Текст книги "Сила слабых. Женщины в истории России (XI-XIX вв.)"

Судьба Натальи Долгорукой

В поэме Н. А. Некрасова «Русские женщины», посвященной подвигу декабристских жен, которые последовали за своими осужденными на каторгу мужьями в Сибирь, есть такие строчки, обращенные поэтом к далекой предшественнице героинь:

 
Пускай долговечнее мрамор могил,
Чем крест деревянный в пустыне,
Но мир Долгорукой еще не забыл...
 

Кто же эта Долгорукая, которую – увы! – мы мало помним сейчас, несмотря на надежды Некрасова? Надежды тем более серьезные, что Долгорукая еще до Некрасова была воспета двумя русскими поэтами – Рылеевым и Козловым. Исторические думы Рылеева ставили своей целью «возбуждать доблести сограждан подвигами предков», как определил их смысл А. А. Бестужев, и посвящены лицам историческим: Ивану Сусанину, Петру Великому, Дмитрию Донскому и др. Среди них – три женских портрета: княгини Ольги, жены киевского князя Владимира Рогнеды и Натальи Долгорукой.

Об Ольге и Рогнеде рассказывают летописи, Наталья Долгорукая – лицо частное, ничем не знаменитое. Чем же привлекла она поэта?

Дума написана в 1823 году, за два года до декабрьского восстания. Однако готовиться к нему не только политически, по и нравственно декабристы начали давно, предвидя, какие испытания выпадут их близким. Думая о женском идеальном характере, как он его понимал, Рылеев вызвал из темных глубин истории эту скромную женскую тень – не героиню и не жену героя.

Слава вообще прихотлива, капризна и несправедлива. Тут почти всегда действует суровый закон силы – кто победил, тот и прав, тому пир, тому слава, победителя не судят. Самовластный случай правит державно. Чем же заслужила право на внимание потомков Наталья Долгорукая? Не суетясь в заботе о сохранении событий своей жизни, она, по просьбе сына, к счастью, написала записки «Что мне случилось в жизни моей достойно памяти». Спустя сорок лет после се смерти они были напечатаны ее внуком поэтом Иваном Михайловичем Долгоруким в 1810 году и с увлечением прочитаны русским читающим обществом. Прекрасный слог этих записок, искренность в выражении чувств, женственная непосредственность и одновременно благородная энергия – все это делает записки замечательным литературным памятником. К сожалению, они остались незаконченными, но и в неполном своем виде имеют значение человеческого документа большой силы и исторической подлинности.

Возможно, Рылеев прочитал или сами эти «Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева» или подробный рассказ о жизни Долгорукой, составленный на их основе Сергеем Глинкой и напечатанный в 1815 году в журнале «Русский вестник»[70]70
  Образец любви и верности супружеской, или Бедствие и добродетели Натальи Борисовны Долгорукой, дочери фельдмаршала Бориса Петровича Шереметева, супруги князя Ивана Алексеевича Долгорукого.– «Русский вестник», 1815, кн. 1. См. также: «Плутарх для прекрасного пола», ч. 6. М., 1819 – «Наталья Долгорукая, ее записки».


[Закрыть].

Однако сюжет думы Рылеева лежит за хронологическими пределами воспоминаний Долгорукой, как бы продолжая их. История несчастного замужества героини, помолвленной со знатным женихом, оказавшимся в одночасье гонимым, которому невеста не изменила, вышла замуж уже за опального и поехала за ним в ссылку,– романтический сюжет сам по себе. Но он остается за пределами рылеевской думы. В ней Наталья Долгорукая, уже вернувшись из Сибири, оплакивает погибшего мужа и постригается в монастырь. Перед пострижением она бродит по берегу Днепра и, прощаясь со своим прошлым, бросает обручальное кольцо в воду – это клятва в вечной любви мужу:

 
Была гонима всюду я
Жезлом судьбины самовластной;
Увы! вся молодость моя
Промчалась осенью ненастной.
В борьбе с враждующей судьбой
Я отцветала в заточеньи;
Мне друг прекрасный и младой
Был дан, как призрак, на мгновенье.
Забыла я родной свой град,
Богатство, почести и знатность,
Чтоб с ним делить в Сибири хлад
И испытать судьбы превратность.
 

Для Рылеева постричься в монастырь – это заключить себя добровольно в могилу:

 
Живая в гроб заключена,
От жизни отрекусь мятежной.
 

А пребывание в монастырской келье – унылое доживание:

 
Там дни свои в посте влача,
Снедалась грустью безотрадной
И угасала, как свеча,
Как пред иконой огнь лампадный.
 

Уходили в монастырь калеки, вдовы, постригались от несчастной любви, потерявшие надежду на счастье. Но в монастырях же спасали и счастливое прошлое, которое хотели оставить в воспоминаниях, не растратив в повой жизни, в поисках судьбы. Монастырь был как бы гарантией сохранения любви к покойному мужу, видимо, поэтому и ушла туда Наталья Долгорукая, не пожелав искать себе иного счастья.

Очевидно, Рылеева мучил вопрос: как долго будут помнить близкие его и его друзей по тайному обществу в случае их гибели. И преданная верность Долгорукой мужу, его памяти в монастырском уединении, как прежде в Сибири, взволновала поэта. В пояснении к думе Рылеев написал: «Нежная ее любовь к несчастному своему супругу и непоколебимая твердость в страданиях увековечили ее имя».

14 декабря 1825 года болью отозвалось по всей России. Виселица с пятью казненными, среди которых был и автор думы «Наталия Долгорукова», на многие годы стала мрачным символом николаевского царствования. Десятки декабристов были сосланы в Сибирь. Одиннадцать жен разделили с ними изгнание, ошеломив русское общество своей стойкостью, самоотвержением и несгибаемой волей.

Друг многих декабристов, в том числе Рылеева и Кюхельбекера, слепой поэт Иван Иванович Козлов пишет в это время, вспоминая о потерянных друзьях – казненных и сосланных:

 
Смотрю ли вдаль – одни печали,
Смотрю ль кругом – моих друзей,
Как желтый лист осенних дней,
Метели бурные умчали.
 

В 1828 году появляется в печати поэма Козлова «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая». Как и Рылеева, Козлова привлекает в Долгорукой необычайная сила женского характера: величие души, органическая готовность к самопожертвованию, беззаветная сила и щедрость любви.

В поэме Козлова Наталья Долгорукая говорит:

 
Не страшно с другом заточенье:
С ним есть и в горе наслажденье,
Чем жертва боле,
Тем пламенной душе милей
Сердечный спутник грустных дней.
 

Для религиозного Козлова, в отличие от Рылеева, монастырь – «тихая, надежная пристань», где можно искать «спасенья» от бури гибельных страстей героине, «разбитому челну грозой мятежной». Только там для нее «якорь упованья», «и вечность, и любовь». Героине Козлова является во сне покойный муж. Он велит ей идти в монастырь, чтобы приблизиться к нему, пребывающему уже в жизни вечной:

 
Покинь земное!
В любви есть тайное, святое,
Ей нет конца, и там я твой.
 

Однако пострижение в монастырь, которое описывают оба поэта, было лишь эпилогом в удивительной жизни Натальи Долгорукой. Что же это за прошлое, с которым она не пожелала расстаться, не испугавшись и монастыря? Из ее замечательных записок вырисовывается возвышенный женский характер, восхитивший русских поэтов. Обратимся к ее биографии.

Наталья Борисовна была дочерью знаменитого фельдмаршала, сподвижника Петра Первого, «благородного Шереметева», как назвал его Пушкин в «Полтаве».

Наталья родилась 17 января 1714 года. Ее детство прошло в шереметевском доме на Фонтанке, воспетом впоследствии Анной Ахматовой как «Фонтанный дворец». Когда Наталье исполнилось пять лет, умер ее отец, в четырнадцать она осталась круглой сиротой. Однако мать успела дать дочери прекрасное образование и воспитание: «Я росла при вдовствующей матери моей во всяком довольстве, которая старалась о воспитании моем, чтоб ничего не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтоб мне умножить достоинств».

После смерти матери, пишет Долгорукая, «пришло на меня высокоумие, вздумала себя сохранять от излишнего гуляния, чтоб мне чего не понести какого поносного слова – тогда очень наблюдали честь. Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания в рассуждении того, что еще будет время к моему удовольствию, заранее приучала себя к скуке»[71]71
  Далее всюду цитируется издание: Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева. Спб., 1913.


[Закрыть].

Однако время радостей для нее не наступило никогда. В пятнадцать лет юная Шереметева стала невестой первого жениха в государстве – любимца императора Петра II двадцатилетнего красавца князя Ивана Долгорукого. Семейство Долгоруких – в фаворе. Подросток Петр Алексеевич, сын казненного Петром I царевича Алексея,– уже два года русский император и только что успешно выдержал борьбу с всесильным временщиком Александром Даниловичем Меншиковым.

Эта борьба была нелегкой. Едва юного Петра провозгласили императором, Меншиков перевез его к себе во дворец и через несколько дней обручил его – двенадцатилетнего мальчика – со своей шестнадцатилетней дочерью Марией. Ему грезился царский престол с дочерью императрицей, и он уже распорядился внести в календарь имена своего семейства наравне с особами царской семьи. Однако, ослепленный видением трона, развращенный могуществом и удачей, Меншиков не заметил, что умом и сердцем императора, с которым он привык не считаться, постепенно, но прочно овладел его гоф-юнкер молодой Долгорукий, а с ним и все его семейство во главе с честолюбивым старым Алексеем Григорьевичем Долгоруким.

Юный Петр, умело подстрекаемый Долгоруким, нашел в себе достаточно сил, чтобы однажды воскликнуть: «Я покажу, кто император: я или Меншиков».

Меншикова со всей семьей, включая и обрученную императорскую невесту, сослали на край земли – в сибирское поселение Березов.

Но едва Петр II распростился с одной навязанной ему невестой, как ему уже готовились новые брачные сети взявшими его безраздельно под свое влияние и опеку Долгорукими. Это стремление обвенчать совсем юного императора было впоследствии поставлено им в вину как государственная измена.

В сентябре 1729 года Долгорукие увезли Петра II на полтора месяца из Москвы на охоту в свое подмосковное имение, а по возвращении была объявлена помолвка его с сестрой фаворита Ивана и дочерью старого князя 17-летней Екатериной Долгорукой. Все знали, что молодая Долгорукая любила австрийского посла. Но по безмерному честолюбию она позволила уговорить себя рвущимся к власти родственникам и дала согласие на брак. Противоположность двух натур – Екатерины и Натальи —обнаруживается тут с несомненностью.

Обручение было торжественным: присутствовали все родственники, начиная с бабки Евдокии Федоровны Лопухиной (постриженной и сосланной когда-то ее державным супругом Петром I и только что возвращенной в Москву императором-внуком) и кончая красавицей теткой Елизаветой Петровной. В толпе придворных и иностранных послов случилось быть и молодой, умной англичанке, жене посланника при русском дворе – леди Рондо, которая писала обо всем, что слышала и видела в России, подробные и неглупые письма, которые впоследствии издала отдельной книгой.

Она оставила нам портрет Петра II в этот день: «Он высокого роста и очень полон для своего возраста, т. к. ему только 15 лет; он бел, но очень хорошо загорел на охоте; черты лица его хороши, но взгляд пасмурен, и хотя он молод и красив, в нем ист ничего привлекательного или приятного. Платье его было светлого цвета, вышитое серебром. На молодую княжну (Долгорукую – С. К.) теперь смотрят как на императрицу; я думаю, однако, что если б можно было заглянуть в ее сердце, то оказалось бы, что величие не может облегчить ее страданий от безнадежной любви; в самом деле, только крайнее малодушие в состоянии променять любовь или дружбу на владычество»[72]72
  Письма леди Рондо, жены английского резидента при русском дворе в царствование императрицы Анны Иоанновны. Спб., 1874, с. 18.


[Закрыть].

Через месяц после императорского обручения состоялось и обручение Натальи Борисовны Шереметевой с Иваном Алексеевичем Долгоруким.

Долгорукий был веселый повеса. Князь М. М. Щербатов в своей знаменитой книге «О повреждении нравов в России» писал, что «князь Иван Алексеевич Долгоруков был молод, любил распутную жизнь, и всеми страстями, к каковым подвержены младые люди, не имеющие причины обуздывать их, был обладаем»[73]73
  «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова. Лондон, 1858, с. 39.


[Закрыть]. Говорят, именно за беззаботное и бесцельное проматывание жизни недолюбливал старый, честолюбивый князь своего сына. Молодой Долгорукий в свою очередь платил отцу и сестре тем же. Наверное, по отцовскому желанию он сватался к Елизавете Петровне – та ему отказала.

В юной же Шереметевой Долгорукий нашел свою судьбу – конечно, в тот момент и не подозревая, какие испытания его ждут впереди.

Наталья Борисовна полюбила Долгорукого со всем пылом первой любви. В ее чувстве было возмещение раннего сиротского одиночества, богатство неистраченных сил. Описывая торжественную церемонию своего обручения и обилие подарков, которые она получила, Долгорукая с горечью заметит потом: «Казалось мне тогда, по моему молодоумию, что это все прочно и на целый мой век будет, а того не знала, что в здешнем свете ничего нет прочного, а все на час».

Семейство Долгоруких готовится сразу к двум свадьбам: Екатерины с Петром II и князя Ивана Долгорукого с Шереметевой. Внезапно, в ночь с 18 на 19 января 1730 года – день назначенной свадьбы императора с Екатериной Долгорукой – Петр скончался от оспы, будто по иронии судьбы во дворце Лефорта в Немецкой слободе, столь ненавистных его отцу и бабке. «Запрягайте сани, я еду к сестре»,– сказал он перед смертью, в беспамятстве, очевидно, вспомнив год назад скончавшуюся от чахотки свою сестру Наталью Алексеевну. Мужская ветвь дома Петра I пресеклась этой смертью[74]74
  Корсаков Д. А. Воцарение императрицы Анны Иоанновны. Казань, 1880. с. 11.


[Закрыть].

«Как скоро эта ведомость дошла до ушей моих, что уже тогда было со мною – не помню. А как опомнилась, только и твердила: ах, пропала, пропала! Я довольно знала обыкновение своего государства, что все фавориты после своих государей пропадают, чего же было и мне ожидать. Правда, что я не так много дурного думала, как со мной сделалось... Мне казалось, что не можно без суда человека обвинить и подвергнуть гневу или отнять честь, или имение. Однако после уже узнала, что при несчастливом случае и правда не помогает»,– пишет о своем горе в эти дни Наталья Долгорукая, в ту пору еще только обрученная Шереметева.

На похоронах скончавшегося императора его невеста Екатерина не присутствовала, так как она требовала, чтобы в церемонии погребения ей были отданы почести как особе царского дома. Это была последняя судорожная попытка потщеславиться уже выскользнувшей из рук властью.

Старый князь Долгорукий еще пробовал, намекая, что дочь фактически уже стала женой императора, навязать всем сомнительное завещание Петра II, будто бы оставившего престол своей нареченной невесте. Но эта затея провалилась. Позднее выяснилось, что молодой князь Иван Алексеевич легкомысленно подделал в завещании подпись императора. Это и стало главным пунктом выдвинутого против него обвинения.

На русский престол возвели племянницу Петра I, дочь его старшего брата, Анну Иоанновну, вдовствующую герцогиню курляндскую. От недавних всесильных фаворитов отвернулись все.

Наталья Борисовна в своих воспоминаниях рассказывает, как, едва узнав о кончине императора, к ней немедленно съехались все родственники и стали отговаривать ее от замужества с Долгоруким: она-де еще молода, можно этому жениху отказать, будут другие, не хуже его, да и сватается уже отличный жених. «Войдите в рассуждение,– пишет дочь «благородного Шереметева»,– какое мне это утешение и честная ли это совесть, когда он был велик, так я с радостью за него шла, а когда он стал несчастлив, отказать ему».

Высокое нравственное сознание и зрелость понятия о женской чести в едва достигшей шестнадцати лет девушке поразительны.

«Я такому бессовестному совету согласиться не могла, а так положила свое намерение, когда сердце, одному отдав, жить или умереть вместе, а другому уже пет участия в моей любви. Я не имела такой привычки, чтобы сегодня любить одного, а завтра другого. В нонешний век такая мода, а я доказала свету, что я в любви верна: во всех злополучиях я была своему мужу товарищ. Я теперь скажу самую правду, что, будучи во всех бедах, никогда не раскаивалась, для чего я за него пошла».

Очень часто капризы своевольных, избалованных людей похожи на решимость и, бывает, даже носят характер бескорыстия: они так привыкли выполнять все свои прихоти, что не постоят за ценой и даже не станут считаться с реальностью жизни, которая, случается, мстит им жестоко.

Решимость Шереметевой не была ни капризом избалованной фельдмаршальской дочери, ни прихотью гордой «самоволки», не слушающейся ничьих советов. Наталья Борисовна оказалась одарена готовностью к самопожертвованию в любви до полного отречения от себя и своей жизни – редким женским талантом.

Долгорукий терял все – состояние, титулы, честь, свободу. У Шереметевой был выбор, и никто не обвинил бы ее, что она не захотела соединить свою судьбу с несчастьем, предпочла доводы рассудка нерасчетливой неосмотрительности. Это было бы тем простительнее, что легкомысленный нрав ее жениха был всем известен. Правда, строго и затворнически содержавшая себя невеста, возможно, и не подозревала о его слабостях.

«Плакали оба и присягали друг другу, что нас ничто не разлучит, кроме смерти. Я готова была с ним хотя все земные пропасти пройти». Понятно, что Долгорукий так потянулся в эти дни к своей невесте, так оценил ее привязанность. «Куда девались искатели и все друзья, все спрятались, и ближние отдалече меня сташа, все меня оставили в угодность новым фаворитам, все стали уже меня бояться, чтоб я встречу с кем не попалась, всем подозрительно».

В эти тяжкие для всего семейства Долгоруких дни, вдвойне горькие для Ивана Алексеевича упреками отца (не использовал последние часы императора для выгоды семейства, не сумел подписать у него завещания в пользу сестры), Наталья Борисовна обвенчалась со своим женихом в церкви подмосковного имения Долгоруких Горенки[75]75
  Живописный парк, пруды, усадебный дом (второй половины XVIII века) целы в Горенках и поныне.


[Закрыть]. Никто из семейства Шереметевых не пришел проводить ее к венцу.

Терзаемая слухами о готовящейся опале своему возлюбленному и его семье, не имея близких, с кем можно было бы «о себе посоветовать», «ни от кого руку помощи не иметь», оставленная даже своими старшими братьями, «а надобно и дом и долг и честь сохранить, и верность не уничтожить»... В этих условиях венчание Шереметевой было нравственным подвигом, поступком самоотвержения и мужества.

Поражает жизненный ум Долгорукой. Ее страшит, что ей нужно идти в большую семью, где, кроме мужа и его родителей, было еще трое его братьев и три сестры. Она сознает, что она самая младшая и ей придется «всем угождать». «Привезли меня в дом свекров, как невольницу, вся расплакана, свету не вижу перед собою».

Через три дня после свадьбы – 8 апреля – вышел указ императрицы о ссылке всего семейства Долгоруких в дальнюю пензенскую деревню. Не успели высохнуть слезы молодой жены о том, что «и так наш брак был плачу больше достоин, а не веселию», а уж нужно было собираться в дальнюю дорогу.

Предусмотрительность дается горьким опытом беды, и умело подготовиться к ней часто не под силу даже искушенным. Что же спрашивать было с шестнадцатилетней, воспитанной в роскоши и достатке, молодой жены или с ее еще более избалованного и легкомысленного, безответственного мужа?

«Обоим нам и с мужем было 37 лет... Он все на мою волю отдал, не знала, что мне делать, научить было некому. Я думала, что мне ничего не надобно будет и что очень скоро нас воротют». Глядя с недоумением, как свекровь и золовки рассовывают по карманам бриллианты («мне до того нужды не было, я только хожу за ним следом»), она не взяла ни шуб – «потому что они были богатые», ни платьев. Мужу взяла тулуп, себе черное платье и простую шубу. Из тысячи рублей, присланных братом на дорогу, взяла только четыреста, остальные отослала обратно. «Из моей родни никто ко мне не поехал проститься – или не смели, или не хотели».

Из записок видно, что не в характере ее было обличать и упрекать: «Я намерена свою беду писать, а не чужие пороки обличать». В ее терпимости нет ни капли ханжеского смирения, принуждения себя к покорности, которое, к сожалению, иногда свойственно людям, считающим себя религиозными. Спокойствие Долгорукой и не от равнодушия – кто же может остаться безразличен к нанесенным обидам? Скорее это подлинное мужество много испытавшего, много пережившего и не сломившегося духом человека.

На Долгорукого беда свалилась неожиданно, Наталья Борисовна не вытащила нечаянно, а сознательно приняла свой тяжкий жребий.

Ее мужества хватало на двоих. Записки ее полны счастливой гордости, что она утешала и поддерживала мужа:

«Мне как ни было тяжело, однако принуждена дух свой стеснять и скрывать свою горесть для мужа милого», «истинная его любовь ко мне принудила дух свой стеснить и утаевать эту тоску и перестать плакать, и должна была и его еще подкреплять, чтоб он себя не сокрушил: он всего свету дороже был».

Вспоминая в своих «Своеручных записках» недолгие счастливые дни своей жизни, она пишет: «Мое благополучие и веселие долго ли продолжалось? Не боле, как от декабря 24 дня (день обручения с женихом. – С. К.) по генварь 18 день (день смерти Петра II. – С. К.). Вот моя обманчивая надежда кончилась. Со мной так случилось, как с сыном царя Давида Нафаном: лизнул медку, и запришло было умереть (эти библейские строчки «вкусих мало меду, и се аз умираю» Лермонтов поставил эпиграфом к поэме «Мцыри».– С. К.). Так и со мною случилось. За 26 дней благополучных, или сказать радостных, 40 лет по сей день стражду; за каждый день по два года придет без малого... еще шесть дней надобно вычесть».

Семья Долгоруких была недружная, грубая, негостеприимная. Как только выехали из Москвы, молодых отделили на свое хозяйство. Денег же у них почти не было, но пришлось и сено лошадям, и провизию покупать себе самим. Едва успели доехать в дальние пензенские деревни, как из Москвы прискакал офицер с солдатами.

Новый указ предписывал новую ссылку – «в дальний город, а куда – не велено сказывать, и там нас под жестоким караулом содержать, к нам никого не допущать, ни нас никуда, кроме церкви, переписки ни с кем не иметь, бумаги и чернил нам не давать».

Казалось, что уже и так беда полною мерою, но нет предела плохому и не вымеряна никем бездна с несчастьями, в которую можно погружаться все глубже и глубже.

Долгоруких повезли в Верезов – тот самый сибирский городок, куда незадолго до того был сослан Меншиков со всей своей семьей.

Леди Рондо пишет на родину об этих событиях в своих письмах: «Все семейство Долгоруких, в том числе и бедная царская невеста, сосланы в то самое место, где находятся дети князя Меншикова. Таким образом, обе женщины, которые одна после другой были помолвлены за молодого царя, могут встретиться в изгнании. Это событие, мне кажется, может послужить хорошим сюжетом для трагедии. Говорят, что дети Меншикова возвращаются и будут доставлены той же стражей, которая препроводит в ссылку Долгоруких... Вас, может быть, удивляет ссылка женщин и детей, но здесь, когда глава семьи впадает в немилость, то все его семейство подвергается преследованию, а имение отбирается».

Три недели Долгорукие плыли водою. «Когда погода тихая, я тогда сижу под окошком в своем чулане, когда плачу, когда платки мою: вода очень близко, а иногда куплю осетра и на веревку его; он со мною рядом плывет, чтоб не я одна невольница была и осетр со мною».

Этот бесхитростный рассказ неожиданно выдает в мужественной и стойкой женщине полуребенка, обиженного судьбой. Мучительная и трудная дорога – страшная буря на воде, триста верст дикими горами, усыпанными дикими камнями, а по обе стороны рвы глубокие, «и ехать надобно целый день, с утра до ночи» – эта дорога описана ею с живой непосредственностью то трагически, то с юмором. С апреля по сентябрь были в пути.

«Не можно всего страдания моего описать и бед, сколько я их перенесла. Что всего тошнее было, для кого пропала и все эти напасти несла, и что всего в свете милее было, тем я не утешалась, а радость моя была с горестию смешана всегда; был болен от несносных бед, источники его слез не пересыхали»,– с грустью признается Долгорукая, вспоминая мужа.

В Березове они прожили восемь лет, а место это было гиблое, где «зимы 10 месяцев или 8, морозы несносные, ничего не родится, ни хлеба, никакого фрукту, ниже капуста. Леса непроходимые да болоты; хлеб привозют водою за тысячу верст. До такого местечка доехали, что ни пить, ни есть, и носить нечева, ничево не продают, ниже калача».

Первою умерла свекровь Натальи Борисовны, затем старый князь. Оставшиеся сестры и братья не переставали ссориться друг с другом, пока вследствие этих ссор не последовал донос, так как вгорячах говорились неосторожные слова об императрице и фаворите ее Бироне.

Князь Иван Алексеевич Долгорукий, муж Натальи Борисовны, был взят под стражу и увезен в Тобольск, а затем в центральную Россию, в Новгород. Там его судили и казнили четвертованием. Братьям «урезали» язык, били кнутом и сослали на каторжные работы. Сестер разослали по монастырям. Бывшую царскую невесту Екатерину Долгорукую заключили в Томском Рождественском монастыре. В Березове, где были уже могилы Меншикова и его несчастной дочери Марии – первой царской невесты Петра II, а также стариков Долгоруких, осталась одна Наталья Борисовна с двумя малолетними сыновьями, рожденными в этом унылом краю. Долго ничего толком не знала она о судьбе неизвестно куда увезенного мужа.

Однако и цари не вечны. Умерла Анна Иоанновна, недолгим было правление Анны Леопольдовны. На престол 25 ноября 1741 года вступила Елизавета Петровна. По ее указу все Долгорукие, близкие ее племянника Петра II, были возвращены из ссылки. Царская невеста Екатерина освобождена из монастырского заточения.

Судьба так и не смилостивилась над нею. Петр II увел с собой на тот свет обеих своих невест. По возвращении в Россию Екатерина Долгорукая вышла замуж за А. Р. Брюса, племянника знаменитого сподвижника Петра I и известного «чернокнижника». Однако вскоре после свадьбы простудилась и умерла. По преданию, уже на смертном одре она в последний раз отличилась злою завистью, не оставлявшею ее всю жизнь: она распорядилась сжечь все свои платья, чтобы после ее смерти никто не смел их носить,– так как не в силах была и тут победить свое ненасытное ревнивое самолюбие: если не мне – так никому[76]76
  Сулоцкий А. Княжна Екатерина Алексеевна Долгорукая в ссылке в Березове и в монашестве в Томске.– «Русский вестник», 1880, № 7. См. также пьесу о ней Д. В. Аверкиева «Разрушенная невеста».– «Русский вестник», 1876, кн. 1, с. 175 – 276.


[Закрыть].

Наталья Борисовна Долгорукая вернулась из ссылки молодой женщиной; ей едва исполнилось двадцать восемь лет. Можно было начинать жизнь заново.

Люди по-разному распоряжаются не только своей судьбой, но и своим прошлым. И подчас сохранить его оказывается не менее трудным, чем верно угадать свое счастье. Долгорукая осталась верна любви и памяти покойного мужа.

В «Своеручных записках», доведенных, к сожалению, только до приезда в Березов, она спустя много лет после гибели мужа, все еще с живым волнением, пишет:

«Вот любовь до чего довела – все оставила, и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним и скитаюсь... Мне казалось, что он для меня родился и я для него, и нам друг без друга жить нельзя. И по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал. Я благодарю Бога моего, что он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнию своею заплатить, целый век странствовать и всякие беды сносить. Могу сказать – беспримерные беды».