Текст книги "Вадим"

Автор книги: Светлана Сачкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 17 страниц)

На этом разговор иссяк. Видимо, Маша переваривала услышанное и не могла сообразить, что бы еще сказать. Вадим и сам переваривал, но напрягся: что делать? К счастью, обе женщины встали и направились туда, откуда пришли. Он тоже тихонько встал и двинулся спать.

2^{1}

Вадим ел свежую лепешку с козьим сыром и зеленью; запивал ее вином, разбавленным водой. Сначала этот напиток казался ему не слишком приятным, но он быстро привык. Смуглая девушка подливала ему в бокал из кувшина.

– Вам нравится? – поинтересовался Платон.

– Наше скромное угощение – чем богаты, – добавил Сократ.

– Очень вкусно.

Платон довольно зарделся. Все это было куплено на его деньги.

Они сидели на террасе: скрывались от солнца. Даже в тени было душно; Вадим глотал воздух, словно куски расплавленного металла. Он довольно быстро хмелел. Намочил руки теплой водой из круглого сосуда и умыл лицо.

– Знаете, учитель, до меня дошли сведения… Тот иноземец, с которым мы вели такую интересную беседу на днях, скончался в мучениях. Говорят, в нем сидел огромный червь и пожирал его изнутри. Он съел всю его печень и всю селезенку.

Вадим ощутил рвотный позыв. Надо меньше пить…

– Да, – удивился Сократ, – а кто-нибудь видел самого червя?

– Нет. Кажется, нет.

– Я думаю, никакого червя и не было. Этот человек пожрал себя сам.

Платон застыл, приоткрыв рот. Оттуда даже вывалилась кое-какая еда.

– Что вы имеете в виду, учитель?

Сократ удовлетворенно потер живот.

– Этот человек был мучим чувством вины. Он знал, что живет неправильно, но не хотел себе в этом признаться. Это и был его червь. Говорят, его жадность когда-то стала причиной смерти его жены и ребенка. Разве можно спокойно жить с подобным грехом?

– Но ведь неправедно живут многие, и живут долго, до самой старости.

– Значит, они не знают, что живут неправедно. Или же знают, но разрешают себе так жить. Если отпустить и разрешить, позволить себе делать, что хочешь, то и будешь жить в мире с самим собой.

– Но ведь так же нельзя… Если никто не наказывает преступника, пускай он накажет себя сам.

– А вы как думаете? – Сократ обратился к Вадиму.

– М-м… Я думаю, что не всегда ясно, плохо ты поступил или нет. Важно намерение. Возможно, тот человек вовсе не собирался делать плохого своим родным. Возможно, он просто хотел как лучше. А потом начал казнить себя за то, что вышло, потому как все-таки он стал причиной. Трудно отпустить и разрешить, когда случилась такая страшная вещь.

– А у вас есть способность к философии… Вы обладаете смелостью, – заметил Сократ.

– Как это, учитель? – поинтересовался Платон. Юноша был совершенно трезв и заглянул Вадиму в глаза так надолго, что он поежился.

– Чтобы заниматься философией, следует не бояться говорить чепуху. Новое часто кажется на первый взгляд чепухой.

Платон подвинулся поближе к Вадиму.

– Этот достойный человек стремится к мудрости. Он задает себе вопросы и ищет на них ответы.

Сократ прикрыл глаза. Вскоре он начал сползать вниз с топчана, закинув голову назад. Жесткие редкие волосины топорщились на его лысине, покрытой буграми, как одинокие былинки на каменистой пустоши. Пожелав сказать что-то еще, Сократ было открыл рот, но вместо этого всхрапнул. Глаза его закатились, челюсть отвисла.

Платон уважительно посмотрел на учителя и, не желая тревожить его сон, придвинулся вплотную к Вадиму и прошептал:

– Мы можем пойти прогуляться. Я покажу вам красивейшие места. Здесь совсем недалеко.

Изо рта его пахло ягодами. Прядь волос касалась Вадимовой щеки.

Вадим сделал мысленное усилие, чтобы подняться, но подчинить тело разуму не удалось. Жара и вино разморили его. Он огляделся вокруг: ни души. Даже девушка в белой хламиде исчезла. Лоб его покрылся испариной.

– Может, лучше здесь побеседуем… а прогуляемся позже… – пробормотал он.

– Хорошо, – Платон преданно посмотрел ему в глаза.

– У нас есть чудный источник, – начал рассказывать юноша, – обрамленный свежайшей зеленью трав и кустарников. Там пасутся косули и зайцы, птицы щебечут и пляшут бабочки. Прекрасное место. Мы с учителем часто ходим туда. Такая красота и покой сразу настраивают на глубокие размышления. А в ваших краях есть такие места? Что там есть прекрасного?

– У нас есть снег, – ответил Вадим и подумал, бывает ли у них снег.

– Что это?

– Когда очень холодно, вода в облаках замерзает и сыплется на землю белыми хлопьями. Они покрывают все на земле, будто пухом.

Платон широко распахнул голубые глаза; на лице его появилось мечтательное выражение.

– Вот у вас какая самая высокая гора? Олимп? – приободрился Вадим. – Если залезть на самую вершину, там наверняка лежит снег. Потому что там холодно. Мы с тобой можем как-нибудь попробовать.

– Но там же боги, – заметил Платон.

– Резонно, – подумал Вадим и ничего не сказал.

Платон буквально смотрел ему в рот. Произнес задумчиво:

– Я ни разу не видел человека, равного вам по красоте…

Мысль была написана у него на лице. «Ну вот, теперь я не человек», – испугался Вадим. Затем спросил, желая перевести разговор на другую тему:

– Слушай, а у тебя девушка есть?

Платон, обескураженный и наивный, поднял брови:

– Что вы имеете в виду?

– Что я имею в виду. Как бы тебе сказать…

Ну и ну, подумал Вадим. Докатились. Пестик с тычинкой, пчелка с пчелкой, медведь с медведицей.

– Вот у Сократа, например, есть жена…

– А, – сказал Платон, – я жениться не собираюсь.

– Отчего же?

– Не вижу в этом смысла. Я буду заниматься философией. А жена и дети мешают человеку полностью посвятить себя любимому делу.

– Возможно… Но человек всегда остается человеком. И когда-нибудь наступит такой момент… ему станет одиноко и грустно и захочется понимания и тепла. Философия ему тогда не поможет.

– Ведь есть же друзья, и ученики… будут, я надеюсь, – нашелся юноша.

Вадим задумался. Платон же прильнул к нему всем телом и взмолился:

– Прошу вас, рассказывайте что-нибудь еще.

Чтобы поддержать свой авторитет, Вадим решил блеснуть познаниями.

– Если долго плыть на корабле, далеко-далеко на север, можно достичь земель, состоящих из одного только льда. Огромные глыбы льда дрейфуют в море и образуют бескрайние поверхности. Но под водой погребена их большая часть. Если, предположим, пробурить дырку и начать спускаться вниз, то спуск займет много-много дней… В тех землях нет людей. Там живут белые медведи, питающиеся рыбой, и диковинные птицы – пингвины. Они не умеют летать. Они короткие и толстые, и очень смешно переваливаются на маленьких лапках.

Юноша произнес с придыханием:

– Вы так рассказываете, будто видели все это своими глазами…

– Ну… можно и так сказать, – замялся Вадим.

Платон, с выражением обожания и глубокой серьезности на лице, посмотрел Вадиму в глаза. Не отводя взгляда, скользнул по его телу, сел на него сверху и прильнул ртом к его губам. Вадим подумал, что сходит с ума. Тем временем юноша приподнял край своего хитона и разодрал какое-то полотнище, прикрывавшее бедра Вадима. Вадим был не в силах пошевелиться. Он ощутил, как его плоть вошла в горящее, пульсирующее отверстие. В это время проснулся Сократ.

– Ого, – сказал он. – Я, пожалуй, к вам присоединюсь.

3

Назавтра в офисе Вадим продолжал вспоминать то о мальчике из интерната, то о Кубе и шестистах любовниках. О древних греках он старался не думать. По контрасту, обычная его деятельность казалась Вадиму донельзя набившей оскомину. Эка новость! Хотелось ему воскликнуть.

Нашли юриста, и дела у мальчика продвигались.

Вадим промаялся на работе до вечера и стал собираться домой. Закрыл за собой кабинет; двинулся к выходу, ощутив себя отчего-то слишком отдельным, слишком большим и неловким для места, в котором он находился, – да и вообще для любого другого. А вот когда он начнет умирать – наверное, так же неприкаянно станет болтаться и так же будет ему неудобно? Точно так же будет хотеться выдраться, убежать? Сейчас никак нельзя было выдраться из ощущения жизни, пригвожденности к точке, которую невозможно подвинуть усилием воли. Можно было обидеться, разозлиться на жизнь… Или просто смириться, делая вид, что не заметил, как над тобой издеваются. Он так и сделал.

Вадим прошел мимо Леры, подсматривающей за собой в пудреницу, и попрощался: «До свиданья, Лера». Она в замешательстве взмахнула бумагой, ответив: «До скорого, Вадим Сергеевич». Она хотела еще что-то добавить; ей что-то было известно, из-за чего особое значение приобретали последние слова. Она и добавила, но про себя. Вадим, конечно, услышать не мог, а потому и не понял. Тем более что его по инерции медленно пронесло мимо.

Вадим вышел к лифту. Он мог бы сейчас погадать, что же такое она имела в виду, но не стал. Невозможно определить, что происходит в чужой голове. Вот у него такие вещи там появляются – если бы кто-то смог их увидеть, пришлось бы умереть со стыда. Перебирать же альтернативы, зная, что все может в реальности оказаться какой-нибудь ерундой, вроде прыщика на носу… Непродуктивно и глупо. Да и вообще, его мужские нелепые объяснения чувств не стоили, как правило, и выеденного яйца.

Открывая входную дверь, Вадим ощущал полнейшее ко всему безразличие. Маша устраивала в этот вечер прием; насчет состава гостей она выразилась туманно. Возможно, он нарочно испытывал безразличие, чтобы быть более защищенным от неизбежного, неприятного. Как шпион, он двигался по квартире и чувствовал свое тело ловким, податливым, готовым рвануть в сторону. Застал себя за этим не сразу; обозвал себя дураком и направился на голоса.

Возникновение Вадима в гостиной произвело легкий переполох; на лицах нарисовались обескураженность и досада, как будто внезапным своим появлением он помешал им крикнуть: «Surprise!» – как в американских фильмах. Он немедленно прошел вглубь, стремясь побыстрее покинуть точку, в которую впились взгляды. Взгляды действительно остались пригвожденными на какое-то время к дверному проему, и Вадим успел оглядеть присутствующих.

Но отчего-то его мозг не зафиксировал увиденное; он так и не понял, кто находился в комнате, и не сумел хотя бы отчасти восхититься прихотливой фантазией Маши, смешавшей подобное зелье. Он стал удивляться, когда все по очереди начали подходить к нему и здороваться. Колька сразу же сунул пиво и подмигнул: «Ну, развлекай гостей… светский раут и все такое…» Ранг мероприятия он вычислил, видимо, как представитель диких племен: по количеству побрякушек на шее. Тогда Милка определенно была здесь самой могущественной особой. Полуголая, выжженная в солярии, благоухающая, она подошла к Вадиму и повисла у него на руке:

– Дай поцелу-у-ю мужа любимой подруги…

«Поцеловала», картинно вращая голову вокруг его щек. Причмокивая губами над каждым ухом. Затем что-то в ухо ему хихикнула (он не расслышал что) и незаметно лизнула в шею. Поэтому Вадим не сумел придумать, что сказать Эггману, который стоял поблизости и улыбался как-то очень громко, привлекая внимание. Очкарик Дима помахал Вадиму издалека, не выражая намерения подойти. Вместо него подошли трое институтских приятелей, с которыми Вадим не общался после одного пьяного спора, завершившегося его идиотским проигрышем. И как Маша додумалась их пригласить?! Но она ведь не знала. Он ведь не полагал нужным рассказывать ей о некоторых вещах. О многих вещах. Так что сам виноват, дорогой.

– Привет! Здорово! – Они пожимали руку с нарочитой сердечностью. Чем выдавали, что все еще думают о том происшествии, и сознавали, что выдают, смущались и озадачивались, и становились еще сердечнее, и никак не отпускали Вадимову руку. Потом он заметил, что в гостиной толчется еще народ, кое-кто из виденных у художника. Вскоре подъехали четверо подчиненных Вадима, включая и Леру. Она бросила в его сторону скомканный взгляд, и только тогда Вадим понял ее взмахи бумагами: Лера надеялась, что он сам ее довезет. Но откуда ему было знать, что Маша ее пригласила? Ему так и не удалось понять концепции вечеринки.

Получилось, что все подошли к Вадиму в порядке осознаваемой ими собственной значимости в его жизни. Почти никто не ошибся – разве что Милка. Но и она оказалась права: Вадим теперь собирался уделять ей гораздо больше внимания. Хотя бы для того, чтобы случайно не пересечься с ней где-нибудь в квартире.

Вадим не заметил, что на его появление не отреагировал лишь один человек – жена. Этот факт вернулся к нему не оформленной в мысль догадкой, когда его стали вдруг навещать по второму кругу. Сначала Вадим растерялся: отчего они затеяли то же самое? Но затем с облегчением вспомнил, что так вечеринки и происходят: все тусуются, ходят от группы к группе. В данном случае он был один, значит, сам и являлся группой.

Подошел Колька, сменился кем-то еще, потом еще кем-то, виденным у художника. Вместе с Вадимом они постояли, в молчаливом товариществе разглядывая всех остальных. Среди остальных выделялись Эггман и Милка. Эггман выглядел бесформенной массой, которую хотелось размазать аккуратно по бутерброду, во имя эстетики. Милка, наоборот, была вся составлена из отточенных линий и с непривычки резала глаз. Эггман взял апельсин с тарелки. Ярко-оранжевое пятно законченной формы не вязалось с его реальностью. Он отдал апельсин Милке. Та картинно взяла фрукт в ладонь и медленно сжала вокруг него тонкие пальцы с длинными накрашенными ногтями.

Поняв, что теперь ее наконец оценили, Милка дала собою полюбоваться. Эггман был ей уже не нужен. Обернувшись, она выставила поверхность бедра в разрез юбки и якобы случайно провела по животу пальцами, задрав блузку. Она, конечно, не знала, что вот уже неделю подряд Вадим видел в фантазиях слегка выпирающий, но совсем небольшой животик обладательницы стриженой головы, чему и сам был в немалой степени удивлен. Милка подплыла к нему и дотронулась до руки. Заторможенный Вадим не успел ретироваться. Милка захихикала и наклонилась что-то сказать ему на ухо. Он тоже склонился к ней по инерции вежливости и получил поцелуй. Милка тронула его ухо губами и отодвинулась, водрузив на лицо невозмутимое выражение. Вадим покосился в сторону Маши. Та разговаривала с Димой, барабанившим обоими указательными пальцами по невидимой поверхности, как он обычно барабанил по столу.

Предыдущая мизансцена, однако, не осталась незамеченной остальными. К Вадиму направились трое тех самых приятелей и стали подмигивать, называть его «старик», неприятно это слово растягивая, и ударять по различным участкам тела. Вадим не любил, чтобы его хлопали. Что-то было символичное в этих хлопках, особенно когда руку заносили резко и далеко, а по мере приближения ее к цели скорость сдерживали и прикасались подчеркнуто аккуратно. Тривиальность того прошлого спора и непропорциональность последовавшего за ним необщения все еще выражались немым вопросом в приподнятых бровях приятелей. К счастью, все трое улизнули тотчас же, сделав плавный вираж за Милкиной плоской попой, демонстративно проплывшей мимо.

Подошла Лера с группой других подчиненных. Обнаружив, что у Вадима закончилось пиво, Лера по привычке стала ухаживать за начальником: принесла ему новое. Вадим обнаружил, что Маша на сей раз за ним наблюдает, и подумал: «Совсем не оттуда ожидаешь подвоха». Разговаривать было не о чем, но Вадим и не напрягался. К тому же он начал быстро пьянеть. Лера спорила с Карасем о ценах на нефть, затем о контроле над средствами массовой информации. Вадим умилился: вот ведь какие вопросы занимают людей. К ним приблизилась Маша, и возникли вопросы литературы. Карась неудачно упомянул детектив, и Маша тут же исчезла, не пожелав продолжать беседу с низшим по разуму. Лера взглянула на обескураженного Карася с укором. Тот растерянно зажевал тостом селедку. «Балда…» – процедил Серенький.

Вадим взял еще пиво и обвел глазами гостиную: оказалось, гости уже разбрелись. Не найдя более увлекательного занятия, он отправился гулять по квартире, бубня под нос песенку. Новым взглядом он осмотрел картины и напольную плитку. Какие-то интересные мысли посетили его, но он не успел их застать, так как действовал медленно. Забрался по лестнице и зашел в детскую, послушал дыхание сына. На подоконнике почему-то стояла злобная остроносая туфля; Вадим выкинул ее в коридор. Затем его занесло в кромешно темную комнату; собравшись из нее вырулить, он был пойман в объятия. Чьи-то руки гладили сквозь штаны быстро найденную часть его тела, и это было довольно приятно. Вадим, правда, озаботился тем, чьи это руки. Слегка отстранил лезущее уже с мокрыми поцелуями туловище и идентифицировал Милку. Покачал укоризненно головой и вознамерился уходить. Но Милка цеплялась крепко, и Вадиму стало смешно. Они упали на мягкий предмет: Вадим тихо смеялся, а Милка шарила по его телу обрадованно. Но тут бутылка в его руках накренилась, и остатки пива пролились куда-то на Милку. «Упс», – произнес Вадим и стал улепетывать. Милка шипящим голосом обидно ругалась вслед.

В следующем помещении Вадим обнаружил закуски: набрал тарталеток и стал уплетать с аппетитом. В этом интимном виде он был застигнут Колькой и одним из трех институтских приятелей. Оба они неуемно смеялись – очевидно, чему-то очень смешному. Дожевывая, Вадим охотно подставил им навстречу половину своей головы с наиболее подходящим для этой цели ухом. Колька, захлебываясь, попискивал:

– Ой, не могу… Ты что, брат, правда с ними общаться перестал… после того как сказал, что звуковые волны – часть светового спектра? Ну ты даешь… Да ты это… тщеславный малый! Ну ударил в грязь лицом, что ж такого… Избалован, да… Привык быть во всем первым… А некоторые каждый день лажаются, и ничего…

Вадим сначала оторопел, а затем насупился.

– Слушай, – вдруг широко раскрыл глаза Колька, и было невозможно понять, пьяный он или нет, – а мы когда с тобой давеча разговаривали, вдруг бы ты ляп какой-нибудь допустил, а? Спутал бы религиозное мировоззрение с мистическим… Или трансцендентный с этим… с имманентным? И что, со мной тоже общаться бы перестал?

Колька и его новый товарищ залились хохотом, а Вадим, не желая сбегать позорно, постарался уйти с достоинством. И снова стал бродить по квартире, избегая встреч с кем бы то ни было. В дальнем углу квартиры он обнаружил бутылку пива; открыл ее о столешницу. Увидел перед собой довольно милую дверь и был не в состоянии вспомнить, куда эта дверь ведет. Открыл ее аккуратно: мало ли что, вдруг какие-нибудь лыжи на голову свалятся? Помещение действительно оказалось кладовкой. Среди массы едва освещенных вещей он не сразу выделил человеческие фигуры. Спиной к нему стоял Эггман и мелко двигал взад и вперед тазом, тыкаясь в разверзтую Милку. А она, свесив длиннющие ноги с обеих сторон аудитора, смотрела на Вадима победоносно. Затем она начала громко всхлипывать и стонать, отчего Эггман, в свою очередь, принялся скулить, и прежалобно. Вадим же захлопнул дверь и ретировался. В голове у него вертелось: «Ну, знаете ли…» Зато хоть Милка нашла себе применение.

Из-за угла он услышал Машу:

– Да нет, я не это имела в виду… Просто нам кажется, что мы живем всерьез и надолго, что все это имеет значение. А в реальности жизнь – это набор идиотских случайностей. Без замысла или смысла. Она написана графоманом. То есть если Бог все-таки существует, то он – графоман.

Посапывание Димы в ответ.

– Дорогой, я тут прочитала, что издалась Таня Кишкова. Это та, которая такой весь изысканный рассказ написала, помнишь – ты мне показывал?

Дима, оживляясь:

– Да нет. Эта Кишкова – примитивистка, я тоже читал про нее. Это старая тетка какая-то, лубок про деревню пишет, типа того.

– A-а… Ну понятно. А то я подумала, неужели она успела и здесь, даже расстроилась.

Положительно некуда было деться. Обложили со всех сторон.

Няня-кубинка, как выяснилось, тоже участвовала в веселье. Вид у нее был совершенно невероятный. У Вадима была возможность рассмотреть ее два дня назад, в длинном темном пальто и с распущенными волосами – тогда он подумал, что она, действительно, ничего. Сейчас же на ней красовался кожаный ярко-красный костюм: куртка с рукавами «летучая мышь» и юбка выше колен. То, что скрадывало пальто, юбка выставляла на обозрение: непропорционально большую заднюю часть и толстенные ноги. Вдобавок на няне имелись огромные солнцезащитные очки родом из семидесятых годов и волосы, собранные в гигантскую «шишку». Если бы подобный наряд оказался на Маше, он мог бы выглядеть актуальным, поскольку была бы очевидна ирония. Няня же смотрелась нелепо, так как не замечала прошедших двадцати лет. Она смеялась, запрокидывая голову, покусывала дужку очков, томно приоткрывала рот. Серенький и Карась, преображенные подобным вниманием, задирали носы и надували щеки.

Следовало, видимо, смываться из дома: здесь негде было укрыться от ощущения глупости и никчемности всего. Правда, Вадима остановило предчувствие, что в любом другом месте он будет ощущать себя точно так же. Заглянув осторожно в гостиную, он отметил, что там оставались люди, но только в дальнем конце. Поместившись в маленьком кресле в неосвещенном углу, он стал ожидать, что будет.

Спектакль не замедлил начаться. Появилась Милка, растрепанная: она покачивалась и проливала коньяк из бокала. Рядом засуетился субтильный дядечка из богемы, подлил ей еще; Милка закурила и улыбнулась. Дядечка был совершенно счастлив и преданно смотрел ей в глаза. Неподалеку стояла Лера, выглядела трезвой и ошарашенной. Вскоре возникла Маша и попыталась отвести Милку в сторону; Милка капризничала. Она прижала к себе ошалевшего мужичонку и чмокнула его в лысину. Маша, теряя терпение, начала говорить громче:

– Мила, пожалуйста, постарайся некоторое время не пить…

Тогда Милка стала кричать:

– Что ты мне все время указываешь? Позвала на вечеринку, а теперь пить нельзя? Самую умную из себя строишь?

Мужичок дерзко глядел из-под ее локтя, поддерживая свое внезапно обретенное счастье перед зарвавшейся хозяйкой. Сцена становилась все более некрасивой. Публика вперилась взглядами в участников; дополнительный народ подтягивался из соседних комнат. Маша, помолчав, произнесла негромко и мягко – но так, что всем было слышно:

– Мила, дорогая, у тебя все колени в сперме.

Реплика тоже была некрасивой, но возымела эффект: мужичонка отлетел от Милки как пробка. Она вместе с присутствующими воззрилась на свои ноги, затем состроила обиженную гримасу и гордо ушла, свалившись одной ногой с каблука. Мужичок оценил свои шансы и побежал за ней следом. Вадим в своем кресле закрыл глаза. Он был готов провалиться сквозь землю, как будто у него были в сперме колени.

Когда рассосались гости, Вадим поплутал по квартире и, умилившись, подумал: «Соображалка не работает». В предвкушении беспробудного сна он побрел в направлении спальни. Однако, добравшись до места, услышал вдруг голоса и метнулся в ближайшую дверь. Помещение оказалось ванной; стоять было трудно, и пришлось поместиться на унитазе. Голоса между тем приблизились: Вадиму все было слышно через вентиляционный люк. Жена его декламировала с лекторской интонацией:

– Вот, посмотри, я устроила ему вечеринку, чтоб он хоть немного развеселился… А он сначала шатался один по квартире, а потом вообще испарился. Я просто не понимаю, что происходит!

Дима строил из себя умного:

– Ну мало ли что… Мало ли что у человека бывает. На работе, к примеру. С женами в таких случаях обычно не делятся – чтоб паранойю не вызывать и всякие охи-вздохи. Расслабься, все будет нормально.

– Что значит «обычно не делятся»? Я же не такая жена, как Милка… я же не полная… хм-м. Я могу понять.

Вадим готов был поклясться, что в этом месте Дима поправил очки. Маша продолжила:

– Мы с ним совсем отдалились друг от друга. Мы вообще уже не спим вместе. И самое интересное: я над этим давно ломаю голову… Когда не спишь с человеком, он перестает быть тебе мужем. То есть у меня возникает чувство, что мы вроде как давние друзья, что ли. Или брат с сестрой. Мы уже не одно целое – у каждого своя жизнь. Я чувствую, что у меня нет теперь на него каких-то особых прав, я не могу лишний раз что-то сказать. Обращаюсь к нему не запросто, а с некоторой церемонностью… Я просто не понимаю. Что такого фундаментального в сексе? Неужели просовывание одной части тела в другую имеет такое значение, что на корню изменяет статус двух людей друг относительно друга? Я чувствую теперь, когда мы не спим, отсутствие чего-то настолько важного, что даже не знаю, как себя с ним вести!

Воцарилось молчание. Затем Дима сказал:

– Я не очень смыслю в подобного рода делах. Но это действительно интересно. Я, признаться, тоже не знаю, отчего секс так важен. Наверное, э-э… инстинкты. Муж от брата отличается тем, что с ним выводят потомство. Природа заложила такой алгоритм.

Маша подумала и добавила:

– Я тут на днях писала про один его сексуальный экспириенс – настолько перевозбудилась, что побежала в ванную и довела себя до того, что у меня чуть половые губы не отлетели…

В воспоследовавшей паузе послышались шорохи и чмоки. Затем Димин голос зашептал с придыханием:

– Ты такая сладкая… Расслабься…

Маша вдруг вскочила откуда-то:

– Не могу… Может быть, потом… Я сейчас не в настроении. И вообще, как-то ты меня не спонтанно соблазняешь, противно…

Затем послышались приближающиеся шаги. Дверь в ванную отворилась, и Маша с Димой оказались на пороге, прямо перед Вадимом. Он привстал. Маша по его лицу поняла, что он все слышал, а он увидел это понимание на ее лице. Дима тоже кое-что понял: что в этом доме ему больше появляться не следует. Дима, однако, был пьян и омерзительно лыбился.

Подойдя вплотную к Вадиму, неожиданно резким движением Маша столкнула его в ванну, почему-то полную холодной воды. Падая, Вадим ощущал, что улыбается виновато и глупо. В общем и целом, это стало логичным завершением вечера.