не удивило, что в половине шестого утра Алекса не было дома.
А вдруг что-то ужасное случилось и с ним?
Без четверти шесть Гевински вернулся в библиотеку, громко, маленькими глотками потягивая из бумажного стаканчика явно переваренный кофе. Я любезно ответила на его улыбку.
Я бы с удовольствием сварила вам кофе или приготовила чай.
Думаете, я позволю вам снова увидеть сцену преступления? Ведь кухня – это место преступления.
Извините.
Разумеется. Нет проблем.
Слова Гевински вернули меня к реальности. Он вытащил блокнот так торопливо, что разорвал одну из страниц.
Ваш муж оставил вас ради Джессики Стивенсон?
Да. Вы уже говорили с ней?
Давайте не будем отвлекаться, если вы не возражаете.
Разумеется.
Спасибо. Вы сказали, что мистер Мейерс ушел в конце июня?
– Да.
Чем вы занимались после этого?
Вернулась к преподаванию, как только начались занятия в школе.
А что вы делали все лето?
Мы с Ричи планировали отправиться в июле в круиз по островам Греции, а в августе я собиралась перечитать некоторые книги: «Тихая весна», «Судьба Земли», «Утро верхом на лошади».
Я думала, что Гевински запишет названия, но он этого не сделал.
Я хотела включить хотя бы одно из этих произведений в учебный план.
И что же вы все-таки делали?
Я сидела на лестнице, ведущей на берег, и смотрела на воду в течение двух месяцев. Я была подавлена.
Ваш муж ушел окончательно?
Его одежда и кое-что из его личных вещей здесь до сих пор, но он больше не появлялся.
Значит, он ушел окончательно. И ни разу не возвращался больше: одна ночь с вами, другая – с Джессикой.
Нет.
Вы видели его после ухода?
Один раз у моего адвоката. Он был со своим адвокатом.
И все?
Да. Он сказал, что будет менее болезненно для нас обоих, если мы будем обсуждать наши дела по телефону.
Еще один момент, который для меня не ясен, миссис Мейерс.
Да?
Помогите мне это выяснить. Если мистер Мейерс ушел окончательно, как же он оказался здесь и как он оказался убитым?
Глава 3
Чуть позже половины седьмого один из людей Гевински, которого я не видела раньше, вернулся в библиотеку. Он сказал, что, если мне надо, я могу на несколько минут подняться наверх. Тут до меня дошло, как бывало не раз, когда я стояла под душем и прислушивалась к звуку воды, падавшей на мою купальную шапочку, что и полиции нужно время, чтобы осмотреть библиотеку. Но что здесь можно обнаружить? Шеститомник в кожаном переплете? Тисненные золотом тома о жизни святого Бруно Керферта? Семейные фотографии тех счастливых времен, где мы вчетвером смеемся в масках для подводного плавания? Спичечные коробки из разных ресторанов в нижнем ящике письменного стола, которые Ричи собирал, пока не решил, что такое коллекционирование не престижно? А я всегда немного беспокоилась, что они когда-нибудь воспламенятся и наш Галле Хэвен превратился в кучку пепла.
Я надела свою повседневную одежду: слаксы из шотландки, желтую шелковую блузку и свитер, приняла успокоительное и положила еще пару таблеток в карман. Я презирала себя за то, что, как жеманная аристократка, глотаю транквилизаторы вместо того, чтобы выпить залпом стакан виски, но выпивку я уже не выносила.
Когда «американская мечта» стала для нас с Ричи реальностью, мы перестали быть просто высококлассными американцами, а превратились в домашних собачек в человеческом облике. Сначала кто-то стал убирать за нас наш дом. Затем кто-то стал готовить нам пищу, ухаживать за нашими цветами, удобрять наши томаты. Другие люди следили за нашими финансами, чистили наш бассейн, платили наши налоги, инвестировали наши капиталы. У нас был домашний учитель по французскому для Бена, психиатр для Алекса, тренер для Ричи, приходящая маникюрша для меня, семейный терапевт для всех нас.
Я никогда не могла себе представить, насколько деньги усложняют жизнь. Забыть заплатить налог так же просто, как забыть вернуть прочитанный бульварный роман. Мы постепенно теряли контакт с обычным миром и втягивались в ароматно-сладкий мир богатых людей.
Происходило это так. Когда наши старые друзья видели шофера за рулем нашего семейного «мерседеса» или повара, готовившего салат из экзотического голубого тунца, они начинали смеяться и говорить: «Поделитесь!». Это раздражало Ричи, а меня приводило в замешательство, и потому мы начали больше времени проводить с людьми, жившими в таких же двадцатикомнатных домах. Постепенно мы отошли от старых друзей. И – что удивительно – довольно легко. Мы сказали друг другу, что трудно поддерживать с ними дружбу из-за их зависти к нашему достатку. А главное, что они не хотят замечать, что, несмотря на наше богатство, мы остаемся прежними добрыми старыми Ричи и Рози.
Теперь субботними вечерами вместо того, чтобы жарить цыплят для пикника с нашими соседями, мы посещали благотворительные проповеди в Ист-Гэмптоне. Там мы познакомились с одним очень состоятельным человеком из Афин, из штата Джорджия, пригласившим нас в круиз по Средиземному морю на своей яхте.
Мы отказались снять коттедж в Адирондаксе, куда ездили летом на рыбалку последние пятнадцать лет. Вместо этого мы провели отпуск на борту большого судна в компании дюжины пассажиров в белых слаксах. Обилие солнца и художественной литературы приводило меня в восторг. Я не читала раньше «Крылья голубя» – у меня не было времени. А потому мне срочно пришлось «проглотить» повествование об интригах злодея-судьи, чтобы принимать равное участие в беседах за столом, смакуя крошечную порцию окуня, запеченного в пергаменте.
Галле Хэвен, дом нашей мечты, стоял у подножия горы, возвышавшейся над Лонг-Айленд Саунд. Если вы просыпались в спальне хозяев на рассвете – от крика чаек, совершавших свой утренний туалет, испражняясь на вашу крышу, что трудно вынести спокойно, – через окна с задней стороны дома, за лужайкой, поверх сине-серой воды, на западе вы могли созерцать Манхэттен, золотой город, сиявший в лучах восходящего солнца. Из комнат Алекса или Бена, в западном крыле, можно было видеть зеленую бархатистую поверхность берега, принадлежавшего округу Уэчестер. И если никогда не покидать заднюю половину Галле Хэвена, то всю жизнь можно верить, что Америка всегда прекрасна.
Сейчас вид у парадного входа был не столь привлекателен. Прижав нос к стеклу высокого окна, находившегося на верхней площадке лестницы, я увидела внизу полицейские машины, тюремную машину, машину скорой помощи и быстро приближавшуюся машину выездной бригады программы происшествий телевидения. Два полицейских в форме подошли к машине, кивнули сидевшим в ней и, видимо, дали им понять, что им пока здесь делать нечего. Сразу после этого, сделав двойной разворот, чтобы объехать заросли азалии, машина скрылась в аллее, ведущей к дороге.
Я вернулась в библиотеку, приготовившись вновь встретиться с Гевински. Кто пригласил прессу? Что происходит? Но его там не было.
Слава Богу, там была моя подруга Касс.
Как ты узнала об этом?
Рози, – проговорила она. – Это ужасно.
Касс была настоящей гранд-дамой. Разумеется, рост ее тут ни при чем, хотя с ее прямым, как стальной штырь, позвоночником, она казалась выше, чем была на самом деле: плотная женщина чуть больше пяти футов. Но черты ее черного лица были настолько изящно утонченными, что окружающие редко замечали, что ее прекрасная голова сидит на теле Будды. И когда она начинала говорить, она была действительно величественной.
– Мы зашли без пятнадцати семь, чтобы пригласить тебя на прогулку. А когда ты не появилась, мы поспешили сюда, чтобы бросить камешек в твое окно, – Кассандра Хигби произнесла эти слова спокойно, как выпускница благопристойного колледжа, уверенная, что мир будет ждать, пока она выразит словами свои мысли. И мир действительно готов был ждать.
Касс не была настоящей аристократкой, но она была прирожденной актрисой. Итак, утренняя трехмильная прогулка не состоялась из-за убийства мужа одной из участниц. Как раз в этот момент два здоровенных мужчины в синих спецовках с надписью «Медицинский эксперимент» прокатили мимо открытых дверей библиотеки какой-то предмет. Касс невозмутимо обняла меня за плечи, повернула в обратную сторону и подвела к кушетке. И все же я увидела третьего мужчину, который нес черный пластиковый мешок.
– Там труп? – спросила я.
– Не надо, Рози.
– Значит, это труп.
– Рози, я здесь, чтобы помочь тебе. Что для тебя сделать? Может, немного коньяка взбодрит тебя?
– У меня в кармане успокоительное.
– Сядь. Мы можем поговорить, если ты хочешь, или я просто побуду с тобой.
Две другие женщины, которые обычно принимали участие в наших прогулках, Стефани и Маделейн, не смогли бы так деликатно распорядиться здесь. Стефани Тиллотсон, прекрасная женщина, смогла бы сохранять самообладание только на то время, пока она готовила бы два-три паштета и полдюжины бисквитов для неожиданно пришедших выразить соболезнование гостей. Маделейн Берковиц, наоборот, замкнулась бы недели на три и появилась потом с очередной поэмой сомнительного художественного достоинства– что-то вроде «Убийство: Ода на казнь грешного мужа».
Касс сохраняла хладнокровие, хотя мешок с трупом на мгновение вызвал на ее лице сероватый оттенок, что бывает всегда, когда черные люди бледнеют. Легко и грациозно она опустила себя на кушетку и закинула ногу на ногу. Несмотря на выступивший пот, она, как всегда, оставалась невозмутимой. Казалось, она ждет, что вот-вот лакеи в ливреях начнут строго по этикету разливать чай.
– Представь себе, когда мы появились в начале аллеи, нас остановила желтая пластиковая табличка с торжественной надписью: «Место преступления», – с придыханием произнесла она.
Я слышала, что Гевински и его люди находились в кухне. У них там было что-то вроде совещания, хотя звук мужских голосов был настолько слабым, что я не смогла уловить смысла их разговора.
– Полицейские не пытались помешать тебе пройти сюда? – спросила я.
Касс жестом – будто отмахнулась от надоедливого комара – показала, как она преодолела препятствие в лице полицейских округа Нассау. Затем она похлопала рукой по диванной подушечке рядом с собой. Я села. Она сжала мою руку.
– Я очень сожалею, Рози.
– Я думала, что ничего не может быть хуже того, что он покинул меня.
Касс вытащила из-за манжета рубашки носовой платок. Она не доверяла бумажным салфеткам. Я приложила его к глазам. Я хотела заплакать, но не смогла.
– Это опустошение, – сказала она. – Но это пройдет, ты это поймешь, А если нет, я буду с тобой, чтобы помочь.
В присутствии Касс я плакала только один раз – в то злополучное воскресенье, когда Ричи ушел. Это было хорошей проверкой. Она оказалась лучшим человеком во всем мире, которому можно было открыть душу. Она не выражала гнусавого сочувствия, не бормотала сердечных банальностей, не говорила, что я потеряла контроль над собой и не прижимала меня к груди, претендуя на роль духовной сестры. Она просто села рядом.
Она взяла из моих потных рук свой мятый носовой платок.
– Нет, – сказала она раньше, чем я успела открыть рот. – Я не позволю тебе стирать его. Спасибо.
Она засунула его снова за рукав.
– О, я забыла тебе сказать, что Маделейн и Стефании передают тебе свои соболезнования.
– Они здесь? – спросила я в ужасе.
Голосом, хорошо поставленным в подготовительной школе Истерн Истеблишмент и немного смягченным медлительностью речи Бедфорд-Стювизанта, где она провела свои первые четырнадцать лет, она сказала:
– Нет. Маделейн сказала, что ей надо домой. Уверена, она поторопится увидеться со своей музой, чтобы продолжить, «создавать» литературу. Разве ее может что-нибудь остановить?
– А Стефани?
Она вздохнула:
– Кстати. Не смогла бы ты расписать деревянную тарелку для Стефани?
Стефани оставила карьеру, чтобы вести жизнь образцовой провинциальной дамы.
Рози, что я могу сделать для тебя, – спросила снова Касс. – Я сделаю все, что в моих силах.
Не могла бы ты уладить мои дела в школе на следующую… – чудовищность случившегося в моей кухне только тут стала доходить до моего сознания.
Тебе необходимы две или три недели, – вынесла свое решение Касс. – До конца семестра. А лучше до конца года.
Когда это ваш близкий друг да еще и заведующая вашей кафедрой – это трогает. В течение всех десяти лет, что мы работали вместе, я никогда не обращалась к Касс ни с какими просьбами.
– Возьми столько времени, сколько тебе необходимо. Если возникнуть какие-либо затруднения, я справлюсь.
Рука Касс была большой, теплой, удобной. Тут я обнаружила, что все еще сжимаю ее. Я разжала пальцы.
Касс.
Что?
У меня могут быть проблемы.
Она продемонстрировала свою способность поднимать вверх одну бровь.
Какие?
С полицейским сержантом, занимающимся этим делом. Мне кажется, он мне не верит.
Касс вытянула шею и подняла свой двойной подбородок, прислушиваясь, будто жизненно важная информация передавалась на частотах недоступных человеческому уху. Выслушав все, она посмотрела мне прямо в глаза.
– Рози, я напомню тебе. Это жизнь, а не детективный роман.
