Текст книги "Вадим"

Автор книги: Светлана Сачкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

8

Придя в понедельник с работы, Вадим размышлял о котлете с гречкой. О салате из помидоров. О гороховом супе с копченостями. Тем не менее в квартире не ощущалось съедобных запахов. «Уже и готовить перестала?!» – возмущенно подумал он. Нет, неправильно – обреченно.

Медленно он поднялся наверх по лестнице, устроив из восхождения дурацкую игру: злорадно цеплялся за перила в самый последний момент, когда его балансирующее на одной ноге тело уже валилось назад. Он собрался заглянуть в детскую, просигналить короткое приветствие сыну. Заглянув, увидел на кровати жену. Маша сидела, аккуратно держа на коленях детское туловище, одетое в Илюшкину безрукавку. Илюшка приблизился к группе и с радостным бестолково-трехлетним взглядом протянул ребенку печенье. Маша доверительно сообщила:

– Видишь, у твоего братика совсем нету ручек. Его нужно кормить.

Лицо Илюшки тут же приобрело совершенно взрослое выражение; он стал сосредоточенно отламывать от печенья куски и класть мальчику в рот.

Увиденное непонятным образом превзошло предел выносимого. Вадим мгновенно ретировался и сел на диван далеко в гостиной. Смотрел прямо перед собой. Что же ты, Маша, наделала.

Он вспомнил, как недавно жена пересказывала кому-то статью из журнала. Суть была такова: когда иностранные семьи усыновляют российских детей из детдома, они стараются сразу устроить ребенку красивую жизнь с походами в цирк и миллионом игрушек. А в мозге ребенка возникают необратимые изменения. Мозг, привыкший годами видеть одно и то же окно, серую стену и ничего больше, не может переварить огромный объем информации, и клетки его умирают. Психологи предупреждают: усыновив такого ребенка, нужно огородить ему угол в комнате, спрятать игрушки и давать по одной, постепенно. Гулять выводить по чуть-чуть; галдящим родственникам не позволять оккупировать дом. Ребенок должен пройти через период длительной адаптации, привыкнуть на первоначальном этапе к двум или трем близким людям… Маша говорила об этом по телефону буквально несколько дней назад.

Так ничего путного и не подумав, Вадим направился в спальню переодеться. Проскользнул мимо детской, стараясь не слышать ни звука, оттуда происходящего. Принял душ, только чтобы подольше побыть одному.

А ему? Ему тоже нужна адаптация. Даже не предупредила, зараза… Это будет покруче любых приживалок и стюардесс.

Кстати, о стюардессе: следы ее пребывания из квартиры исчезли. Вадим обнаружил это при первом беглом осмотре. Комната, в которой обычно спала Марина, была пуста, С кровати снято белье.

На кухне Вадим сварил себе кофе. Издалека он увидел, как няня ввалилась в прихожую, притащив с собой инвалидное кресло. Она была крайне возбуждена. Качала головой, чертыхалась, прищелкивала языком. Няня явно не одобряла последних событий. С досадой швырнув ключи, она поволокла кресло наверх.

Вадим присел с чашкой за барную стойку. В появлении здесь этого мальчика ему показалась некая логика. Что-то должно было измениться, и Маша нашла, возможно, единственный способ. В оригинальности ей не откажешь. А в здравом уме?

Следовало, однако, признаться: она верно все рассчитала. Вадим не смог бы противиться. Такому ребенку противиться было нельзя. Отступление представлялось Вадиму совершенно безнравственным. Поэтому – ничего не поделаешь…

Он даже почувствовал облегчение. Все остальное значения теперь не имело, и можно было отбросить всю чушь и нелепость, от которой уже просто тошнило. Теперь будут двое детей. Маша, жена. Прежнего, конечно, не будет. Хотя… Кто его знает? Весь вопрос в том, как человека видишь. Стоит слегка изменить ракурс, и вот уже любая соринка падает на чашу весов…

Он поднялся и пошел наверх, в детскую.

С этого дня Маша стала разумной и мудрой. Тоже, наверное, отбросила чушь и нелепость. Кубинка была уволена. Вадим определил по косвенным признакам, что искушенная женщина уговаривала Машу ребенка вернуть. Она не учла: от такого поступка отговорить невозможно, поскольку он продиктован вовсе не здравым смыслом.

Они нашли новую няню: бывшего музработника из детсада с французским уклоном. Стали искать и вторую – Андрюше. Хлопотали насчет документов. Строили планы на будущее. Вели разговоры о Стивене Хоукинсе и новых компьютерах. О том, когда будет возможно что-нибудь сделать и для этого маленького человека.

* * *

– Дорогой, передай мне сумку, – сказала Маша.

Положила в нее яблоко и бутылку с водой. Они собирались в клинику. Маша произнесла вполголоса:

– Карты мне дали мухлеванные. По картам он вроде здоров, а нянька шепнула, что у него с сердцем проблемы. Надо проверить, чтоб быть спокойными…

Вадим выкатил кресло в прихожую:

– Ключи от джипа возьми… Придется заправиться – там почти нет бензина…

Где-то далеко Маша, ругаясь, искала ключи.

Вадим посмотрел в лицо своему новому сыну. Тот улыбался. Вадим отчего-то застеснялся себя и потупил взгляд.

– Попгощайся, Илюшенька, – прогундосила няня. Совершенный клон певицы Мирей Матье, с черным горшком на голове. Видимо, она всячески это сходство подчеркивала. И картавила тоже нарочно – во время интервью она разговаривала нормально. Нет, это безобразие… Няня помахала Илюшкиной ручкой и попыталась его увести.

– A-а! Ы-ы! – заплакал Илюшка и вцепился что было сил в Машу.

– Малыш, малыш, мы скоро приедем! Останься с Галиной Сергеевной, ладно, солнышко?

Илюшка уткнулся мокрым лицом в Машины джинсы. Галина Сергеевна опрометью бросилась в комнаты:

– Я мигом! Пгинесу его книжку любимую!

Вадим пробормотал:

– Неужели во всем городе нет ни одной нормальной, вменяемой няни…

Маша пожала плечами:

– Няня как няня… Стандартная – в ассортименте…

В это время раздался звонок снизу. Охранник откашлялся и объявил:

– Здравствуйте! К вам тут Александр Морев… Утверждает, что близкий родственник.

Он был, очевидно, в сомнении. Вадим и Маша переглянулись. Вадим ответил в переговорное устройство:

– Да, спасибо. Впустите.

Первая реакция хорошо воспитанного человека. Тут же пожалел: ну зачем? Надо было сказать, что спустимся сами. Или вообще – страшно заняты, позвоню позже… Что ему нужно? Елки зеленые.

Маша пробормотала:

– В самый неподходящий момент. Ах ты черт… Это я, дура, растрепала ему про Андрюшу на радостях. Он звонил вчера, пока тебя не было… Подробно интересовался. Теперь небось полюбоваться пришел на диковинку.

Вадим посмотрел на нее в изумлении:

– Вот ты даешь… Зачем рассказала? Какое ему дело? Он мне, вообще-то, никто. Нашла, с кем общаться… Кто говорил, что надо вообще отношения с ним прекратить?

Маша пожала плечами:

– Он мне вчера вроде нормальным таким показался… Мы так поговорили душевно…

Вадим только крякнул с досады. Но было поздно – Саша уже звонил в дверь. Маша виновато склонилась и стала застегивать на Андрюше куртку. А Вадим пошел отпирать.

Лицо у «родственника» было оплывшим и пьяным. Точнее, оно представляло собой нелепое месиво: сложно было понять, где располагается рот, где находится нос и где все остальное. Когда Саша стал дико вращать глазами, выяснилось, по крайней мере, где у него глаза. Он долго собирался что-то сказать, затем начал, но так и не смог: губы его шлепали друг о друга, терлись, но не поддавались контролю. Правая половина верхней губы соединялась с левой половиной от нижней – ничего путного из этого не выходило; затем следовала другая комбинация. Маша и Вадим наблюдали эту картину, совершенно оцепенев. Наконец стало слышно:

– Все мне назло, все назло, даже сынка моего отыскал, говнюк, и себе прикарманил… Деньги все могут, да… Все, чтоб надо мной поглумиться… смотри, мол, брат, где ты, а где я…

Он покачивался, но взгляд его уже не был совсем бестолковым.

Маша прислушивалась, напряженно сомкнув брови, – вероятно, пыталась выделить смысл из произнесенного Сашей. Зато Вадим сразу все понял, благо был ознакомлен с Сашиной логикой неоднократно. Однако в этот момент, пока Вадим косился в Машину сторону, Саша вытащил из-за пазухи нож и сделал рывок.

Маша пронзительно закричала и рванулась к Илюшке, испуганно жмущемуся у стены. Вадим бросился к Саше, не думая ни о чем, имея в этот момент вместо мозга абсолютно чистое и незанятое пространство. Ничего не видя, не слыша, начал опускать кулаки в пустоту, затем натыкался ими на что-то, затем опять не ощущал ничего, а в следующий момент почувствовал себя словно бы стоящим под проливным дождем. Ему почудился будто бы Машин голос, саркастически комментирующий голливудский фильм:

– Да, и тут вдруг заиграла такая напряженная музыка, и все вокруг стало медленным-медленным, специально, чтобы главный герой мог лучше продемонстрировать свою силу и ловкость…

Упало инвалидное кресло.

Визжала няня. С любимой книжкой в обнимку.

Маша, со стеклянными глазами, твердила:

– Нажми же, нажми!

Вадим нажал специальную кнопку, и через некоторое время вломилась охрана.

Далее он увидел Сашу лежащим на полу в неудобной позе, закатившим глаза, сипящим. Ощутил собственную, прилипшую к телу, одежду. Вокруг топали люди, заслоняли то, что хотел увидеть Вадим. Они говорили громко и куда-то звонили. Вадим расталкивал их, пробирался к Андрюше. Тот лежал на полу; глаза его были закрыты. Вадим схватил его – ни царапины. Но он уже не был живым человеком.

Люди в форме и в белых халатах двигались расчетливо и экономно. Из стены на уровне полуметра от пола торчал абсолютно пустой Машин взгляд. Вадим отвечал на вопросы и в следующий раз наткнулся на тот же взгляд в том же месте. Маша сидела на голом полу, сжимая Илюшку в объятиях. Их обоих сжимала в объятиях женщина, в которой Вадим с трудом узнал няню. Она была теперь лемурообразной.

– Сердце. Они сказали сердце. Слабое сердце.

Потом людей становилось меньше. Но убывали они слишком медленно, а Вадиму хотелось, чтобы они исчезли совсем. Он повторял что-то, даже заныла челюсть. В какой-то момент извинился, ушел, старался что-то найти. Обнаружил Илюшку и няню в гостиной, захотел обнять сына, но не решился. Вернулся обратно. Поискал всюду глазами, но Андрюши не обнаружил. С Машей старались беседовать люди, без видимой пользы. Она курила, тушила об пол сигареты, а люди скрипели ботинками, скрючиваясь перед нею на корточках.

Появилась сложная, многоэтажная мысль: Саша сошел с ума… Андрюша не может быть его сыном…

Но Вадим не успел добежать с первого этажа на последний.

Наконец посторонние люди исчезли. Вадим сидел и не двигался; в голове было пусто. Наблюдал за женой. Маша взяла сигареты из сумки; содержимое сумки при этом выпало на пол. Маша вынула сигарету из пачки, но уронила, и другие тоже просыпались. Не пытаясь собрать их, она сгребла с тумбочки трубку и справочник. Набрала номер:

– Здравствуйте. Я хххочу приобрести билет. Два билета, взрослый и детский, Москва-Нью-Йорк… да, ближайший…

Опустилась на пол, выудила из разбросанных вещей бумажник:

– Дубровина Мария. Дубровин Илья… Первый класс… Детский обед, будьте добры… Три с половиной года.

Вывалила на пол все из бумажника, нашла карточку:

– Виза. Четыре-пять-восемь-ноль, семь-семь-пять-один, один-ноль-три-девять…

Затем Вадим остался в пустом помещении. Снял разодранную рубашку и начал бродить по комнате, делая упражнения. Приседал, отжимался, махал руками, пока не задрожали изможденные мышцы. Сел на диван и надолго закрыл глаза. Когда он открыл их вновь, ощутил на себе лицо человека, которому многое стало ясно. Он знал тем не менее, что ощущение это обманчиво.

Часть четвертая

Маша налила себе чаю и прошла в комнату. Положила на стол пластиковый поддон, сверху водрузила чашку. Села к компьютеру и задумалась.

Мимо прошел Вадим. Споткнулся о чемодан:

– Елки…

Маша сделала вид, что поглощена мыслями. Старательно таращилась в экран, отхлебывая чай. На самом деле следила за Вадимом влюбленными глазами.

Обжегшись чаем, она пробормотала:

– Осел. Я могу делать с тобой все, что захочется. Но не могу заставить тебя полюбить меня так же, как раньше… Странно, да?

Она тоскливо потыкала в клавиши. В голову ничего не лезло. Маша написала:

«Вадим сел в кресло».

В соседней комнате Вадим взял пульт и сел в кресло, откинув в сторону декоративную подушку.

Маша покосилась на него и закусила губу. Поджала под себя ногу. Отхлебнула еще чаю. Посмотрела в потолок.

«Боже, Боже…»

В голову определенно ничего не лезло.

Боже. Боже.

«В голове у него… стоял гул, как в паровозной топке».

Вадим взялся руками за виски.

Что за бред?

«В голове у него было пусто и гулко».

Вадим уставился в стену.

Вдруг зазвонил телефон.

– Алло? – взяла трубку Маша.

– Привет, это я! – Дима был весел и, скорее всего, подвыпимши.

– А, это ты. – Маша ушла на кухню. – Слушай, у меня тут кризис. Ну просто хоть вешайся. Такое ужасное чувство бессилия. Когда сидишь, а в голове ПУСТО… И совершенно нечего сказать. А ведь месяца три назад я вдруг достигла такой свободы, такого уровня! Когда казалось: могу писать о чем угодно, как угодно и с какого угодно места…

– Э-э… – крякнул Дима. – А на чем ты остановилась?

– Я про ребенка все переписала. Он умер, потому что у него сердце не выдержало. Типа того. Это оказался сын его брата… Просто мне окончание с усыновлением и счастливой семейной жизнью показалось слишком розовым и сопливым. Нет, ну сам посуди. Все сразу бы подумали: а, ну естественно, только женщина такой душещипательный предмет может в роман занести, курица. Пафосно.

Дима произнес неопределенно:

– Ну ты даешь…

Маша вздохнула:

– Да, но что теперь? Я хотела написать роман, иллюстрирующий простую мысль. Пусть даже не новую. О том, как не надо жить. Надо, типа, думать и чувствовать. Несмотря на то что жить трудно. Что приходится мириться с большими и маленькими разочарованиями, с собственным несовершенством… с непониманием, стыдом, одиночеством. Я как бы хотела примирить читателя с таким положением вещей… Это жизнь, но все равно надо оставаться человеком…

– Ну да, у тебя есть эта склонность к поучениям, – скупо посочувствовал Дима.

– Слушай, а тебе самому разве не надоел уже весь этот стеб в современной литературе… разные пустые басни? Они все бессмысленные. Меня, например, от них тошнит уже. Вообще, я считаю – хотя это пока что сложно представить… надо двигаться к созданию каких-то субстанциальных ценностей. Осязаемых, позитивных…

– Ну да… – промямлил Дима.

– Но в итоге, возвращаясь к роману, – своей цели я не достигла, все расползлось, разверзлось… Знаешь, как жалко было ребеночка…

Маша посмотрела на одиноко стоящее в углу инвалидное кресло и начала тихо скулить.

Дима возмутился:

– Слушай, а что ты теперь-то ноешь? Я тебе сто раз говорил, что в литературу нельзя заносить такие приемы, – несчастных детей, животных… Это всех сразу разводит на чувства… Только малоталантливые авторы, которые – э-э… э-э – не могут другими средствами убедить читателя, прибегают к подобным приемам…

Маша всхлипнула.

– Ну ладно… – сжалился Дима. – Еще что-нибудь придумаешь.

Вдруг его осенило:

– Слушай, я, конечно, тобой восхищаюсь и все такое… но мне кажется, тебе до сих пор не пришла в голову самая простая и гениальная мысль. Просто написать – э-э… «Вадим встал утром и ощутил безмерную любовь к жене. Он зашел к ней в комнату, сел рядом с ней, спящей», м-м… «уткнулся лицом в ее теплые волосы, пахнущие ванилью…»

Маша помолчала, шокированная.

– Ну уж этого я от тебя не ожидала… Не приходило в голову… да сто раз приходило, только я никогда так не напишу. За кого ты меня принимаешь? За Даниэлу Стил? «Восхищаюсь и все такое…»

Дима фыркнул:

– Ой, да ладно… Подумаешь… Мы ж не в девятнадцатом веке живем. Теперь не обязательно все мотивировать. И нечего стесняться заимствовать, даже из массовой литературы… Вон, как Пелевин… Ты ж не постеснялась – эти эпизоды с Богом, японцами – чистый Пелевин…

От обиды Маша задохнулась и швырнула трубку.

Через какое-то время Дима перезвонил.

– Алло, – сказала Маша.

– Ладно, не дуйся. Мир, а?

Маша промолчала.

– Ты же знаешь, я тебе только добра желаю. Э-э… я перечитал еще раз некоторые места. Если честно, то роман надо еще редактировать. Там черт ногу сломит. Все м-м… как-то сумбурно, структуры никакой нет, тяжело читать. Э-э… столько разных персонажей, которые ни за чем не нужны… И всяких раздумий Вадима слишком много. Все прыгает с одного на другое…

Маша обиделась не на шутку. Подошла к компьютеру, сузив глаза:

– Ах так, персонажей много…

И стала методично вытирать Диму из романа.

Дима остался только в рассказе «Бухгалтер Дима». Там он каждое утро с тоской оглядывал в зеркале свое склонное к полноте туловище и прыщеватое лицо. Затем мастурбировал в душе и шел на работу. Одна нога у него была сорокового размера, а вторая – тридцать девятого, и один ботинок всегда морщился и жалко выгибался носом кверху. Жена пилила его нещадно, а он боялся сказать слово против.