Текст книги "Пес, который говорил правду"

Автор книги: Сьюзан Конант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

Глава 16

– Бабник. И пичкает пациентов лекарствами, – сказал Кевин. – Гордится и тем и другим.

Мы обсуждали Бена Мосса, прогуливаясь вокруг пруда. Я бы назвала нашу прогулку пробежкой, но у Кевина даже не изменился ритм дыхания. Рауди, трусивший слева от него, еще мог бы потягаться с ним, но и он высунул свой розовый язык. Мне же то и дело приходилось перекладывать поводок Кими из одной руки в другую, а та то вырывалась вперед, то отставала, то бестолково и радостно скакала вокруг меня.

– Рита говорит, что лекарства – вещь тонкая, – голос у меня прерывался от быстрой ходьбы, – некоторые люди могут жить только на таблетках, и очень важно выбрать подходящие. Это действительно искусство! Но она не считает Мосса хорошим специалистом.

– Психо… – начал Кевин и после небольшой паузы закончил слово, растягивая слоги, – фар-ма-ко-ло-гия.

– Слушай, ты что, занимаешься оздоровительной ходьбой? – Кими неожиданно рванула к какому-то кусту, заставив меня совершить прыжок. – Кими, рядом!

– Нет. – Кевин, извиняясь, махнул своей мощной ручищей. – Нет. Но этот тип – просто самовлюбленное ничтожество.

– Ты можешь идти помедленнее?

– Извини.

– Ничего. У него был роман с Элейн Уолш. Мне Рита сказала.

– Ага, – отозвался Кевин.

– Так ты знал?

– Ага.

– Откуда? Он сознался в этом?

– Боже! Что значит «сознался»?

– Ты хочешь сказать, что он треплется об этом направо и налево?

У Кевина бледная, почти прозрачная кожа, и летом он весь покрывается рыжими веснушками, а зимой его лицо становится красным, почти под цвет полицейской формы. А небо и его отражение в пруду были именно того зимнего, чистого оттенка, который придавал рыжеватым волосам Кевина красивый каштановый отблеск. Сейчас лицо его вспыхнуло, и, казалось, волосы охватило пламя.

– Вы разговаривали с ним с глазу на глаз? – Я пыталась восстановить дыхание. – Ты считаешь, что он вел себя недостойно?

– Тогда – он. А сейчас – ты.

– Он тебе сказал, что ты не в меру щепетилен?

– Он сказал мне, что все женщины одинаковы. И сопроводил свои слова известным жестом…

– Знаешь, ты действительно болезненно стыдлив. – Я совсем замедлила шаг. – Так что же он сказал? Что она была… искусна? Я достаточно прилично выражаюсь? Что она не соблюдала условностей?

– Не в таких выражениях. – Он опять вырвался немного вперед.

– Это правда оскорбительно, – согласилась я. – Ей бы это не понравилось. Думаю, не понравилось бы! Мне кажется, она не из тех, кто считал раскованностью треп о каждом поцелуе. Слушай, притормози, а? Что-то во всем этом есть некрасивое и недостойное. Я понимаю, почему тебя так задело его поведение. Кстати, он что, не понимал, что, говоря с тобой в таком тоне, производит плохое впечатление? А ведь ему это невыгодно!

– Как сказать! – Кевин на пару шагов опережал меня, и ему пришлось обернуться, чтобы я хорошо расслышала его. – Он хотел, чтобы я задумался: зачем мужику убивать такую хорошую бабу?

– Кевин, Элейн отравила бы вас обоих, если бы услышала эти слова! Да пойдешь ты помедленнее, черт возьми, или нет! Я не марафонец. А что насчет синеквана?

– Ничего особенного. Да, он выписал его мисс Залевски. Нет, он не подумал, что она может покончить самоубийством. Я вынудил его вспомнить, что заставило его выбрать именно это лекарство. Он даже проконсультировался с другим врачом. Он очень долго думал и долго консультировался…

– И что?

– Оказалось, что когда-то давно, когда одна фармацевтическая компания пыталась разрекламировать этот препарат, она, видишь ли, активно воздействовала на человеческое восприятие самыми разными способами…

– Как это?

– Они сопровождали рекламу антидепрессанта классической музыкой.

– Надо же!

– Именно так. Так вот, когда Мосс покопался в своей памяти, до него дошло, что он любит прописывать синекван, потому что ему нравится мелодия. И всякий раз, как он выписывает рецепт, в голове у него поют скрипки. А скрипку он любит.

– Настолько, что поделился своей любовью и с Элейн?

– Нет, только не с мисс Уолш!

– Никаких «мисс»! Она бы этого не одобрила. Слушай, я не могу разговаривать об этом самце на такой скорости. Если ты хочешь устроить гонки, подбери себе достойного соперника, а Рауди отдай мне. Я справлюсь с обоими.

– Извини.

– Я же не умею бегать, ты знаешь. Я делаю это только для тренировки собак. А он прописывал синекван кому-нибудь из знакомых Элейн? Он что-нибудь говорил об этом?

– Нет. Будто язык проглотил.

– Это, мол, не твое дело, да? Они не имеют права болтать о своих клиентах, так? Профессиональная тайна.

– Именно так, без шуток. Хочешь отдохнуть?

– Нет, спасибо. Кажется, ты не доволен тем, как продвигается это дело?

– Соседи ничего подозрительного не замечали, – сказал Кевин. – Никакие подозрительные личности не слонялись по Апленд-роуд. Никакой сумасшедший ее не преследовал угрозами. Единственная сумасшедшая в округе – старая дама, которая подозревает всех собак Кембриджа в заговоре против себя. Теперь, когда она узнала мою фамилию и телефон, она звонит мне по двадцать раз на дню сообщить, что очередная собака забралась к ней в садик. Я должен немедленно выслать наряд и арестовать собаку.

– Так это же Зеленка! Старуха с Лейквью. У нее сад, похожий на кладбище. Видишь, как быстро разносятся вести. Погоди-ка минутку!

Кими как раз подняла ногу на заборчик вокруг пруда. Чистый пруд, или просто пруд, как называют его местные, это резервуар. В нем не купаются. Все пруды с чистой водой в Массачусетсе используются только как хранилища. С водой здесь плоховато, не то что в моем родном штате Мэн! Как только Кими отошла от заборчика, ее место занял Рауди и перебил ее запах своим.

– Мисс Залевски, – многозначительно сказал Кевин, как только мы вновь отправились в путь, – жила в том же квартале, что и эта ненормальная.

– Не позволяй Рауди так тянуть. Эта старуха могла, по-твоему, раздобыть синекван? Я имею в виду: если у нее так плохо с головой, может быть, ей его прописывали? Знаешь, я успокоилась насчет Кими. Одно время я ужасно боялась, что отравить хотят именно ее. Но теперь я наконец успокоилась.

На самом-то деле я успокоилась, потому что знаю – Джоэл Бейкер никогда не причинит зла собаке. Но Кевину я этого говорить не собиралась. Я вообще была не намерена упоминать Бейкера.

– Так у нее мог быть синекван? Ты проверял?

– Мне это не приходило в голову, – ехидно ответил он. – Без тебя бы я ни за что не додумался!

– Значит, проверял. И что? Он у нее был?

– Насколько мне известно, нет. – Он подумал и еще раз повторил: – Насколько мне известно.

– А как ты думаешь, она могла бы… Может, она охотилась на Кими?

– По-моему, она безвредная городская сумасшедшая. Но если ты что-нибудь новое узнаешь о ней или заметишь, дай мне знать.

– Конечно. О, я же кое о чем хотела тебя спросить! Насчет домашнего сыра. Вы ведь нашли коробочку?

– Ну?

– Вы обнаружили в ней следы синеквана?

– Ну?

– Отлично! Значит, синекван подмешали в сыр, а не просто подсыпали сверху. Иначе его следы были бы только на крышке. Так как же это проделали? Где? Когда? Что, убийца стоял у дверей Элейн и размешивал яд в ванночке с сыром? Не слишком ли это рискованно? А вдруг Элейн оказалась бы уже дома? Или кто-нибудь другой заметил бы?

– Ты спрашиваешь, как бы я поступил на месте убийцы? Я бы все приготовил заранее, а потом подменил бы коробочку.

– А у кого-нибудь пропала коробочка домашнего сыра? Кто-нибудь в тот день не досчитался домашнего сыра в своем заказе? Или, может быть, он пропал прямо из фургона разносчика молока?

– Не-а, на этой линии ни у кого ничего не пропадало.

– Ты уверен?

– Да.

– Значит, убийцей должен быть кто-то из клиентов Джима… Или какой-нибудь другой фермы. Несомненно одно: это должен быть человек, заказывающий на дом молочные продукты. Не обязательно в Кембридже, но обязательно на дом. Потому что домашний сыр в такой упаковке в магазинах не продают. Я тебе уже говорила: это фирменный продукт «Прекрасной долины». Донна Залевски была клиенткой Джима? Ей приносили молоко?

Кевин кивнул.

– А той женщине, хозяйке садика? Зеленке?

– Нет.

– А кому еще приносили?

– Да всем, черт возьми! Почти всем знакомым Элейн Уолш. И еще куче людей, с ней незнакомых.

А Джоэл Бейкер? Я видела стеклянные бутылки «Прекрасной долины» в их просторном холодильнике. А Моссы? Они тоже должны быть у Кевина в «черном списке», как и многие другие.

Филиал Кембриджской публичной библиотеки находится на Конкорд-авеню, почти напротив моего дома. Рита давала мне почитать одну из книг Элейн Уолш. Теперь я взяла в библиотеке вторую. Меня интересовало, что Элейн пишет о браке. Я попыталась читать как бы глазами Шейлы Мосс и, как ни мало я о нем знала, Бена Мосса.

Элейн писала: нужно сделать так, чтобы мужчина стал лишь эпизодом в жизни женщины. Чтобы женщина по праву оказалась в центре своей собственной жизни, мужчине придется подвинуться, или его надо отодвинуть подальше, на периферию. И в борьбе за это женщина должна идти даже на разрушения. Элейн хуже других феминисток (насколько мне известно, а надо признаться, что я их мало читала) относилась к женщинам, склонным идти на компромисс с мужчинами. Если бы я была Шейлой Мосс и прочитала эту книгу, я бы себя почувствовала облитой презрением. А Бен Мосс? Из недомолвок Кевина я поняла, что он, вероятно, считал Элейн просто мегерой, и если ценил, то отнюдь не за феминистские идеи.

Глава 17

– Вы знали Элейн Уолш? – В руках Шейла Мосс держала коробочку домашнего сыра.

Я чуть не подпрыгнула:

– Да. Не очень близко. Встречалась с ней несколько раз.

Пара прямых вопросов Джиму – и мне удалось подгадать свой визит к Моссам как раз к доставке молока из «Прекрасной долины». Думаю, впрочем, Джим ни о чем не догадался. К тому времени вопрос о домашнем сыре, наверно, стал для него столь же привычным, как реплика: «Тепло сегодня, не правда ли?»

Предлогом для моего визита стала острейшая необходимость сфотографировать риджбека Иди, мирно спавшего свернувшись огромным клубком. И собаке, и линолеуму, на котором сна лежала, не повредили бы вода и мыло. Шейла загружала продукцию «Прекрасной долины» в исцарапанный холодильник, оклеенный весьма непрезентабельными этикетками с загибающимися краями. На дверце красовалась надпись, выложенная магнитными буквами: «Джош Мосс – дерьмо!» Моссы, видимо, не мешали детям самовыражаться.

– Что самое непонятное в смерти Элейн, – продолжала Шейла, – так это то, что она терпеть не могла домашнего сыра.

Она, стоя на коленях, запихивала все продукты, привезенные Джимом, в холодильник: шесть бутылок молока по полгаллона каждая – на верхнюю полку, йогурт, сметану и две коробочки домашнего сыра – вниз, где уже стояли какие-то тарелки, прикрытые фольгой. Три галлона мороженого были уже запихнуты в морозилку.

– Она вообще ничего молочного на дух не переносила. Все эти йогурты. Короче, ничего, что имело бы белый цвет.

– Знаете, что меня удивляет? – подхватила я. – Меня удивляет, что она вообще что-то готовила. Она не была похожа на женщину, занимающуюся домашним хозяйством. Я бы скорее подумала, что она живет на каких-нибудь высококалорийных таблетках для желающих сбросить вес.

– Вы не правы, – возразила Шейла.

На ней была неглаженая юбка из грубой бумажной ткани, красные шерстяные носки и неизменные сандалеты. Я заметила, что у нее на ногах густые темные волосы.

– Элейн верила в самодостаточность, в независимость, – сказала она. – По-моему, она была по натуре отшельница. Она об этом где-то писала. Я имею в виду, о приготовлении пищи.

– Неужели в поваренной книге? «Новые рецепты приготовления раков-отшельников»?

Шейла засмеялась:

– Нет, она не настолько хорошо готовила. Она писала о том, что женщины, как правило, не занимаются собой, не считают, что на это стоит тратить время и силы. Женщины готовят для мужчин и детей, а когда мы одни, мы себя не утруждаем, как будто мы сами не люди и не нуждаемся в хорошем питании, а может, не заслуживаем его. Если рядом нет никого, кому нужно приготовить обед, о себе мы и не вспомним. Так она готовила? Что же, интересно? Фруктовые салаты?

– Запеканки, что-то вроде лазаньи…

– Откуда вы знаете?

– Мне говорили.

– А-а! Эта история с сыром? Вы знаете, она его покупала исключительно для собаки. Когда я узнала о ее смерти, то прежде всего подумала, что хотели отравить собаку, а не ее.

– Правда?

– Да. Мы с Беном оба были очень удивлены всей этой историей. Ведь они с Беном были близкие друзья, знаете ли.

Чтобы скрыть неловкость, я нагнулась почесать за ухом вечно сонного риджбека. Он не проснулся.

Но Шейла вовсе не собиралась сворачивать с этой темы:

– У Бена много подруг. Я их называю: твой гарем. – Она засмеялась. – Но Элейн была самой близкой из всех. Честно говоря, меня это даже немного беспокоило. Хотите кофе? У меня настоящий, с кофеином. На нем только и держусь.

– Конечно, – ответила я.

Кофеварка, заляпанная присохшими брызгами сливок и когда-то сбитого крема, была окружена журналами, конвертами, газетами, рекламными проспектами, пластмассовыми игрушками и поделками явно бездарных детей. Шейла налила себе и мне в две грубые керамические чашки.

– Сахар? – предложила она.

– Да, пожалуйста.

Лучше бы я отказалась! И сахарница, и банка для сахара оказались пусты. Шейла перерыла весь кухонный шкаф и в конце концов нашла некий продукт под названием цуканат.

– Это не совсем сахар, – извинилась она, ставя коробочку на стол и наконец усаживаясь, – но тоже неплохо: он очень сладкий.

Сладкий – не то слово! Вкус напоминал патоку, еще и сдобренную сахарином. Но, видимо, такова плата за «естественность» во всем. Шейла продолжала:

– Элейн была ужасно активная! И они с Беном постоянно донимали меня со своим женским движением… И еще заставляли больше читать. – Она вытянула из кучи бумаг тоненькую газетенку. – Что-нибудь типа вот этого: «Обзор литературы для женщин». Этот экземпляр Бен подарил мне на Рождество, – сказала она с усмешкой.

В Кембридже полно таких мужчин. Лет двадцать назад подобные молодые люди водили своих девушек не в театр или ресторан, а на антивоенные манифестации. Теперь они нашептывают им на ухо, что будут помогать им по дому, а вместо чайных роз на длинных стеблях посылают в подарок подписку на газетку «Слезайте с нашей шеи!»

– Первый номер я прочитала, – сказала Шейла, – а остальные у меня даже не было времени открыть. По правде говоря, я очень неорганизованный человек.

– Но ведь у вас столько дел! – возразила я. – И работа, и дом, и дети, и собака – все на вас!

– Некоторые умудряются справляться, – покачала головой она. – Или мне кажется, что они справляются.

Хлопнула дверца автомобиля, послышались громкие голоса.

– Вот они, явились, – вздохнула Шейла. – Теперь, если объявится еще и кошка, вся семья будет в сборе.

Предлогом для визита, как я уже говорила, были фотографии семьи Моссов с собакой, кошкой и детьми. По словам Шейлы, собака с кошкой жили так дружно, что частенько спали рядом. Насколько я поняла, Иди вообще только и делал, что спал. Это было его основное и любимое занятие. Но как только послышались голоса, он приподнял голову и выбил хвостом взволнованную дробь. Потом поднялся и не спеша потрусил к двери.

Дети Моссов были мальчики от двух до семи лет. Трое младших ввалились в дом в расстегнутых куртках. Разношерстные варежки свисали с пришитых к рукавам резинок. Под куртками оказались рубашки-поло и пуловеры. Старший уже перешел на джинсы и перчатки. Все четверо были похожи на отца, вошедшего за ними следом. Пятеро крупных, крепких мужчин и худая, бледная и усталая Шейла. Никто не поздоровался с собакой или хотя бы молча не погладил ее, но Иди тем не менее продолжал исправно вилять хвостом.

Бен Мосс оказался мужчиной высокого роста, с густой каштановой шевелюрой без признаков седины, которая уже пробивалась у Шейлы. Черты лица, насколько можно было разглядеть (большую его часть скрывала борода), крупные и грубые, но довольно приятные, кроме, разве что, холодных голубых глаз. Но что больше всего поразило меня, так это прекрасный цвет лица у всех пятерых – яркий контраст с бледностью Шейлы. Создавалось впечатление, что она ежедневно вливает пару пинт своей крови мужу и сыновьям.

– Холли, – сказала она, – это Бен. Бен, это Холли Винтер. Она пишет рассказ о родезийских риджбеках и хотела бы сфотографировать Иди с мальчиками. И Эдлер тоже, если она покажется.

Бен Мосс взглянул на меня в упор и вышел из кухни, не сказав ни слова. Старший мальчик открыл холодильник. Младший вскарабкался на колени к Шейле и что-то сказал ей. Я не разобрала что. Она приподняла блузку, и он стал сосать.

– Вообще-то не стоило бы… – призналась она. – Я ведь принимаю прозак.

В Кембридже люди признаются, что принимают прозак, так же легко, как в других местах сообщают друг другу, что они на диете. Здесь для матери так же естественно кормить ребенка грудью на людях, как ходить без паранджи. И все же даже в Кембридже большинство кормящих матерей не станут принимать и аспирина, а если начнут, то тут же отнимут ребенка от груди.

Негрудные мальчики побросали свои куртки на пол и засыпали Шейлу жалобами на отца, который отказался купить им то, и другое, и третье.

Пес спокойно улегся на куртки и снова уснул. Я позавидовала его хладнокровию. Когда Бен Мосс снова заполнил собой кухню, он даже не взглянул в мою сторону. Сначала он сделал Шейле выговор за плохой залах в ванной, потом спросил:

– Ты что, еще не начинала готовить ланч? Чем ты занималась весь день?

Мне захотелось исчезнуть в ту же секунду. Но шапки-невидимки у меня не оказалось, пришлось просто растолкать собаку и выманить мальчишек на улицу фотографироваться.

День выдался холодный и ясный. Небо было ярко-синее. Мы со Стивом отправились с собаками в Мидлсекс дать им побегать. Нам, конечно, пришлось ехать в разных машинах. Но как только мы достаточно углубились в лес и спустили собак с поводка, все пошло неплохо. Леди, пойнтер Стива, просто боготворила Кими, которую это вполне устраивало. Индия, немецкая овчарка, то скалила зубы на Кими, то опасливо держалась в сторонке. Между Рауди и Индией царило полное взаимопонимание. Они были просто идеальной парой для прогулок в лесу, потому что не отбегали далеко друг от друга. К тому же Рауди, как всякая ездовая собака, прекрасно ориентировался по следам, а Индия всегда мгновенно отзывалась на свою кличку и вообще была очень послушна. Поэтому мы не боялись потерять их. Я рассказала о своем визите к Моссам. Рассказывала я очень возбужденно.

– Да успокойся ты, наконец! – сказал Стив. – Брак ведь не обязательно бывает именно таким.

– Это чудовищно! Он самый грубый мужлан, которого я когда-либо видела. За все время, что я провела у них, он мне и слова не сказал. Эти собаки, и те воспитаннее его! Даже Кими.

– Скажи спасибо, что он не вытолкал тебя взашей или, наоборот, не начал сразу же к тебе приставать.

– Погоди! Он еще, возможно, позвонит. Он, должно быть, считает себя этаким мрачным красавцем и думает, что производит сильное впечатление.

– И он прав, судя по твоей реакции!

– Какая же все-таки скотина! В конце концов, пусть будет груб со мной, это ладно! Но как он смеет так обращаться с ней? Ведь я же ее гостья. Я была у них в доме. Ей, наверно, было так неудобно! Мне и то было неловко за нее – что кто-то видит, как с ней обращаются. А может, она настолько забитая, что уже и унижения не чувствует?

Рауди и Индия гонялись друг за другом – красивые, сильные, похожие на волков животные. Но Леди не отходила от Стива дальше нескольких ярдов, а Кими всячески провоцировала ее на стычку.

– Шейла похожа на побитую собаку, – сказала я. – В сравнении с ней Леди – просто образец уверенности в себе и чувства собственного достоинства. На это просто нельзя спокойно смотреть!

– Верю. А тебе удалось что-нибудь узнать?

– Ах, узнать? Да. Я узнала, что Элейн была абсолютно права в своем отношении к браку.

– Ты прекрасно понимаешь, о чем я спрашиваю! И учти, я не Бен Мосс и ответственности за его поведение не несу!

– Я знаю. Извини. Да, кое-что я все-таки выяснила. Скорее всего, Шейла Мосс не имеет к этому делу никакого отношения. Во-первых, потому, что она самое безвредное существо на свете. Но, главное, она слишком рассеянна и переутомлена. Невозможно представить себе, чтобы она разработала план убийства, даже не убийства, а чего-нибудь попроще. Они получают домашний сыр, но Шейла прекрасно знает, что Элейн его не любила. Она сама заговорила об этом, я не спрашивала. Она также знала и то, что сыр покупался для собаки. И еще я узнала, что она принимает прозак.

– Ты же говорила, что она кормит младенца!

– Этот младенец весит, наверно, лишь в три раза меньше ее самой.

– Ты говоришь, она безвредное существо. Она уже причиняет вред собственному ребенку, если кормит его грудью и принимает лекарства, – заметил Стив.

– Это другое. Тут все происходит как бы помимо нее, по ее слабости. А замышлять убийство – значит контролировать ситуацию. Ужасно звучит, но чтобы убивать, нужно чувствовать свою силу. А она не чувствует, можешь мне поверить. Нет, она не могла убить.

– А он? Достаточный ли он мерзавец, чтобы убить двух женщин?

– Я думаю, он скорее вампир, чем убийца. Он не до конца добивает свои жертвы, а держит их в полузадушенном состоянии. Ну а если серьезно… Он был любовником Элейн, и он врач. Он вполне мог инсценировать ее самоубийство. Он мог накормить ее чем угодно и оставить на столике пустые бутылочки от лекарств. И потом, какие мотивы? Пока я его не увидела, я допускала, что Элейн могла угрожать, что все расскажет его жене. Ну и что, если бы рассказала? Какой выход у этой бедной женщины? Бросить его и остаться одной с этими малолетними бандитами? Хотя я не думаю, что она знает, судя по тому, как она говорила об Элейн. Я просто уверена, что не знает. Он ей что-то вкручивает про свою дружбу с женщинами, а она это глотает. Но даже если бы она и узнала? Что из этого? Она ни для кого не представляет угрозы.

– Но у них свободный доступ к синеквану. У него и у нее.

– Просто мы пока не знаем кого-то, у кого он тоже был.