Текст книги "Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы"
Автор книги: Сюзанна Шаттенберг
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 42 страниц)
2. Серго Орджоникидзе – покровитель инженеров
Инженеры все-таки не оставались совершенно беззащитными перед лицом нападок, упреков и обвинений. Во всяком случае в этом уверяют нас инженеры-коммунисты. По их словам, существовала одна инстанция, на протяжении всех 1930-х гг. простиравшая над ними охраняющую длань: Григорий Константинович Орджоникидзе (1886-1937), нарком тяжелой промышленности (1930-1937), которого инженеры ласково называли его партийной кличкой – Серго {1446} . Фигура Серго уже при жизни превратилась в миф, еще более укрепившийся после его трагической смерти 17 февраля 1937 г. По официальной версии, нарком в возрасте 50 лет скончался от сердечного приступа. В действительности он покончил с собой после второго московского показательного процесса в январе 1937 г., на котором ему пришлось бессильно наблюдать, как его заместителя Георгия Леонидовича Пятакова (1890-1937) приговаривают к расстрелу как врага народа вместе с рядом других его близких соратников {1447} . До сих пор, впрочем, встречаются утверждения, что Орджоникидзе был убит по приказу Сталина [18]18
Так, А.С. Точинский пишет: «Я вам должен сказать, что в 1937 году я был арестован. И когда мне говорили, что Серго покончил жизнь само убийством, я не мог этому поверить, потому что я был в кабинете у него в тот момент, когда было получено сообщение о самоубийстве Гамарника, и из его уст я слышал оценку человека, который не мог пережить то, что на него надвинулось, и кончил жизнь самоубийством». (Правда, Я.Б. Гамарник умер после Орджоникидзе; возможно, речь идет о В.В. Ломинадзе.) По словам Точинского, вдова Орджоникидзе Зинаида Гавриловна поведала ему в 1952 г., что, найдя мужа мертвым, сразу позвонила Сталину, а генсек заявил, что это она довела Серго до самоубийства. См.: РГАЭ. Ф. 501. Оп. 1. Д. 63. Л. 5-6.В художественном романе А. Рыбакова «Страх» наркома убивает посланец Сталина. См.: Рыбаков А. Страх. М., 1991. С. 358-359.
[Закрыть]. Ранняя смерть наркома не только дала повод для различных домыслов, но и позволила сделать из него мученика, умершего за своих инженеров. Для такого преображения гипотеза о коварном убийстве, разумеется, предпочтительнее, нежели версия самоубийства. Миф об Орджоникидзе – защитнике инженеров, величайшем индустриализаторе и справедливом отце – дожил до сегодняшних дней. При этом фигура наркома оказалась вдвойне востребована: партия и правительство и при жизни, и после смерти славили его как крупнейшего деятеля советской промышленности, поскольку официально Орджоникидзе никогда не попадал в опалу. Советские инженеры не только присоединялись к этим панегирикам, но и создали параллельно собственную традицию почитания своего Серго. Причем, в отличие от официальных источников, они, кажется, порой использовали восхваление Орджоникидзе как средство неявным образом выразить критическое или отчужденное отношение к другим партийным руководителям, прежде всего к Сталину.
В печати наркома тяжелой промышленности особенно хвалили за воспитание инженера нового типа и внедрение нового стиля работы: «Он планомерно, шаг за шагом, сколачивал большевистские кадры хозяйственников и инженеров, ломал рутину и косность многих работников, учил сочетать большевистский размах и американскую деловитость, прививал хозяйственникам ленинский, сталинский стиль работы» {1448} . Орджоникидзе называли «величайшим инженером социализма», «любимцем рабочего класса» и «вдохновителем движения общественниц», человеком «поразительного ума», чье «слово – закон», который заставил инженеров учиться у стахановцев {1449} .
Образ наркома появился также в кино и литературе. У Крымова в «Инженере» Орджоникидзе, не любящий помпы и громких сцен, но точно знающий, где необходимо его вмешательство, заглядывает на завод и вершит там свой суд {1450} . А вот каким должен был предстать перед зрителем Орджоникидзе по замыслу режиссера Барнета, сделавшего его одним из персонажей фильма «Ночь в сентябре» {1451} : «Сердечный, теплый человек, отец и друг, беззаветно любивший советский народ, непримиримый и непоколебимый большевик, пламенный трибун, всегда призывавший к новым победам, и бесстрашный борец против врагов народа – вот портрет Серго. Мы хотели ясно и достоверно показать… как любовно лелеялон первые ростки нового, подлинно социалистического отношения к труду» {1452} . Многие крупные инженеры также отдали дань почитанию «своего» наркома: «Тов. Серго показал нам настоящий сталинский стиль работы: требовательность и твердость в деле и вместе с тем чуткость, мягкость и сердечное отношение к человеку и нуждам его и его семьи» {1453} . С.М. Франкфурт столь же высокого мнения об Орджоникидзе, как и А.П. Серебровский: «Тов. Серго задавал детальные вопросы. На другой день в управлениях наркомата и в различных комиссиях уже намечались практические мероприятия для помощи стройке» {1454} . Я.С. Гугель присоединяется к общему хору: нарком всегда был в курсе забот Магнитостроя и его работников и всемерно старался помочь {1455} . Каждую ночь от него звонили и спрашивали, как продвигаются дела {1456} . Особая роль Орджоникидзе подчеркивается не только в мемуарах, опубликованных уже в 1930-х гг., но и в рассказах инженеров, которые записывали свои воспоминания в эпоху «оттепели», например И.П. Бардина и Антония Севериновича Точинского (1888-1969), заместителя наркома, арестованного в 1937 г. Они не только изображают Орджоникидзе помощником и другом инженеров, но и неявно противопоставляют его Сталину и другим партийным руководителям. В отличие от последних, Серго не чинил произвола, не наносил людям удара в спину, имел идеалы и не гнушался извиниться, если ошибался {1457} . Точинский, выступая с речью в 75-ю годовщину со дня рождения Орджоникидзе, охарактеризовал наркома как надежного и достойного доверия начальника: он мог простить любую ошибку, только не ложь, и был не из тех наркомов, которые уверяют директоров, что все в порядке, а едва за теми закрывается дверь кабинета, отдают распоряжение их уволить {1458} . Бардин поведал о том, как Серго сохранял спокойствие, когда над инженерами сгущались тучи, потому что возведенные ими заводы работали с перебоями: «Вспоминается зима 1933 г. И Магнитка и Кузнецк работали отвратительно. У маловеров создавалось впечатление, что каждую зиму мы неизбежно будем стоять и только летом будем работать. Раздавался шепот, что вот, мол, понастроили заводы, а работать они могут только незначительный отрезок времени, техника, мол, американская, а климат русский, сибирский. Об этих разговорах знал и Серго… Несмотря на совершенно неутешительные сведения, которые он получал, Серго говорил, не повышая голоса, не выходя из себя. Чувствовалось, что ему это очень тяжело и неприятно, но тем не менее, зная, что люди работают, он сдержанно ободрял нас» {1459} . Инженеры видели в наркоме «душу и опору» строительства {1460} . Точинский говорит, что Орджоникидзе никогда не жалел времени, чтобы выслушать своих инженеров и вникнуть в их проблемы {1461} Слова Точинского подтверждают рассказ Серебровского: инженеры настолько привыкли идти со всеми своими бедами к Серго, вспоминает тот, и получать от него не только утешение, но и материалы, кадры и прочее, в чем испытывали нужду, что секретарь наркома Семушкин был вынужден многих просто не пускать к нему, чтобы нарком мог уделить внимание и другим делам. Однако хозяйственники и специалисты не давали так просто от себя отделаться и ловили наркома в коридоре {1462} . Посещая завод, Орджоникидзе не ограничивался маршрутом, по которому водило его заводское начальство, а инстинктивно находил дорогу туда, где имелись какие-то проблемы {1463} . Точинский сопровождал наркома во многих случаях, когда тот самостоятельно бродил по заводской территории, обнаруживал неладное и затем устраивал нагоняй виновным директорам и инженерам. Бывало, в И часов вечера нарком спрашивал: «Товарищ Точинский, вы еще не устали?» – и, услышав отрицательный ответ, решал: «Едем на завод!» Он безошибочно направлялся туда, где царил беспорядок, чтобы на основании фактов составить представление о положении производства, людей и культуры на предприятии {1464} . Орджоникидзе всегда расспрашивал рабочих, довольны ли они снабжением, заходил к ним домой, проверял столовые и подсобные хозяйства. При этом он помогал как простому рабочему, так и старому инженеру {1465} . Видя халатность и равнодушие, он чувствовал такой гнев и разочарование, что мог и снять с должности, и уволить {1466} . Гугеля и его команду назвал «обманщиками», когда те не сумели в срок достроить комбинат в Магнитогорске {1467} . По-видимому, инженеры признавали за ним прав0 на подобные обвинения, поскольку верили в искренность его разочарования и его преданность делу индустриализации. По словам Точинского, он увольнял только людей, не выказывавших такого же энтузиазма в отношении индустриализации, как у него. Он терпеть не мог дезертиров и тех, кто уходил от прямого ответа, соглашается Бардин {1468} .
Наконец, Орджоникидзе в глазах инженеров был не только их последней надеждой и прибежищем в ходе индустриализации, но и защитником от преследований со стороны органов внутренних дел. Точинский утверждает, что именно Серго добился в 1931 г. поворота в политике относительно старых инженеров {1469} . Нарком считал, что металлургические заводы «страшно пострадали» вследствие Шахтинского дела {1470} , и по мере сил старался восстановить справедливость. Он постоянно вступался за арестованных инженеров перед Генеральным прокурором Андреем Януарьевичем Вышинским (1883-1954): «Товарищ Вышинский, слушай, что твои органы на местах притесняют работников металлургии? Вот на Енакиевском какой-то нач. железнодорожного цеха, без достаточных к тому оснований, осужден на 5 лет. Я тебя прошу, пожалуйста, сделай распоряжение, проверь эти факты и напрасно людей не держи» {1471} По словам Точинского, в большинстве случаев тех, за кого ходатайствовал Орджоникидзе, отпускали, но он продолжал о них заботиться и после освобождения – устраивал на работу, при необходимости посылал на лечение, помогал деньгами. Возобновившаяся травля инженеров в конце концов привела к тому, что он утратил «веру» в Сталина. Сталин часто звонил Орджоникидзе, и до 1936 г., вспоминает Точинский, видно было, как радуется Серго этим звонкам, как сияют его глаза. Но после возвращения с юга в 1936 г. нарком заметно переменился. О делах он говорил без прежнего пыла, когда обсуждался третий пятилетний план, стало ясно, что для него это только обязанность, и не более {1472} . Незадолго до смерти Орджоникидзе сказал, что не может поверить, будто промышленность, в течение двух пятилеток выполнявшая планы, кишит «вредителями». Чернить тех, кто отдал всё ради индустриализации страны, было выше его сил, а Сталин хотел заставить его выступить на февральско-мартовском пленуме ЦК с докладом о «вредительстве» {1473} .
Этот образ ангела-хранителя инженеров – не чистый вымысел и не совсем выдает желаемое за действительное. Специалист по истории и деятельности Политбюро О.В. Хлевнюк пришел к выводу, что Орджоникидзе в самом деле «активно и агрессивно» отстаивал «своих» инженеров и поэтому в августе 1933 г. впервые поссорился со Сталиным {1474} . Наркомтяжпром постоянно вмешивался в ход процессов против инженеров, стараясь вызволить своих сотрудников. Правда, начиная с 1936 г. у него уже не получалось защищать ИТР с таким же успехом, как раньше, и, когда из 823 его сотрудников 56 были отстранены от должности, он ничего не смог с этим поделать {1475} . Меры, предпринимавшиеся Орджоникидзе, чтобы помочь оказавшимся в тяжелом положении или арестованным инженерам, также свидетельствуют, что он своих инженеров в беде не бросал {1476} .
И тем не менее инженеры реконструировали деяния Орджоникидзе некритично. Они воссоздавали портрет человека, который олицетворял для них Советский Союз до «грехопадения». Сосредоточившись на образе наркома, представляя его ключевой фигурой 1930-х гг., они могли и дальше верить, что то время было великой эпохой, когда властвовали идеалы справедливости, обязательности и честности, отзывчивости, самоотверженности и сердечности, воплощение которых все они видели в Орджоникидзе. Его образ служил оптимальной плоскостью для проекции их желаний и представлений об эпохе двух первых пятилеток. Воспользовавшись официальным портретом «сталинского» Орджоникидзе, инженеры имплантировали в него собственный идеал Серго, не принимавшего участия в чистках.
Из представленных здесь инженеров рассказывают о встречах с наркомом, рисуя описанную выше картину, А.А. Гайлит, Е.Ф. Чалых и Л.И. Логинов. Все трое восхищаются Орджоникидзе, изображают его защитником и строгим отцом, недостижимым образцом и хорошим другом. Вдобавок, судя по их воспоминаниям, складывается впечатление, будто кроме Орджоникидзе в 1930-е гг. и не было других видных партийных руководителей – за исключением Кирова, который благодаря своей насильственной смерти в 1934 г. тоже стал мучеником. Только А.С. Яковлев, регулярно встречавшийся со Сталиным, называет еще и генсека, чье имя и вообще существование все остальные обходят молчанием.
Гайлит, побывавший у наркома вместе с одним коллегой в качестве представителя Главалюминия, пишет, что любимец инженеров подробно расспросил, «какие проблемы решают исследователи, какова связь с действующими заводами и что делается для подготовки технологий строящихся предприятий, каковы нужды института и как идет пополнение молодыми специалистами»: «Беседа была исключительно теплой, доброжелательной и непринужденной. Серго подписал ряд заранее приготовленных в Главалюминии писем, столь необходимых в работе» {1477} . Соответственно и Чалых описывает наркома как спасителя, который помог ему выполнить план и тем самым уберег от подозрений в саботаже {1478} . Логинов особенно рассыпается в похвалах Серго, дававшему инженерам все, в чем те нуждались: сырье, личную безопасность, мудрые советы. Когда Логинова в 1933 г. послали в Киев сменить директора и вытащить завод из «ямы», заместитель Орджоникидзе М.М. Каганович успокаивал его: «Не беспокойся, все твои разумные мероприятия мы поддержим, а от несправедливых нападок местных товарищей тов. Серго тебя защитит» {1479} . По словам Логинова, нарком часто без предупреждения осматривал какое-нибудь из предприятий его треста, чтобы составить представление о действительном положении дел. Как-то раз он вместо главного входа явился через боковой и тут же обнаружил ящики с дорогими импортными станками, которые стояли под открытым небом и ржавели {1480} . Нарком также был совестью инженеров: Логинов вспоминает, как неловко они с коллегой чувствовали себя перед патроном, не сумев выполнить заказ для нефтяной промышленности: «Как обычно бывает, когда закончилось совещание, прения еще продолжались в кулуарах. Немов и я решили дождаться тов. Серго. Встретили мы его, когда он выходил из зала заседаний в сопровождении большой группы участников совещания. Когда он увидел нас, остановился, внимательно посмотрел и все прочитал, что было написано на наших лицах. Весело засмеялся, обнял одной рукой А.С. Немова, а другой меня и говорит: "Ну и досталось вам сегодня. Надолго вы запомните это совещание. Вам это пойдет на пользу Вы, вероятно, думаете, что я вас тоже буду ругать. Нет, я уверен, что вы все сами поняли и сумеете сделать правильные выводы и у вас дело пойдет хорошо"» {1481} . В изображении Логинова нарком – высший авторитет, исполненный мудрости, от его взгляда ничто не может укрыться. Однажды Логинов ждал перед его кабинетом до двух часов ночи, желая показать ему новый проект. Орджоникидзе после сказал ему: чем дожидаться начальника, лучше бы потратил время с толком да сходил в театр {1482} . Логинов считал наркома истинным святым заступником инженеров, смерть Орджоникидзе в его глазах послужила вехой, отмечающей начало террора: «За время моей командировки в США на родине произошло очень большое несчастье – в начале 1937 года трагически погиб тов. Г.К. Орджоникидзе. Весть о его смерти меня глубоко потрясла. На траурном собрании работников Амторга, когда мне было предоставлено слово, чтобы рассказать о моих встречах с тов. Серго, я буквально расплакался. Велика была любовь у нас, у всех работников Наркомтяжпрома, к тов. Г.К. Орджоникидзе, и очень, очень было тяжело сознавать потерю этого человека с большой буквы» {1483} .
По запискам Логинова хорошо видно, что с помощью фигуры Орджоникидзе инженеры проводили четкую грань между двумя периодами: до смерти Серго, когда еще царили закон и порядок, развивались социализм и промышленность и мир был таким, каким должен быть, и после его смерти – период «грехопадения» социализма, царство произвола и беззакония, когда людей арестовывали и расстреливали сотнями тысяч. Нарком в изображении инженеров служит знаком или символом их высоких идеалов, их невинных индустриализационных замыслов и веры в социалистическое будущее. Смерть наркома они представляют некой цезурой, отказываясь видеть, что незаконные преследования, аресты и расстрелы имели место и до 1937 года.
3. Козлы отпущения
а) Арестная конъюнктураУгроза ареста в 1930-е гг. составляла для советского инженера такую же неотъемлемую часть профессионального риска, как для кровельщика – опасность упасть с лестницы, а для плотника – отрубить себе палец, цинично замечает Николас Лэмперт {1484} . Одна из величайших проблем инженеров в эти годы заключалась в том, что ошибка на производстве могла немедленно повлечь за собой подозрения в умышленном вредительстве. По сути, от официальной точки зрения на повседневные аварии, без которых не обходилась работа инженера, зависело, будут ли ИТР жить относительно спокойно или станут жертвами произвола и террора. С этой стороны они по большей части находились во власти партийно-правительственных дефиниций. В 1936 г. снова был дан сигнал видеть в невыполнении планов и выпуске некачественной продукции злостный саботаж, а не «честную ошибку». В ноябре 1936 г. Вышинский велел прокуратуре квалифицировать любой несчастный случай, любые производственные неполадки и брак как контрреволюционную деятельность и саботаж {1485} . Риторика по поводу того, что инженеры принимают недостаточное участие в стахановском движении, тут же превратилась в дискурс о вредителях, изображавший огульно всех инженеров «шарлатанами», «тунеядцами» и «вредителями» {1486} . В первую очередь их постоянно упрекали в том, что они, дескать, недостаточно заботятся о мерах по технике безопасности либо сознательно их саботируют. Стахановский метод, в самой основе которого лежали несоблюдение правил техники безопасности, а также торопливость и небрежность в работе, поскольку стахановцев вечно поджимало время, приводил к неисчислимым авариям и несчастным случаям, ответственность за них теперь возложили на ИТР: «Стремясь вызвать недовольство масс, враги народа "особое внимание" уделяли технике безопасности» {1487} . Оправдания инженеров, что в авариях виноваты сами рабочие, в принципе трактовались как «вредительская» «клевета на рабочих» {1488} . Инженерам ставили на вид, что «большие суммы», отпускаемые государством на технику безопасности, утекают неизвестно куда, а число несчастных случаев неуклонно растет, хотя государство все возможное сделало и обо всем подумало {1489} . Ужесточались нападки на крупных хозяйственников. По сообщениям в прессе складывалось впечатление, будто вся промышленность безнадежно отстала, дезорганизована и совершенно не справляется с планами. Инженеры сделались козлами отпущения, которым предстояло расплачиваться за недостаток электричества и угля, машин и станков, за дефицит автомобилей и товаров широкого потребления, за то, что еще не каждому советскому гражданину построили отдельную квартиру. Невыполнение обещаний второй пятилетки вменялось в вину руководителям главков промышленных отраслей, директорам и главным инженерам предприятий, а также всем ИТР в целом. {1490} Первую атаку газета «За индустриализацию» повела на начальника Главного управления энергоснабжения (Главэнерго) Казимира Петровича Ловина 8 августа 1936 г. Она в самых резких выражениях критиковала его за отсталость, консерватизм, инертность и неподчинение распоряжениям Орджоникидзе. Ловин воспрепятствовал внедрению нового котла, спроектированного Рамзиным: «Начальник Главэнерго, который, кстати сказать, не ударил палец о палец, чтобы организовать борьбу за экономию электроэнергии, который, кстати сказать, из рук вон плохо ведет строительство электростанций, наказан наркомом по заслугам. Начальник Главэнерго совершил тяжелое преступление. Он проявил "косность и консерватизм в деле внедрения передовой техники" Нельзя быть руководителем энергохозяйства, отказываясь от технически более совершенных котлов» {1491} . Орджоникидзе объявил Ловину выговор, но это было только начало: в 1937 г. того арестовали, и в 1938 г. он погиб в лагере {1492} . В марте 1937 г. ожесточенным нападкам подвергся и начальник Главного управления промышленного строительства (Главстройпрома) С. 3. Гинзбург: «Очковтиратели и преступники. Товарищ Гинзбург, кто несет ответственность?» Ответственность ему надлежало понести за то, что директор «Азов-стали» Гугель и руководитель «Югжилстроя» Познанский сообщали абсолютно неверные сведения о своей работе. Их сгубила привычка рапортовать об успехах, несмотря на то что планы не выполнялись, – дабы не прослыть саботажниками {1493} . Гугель и Познанский объявили, что в 1936 г. удешевили строительство на 20% по сравнению с предыдущим годом. В действительности же они израсходовали на 771 000 руб. больше. Показанная ими чистая прибыль в размере 637 000 руб. также, по словам газеты, являлась чистой выдумкой. Зато руководящим кадрам были выплачены крупные премии. Сам Познанский положил в карман 27 500 руб. {1494} Гинзбург во второй раз стал мишенью критики в апреле 1937 г., когда газета «За индустриализацию» потребовала, чтобы он объяснил, как собирается наводить порядок в своей отрасли {1495} . Обличения и разоблачения сыпались одно за другим. «Почему вы молчите, товарищ Максимов?» {1496} – атаковала газета директора завода текстильного машиностроения, который в феврале также не смог выполнить план. Инженеров Московского трансформаторного завода она упрекала в том, что государство затратило на их обучение в США много денег, а они, вместо того чтобы отплатить ему выпуском хорошей продукции, демонстрируют привычку к рутине и консерватизм {1497} . Г.В. Гвахария, ведавший финансами в Макеевке, разоблачался как «троцкистский вредитель» в черной металлургии, вообще сильно зараженной «троцкистами и зиновьевцами» {1498} . На заводе «Динамо» технический директор Точинский, оказывается, годами вел «пагубную разлагающую работу», тормозил технический прогресс и препятствовал устранению недостатков {1499} . Начальник Главэнергопрома Николай Александрович Филимонов небрежно относился к своей корреспонденции и в день оставлял без внимания от 100 до 150 бумаг. Вместо того чтобы заниматься срочно требующими решения вопросами, он уехал в отпуск {1500} Весной 1937 г. газета завела рубрику «Письма в редакцию», чтобы легитимировать нападки на инженеров с помощью гласа народа {1501} . Заголовки хотя бы одного номера дают представление о напряженной, накаленной атмосфере, в которой подозрения мог навлечь на себя каждый: «На заводе "Красный треугольник" дела плохи», «Поставщики станкостроительства работают плохо», «Скандальная история в Макстрое», «Главное управление товаров массового потребления верно старым традициям» {1502} . Еще в середине 1936 г. пресса заговорила о снятии с должностей и увольнениях {1503} . Аресты в широких масштабах начались в конце года, в том числе на строительстве вагоностроительного завода в Нижнем Тагиле; затем в январе 1937 г. последовал один из первых крупных процессов – против руководителей строительства химкомбината в Кемерово {1504} : «Кемеровский процесс и процесс антисоветского троцкистского центра со всей ясностью вскрыли, что охрана труда и техника безопасности явились одним из участков обостренной классовой борьбы. Поджоги, взрывы, аварии, отравления и т. д. озверевшие враги народа широко использовали для своих преступных целей». {1505}
В том же январе состоялся второй московский показательный процесс против «антисоветского троцкистского центра», на котором в роли главного обвиняемого выступал заместитель Орджоникидзе Георгий Леонидович Пятаков (1890-1937). В некоторых исследованиях встречаются утверждения, что второй московский процесс не слишком интересен, поскольку там на скамье подсудимых не сидели высокопоставленные партийные деятели, а кое-кто из историков полагает, будто после 1931 г. гонений на инженеров как таковых не было, однако на самом деле все как раз наоборот: январский процесс 1937 г. представляет большой интерес именно потому, что он послужил сигналом к массовым арестам среди технической интеллигенции {1506} . Дж. Азраэль назвал его «процессом над всей коммунистической управленческой элитой», а О.В. Хлевнюк конкретизировал этот вывод, указав, что здесь был устроен суд над Наркоматом тяжелой промышленности {1507} . В числе 17 обвиняемых находились. И видных директоров и главных инженеров крупных промышленных организаций и трестов. Помимо «обычного набора» – участие в убийстве Кирова, шпионаж и антисоветский заговор – им главным образом вменялся в вину саботаж. Р. Конквест пишет: «Это было в традициях прежнего Шахтинского дела – и в показаниях действительно четко заявлялось, что прежние саботажники имели связь с новыми» {1508} . Процесс продолжался 8 дней, всех подсудимых приговорили к смерти. Через 19 дней, 18 февраля 1937 г., совершил самоубийство Орджоникидзе {1509} .
