Текст книги "Вадим"

Автор книги: Светлана Сачкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

6

Обнаружив себя утром в кровати… Нет, не так. Сначала Вадим обнаружил дикую боль в животе, а следом уже того, в ком она находилась, – себя. «Аппендицит», – подумал Вадим и, стиснув зубы, двинулся к телефону, чтоб вызвать скорую. Но тут же остановился: все-таки страшновато. Решив удостовериться в причине едва выносимых колик, потащился за медицинской энциклопедией в кабинет. И очутился совсем в другом месте. Оказалось – расстройство желудка.

Затем он увидел в зеркале свое лицо: ссадины, губа разбита, под глазом классический фингал баклажанного цвета, но почему-то с глубоким зеленым тоном. Под подбородком – кровоподтек, похожий на налипшую разжеванную черносливину. Казалось, что можно взять ее за край и отлепить. Этого Вадим делать не стал, а начал осторожно умываться.

Одежда была разбросана на полу в спальне. Остановившись рядом с кроватью, Вадим изумился: «Я, наверное, совсем уже офонарел… что вообще было?..» До взгляда на себя в зеркало он считал выходку господина Мицумо и все остальное безобразие происшедшими во сне. Что же думать теперь?

Ему показалось логичным возможное отсутствие бумажника. Вадим переворошил одежду, и бумажник нашелся: без наличности, но со всеми кредитками. Жизнь не всегда хочет следовать логике. Интересно, как он добрался до дома…

Вадим позвонил в гараж; машина, на которой он ездил вчера, стояла на месте. Сам, что ли, приехал? Одной из машин нет, но это потому, что на ней уехала Маша. На часах двенадцать: работа проспана напрочь. Вадим стал ходить по квартире и носить раскалывающуюся голову, будто хрустальный шар. Илюшки и няни дома тоже не оказалось.

Он выпил пачку активированного угля, затем сварил кофе и набрал номер офиса. Лера сказала, что Маша уже позвонила сообщить о его пищевом отравлении.

Вот тебе и раз, подумал Вадим. Все обошлось хорошо. Хотя непонятно, что именно и почему могло обойтись плохо. Ну, пошел выпить в бар, встретил одноклассника. И тот потом не то ушел, не то вернулся… Не вспомнить.

А ведь все равно неприятно. Что-то произошло. Скорее, не что-то, а черт-те что. По морде получил, в этом сомневаться не приходилось. Как до дома добрался, неизвестно.

Ясно одно: он сильно перебрал спиртного. Вадим заключил это по заявленной Машей причине его отсутствия на работе. Вадиму в таком определении его недомогания чудился сарказм. Но, значит, она видела его вчера по прибытии – так, что ли, получается?

Он выпил еще аспирину и посмотрел новости, полулежа. Боль утихла, но делать совершенно ничего не хотелось. По телевизору – тоже ничего. Сами собой стали возникать мысли. Наверное, поэтому Вадиму никогда не бывало скучно: он привык думать. Думать ему было интересно.

Мысли его практически самостоятельно повернули от поисков рационального объяснения случившемуся в какую-то другую сторону. Думалось, примерно, вот так.

«А кто я, вообще говоря? Что я знаю и чего хочу?»

Сразу стало досадно от неуклюжего зачина, и Вадим решил, что пытаться разговорить самого себя, – занятие неблагодарное. И вообще, какое-то… наивное и жалкое, что ли. Тем более думать банальности с таким проникновенным усилием. Кем надо быть, чтобы уметь произносить банальности? Гением, по-видимому.

Дальше было больше. А именно:

«Ясно одно. Я становлюсь не вполне адекватным человеком. Возможно, у меня от многолетнего перенапряжения просто поехала крыша. А может быть, я настолько отстал от жизни… настолько зарылся в свой маленький искусственный мир из цифр, бумажечек и чемоданчиков, набитых цифрами и бумажечками… что забыл, какова из себя настоящая жизнь. А настоящая жизнь – она глупая, случайная и необязательная… И теперь реальность, потеряв терпение, прорывается ко мне в виде таких вот дрянных шуток…»

Вадиму опять стало немного стыдно: сидеть и в одиночку испытывать откровения. Хотя он почувствовал, что ему удалось нащупать нечто живое, правдивое. Оно трепетало где-то глубоко внутри, как маленькое облачко… Вадиму понравилась данная линия мысли, и он даже стал было нарабатывать некоторый пафос в ее развитии.

Однако возможность достать это облачко оказалась упущенной, поскольку возникла Маша. Деятельная, с ребенком на руках. Усадила его на колени Вадиму, хмыкнула в адрес фингала и звонко заговорила:

– Так, наша няня нас покидает – замуж выходит. Поздравь ее, если увидишь. Я подыскиваю новую, сейчас была в агентстве. Раз ты сегодня дома, я привезла двух кандидаток, чтоб ты помог выбрать. Полагаюсь на твое суждение, дорогой. В прошлый раз я только с пятого варианта попала. Может, ты в людях лучше разбираешься.

Не успел Вадим возразить, что он находится не в совсем подходящей форме для проведения интервью, как Маша исчезла за дверью и привела молодую женщину. Очень полную, круглую, с пышными каштановыми волосами по локоть и бестолково-ленивым взглядом.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – Маша указала на стул.

Женщина села неторопливо, размеренно; медленно убрала с лица прядь волос. Маша, по своему обыкновению, присела на подлокотник дивана. От нее вкусно пахло. Вадим покосился на жену: она похудела и стала еще нетерпеливей и выразительней. Глаза у нее были огромные и возбужденно сияли; Вадиму захотелось, чтобы поскорее был вечер. Маша сделала жест рукой: начинаем. Женщина прокашлялась и неспешно заговорила:

– Меня зовут Оксана Березнюк. У меня есть опыт сидения с детьми. Я уже работала в двух семьях. От них есть рекомендации. Я у них работала, пока детям не понадобилась гувернантка.

Маша спросила:

– А вы сами с детьми занимались? Ну, хотя бы чем-нибудь простым – рисованием, счетом?

– Да, – просто ответила женщина. Снова откинула прядь волос с лица.

Маша взглянула на Вадима со значением; он не смог придумать ничего достойного. Он только отметил про себя: телодвижения этой потенциальной няни были медленными настолько, что наблюдать за ними было почти невыносимо.

Тогда Маша взяла сына и опустила его на пол перед женщиной. Та поняла, что следует показать себя в действии, и сказала, не шелохнувшись:

– Мы с тобой подружимся, да. Ты во что любишь играть?

Илюшка застеснялся и спрятался за маму.

Маша увела кандидатку и вернулась.

– Ну как?

Вадим ответил:

– Не фонтан… Толстая, неповоротливая и ленивая… Как такую к маленькому ребенку… Неумная… У нашей Зинаиды Филипповны два высших. А что, у нее жених состоятельный?

Маша пожала плечами:

– Да нет, не очень. Любовь… Я сейчас вторую приведу.

Второй оказалась сухонькая миниатюрная женщина, пожилая и изможденная, черноволосая и черноглазая, в сером бесформенном платье. Она поозиралась на обстановку комнаты и сразу заговорила сама:

– Здравствуйте, меня зовут Татьяна Григорьевна. Я няней никогда не работала. Но детей нянчить, конечно, приходилось. Своих двое, да и чужих подкидывали. Я очень работящая, я прямо без дела сидеть не могу. Если ребеночек спит, я сразу постирать, приготовить, убраться. И ребеночек ваш мне сразу понравился, такой замечательный. Так что я бы с удовольствием у вас работала. Образование у меня высшее, техническое.

– А вы где работали?

– Да где только не работала… Долгое время по специальности, инженером… А потом военным корреспондентом в Чечне…

Маша приоткрыла рот. Татьяна Григорьевна продолжила, не смущаясь:

– Я родилась и выросла в Грозном. Но сама я русская, и мы с семьей перебрались сюда. Столько горя и смерти видела, но теперь все, слава Богу… Новая жизнь.

После того как женщина переместилась в другую комнату, Маша вздохнула:

– Да, насчет Грозного я не знала…

Вадим сказал:

– Да ладно… у людей в жизни всякое бывает. Она ж не виновата, что там родилась. Вообще женщина порядочная, видимо. Но няня, конечно, должна быть совсем с другим резюме.

Маша подумала:

– Может, попробуем, оставим ее на ночь сегодня? Может, она хорошая… Мы с Димой хотели вечером в «Джусто» пойти…

– Как скажешь.

Дима зашел около десяти. В свитере ярко-лимонного цвета и позолоченной новой оправе, сделавшей его солидней и старше. В отличие от старой, с носа она не сползала, и поправлять ему теперь было нечего. Но он продолжал рефлекторно тыкать себя в нос и делать вид, что почесывает его. В этой связи Вадим вспомнил интересный жест Славика, который он давеча заметил. Славик, видимо, страдал легким насморком и вытирал под носом следующим образом: подносил ладонь тыльной стороной к ноздрям и прокручивал ее наружу, вытирая лишнее последовательно всеми пятью пальцами, принимающими некое подобие веера. Это был очень быстрый и легкий жест: кр-р-руть. Даже, в некотором роде, элегантный. Во всяком случае, Вадим ничего подобного раньше не видел.

Дима поздоровался и, пока Маша собиралась, сидел на кухне. Илюшка спал; Татьяна Григорьевна все уже перестирала и перемыла и теперь вдруг пришла на кухню с пачкой бумаг и брошюр в руках. Присела рядом с Димой, представилась:

– Здравствуйте. Я Татьяна Григорьевна, новая няня ребеночка. Вас как зовут? Дмитрий, очень приятно. Чайку не хотите? Нет?

Она оправила платье, надетое только что, специально для гостя. Все в оборках, с крылышками, из яркой ткани в крупный цветок. Под платьем – водолазка дикого цвета фуксии.

Татьяна Григорьевна разложила свои богатства и начала их показывать Диме. Тот, немного осатанев, таращился на нее, но вежливо слушал.

– Вот смотрите. Это моя статья в нашей грозненской газете о погибшем вертолете. Боевики сбили его, и никто не мог пройти, забрать тела… Они обстреливали все вокруг. А я пробралась первая, притворилась бабкой-чеченкой… Все там осмотрела и написала. Написала, почему слабая женщина прошла, а наша армия – не может? Что, так и будут тела наших сыновей там гнить… Они потом меня даже преследовали. Полковник там один посылал за мной – пиши, говорит, опровержение… А это о беженцах, как они там живут, бедные. Вот, видите, детишки – я сама фотографировала. Голодные, грязные.

Дима кивал и старался делать заинтересованное лицо.

– Ой, вы бы только знали, какая там жизнь… И чего только мы не перевидали… У меня у самой полсемьи погибло. Два дяди, брат, двоюродные братья… И есть нам было нечего. Порой картошки нароешь замерзшей, отваришь – без соли, без масла – и то радость… А как мне приходилось под пули лезть, чтоб репортажи писать… Батюшки, один раз даже в ногу попало. Месяц лежать пришлось… Так я переживала не то, что нога болит, а что не могу туда, на передовую… писать…

Вадим наблюдал из соседней комнаты с интересом. Маша же, когда появилась, обрадована совсем не была. Шепнула ему:

– Жизнь ее, надо думать, была слишком далека от столь прозаических вещей, как этикет. И своего места здесь она не понимает.

– Где же ей было учиться? – ответил Вадим.

Утром он собирался на работу. Маша спала, а Татьяна Григорьевна уже занималась с Илюшкой, просыпавшимся иногда очень рано. Завидев Вадима, она тут же поспешила общаться:

– Доброе утро, как спалось? А мне не очень. Вы знаете, у вас тут домовой живет. Да-да. Но вы не бойтесь, он добрый. Только всю ночь меня толкал, безобразник.

Вадим застыл с чашкой в руке, а Татьяна Григорьевна, между тем, носила Илюшку на руках и отпугивала несуществующих животных:

– Кыш, киска, кыш, собачка… кыш, кыш…

Илюшка, изумленно подняв брови, слушал. Да-а, подумал Вадим. Ладно, еще и не такое бывает.

Днем ему позвонила Маша:

– Ты знаешь, я просыпаюсь и вижу такую сцену: Илюшка капризничает, куксится, не хочет есть суп. А эта тетенька ему говорит: ты что плачешь? Вокруг столько горя и столько смерти, а у тебя такая жизнь прекрасная! Как ты можешь плакать? Прикинь!!

– А ты что? – спросил Вадим.

– Я ее обратно отвезла. Другую будем искать.

Про домового Вадим распространяться не стал.

7

В нашу первую встречу мама Вадима произвела на меня какое-то странное впечатление, и со временем оно не прошло. Я даже удивляюсь, вспоминая ее: неужели эта женщина и в самом деле существовала? Ведь привыкаешь видеть людей, сразу бросающихся в глаза, немедленно дающих о себе знать, занимающих прочное место и ни за что с ним не расстающихся… А Олеся Глебовна была совсем неприметной, немного нелепой женщиной с пронзительной красоты улыбкой. Улыбку эту я видела только однажды, по случайному и дурацкому поводу – не то молоко разлилось, не то обманул сантехник – и больше она ни разу не появилась. Глаза у Олеси Глебовны были всегда потухшие. Она умерла, не дождавшись рождения Илюшки.

Мы с ней сдружились, если можно так выразиться применительно к нашему очень краткому общению, – всего, по-моему, трем встречам. Беременной я прилетала из Нью-Йорка к Вадиму и заходила к свекрови. Она заранее пекла для меня блины, ставила чай; потом говорила о себе, о Вадиме, об его отце. Впрочем, об отце я спрашивала сама, полагая, что многое можно узнать про мужчину, если иметь представление о родителе.

Олеся Глебовна рассказывала о том, что в течение совместной жизни с Сергеем ей каждый день приходилось записывать все траты вплоть до копейки и отчитываться перед мужем. Чтобы приобрести, к примеру, пару колготок, она указывала, будто купила четыреста граммов масла, хотя на самом деле было куплено двести. У мужа ее была философия – не растрачивать. В том числе, и себя. В день свадьбы он ей сказал: «Будем с тобой раз в неделю», – и ни разу не отступил от этого обещания. Он считал себя пупом земли, по ее выражению; отвечал неохотно, если его расспрашивали. Зато любил поразглагольствовать под настроение, и чтобы его внимательно слушали.

Надо сказать, что, приняв эти сведения, я ни с чем в своем муже не смогла их соотнести. Но я хотя бы обнаружила плоскость, относительно которой понимать те или иные его качества и поступки.

Когда Вадиму исполнилось пять, Сергей ушел жить к другой женщине. Вадим начал видеть отца раз в неделю, потом раз в месяц, дальше – совсем редко. Он как-то рассказывал мне, что папа всегда обещал купить железную дорогу или конструктор на день рождения, затем откладывал до Нового года, затем до следующего праздника… Так и не подарил ни того, ни другого. А лет десять назад он переехал в Германию вместе с новой семьей: женой (той самой женщиной) и двумя детьми. По имеющимся данным, разбогател.

Олеся Глебовна была замужем еще раз. Второй муж, по ее словам, был необыкновенно интересным человеком, но пил. У него был сын, чуть младше Вадима, и жили они вчетвером. Жили весело. Младший ребенок долго считал, будто мороженое растет в лесу под деревьями, потому что всегда, когда бы они ни отправились в лес, мороженое оказывалось именно там. Впрочем, младшему вообще было интереснее жить. Новая свекровь Олеси Глебовны приносила родному внуку деликатесы и кормила его тайком, чтобы не досталось Вадиму. Родственники этого ребенка привозили ему из-за границы подарки, а Вадиму – никогда. Олеся Глебовна из сил выбивалась, чтобы хоть как-то компенсировать сыну подобное отношение «близких».

Через несколько лет ее новый муж умер от цирроза печени. Младшего, Сашу, усыновила свекровь – несмотря на то что Олеся Глебовна успела его полюбить и расставаться с ним не хотела. Этот сводный Вадимов брат, как стало известно, рано начал пить и быстро превратился в алкоголика. В асоциального, гротескного персонажа – с синим носом и бессмысленным выражением физиономии. Вадим до сих пор встречается с ним иногда, помогает.

Олеся Глебовна осталась вдвоем с Вадимом, когда он заканчивал школу. Он говорил, что с этого времени мама стала класть на видное место листок, на котором ее почерком было написано, скажем, о преимуществах и красоте честности. Таким образом она пыталась воспитывать в нем настоящего человека.

Помимо прочего, я спрашивала Олесю Глебовну о Вадимовых бабушках и дедушках, имея в виду присутствие наследственных болезней, о которых мне следовало бы знать как будущей матери его сына. Насчет болезней я не добилась ничего вразумительного. Зато обнаружила, что родители Олеси Глебовны, живущие где-то в области, ребенком отдали ее на удочерение дальним московским родственникам. С тех пор своих биологических родителей она не видела. Приемные же любили ее не слишком, отчего она и постаралась выйти замуж при первом удобном случае.

Мне очень жаль эту женщину. А ведь во время нашей последней встречи она сказала, что не может назвать себя несчастливой. И это при том, что уже тогда она, скорее всего, знала о своей болезни. У Олеси Глебовны обнаружили рак, но лечиться она не стала; только колола себе морфий, увеличивая дозу, и скрывала от сына болезнь. По всей видимости, успешно: обо всем об этом я узнала случайно, год спустя, от ее соседки.

В то, что Олеся Глебовна была счастлива, трудно поверить вот так запросто, по-житейски. Ее детское имя, совсем не подходившее к внешности, вместе с тем довольно точно описывало ее – никем по-настоящему не удочеренную, недолюбленную, все будто живущую понарошку, надеясь, что вот скоро настанет всамделишная жизнь, и тогда все будет как надо… Однако ведь бывают персонажи в литературе – вроде все у них плохо, и муторно, и живут среди серых, никогда не меняющихся пейзажей – и все-таки они счастливы. «Но ведь это в литературе, – скажете вы, – где ж вы их в жизни видели?» Возможно, Олеся Глебовна как раз и была одной из таких людей.

8

Вернувшись домой с работы, Вадим оставил в холле портфель. Услышал голоса и направился к ним.

Маша неожиданно появилась откуда-то сбоку, обняла его и чмокнула в висок. Остальные сидели на кухне за стойкой. Милка вычурно протянула для поцелуя безукоризненный маникюр, но поцелуя не состоялось; Дима, крупный, медленный и в старых толстых очках, встал подать руку.

Вадим присоединился, скинув пиджак. Спиртного ему не хотелось. Он начал пробовать подогретые Машей закуски: ракушки с начинкой, дамплинги с креветками, слоеные булочки. Милка же, сделав минимальную паузу, продолжила щебетать:

– Мне тут такое устроили, это что-то. Представляешь, менеджеры нашего дома тут решили со всех квартир запасные ключи от машин пособирать. Типа, если пожар или что еще – чтоб все машины быстро повывозить из гаража… А мне это надо, чтоб от моих машин ключи у кого-то были? Ну, ты понимаешь… (Значительный взгляд в сторону собеседников.)

Все слушали завороженно. Вадим тоже попал под влияние неутомимой Милкиной энергии. Ее можно было смотреть, как MTV. Затрепетав пальцами, она вскинула волосы, взяла сигарету – Дима немедленно явил зажигалку.

– …Ну, они по этому делу уже два письма официально прислали. Мол, господа Зеркальцевы, будьте любезны предоставить по одному ключу. Мы, естественно, ноль эмоций. Потом Юрик улетел в Австрию, я одна живу две недели. И Борька мне повез «мерседес» на техобслуживание. Помыл там, натер, так далее. И ключ мне оставил у консьержа, в запечатанном конверте. Я приезжаю домой, мне дают конверт – смотрю, пустой. Я говорю: здесь должен быть ключ. Они мне: мы не знаем, вот лежит конверт, мы передаем. Тут я взбесилась – ну, ты понимаешь. (Милка посмотрела выразительно.) Это мне был оставлен конверт. А они, хамье, его открыли и взяли ключ для гаража. Я говорю: чтоб ключ был у меня через две минуты. Они звонят: извините, говорят, менеджер стоянки ушла. Будет только в понедельник, а ключ у нее. Прикинь! Типа какая-то идиотка с моим ключом ушла – можешь представить? И я говорю: хорошо. До понедельника можно подождать. Только я сейчас закажу лимузин. И буду на нем ездить весь уик-энд, а счет потом выставлю вам… Естественно, у меня там еще «ягуар» стоит, но ты понимаешь… – я хочу ездить сейчас на «мерседесе». И что ты думаешь? Через полчаса ключ был у меня.

Милка приобрела скромно-торжествующий вид.

– Молодец, – одобрила Маша, – что-то у вас все время администрация наглеет. А у нас тут тоже, кстати говоря… У нас же бассейн не подземный, как в вашем доме, а на самом верху. Так… – ой!

Здесь Маша взметнулась и бросила на лету:

– Илюшка плачет… забыла передатчик включить…

Вадим погрустнел: сейчас придется что-нибудь соображать и делать, чтобы беседа не провисала. Чтобы не показаться в очередной раз асоциальным типом.

Вернувшись, Маша застала Милку, утомленную пятиминутным молчанием. Дима нудно рассказывал о каких-то китайских грибах, а Вадим смотрел на него, прищурившись, и как бы отсутствовал. Будто его и не было здесь, только пустое тело дожевывало остатки пищи, навалившись на стойку… Маша воткнула в розетку выводящую часть передатчика и вернулась на место. Видимо, чтобы не оставить Маше возможности включиться в уже существующий разговор, куда ее саму отчего-то не взяли, Милка начала собственный. Скорее всего, первым, что ей пришло в голову:

– Я тут десять штук в церковь пожертвовала.

Фраза получилась усиленно-декларативной, и Милка испугалась ее эффекта: все повернулись к ней, Дима даже звякнул об тарелку оброненной ракушкой. На Машином лице образовался искренний интерес. Она спросила вкрадчиво, опасаясь спугнуть такую дивную тему:

– А зачем?

– Как зачем? – Милка озадачилась. – Ну, чтоб помочь, и все такое…

– Кому?

– В смысле? – Милка, похоже, не смогла соотнести этот вопрос с той информацией, что она предоставила.

Дима помог: поправил указательным пальцем очки и выступил во вполне праздничном тоне, будто желая выдать вопрос за совершенно новый, придуманный им самим:

– А тебе-то это зачем э-э… Милочка, родная?

– Ну вы совсем какие-то, – фыркнула Милка облегченно, пережив десять секунд непонимания. – Помогать надо людям, делиться, и все такое прочее… Ты же вон всем помогаешь… (Милка сосредоточилась на Маше, ища поддержки, но та осталась неубежденной.) – Если на то пошло, я как раз перед этим вспоминала. Ну, как я раньше жила, что плохого делала… – Милка взяла вызывающий тон: – И решила грехи замолить. И начать жить по-другому. – Взглянула гордо.

Дима пробубнил:

– Ну, грехов немного было – всего-то на десять тысяч… «шкоду» только какую-нибудь и купишь…

Маша вскользь кинула в него взглядом и снова вступила:

– А ты – в Бога веришь, дорогая?

Тут уже Вадим взглянул на жену: вопрос был неподобающ для этой плохо подобранной компании. Но Милка не знала о том, что подобный вопрос может быть неподобающ:

– Ну… верю. На всякий случай.

– То есть – вдруг Бог все-таки есть и потом отвечать придется? – уточнила Маша.

– Типа того… – Милка смутилась. Настолько пристальное внимание было ей все же не по плечу.

Маша сочувственно помолчала, а затем спросила:

– А тебе не кажется, что так «верить» – ну как бы немножко трусовато получается? И даже с точки зрения Бога… Может, лучше совсем не верить, чем вот так, из-под палки? Ну и пожертвование это – не по-настоящему доброе дело. Может, оно даже совсем не доброе… если учесть, что средства пойдут, скорее всего, на дополнительные рясы попам… в лучшем случае…

– Ты меня что-то совсем затюкала, – пожаловалась Милка.

Дима снова подвинул очки указательно и промолчал. Вадима же посетило смутное ощущение, что он живет какой-то неправильной жизнью. И окружен неправильными людьми.

Маша обняла Милку:

– Да ладно, это я так… не обращай внимания.

– Ну, я пойду, – робко призналась Милка. С этой точки ей сегодня было уже не построить удачного монолога. Маша отправилась провожать ее до дверей.

– Привык уже к этой м-м… вихрастой особе в узких платьях? – Дима из вежливости предложил сигарету Вадиму и задумчиво закурил.

– Почти, – ответил Вадим. – Забросил попытки понять, чем она импонирует Маше… Хотя человек она неплохой. Не злая.

– Может, Маша ее коллекционирует как типаж, – предположил Дима. – Правда, это на нее не похоже. Этические соображения бы помешали.

– Да, – усмехнулся Вадим. – Блюдет права слабых и обиженных. Не в последнюю очередь она бы поставила и мое право. Не слушать после рабочего дня о менеджерах и конвертах…

Вадим снова куда-то выпал. Сидел, будто зомби. Присутствовал только физически.

Маша вернулась, обняла его сзади, прижалась щекой:

– Извини, что тебе пришлось столько времени ее наблюдать…

И отошла разливать напитки.

– Так ты ее специально – как бы это сказать – отбрила? – заподозрил Вадим.

– Да нет, – устыдилась Маша, – это я нечаянно. Не очень красиво вышло…

– Пишешь роман из жизни новых русских? – лукаво предположил Дима.

Маша отмахнулась:

– Да ну тебя… Если на то пошло, новую русскую жену с таким же успехом можно выдумать – получится ничуть не хуже. Нравится мне Милка. Она, в общем, добрый и наивный ребенок.

– А что у нее за муж? – поинтересовался Дима. – Он каким образом в высшие слои общества записался?

– Щас расскажу.

Маша расставила бокалы, села и приготовилась со вкусом рассказывать. А Вадим вдруг ощутил прилив злобы. В тот самый момент, как Маша набрала воздуха, неожиданно для себя он начал повествовать, довольно точно копируя Машины лекторские интонации:

– Сюжет классический. Рассказываю. Когда-то работал автослесарем, машины чинил здорово. Кажется, году в девяностом. И вот подходит к нему дяденька и говорит: давай я расплачусь с тобой нефтью – наличных нет. Позарез надо. Юрка ему – ну, ладно, если позарез…

Маша, смеясь, пыталась вступить, но Вадим остановил ее царственным жестом и продолжал:

– Тот, значит, дает ему какую-то бумажку и уходит. Юрка ее типа в руках покрутил так и эдак – ничего не понял. Положил куда-то и забыл. А через пару месяцев узнает, что на этой бумажке говорится, будто он владелец стольких-то тонн нефти. То есть можно подъехать к трубопроводу в любое время и откачать эти тонны. Он стал справки наводить, туда-сюда – а потом как начал нефть на запад продавать… Сам знаешь, такое время было. Кто хочешь мог подъехать, заплатить дяде Пете чуть-чуть денежек и качать из трубы хоть сутками. А со временем это у него переросло в легальный бизнес. Ну и вот.

Вадим пожал плечами и застыл с задумчивым выражением на лице.

В продолжение этого монолога Дима покатывался со смеху и бросал на Машу короткие взгляды. Теперь он завистливо протянул:

– Да-а, чего ж меня там не было… Может быть, я бы тоже чего-нибудь накачал…

Маша предоставила утешение:

– Ты, дорогой, по возрасту все равно не вышел. Нам с тобой по тринадцать лет в девяностом году было.

Она сделала вид, что ее тоже позабавила Вадимова импровизация.

Произошла как бы естественная пауза в разговоре. Диму постигли глубокие мысли; Маша тоже смотрела куда-то вдаль. Вадим допивал вермут и чувствовал, что растворяется в воздухе.

Внезапно упал бокал и брызнул во все стороны пронзительным звоном, создав вокруг эпицентра почти осязаемую зону хрустального звука. Вадим отвлекся и начал смотреть, как Маша пылесосит, а Дима бродит за ней с веником. Затем он вернулся к собственной внутренней жизни, и что-то ему там сразу не понравилось. В самом дальнем уголке сознания – будто и не в голове даже, а в большом пальце ноги – застряла какая-то неприятная мысль. Доступа к ней пока не было, и он перемотал назад в памяти последние пять минут, а затем и последний час.

Может, ему не нравится Дима с его ухмылочками и любопытством? Но почему? Он – всего лишь толстый похотливый тюфяк, которому никто не дает. Еще он помешан на псевдоинтеллектуальных беседах, потому как они позволяют ему казаться тем, кем он в реальности не является… Тут Вадим начал воображать Диму совокупляющимся с Милкой (на заднем сиденье «мерседеса» в подземном гараже).

Маша с Димой смеялись: Дима разрезал лайм и соком попал в очки. Вадим собрался подняться со стула, но не успел. Маша была намерена поделиться избытком информации, мешающим ей расслабиться:

– Кому-нибудь интересно послушать, что со мной сегодня случилось? Только предупреждаю: я могу говорить длинно и тяготею к монологам…

Она выразительно посмотрела на Вадима.

– Да-да… а то мы раньше не замечали, – пробурчал он и приготовился слушать.

– …Потому как всегда хочу дать полную картину происшедшего, – продолжала Маша, еще раз выразительно на него посмотрев. – Со всеми нюансами. За что меня муж критикует и говорит, что я скучно рассказываю. Да, дорогой?

– Может, лучше в следующий раз? – с преувеличенным смирением проканючил Вадим. Надо было слушать: брак сыт не хлебом единым.

– Давай, – поторопил Дима. – Предисловие такое учинила, что теперь невтерпеж… ожидание пытки хуже самой пытки…

На Маше была блузка в китайском стиле, которая ей очень шла. Глаза ее казались зелеными, и смотреть было одно удовольствие. Вадим, однако, для большего удовольствия представил ее рот заклеенным пластырем. Тут же постарался об этом забыть.

– Ладно, рассказываю, – сосредоточилась Маша. – Просто, когда я рассказываю, я лучше осмысливаю. И себя лучше понимать начинаю. Так что со стороны рассказ вполне может быть не интересен…

– Ну не тяни, – взмолился Дима.

– Ладно, ладно… Точно, после таких предисловий уже и предмет кажется мельче…

Вадим переглянулся с другом жены.

– Ну все, все, – уверила Маша. – Постараюсь не занудствовать. Ну и вот.

– Короче, заезжаю я сегодня на рынок. Захотелось чего-нибудь нашего, деревенского. И напоследок мне там в одном месте замороженная баранья нога возьми да и приглянись. В общем, я ее покупаю. Тетенька кладет ее на весы, а я смотрю – сбоку какой-то кусок мяса прилип. Коричневый. Страшнючий. Я, такая, говорю. Вежливо. Там, говорю, кусок прилип. Она: я знаю. И продолжает дальше, невозмутимо так, завешивать. До меня только через пару минут дошло, что это она специально – довесок сделала. Представляете? А она так спокойно объясняет: вот у меня кусок мяса разморозился, а мне же надо его продать… Не то хозяин мне из моих денег вычтет. А не хотите с довеском покупать – вообще не покупайте. Нет, ну вы прикидываете?

Маша снова испытывала возмущение, уже, наверное, по которому кругу.

– В общем, дорогие, у меня волосы шевелились, когда я от этого ларька уходила. Сразу вспомнила свое советское детство. В котором люди, в том числе моя мама, были постоянно унижаемы продавцами. Естественно, хамить я не стала – это было бы не продуктивно. А направилась я к директору рынка…

Маша глотнула воды; Дима потер руки – видимо, в предвкушении чего-нибудь интересненького.

– А, надо вам заметить, одета я была в джинсы и свитер. Ненакрашенная такая, без ювелирных изделий. С обыкновенным истпаковским рюкзаком – совсем обыкновенная девушка… Прихожу к директору. Директор – такой аккуратный, сухой старичок, в безликой одежде. По виду простой пенсионер, только не пьяница. Выслушал, позвонил: сейчас, говорит, главный инженер придет и все уладит. Зачем рынку инженер, я не уточняла – а теперь любопытно. Ну да ладно. Приходит инженер, лет тридцати, пузатый, усатый. В турецкой куртке и ондатровой шапке – это в такую погоду-то. А мы с директором тем временем разговор ведем. Он меня спрашивает, за кого буду голосовать. Мол, интересно, какие сейчас взгляды у молодежи. Ну и вот.

Здесь Маша остановилась в некотором недоумении – видимо, не справляясь с объемом информации, нуждающейся в связной передаче. Затем выпалила: