Текст книги "Пес, который говорил правду"

Автор книги: Сьюзан Конант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Глава 18

– Там, в холодильнике, «Катамаунт» и «Сэмюэл Адамс», – сказала я. – Угощайся.

– А что, этот, как его там, прикончил мой «Бадвайзер»?

Кевин прекрасно знает, как зовут Стива.

– Никто его не приканчивал. Никто не трогал твой «Бадвайзер». Там где-то валяется!

– Валяется! Тебе что, банка не нравится? Ты теперь что-то имеешь против собак?

– Нисколько. Но почему они не изобразили на пивной банке, например, лайку? Рауди или Кими были бы прекрасной рекламой!

– Интересно чего? Пирогов по-эскимосски?

Я засмеялась. Кевин сорвал крышку с жестянки, прислонился к кухонному столу и протянул мне какую-то довольно бледную фотокопию.

– Что ты на это скажешь?

Не знаю, верю ли я графологам, определяющим характер по почерку, но с почерком Донны Залевски они бы точно прокололись. Даже на бледной копии было видно, что письмо написано правильным и старательным, плавным почерком, как диктовка ученицы четвертого класса:

Д-р Уолш, Я знаю, что прошу слишком многого, но я больше не могу сдерживать себя. Я испробовала все возможные выходы. Я знаю: ей будет хорошо с вами. Она заслуживает этого.

– Есть какие-нибудь мысли?

– Это и есть ее предсмертная записка?

– Так мне сказали.

– Тогда почему нет подписи?

Кевин сделал глоток, вытянул губы в трубочку и внимательно посмотрел на меня.

Тогда я сама себе ответила:

– Потому что записка не закончена. «Возможные выходы»? Конечно! Она всего лишь имела в виду питомники для собак. Она имела в виду выход, а не уход из жизни. Вы, ребята, слишком долго вращались в высокоумных кругах Кембриджа! Так где же нашли записку?

– У нее на столе.

– Больше там ничего не было?

– Только этот листок.

– Должно быть что-то еще, – усомнилась я. – Например, инструкция, как кормить Кими.

– Да, был список. Она паковала две сумки. В первой – еда для собаки. Полная сумка еды. И еще поводок. И список.

– Список продуктов, которыми надо кормить собаку, верно? И один из продуктов – домашний сыр.

Кевин кивнул.

– Значит, тебе от меня нужно только подтверждение? Подтверждаю. Это записка, в которой Донна просит Элейн позаботиться о Кими. Это неоконченная записка. Дальше, вероятно, должно было быть что-то вроде: «Я привезу ее к вам завтра» или «Завезу ее, как только соберусь с силами».

– А насчет других «возможных выходов» что ты думаешь?

– Ах, вот что тебя интересует! Ну что ж! Куда она могла попробовать пристроить Кими? К Стиву. Он был ее ветеринаром. Еще куда? К Фейс Барлоу. Донна купила Кими у Фейс. Ну, что ты еще хочешь у меня спросить? У Стива ее могли просто не запомнить. Она пришла, спросила, нельзя ли оставить собаку, ей ответили, что сейчас нет места. Она могла даже не назвать своей фамилии. А вот Фейс должна была запомнить. Хочешь, я попытаюсь выяснить?

– Ну что ты! – мрачно изрек Кевин. – Как я посмел бы заставить тебя собирать информацию? Мне нужна была от тебя какая-нибудь гениальная догадка!

Когда Кевин в таком настроении, просто нет смысла с ним разговаривать. Я взяла телефон и набрала номер Фейс.

– Фейс? Это Холли. Послушай, Донна Залевски когда-нибудь просила тебя взять Кими на время?

– Я не взяла, – ответила Фейс. – Она действительно звонила, но у меня как раз все было забито, некуда было бы ее деть.

– Не помнишь, когда это было?

– Давно.

– А нельзя ли вспомнить поточнее?

– Осенью.

– Ну, припомни, почему у тебя все было занято?

– Э-э… А, да! Я вспомнила, когда это было. Уже был один помет, и со дня на день ожидался еще один. И еще, одну собаку мне вернули. Такое у меня редко случается. Кстати, вернули щенка из того же помета, что и Кими. – Фейс уже собралась рассказать мне подробно о той собаке и о судьбе всех братьев и сестер Кими.

– Когда это было, Фейс? Ты можешь назвать день или хотя бы месяц?

Но Фейс все-таки сначала рассказала, почему вернули щенка, добавив, что вообще-то она таким людям собаку ни за что бы не продала, потом объяснила, почему же она все-таки им ее продала, и лишь потом назвала более или менее точную дату – День благодарения.

К концу моего телефонного разговора Кевин уже приканчивал вторую банку пива.

– Надеюсь, ты внимательно слушал? – сказала я. – Ну что? День благодарения подходит?

Должно быть, подошло. Он взял у меня адрес и телефон Фейс, хотя вряд ли он когда-нибудь купит у нее собаку. Потом он допил пиво и ушел.

– Все мужчины одинаковы, – сообщила я собакам, которые уже тихонько подвывали в ожидании обеда.

Собаки – существа, чуждые всяческой политики, и одна из главных радостей общения с собакой в том, что ей можно говорить все, что угодно, не опасаясь, что она о тебе как-нибудь не так подумает. Более того, можно сегодня сказать одно, а завтра – другое, прямо противоположное, и ни одна собака не укажет вам на это противоречие.

– Все мужчины одинаковы. Получили свое – и след простыл. Интересно, догадался ли Кевин разузнать, почему Донне понадобилось пристроить тебя, Кими?

Кими навострила уши.

– Конечно, не догадался. Но мы-то знаем! Мы-то понимаем! Даже больше, чем нам хотелось бы. Да, кстати, о Донне! Я ведь говорила тебе, что она тебя любила. Знаешь, что произошло? Она все рассказала о себе Элейн Уолш, и та часть ее рассказа, которая касалась тебя, была правдой. Донна рассказала Элейн, что она с тобой делала. Она хотела прекратить это, но не могла. Она любила тебя, понимаешь?

Собаки смотрели на меня неотрывно. Было без нескольких минут пять. Ни при каких обстоятельствах их обед не должен состояться раньше пяти. Собаки, конечно, начинают просить еду раньше, но я никогда не потакаю их капризам, потому что больше всего, и даже больше еды, собаки ценят последовательность и порядок. И разве можно их в этом упрекать? Ведь и люди таковы. Вот я, например. Если я вижу семейную пару, я сразу предполагаю, что муж – мужского пола, а жена – женского. Кто какого пола на самом деле, значения не имеет. Важно, что у меня возникает именно такая мысль.

– Вы, ребята, прекрасные слушатели, – похвалила я собак. – Ну так слушайте! Донна совершенно потеряла контроль над собой. Поэтому она решила, что должна обезопасить тебя, Кими. Она надеялась оставить тебя у кого-нибудь на несколько дней. Она звонит Стиву – у него нет места. Она звонит Фейс – тоже отказ. Возможно, она попробовала сунуться еще куда-нибудь. А знаешь, почему тебя нигде не брали? Потому что тогда было не Рождество, а День благодарения. На свете много недалеких людей, которые считают, что они лучше отпразднуют этот праздник, заперев своих лучших друзей в тюрьму. Вот почему нигде не нашлось места для тебя, Кими.

Собаки подвывали.

– Итак, она мечется, разрывается на части. Может, ей показалось, что в последний раз она действительно сделала тебе больно. Ей нужна помощь. И она обращается к человеку, который просто обязан ей помощь, к своему психотерапевту Элейн Уолш. Она собирает тебе чемодан, Кими, и садится писать письмо. Вот на этом месте, ребята, история заканчивается, потому что письмо она не дописала. Почему? Потому что она незадолго до этого пообедала. И на обед, ну, или на ланч, это все равно, у нее был… домашний сыр. Может быть, она собиралась привязать тебя около дома Элейн, может быть, оставить у нее в приемной. Этого мы не знаем и уже никогда не узнаем, потому что кто-то убил ее. И мне бы хотелось, чтобы этот кто-то оказался не из числа моих знакомых. Не из числа тех, кто любит собак. Но кто бы это мог быть? Мало ли кто мог желать смерти Элейн. Бен Мосс? Шейла? Антифеминисты вроде того парня из Монреаля? Не думаю. Хотя все возможно. Но Донна? Вот Донна ни для кого не представляла опасности. Кроме Джоэла. Только у него были причины избавиться от обеих. Но Кевину я не сказала ни слова, правда? Ну что? Пора обедать?

Рауди давно знает слово «обедать», и Кими быстро его выучила. Кими я привязала к ручке кухонной двери, а Рауди по моей команде улегся в противоположном конце комнаты. Тогда я распечатала пакет «Еканубы». Поставив миску Рауди на пол, я запустила его в гостиную и закрыла за ним дверь. Кими, конечно, подвывала и скулила, но как только миска оказалась вне пределов досягаемости, она тут же успокоилась. Ее миска наполовину опустела раньше, чем я успела поставить ее на пол. Как только миска оказалась на полу, Кими страстно обняла ее передними лапами, и скоро с трапезой было покончено. Кими отрывалась от нее только для того, чтобы убедиться, что я не собираюсь стащить у нее кусочек.

– Многие считают, что полезнее тщательно пережевывать пищу, – сообщила я ей.

Потом взяла у нее пустую миску и впустила Рауди обратно.

– У нас на сегодня ничего не запланировано, – сказала я. – А чего уж мы точно не станем делать, так это встречаться с Кевином Деннеги. И все же кое-что нам надо будет сделать. Если бы речь шла только об Элейн, я бы не была так уверена. Но Донна! Она вовсе не собиралась умирать. Она просто хотела, чтобы Элейн посидела с ее собакой. Возможно, с Элейн у него просто не было другого выхода. Но Донна? Он знал, что она лжет, и она это знала. Вот чего я никак не пойму. Почему он не попытался поговорить с ней? Ладно, Элейн, наверно, не стала бы его слушать. Но Донна?… Можем ли мы утверждать, что он этого не делал? Думаю, можем. Иначе она рассказала бы Элейн. А Элейн упомянула бы об этом в своем втором письме. Или последовало бы еще одно письмо. Знаете, что я думаю? Донна, наверно, вздохнула бы с облегчением, если бы ее заставили выговориться. Человеку всегда легче говорить правду, чем лгать.

Я села на пол в кухне и похлопала рукой по линолеуму. Это сигнал для Рауди. Он улегся рядом, я почесала его за ухом, погладила морду, провела кончиками пальцев между глаз. Потом и Кими к нам присоединилась, и я гладила их попеременно, то одного, то другую.

– Он не дал ей шанса, – рассуждала я. – Скорее всего он слишком испугался и думал, что уговоры не помогут. И тогда люди все узнают о нем! Он не хотел рисковать. Если бы речь шла только об Элейн. Не знаю. Но дело не в этом. Может, у него была серьезная причина убить Элейн. Самозащита. Но Донна? Донну он тоже убил. И все-таки в случае с Донной у него был выбор! И он выбрал… убийство. Неужели он был так напуган, что решился на это?

Кими не любит, когда я смотрю прямо ей в глаза, но сейчас я все-таки посмотрела.

– Ты тоже хороша, знаешь ли, – сказала я ей. – Не одна я заметила, какие у тебя дурные манеры. Джоэл это тоже заметил. И они видели, как мне было неловко. Они знают, что я люблю собак и понимаю их язык. Благодаря тебе, моя красавица, они теперь знают, что Я ЗНАЮ! Он заметил, как я посмотрела на него.

Глава 19

– Меня зовут Холли Винтер. Я бы хотела записаться на прием к доктору Арсено.

– Вы по какому поводу? – Женщина говорила настолько в нос, что, будь Арсено врачом ЛОР или аллергологом, она отвадила бы всех его потенциальных клиентов своим простуженным прононсом.

По какому поводу, спрашиваете вы. Ну, скажем так: прежде чем я пойду к Джоэлу Бейкеру и уличу его в убийстве двух женщин, мне нужно выяснить, мог ли он раздобыть достаточное количество синеквана.

– Я себя неважно чувствую, – сказала я.

– Значит, вам не срочно?

Железная логика!

– Ну, я, конечно, не при смерти, но хотела бы показаться врачу поскорее, если можно.

Я не умею симулировать тоску по синеквану, но изо всех сил старалась казаться одновременно и возбужденной, и подавленной.

– Завтра в два тридцать. Вам подойдет?

– Прекрасно, – сказала я.

На следующий день я отправилась по адресу, продиктованному мне этим аденоидным голосом: Массав. Армингтон. Это район «синих воротничков» с редкими вкраплениями профессуры и рабочих. Офис доктора Арсено размещался в светло-сером здании с клюквенно-красной крышей. Это был деревянный дом на две семьи, который сейчас делили представители разных профессий. Согласно табличкам на двери здесь размещались: страховой агент, окулист, педиатр и пресловутый доктор Айболит, хотя на вывеске он именовался иначе.

Поскольку я толком не знала, как и что надо делать, чтобы симулировать депрессию, я позаимствовала у Риты книжку и постаралась следовать описанию, хотя, судя по всему, автор не ставил перед собой цель инструктировать притворщиц. Однако книга мне очень помогла. Прежде всего я не стала мыть голову и не причесалась. Лицо мое было бледным типично бостонской зимней бледностью. Я потренировалась и добилась эффекта «поникших плеч». Имея двух жизнерадостных маламутов, очень трудно убрать здоровый блеск глаз, но я постаралась. Что до тревожности, то она была настоящая. Врачи всегда меня несколько нервируют, потому что я не очень высокого мнения об их способностях. Предположим, вы умный человек и пошли в медицину. Перед вами богатый выбор. Естественно, вы выбираете ветеринарию. Если же вы сознаете, что способности у вас скромные, то поступаете в медицинский колледж и становитесь врачом для людей. И тогда я предпочитаю консультироваться у вас как можно реже.

Приемная доктора Арсено выглядела, впрочем, вполне обнадеживающе. На полу был тот же непромокаемый линолеум, какой бывает в ветеринарных клиниках, а вдоль стен стояли кушетки с надувными подушками. Но меня не проведешь! На входной двери я сразу же углядела предупреждения: «С собаками вход воспрещен» и «Не входите без сменной обуви».

Источником столь примечательного голоса оказался тонкогубый рот, щедро накрашенный ярко-красной помадой. Вокруг него расползались километры морщин, выше располагался нос, одновременно крючковатый и мясистый, а глаза были настолько глубоко упрятаны в кожные складки, что цвет их не поддавался определению. Зато цвет волос определялся сразу – «спелая слива», за исключением разве что дюйма седины у корней. Остального я не могла разглядеть, так как обладательница всего вышеуказанного восседала за столом, отгороженная от меня барьерчиком. Я подошла и сказала, что мне назначено. Она вручила мне длинный бланк и велела его заполнить.

Я внесла туда все детские болезни, какие помнила. Некоторыми из них я, возможно, и вправду переболела, хотя их не распознали, потому что золотистые ретриверы ими не страдают. У всех детей бывает ветрянка. Значит, и у меня могла быть. Хотя при появлении красных точечек на коже мои родители, вероятно, думали, что вот наконец у меня начинает расти нормальная шерсть!

На вопрос, обращалась ли я когда-нибудь раньше к психотерапевтам и если да, то к кому, я ответила «да» и вписала Ритину фамилию. Последним вопросом было: кто направил меня к доктору Арсено, и я обрадовалась возможности сказать правду, хотя бы относительную. Я написала: доктор Джоэл Бейкер. В конце концов, если бы не он, разве я обратилась бы когда-нибудь к доктору Арсено?

Признаться, я ожидала, что доктор Арсено будет вести себя как слегка одурманенный лекарствами весельчак и балагур или как «добрый дядя», раздающий детям сласти, а потом оказывающийся маньяком-убийцей. Видимо, так уж настраивают нас наши мамы. Моя-то мама всегда предупреждала меня: «Никогда не доверяй незнакомым людям… собаку!» Во всяком случае я никак не ожидала увидеть обыкновенного человека средних лет, с пучками седых волос, торчащими из ушей и ноздрей, с животиком, на котором с трудом сходился белый халат. Он не хихикал, не шутил, он просто попросил меня раздеться. Мне все же потребовалось несколько секунд, чтобы напомнить себе, что он как-никак врач и просьба его не обязательно говорит о гнусных намерениях. Он вручил мне большой кусок голубой ткани, в которую велел завернуться, и вышел из кабинета.

Он вернулся, держа в руках заполненный мною бланк. Скорее всего он прочитал имя Джоэла Бейкера, но ничего не спросил о нем. Он лишь поинтересовался, что меня беспокоит. Говорил он мягко и доброжелательно. Он был так мил, что я чуть было не посоветовала ему поверить наконец в свои силы и переквалифицироваться в ветеринары. Но я вовремя вспомнила, зачем я здесь.

– Я не могу прийти в себя с тех пор, как умерла моя мать, – сказала я. – А потом у меня умерла собака. С тех пор я стала очень нервная. Я плохо сплю. Мне очень не хватает мамы. И Винни.

Он слегка наклонил голову и издал какой-то кудахтающий звук.

– Что ж, давайте разберемся, что происходит, – сказал он.

Хотя, по мнению Риты, он годился лишь на то, чтобы выписывать рецепт, он оказался достаточно компетентным, чтобы измерить давление, и сказал, что оно у меня низкое. «Но это как раз неплохо», – успокоил он меня. А пульс у меня редкий, в легких чисто, в сердце шумов нет. Никакие органы не увеличены. У меня просто стресс.

– Стресс, – повторила я как эхо.

– Одевайтесь, и мы поговорим об этом.

Только когда я разматывала голубую простыню, а потом влезала в свою одежду, я сообразила, что он все делает совершенно искренне и всерьез. «Этим он и опасен», – подумала я. Я ожидала встретить циничного штамповщика рецептов, шарлатана, который проводит преувеличенно тщательный осмотр, чтобы напомнить самому себе, что он еще врач. А встретила я, похоже, доброго человека, который действительно хотел помочь больным людям.

Когда я оделась, он спросил, принимала ли я когда-нибудь валиум, и я ответила, что от него чувствую себя подавленной. Может, он никогда не слыхал о прозаке? Кабинет у него был нешикарный, да и сам он тоже не выглядел суперсовременным. В конце концов он выписал мне рецепт на синекван.

В приемной все тот же гнусавый голос напомнил мне об оплате. Меня попросили заплатить немедленно. Может быть, после приема прописанных доктором Арсено препаратов его пациенты впадали либо в крайнюю эйфорию, либо в благодушие, граничащее с маразмом, и уже не имели сил оплатить счет. Сумма, предъявленная мне, превышала в три раза счет первоклассного бостонского гинеколога с Френсис-стрит. Я подумала, что доктор Арсено вряд ли призывал своих пациентов соблюдать меры предосторожности при приеме лекарств. Во всяком случае Джоэл Бейкер этих мер не соблюдал.

Глава 20

– Что это, черт возьми, такое? – Рита помахала в воздухе рецептом.

Я оставила его на кухонном столе, а Рита, привыкшая замечать все, его обнаружила.

– Зачем я назвала тебе имя этого выродка! Как только ты его узнала, собаки почему-то перестали исцелять тебя от всех болезней! Ты что, не могла прийти ко мне и спросить, к кому обратиться?

Рауди и Кими, уверенные в том, что любой предмет, мелькающий у них над головой, должен быть немедленно схвачен и съеден, ходили около Риты кругами, как две мохнатые акулы, в любую секунду готовые напасть.

– Ты бы лучше положила рецепт или скормила его собакам, – посоветовала я, но она проигнорировала мой совет. – Не такой уж он монстр.

– Да? Это потому, что тебе не приходится расхлебывать кашу, которую он заваривает. А я лечила по крайней мере троих, пристрастившихся к валиуму по его милости. Знаешь, что он им говорил? «Представьте, что вы на каникулах. Это все равно что поехать на месяц на Карибские острова». Он ни разу никому не сказал: «Принимайте это лишь в случае крайней необходимости». О нет! Они у него глотали по таблетке каждое утро, как только встанут.

– Но он такой славный на вид… – сказала я. – Рауди! Сидеть!

Рауди, который в этот момент находился в воздухе, с шумом приземлился.

– Прекрасно, Рауди. Вот так и надо падать. Особенно если собираешься выступать в Открытом классе.

Усвоил? Помнишь, я тебе говорила, что в Массачусетсе еще не было лайки-ОСТ? Может быть, мы с тобой будем первыми.

– Ах, значит, он славный! – взвыла Рита, снова потрясая рецептом.

– Знаешь, я не уверена, что он сам понимает, что делает. Я думаю, он искренне хочет помочь и помогает вот таким уродливым способом. Я ожидала увидеть какого-нибудь злодея, но он вовсе не производит такого впечатления. У него очень приятные манеры и мягкое обращение.

– Ты не видела последствий этого мягкого обращения, – сказала Рита. – Они далеко не такие приятные, как его манеры.

– Он зарабатывает кучу денег, судя по тому, сколько с меня взял.

Рита набрала в грудь побольше воздуха и с чувством выдохнула.

– Интересно, а потом он повышает гонорар? Я о таком где-то читала: по мере привыкания пациента к лекарству с него берут все больше и больше. До того как я узнала цену, я думала, что он сам заблудшая овца и не ведает, что творит… Что он не нарочно… Но сумма заставила меня задуматься.

– Нет, – вздохнула Рита, – он прекрасно знает, что творит. И совесть его не мучит.

– А может, он только за первое посещение берет так много? А потом снижает плату? Кстати, он осмотрел меня: я в прекрасной физической форме!

– Ты ведь не за этим туда ходила, правда? – Рита опять помахала рецептом у меня перед носом.

– Не за этим, не за этим. И оказалось, что то, за чем я ходила, очень легко получить. Кому угодно. Если ты сейчас же не перестанешь размахивать рецептом, Кими схватит его, а заодно оттяпает тебе полпальца.

Рита положила листок обратно на стол.

– Если ты думаешь о Джоэле Бейкере, то ошибаешься, – сказала она.

– Хотела бы я, чтобы ты оказалась права.

– Джоэл как-то консультировал у меня одну из жертв этих эскулапов. Мы говорили с ним об Арсено и пришли к выводу, что ничего не можем поделать. Мы психологи, а Арсено – врач. И все же Джоэл однажды направил к нему пациентку (это был очень тяжелый случай), потому что этот подлец всегда доступен. Но сам Джоэл никогда не пошел бы к нему. Ни при каких обстоятельствах. Ни за что.

– Из того, что ты сказала, всего лишь следует, что Джоэл знал, куда идти за синекваном, – подытожила я.

Рита ушла рассерженная.

Если бы не мои собаки, я, скорее всего, написала бы Джоэлу письмо. Но как объяснить такой поступок маламуту? Рауди, конечно, к тому времени уже был достаточно цивилизован, чтобы не ввязываться в свару, по крайней мере будучи на поводке, но Кими-то была совершенная дикарка.

– Ну, понимаете, мне просто не хотелось с ним встречаться, – сказала бы я им, но даже если бы не сказала, они бы это учуяли и перестали бы меня уважать.

Один из основных инстинктов, закрепившихся у лаек за долгие годы их жизни в Арктике, – это их чутье на трусость. Запах страха столь же возбуждает их, как запах сырого мяса, и они не замедлят воспользоваться любым проявлением трусости. Письмо Джоэлу означало бы для меня значительное понижение в иерархии нашей стаи: из альфа-вожака я моментально превратилась бы в распоследнюю бету. И поделом бы мне было. Маламутам в таких вопросах можно доверять.

Не отрывая глаз от собак, я набрала телефонный номер. Рауди и Кими свернулись клубками на полу в кухне, изогнув свои крепкие шеи и прикрыв носы пушистыми хвостами, на случай, если температура вдруг упадет градусов до пятнадцати ниже нуля. Короткий хвост – серьезный недостаток для собаки северной породы. Но Рауди и Кими очень уютно устроились бы на ночевку в снегу. Даже спящие лайки – надежная защита для человека. Чужому, который посмеет разбудить их, они вцепятся прямо в горло.

Я неоднократно проверяла на Рите, что психотерапевту лучше всего звонить за десять-пятнадцать минут до конца часа: как раз попадаешь в «окно» между двумя клиентами. Сработало и на этот раз.

– Джоэл, это Холли Винтер. Я хотела бы с вами поговорить. Это очень важно. Вы не могли бы сегодня со мной встретиться?

– Конечно. – Он даже не спросил зачем.

Мы договорились, что я зайду к нему ближе к вечеру. Он мог подумать, что мне самой потребовалась помощь психотерапевта, и тогда, конечно, лучше сразу договориться о встрече, чем начинать разбираться по телефону, в чем дело. Однако мне почему-то стало не по себе оттого, что он так скоро и безотлагательно берется меня лечить.

Это был один из тех зимних солнечных дней в Кембридже, когда кажется, что уже наступил апрель, пока не выйдешь из дому. А когда выйдешь, кажется, что очутился в январе на атлантическом побережье штата Мэн. Под парку я поддела жилетку, натянула те самые перчатки, которые порвала Кими, а я потом зашила, надела шерстяную шапочку с вывязанной на ней ездовой собакой, шерстяные носки и тяжелые спортивные ботинки. Но под джинсы я ничего теплого не поддела, и, когда подул ветер, мне показалось, что сейчас не ноль, а по крайней мере минус десять. Глаза слезились, из носа текло, в общем, я без конца чертыхалась про себя. Погода была не для прогулок. В «бронко» прекрасная печка, но машина довольно долго «оттаивает». Проезжая мимо магазина игрушек Генри Беара на Харон, я заметила Келли Бейкер. В своем черном комбинезоне с поднятым капюшоном она выглядела совсем как десятилетняя девочка-лыжница. Я, наверно, и не узнала бы ее, приняв за подростка, если бы не риджбеки Нип и Так.

Печка как раз начала нагреваться, когда я затормозила и выключила мотор.

От калитки мощенная кирпичом дорожка вела к главному входу в дом Бейкеров. Черный ход был с другой стороны. Вместо травы, которая зимой стала бы пожухлой и бурой, перед домом зеленел плющ. Было еще несколько белых берез, вечнозеленые кустарники с ярко-красной корой, в общем, все то, что в пособиях по садоводству идет в разделе «Ваш сад зимой». Уже за домом дорожка расширялась и переходила в мощенную кирпичом террасу, где вполне уместился бы стол со стульями. Но на ней стояла лишь грубая каменная скамья как раз на двоих. Я уже собиралась повернуть обратно.

Я бы так и сделала, если бы Джоэл вдруг не открыл дверь черного хода. Он улыбался и делал мне знаки войти. Он провел меня вниз по лестнице, покрытой бежевым паласом, через маленькую приемную, нисколько не похожую ни на приемную у доктора Арсено, ни у Стива – никакого линолеума, – и наконец мы очутились у него в кабинете. Он был похож на обыкновенную жилую комнату, обставленную человеком с хорошим вкусом и кучей денег. Здесь было очень холодно. Вообще-то я не люблю лишний раз спускаться в подвалы, под землю я всегда успею, но в кабинете Джоэла были такие прекрасные фиговые деревья в больших терракотовых горшках и так много света, что я вполне уверилась, что меня не собираются хоронить заживо.

– Чудесная комната, Джоэл, – сказала я. – Не похоже, что мы под землей.

– Это все Келли. Все дело в светильниках. Она нашла какие-то особенные лампы. Дают полный спектр.

Рита всякий раз выходит из себя, когда смотрит какой-нибудь фильм, где есть сцена приема у психотерапевта.

– Они навязывают людям совершенно извращенное представление о нашей работе!

Если, например, в кино психотерапевт помалкивает, Рита негодует:

– Зрители подумают, что мы вообще ничего не делаем!

Если же врач что-нибудь скажет, Рита обязательно сочтет это высказывание глупым. Однажды мы смотрели фильм, где врач-мужчина разговаривал с пациенткой. Они сидели рядом на диванчике, и рука мужчины лежала на спинке дивана, заметьте – не на плече женщины, а на спинке дивана. Но Рита тем не менее была возмущена. Вот потому-то я не удивилась, обнаружив в кабинете Джоэла множество стульев и ни одной кушетки, хотя в кабинете самой Риты кушетка была.

Джоэл сел на массивный стул с голубой обивкой и жестом указал мне на другой такой же. Я тоже села. На низеньком столике, разделявшем нас, стояла лампа с керамическим корпусом и коробка с бумажными салфетками. Интересно, кто из нас собирался плакать?

– Мне не хотелось бы начинать издалека, – сказала я, – я вообще-то человек прямой и даже бестактный.

И я вручила ему фотокопии писем Элейн к нему.

– Вот что я нашла. Они были в компьютере Элейн Уолш. Не думаю, что есть копии.

Можно было ожидать, что он знает текст наизусть, но он внимательно прочитал письма. И пока он читал, а я на него смотрела, я вдруг спросила себя: почему я даже мысленно говорю «он» и «на него»? Может быть, люди – то, чем они себя считают? Кем они сами себе выбрали быть? Правда, если бы Джоэл сказал, что он королева Виктория, я, может, и стала бы обращаться к нему Ваше Высочество, но только не наедине с собой. С другой стороны, назови он себя королевой Викторией, я бы точно знала, что это неправда. Но дело в том, что ему вовсе не требовалось объявлять себя кем-то. Человек, читавший сейчас передо мной эти письма, не был женщиной, которая выдает себя за мужчину. Этот человек чувствовал себя мужчиной. Но он не был мужчиной. Это я знала от Кими, а собаки никогда не лгут.

Кончив читать, он посмотрел прямо мне в лицо и вернул письма. Мне было трудно представить себя на его месте, но в тот момент меня охватило сильнейшее желание разорвать листки, невзирая на то что это были всего лишь фотокопии.

– Я главным образом хотела поговорить с вами о том инциденте на выставке, – сказала я. – Я знаю, что все обвинения Донны Залевски – плод ее больного воображения. Я уверена в этом и знаю, почему уверена. Вы видели, как вела себя Кими. И я видела. Я понимаю, в какой переплет вы попали.

– Понимаете? – Его голос остался совершенно бесстрастным.

– Вам, должно быть, бывает очень тяжело и одиноко.

Он улыбнулся:

– Не так уж часто. Я не первый такой и не последний.

– Скажите мне только одно, – попросила я. – Просто мне хотелось бы понять. Как это началось?

Он рассмеялся, и вовсе не нервным смехом.

– Это началось с ошибки машинистки в колледже. – Голос потеплел, как будто воспоминания доставляли ему удовольствие. – Машинистка опустила две последние буквы моего имени: «л» и «ь». Я всегда думал, что она сделала это не случайно: может быть, ей тоже казалось, что в графе «пол» у меня должно стоять «М», а не «Ж».

Значит, Джоэлль. Но я не осмелилась произнести это имя вслух.

– Ей? Но, может быть, печатал мужчина?

– Конечно. Вполне возможно. – Он опять улыбнулся.

– У вас хорошая жизнь. Вам было бы что терять.

– Хорошая жизнь? У меня хорошая жена. – Его руки спокойно и расслабленно лежали на подлокотниках. Мышцы лица тоже были расслаблены. Ни один мускул не дрожал.

– Мне очень нравится Келли, – сказала я. – Сказать по правде, вы мне оба очень нравитесь. И если бы речь шла только об Элейн, может быть, я бы вас поняла… Но…

– Да. И Донна тоже.

– Когда не стало Донны, вы решили, что Элейн отступится и…

Он не дал мне договорить:

– Я надеялся на это.

– Но вы недооценили Элейн. Вы ее плохо знали.

– Почти совсем не знал.

– Да. Верно. Вы и не могли ее знать. Зато вы знали доктора Арсено.

– Как и все.

– Я, например, не знала.

Впервые на лице у него отразилось сильное чувство, и голос зазвучал резко:

– Его нужно лишить лицензии.

– Только одного я не могу понять, – сказала я. – Никак не могу! Что произошло между вами и Донной, когда она у вас лечилась? Почему она ушла от вас⁷ Нужно очень сильно рассердить человека, чтобы он решился на такую месть. Должна же быть какая-то причина.

– Вы правы, всегда есть причина. У людей всегда находятся веские причины.

Рита тоже обожает изрекать общие фразы. Это, видимо, одна из любимых игр психологов.

– Хорошо, и какая же была у нее?

– Скажем так: это была одна из моих профессиональных неудач. Донна обратилась ко мне. Она мне очень доверяла. А я кое-что дал ей понять излишне прямолинейно, может быть, и преждевременно…