Текст книги "Дорога к Храму. Дилогия"

Автор книги: Светлана Нергина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 52 (всего у книги 58 страниц)

Или:

– Ах так?! «Рассадник богомерзких знаний»?! Ну я вам это припомню!!!

Конь вдруг споткнулся о камень и чуть не завалился набок, рискуя подмять под себя всадницу. Тилорь, с трудом выровняв нравную животину, вдруг неожиданно сама для себя обернулась еще раз взглянуть на оставшийся за спиной Храм.

Тот медленно и торжественно поднимался над землей, оставляя внизу суету, людские обиды и глупые ссоры. На балконе седьмого этажа за низким парапетом неподвижно стояла тонкая фигурка в широкополом шелковом плаще. Ветер шаловливо трепал мягкие черные пряди длинных распущенных волос.

– Я тебя видела такой разной, – тихонько прошептала в адрес силуэта Тилорь. Ведьма, словно почувствовав ее взгляд, подняла тонкую руку в прощальном жесте и выпустила в небо того самого, памятного серебристого голубка. Тилорь, грустно улыбнувшись, выпустила такого же в ответ. – А так и не поняла…

– Arlet injor fijasta… – тихонько ткнулся в виски далекий сказительский голос.

– Фрель, она права.

– В чем, интересно? – Удивленный пират даже на минутку оторвался от вертела, на котором они с Галирадом вот уже полчаса добросовестно пытались запечь окорок. Окорок не соглашался, сгорая с одной стороны и не прожариваясь с другой.

Я задумчиво пожевала прицепившуюся к рукаву соломинку.

– В том, что наставники, мягко говоря, не счастливы лицезреть в Храме такую Хранящую. Не являю я собой, с их точки зрения, доброго примера для студентов. Скорее разлагающий фактор какой-то.

– Тебе-то что за дело? – нахмурился Галирад. – Они тебе что, говорили об этом?

Я горько усмехнулась. Куда уж там! Кто посмеет в лицо оскорбить Хранящую?

– Чтобы оповестить о чем-то ведьму, не обязательно говорить ей это. Мы очень тонко чувствуем ауры и настроения. Ходить по коридорам, то и дело натыкаясь на брезгливо-презрительные энергетические поля при показных улыбочках на лицах, не слишком приятно, смею заверить.

– Верю, – вздохнул Фрель. – И что же теперь тебе, горемычной, делать?

– Да чтоб я знала! – Я в сердцах грохнула кулаком по подоконнику.

– По-моему, мы это уже обсуждали, – веско напомнил Галирад, глядя на меня в упор.

– Что обсуждали? – торопливо вклинился Фрель, боясь потерять нить разговора.

Я раздосадованно вздохнула:

– Галирад раз за разом предлагает мне сбежать из собственного Храма.

– Ну и что? Отличная идея! Решение сразу всех проблем! – Фрель непонимающе нахмурился. – Я что-то не могу разобраться, – тебя что, совесть…

– Да какая, к лешему, совесть! – перебила я. – Ты до сих пор веришь сказкам, что она у меня есть?! Я просто понятия не имею, как это сделать, если перемычка на Путь для меня с Вехрады заблокирована.

– Пробить блок?

– Слишком большая энергопотеря, магия не успеет рассеяться, и за мной тут же вышлют погоню. А мне нужна фора хотя бы в один день.

Фрель вдруг как-то искоса глянул на меня:

– Иньярра, а ты не знаешь, зачем на пиратские корабли нанимают магов?

– Нет.

– И я нет. Но, думаю, мне представился отличный шанс узнать. Вдруг понравится?

– Ты предлагаешь…

– Нет, Иньярра, я не предлагаю. Я нанимаю.

Торжественную сцену трех скрестившихся заговорщицких взглядов испортил окорок. Измучившись над огнем, он заполыхал и опрокинул вертел, грохнувшись прямо в камин.

– Ну что ж теперь… Нанятый маг должен быть голодным, – философски рассудила я, ободряюще потрепав расстроенных мужчин по плечам.

Глава 4
ПРЕДАНЬЯ СТАРИНЫ ГЛУБОКОЙ

…Дорогой Вампа, вы умеете так любезно исправлять свои ошибки, что хочется поблагодарить вас за то, что вы их совершили.

А. Дюма. Граф Монте-Кристо

Багрово-черная ночь раскрыла свои смоляные крылья, спрятав нас в благословенной темноте от встречных кораблей, часовых на стенах портов и – хвала Хранящим! – от патрульных крейсеров. Таинственный диск луны, припорошенный дымкой мрака, почти не давал света, теряясь в клочковатой вате быстро плывущих облаков и уступая по яркости мелькающим в разрывах туч звездам.

Напряженно щуря кошачьи глаза, то и дело подсвечивая себе магией, я осторожно вела «Лирту» меж прибрежных утесов в тщетных поисках более или менее удобной бухты, чтобы причалить хотя бы на час, пока не рассеется совсем уж непроглядная темь и пираты со своим человеческим зрением не смогут снова вывести сбившийся корабль на нужный курс.

Чуть покрапывавший, негромко шуршавший в темноте дождик быстро набирал силу, хлеща упругими холодными жесткими струями по моему лицу и рукам. «Полетела тушь к лешему!» – досадливо подумала я, накидывая на голову глубокий капюшон, но отлично понимая, что это меня уже не спасет. Ледяные струйки, стекая с намокших волос, неприятно скользили по спине, приклеивая тонкий лен рубашки к холодной коже.

Скалы, бесшумно нависавшие над моим левым плечом, наконец-то чуть расступились, подарив «Лирте» небольшой, но довольно глубокий залив, которым я и не преминула воспользоваться, с облегчением причалив и коротко кивнув пиратам, тут же с готовностью бросившим тяжелый якорь. Плащ противно лип к плечам, не спасая уже ни от холода, ни от дождя.

– Риль, идемте! – хрипло позвал пират, брезгливо стряхивая с рук размокшую грязь. – Что за дрянная ночка выдалась!

– Идемте, идемте! – поддержал его второй. – К лешему, кому это надо – стоять у штурвала под дождем и ветром, тем более что и торопиться-то нам некуда. Идемте, промокнете же!

– Куда? – отозвалась я, зябко передергивая плечами и тщетно пытаясь спрятать замерзшие кисти рук в широкие рукава плаща. Без толку: холодный мокрый черный шелк прилип к запястьям, не давая ни тепла, ни его иллюзии. – Тьфу, что за ночь! И это Вязень! [43]43
  Вязень – последний летний месяц.


[Закрыть]

– В трюм, – пояснил Туор, недовольно глядя на первого пирата, уже исчезнувшего в светлом проеме, ненадолго вспыхнувшем за распахнутой дверью. Укоризненно покачал косматой мокрой головой с откинутым за плечи капюшоном. – Даже дамы не дождался, – что за воспитание!!

Я тихонько рассмеялась: уж чего-чего, а воспитания от пиратов в принципе никогда ждать не приходилось. Хотя попадались, конечно, приятные исключения.

– Бросьте, Туор! К чему ему меня ждать, если я даже, признаться, не помню его имени? К тому же в трюм я все равно не пойду.

– Ну зачем вы так, госпожа Иньярра! – искренне огорчился великан.

– Опять госпожа?! – возмутилась я. – Сколько можно просить?!

Пираты за неделю моего пребывания на корабле поделились на два мнения и типа отношения. Одни добродушно-уважительно называли меня по имени, как я просила, но не могли удержаться от неизменного – и весьма раздражающего меня – «госпожа». Вторые же ограничивались холодно-вежливым «риль», сохраняя невозмутимый нейтралитет.

– Мы вам рому нальем, – соблазнял флибустьер, виновато посверкивая в темноте темно-карими глазами.

– Я и без того-то буйная, а что после рома будет? – шутливо отозвалась я. – Нет, Туор, вы идите, а я лучше к капитану зайду. Что-то нынче он весь день в каюте сидит. Заболел, что ли?

– Если бы, – тяжело вздохнул Туор. Но от объяснений воздержался и, кивнув на прощание, направился в трюм. Я лезть человеку в душу не стала. Захочет – сам скажет. Или сама пойму.

– Ну и погода! – Я возмущенно тряхнула распущенными волосами, и сорвавшиеся с них капли воды звездочками расплескались по полу и стенам.

В каюте Фреля, как всегда, было тепло и сухо. Мой брезгливо снятый двумя пальцами плащ уютно устроился на спинке кресла, пресные холодные капли, стекая со скользкого шелка, мерно плюхали на пол. Льняная рубашка, разумеется, тоже промокла, но, по счастью, только наполовину – ибо снять ее я бы не рискнула. Довольно и того, что про наши с Фрелем вечные вечерние посиделки и без того ходят сплетни одна другой хуже. Стоило бы капитану только намекнуть на то, что это ему не по нраву, – и слухи улеглись бы так же быстро, как вспорхнули заговорщицким шепотом под лишнюю кружку рома. Но пирату до этого и дела не было.

К моему бесцеремонному вторжению, нарушившему безмолвный ночной покой, Фрель отнесся с неизменным философским равнодушием. «Женщина – это существо капризное, непостоянное, не понимающее самое себя и напрямую зависящее от своих то и дело сбивающихся гормональных циклов», – без труда читалось в его покорных, усталых глазах.

– Полотенце на полке возьми, – только и сказал пират, подпирая голову ладонью и закидывая ноги на спинку. Кровать привычно страдальчески скрипнула.

– А сама бы я не догадалась! – фыркнула я, торопливо отжимая волосы и на ощупь намереваясь уничтожить особо жуткие разводы растекшейся по всему лицу черной туши. Видимо, безуспешно, ибо на отнятом от вытертого лица полотенце остались темные пятна явно косметического происхождения.

– Я все еще наивно верую, что, и догадавшись, ты бы не взяла его без моего разрешения, – отшутился пират.

– Верно, – послушно подтвердила я. И, вдоволь налюбовавшись вытянувшимся от удивления лицом Фреля, пояснила: – Верно, что наивно.

– А-а-а.

Кое-как приведя себя в порядок, я по-хозяйски плюхнулась в кресло, закинула ноги на подлокотник. Растерла замерзшие кисти рук, демонстративно размяла пальцы и пронзительно уставилась на пирата. В усталых, воспаленных от бессонницы глазах плескалась бесприютная человеческая тоска, тонкие морщинки на лбу обозначились четче и горше.

– Что-то стряслось?

– Нет. – Он улыбнулся несколько натянуто. Поднялся и налил мне чашку чернаса, подал вместе с сушкой. Я, кивнув в знак благодарности, отпила глоток. – С чего ты взяла?

Я с сомнением побултыхала в чашке рубиновый напиток, подумав, подогрела заклинанием.

– Да просто вид у тебя… Как у Фауста перед визитом Мефистофеля.

– Что-что?

– Не что-что, а кто-кто, – с улыбкой поправила я.

– Ну и кто это такие? – Пират, подумав, отцепил от пояса фляжку с каким-то пойлом и душевно отхлебнул. Впрочем, ни сосредоточенности взгляда, ни отрешенности мыслей хмель не уменьшил. А жаль.

– Ты когда-нибудь был на Миденме? – Я залпом допила чернас и уютно, по-кошачьи свернулась клубочком в широком кресле.

– Нет.

– Молодец, продолжай в том же духе. Преотвратная Ветка. Магии и колдовства там нет в принципе – не рождаются ни маги, ни скитальцы, ни даже Слышащие… Но – вот странность! – именно на этой Ветке жили многие – и очень многие – поэты и писатели, чьи произведения считаются классикой на всем Древе.

– Почему?

– Да чтоб я знала! Но если проверить список обязательного чтива для Сказительского факультета, то никак не меньше четверти произведений будут иметь миденмовское происхождение.

Черные брови взлетели двумя крыльями вспугнутой птицы.

– Так ты училась на Сказительском факультете?

Я недовольно поморщилась:

– Я училась на мага-воина. Неужели не похоже?

Фрель задумался. Припомнил серебряный меч, небрежно брошенный сейчас на кровать в моей каюте, наши с Галирадом тренировки…

– Похоже. Но после Перехлеста я готов был бы поклясться…

– А я и не отрицаю, что Сказительница, – перебила я. – Но чтобы петь реазы, совсем не обязательно убивать десяток лет на изучение ямбов, хореев и прочей ерунды. Достаточно родиться ведьмой.

– Какая малость! – съязвил Фрель.

– Не ерничай.

– Хорошо, – подозрительно легко согласился пират. – Так какая же все-таки связь между мной и этим… Ваусом?

– Фаустом, – машинально поправила я. Сощурилась на поблескивавший в слабом свете трех свечей кинжал у пояса Фреля, лениво потянулась, грустно покосилась на опустевшую чашку из-под чернаса и, прикинув, что больше заняться все равно нечем, пустилась в пространный рассказ о метаниях, нравственных исканиях и бесконечных страданиях Фауста на фоне корыстолюбивых стараний неутомимого и хитрого на выдумки Мефистофеля.

К полуночи свечи прогорели, потухли, замененные моими наскоро сляпанными шэритами, зависшими над столом. Я увлеклась, рассказывала то в лицах, страстно цитируя, то полуотрешенно уставившись в одну точку, под ленивый перебор гитарных струн. Фрель напряженно подался вперед, ловя каждое следующее слово и щедро вознаграждая меня горячим чернасом, приправленным несколькими темными каплями из его фляжки. На вид она была точь-в-точь такой, как у остальных пиратов, но вот даже мысленно сравнивать содержимое было попросту кощунственно.

Контракт, легкомысленно подписанный кровью, отвергнутая девушка, деньги, власть – все летело к концу час за часом, легко скользя под быстро порхающими над грифом пальцами и не срывающимся от постоянного потока чернаса голосом. И вот оно – оно! – «остановись, мгновенье, ты прекрасно!»…

– И он его убил??? – Фрель, словно разом сбросив оцепенение между сном и явью, разумом и бредом, хищно ощерился и напряженно подался вперед.

– Да. – Я грустно приласкала струны в последний раз и отложила гитару. – Как и было сказано в контракте.

– Вот и славно! – зло расхохотался пират. – Вот и чудно!

Я недоуменно глянула на сбрендившего приятеля:

– Что славно?

Но тот лишь горько смеялся не отвечая. Я неодобрительно покачала головой и протянула ему свою чашку с чернасом. Флибустьер покорно отхлебнул, брезгливо скривился и с поспешным кивком благодарности вернул мне посудину, не оценив сомнительной прелести ее содержимого.

– Славно, что хоть одна книга на этом Древе не оканчивается счастливыми сентиментальными соплями, – чуть погодя пояснил он. – А то уже порядком надоели детские сказочки, которыми кормят нас подкупленные очередным правителем писатели – дескать, все у нас хорошо и замечательно! А Сказители и менестрели с готовностью пересказывают их ночами, ленясь придумать что-нибудь свое или хотя бы художественно обработать чужое…

Я обиженно фыркнула, тряхнув черной гривой, и надменно скрестила руки на груди. Уж после такого-то договаривать, что бессмертную душу Мефистофель так и не получил, явно не стоило.

– Я тебе подборку Шекспира, пожалуй, достану. Или Альфинду. У этих любое произведение гарантированно оканчивается горой трупов. Количество варьируется в зависимости от начального числа персонажей. Как минимум трети к финалу автор стандартно недосчитывается. – Я раздраженно затягивала кулиски на широких рукавах светло-зеленой льняной рубашки. – Или что-нибудь из натурреализма – в свое время это направление безбожно процветало сразу на десяти Ветках – с красочным описанием процесса пожирания сырого человеческого мяса или чего-нибудь еще столь же чудесного, милого и способствующего развитию светлой гармоничной личности…

– Не кипятись, – перебил пират. – Чего ты от меня ждала? Что обрыдаюсь, выдирая клочья волос?

Я полночи потратила на последовательное насилование собственной памяти, с боем добывая из нее повороты сюжета и цитаты, коих никогда, казалось, и не помнила, саму себя довела гитарой чуть не до слез, заново переживая судьбу потерявшего смысл жизни человека, а этот бездушный пень даже и не проникся!

– От тебя дождешься, – огрызнулась я. – Мог бы хоть промолчать. Или ты ждал, что я осчастливлюсь обвинением в плагиате?

– Я пират, Иньярра, – безапелляционно отрезал Фрель. – Человек, не считающийся ни с одним людским законом. Плюющий с высокой колокольни на все и вся, и в том числе на такт и деликатность. Меня мало волнует, что приятно тебе слышать, а что нет. И дурак тот, кто посмеет меня в этом обвинить!

Флибустьер содрал раздраженно со спинки кровати свой плащ и, хлопнув легкой дверью, вышел в ледяной ночной дождь.

А, чтоб тебя!

Зябкое ледостилское [44]44
  Ледостил – последний месяц осени.


[Закрыть]солнышко белесым потоком скользило сквозь изукрашенные Храмовые витражи, расплескиваясь мириадами синеватых, ярко-алых и брызжуще-желтых пятнышек по коричневатым грифам. Озорные лучики игриво рассыпались по заботливо навощенным струнам.

Риль Дарвинт украдкой, но неотрывно следила за моей рукой, медленно плывущей над длинным рядом щедро предложенных на выбор инструментов. Чуткие тонкие пальцы невесомо перебирали что-то в воздухе, красно-черный гипюр разлетающегося к запястью рукава ласкал подкрученные колки.

Гитара в жизни Сказителя может быть только одна. Как меч у мага-воина. Конечно, драться можно и торопливо выдранной ножкой кованого стула, да и играть на чем попало не запрещается, но ни один меч, бадлер или гладиус не ляжет в руку так просто, легко и послушно, как собственный. Вот и гитара – это ведь тоже иногда оружие – может быть только одна. Своя. Неповторимая.

Вот эта.

– Хороший выбор, Сказительница.

Ты выбрала свой путь… Ну так вперед! Чего теперь оглядываться и сожалеть о бездарной развилке дорог, на которую никогда уже не вернуться? Никогда – потому что та, что один раз разбередила душу каменному истукану, навсегда отравлена плачем струн и привязана к теплому грифу гитары…

Что зря страдать и сомневаться? Что клясть свой жестокий – и в первую очередь к тебе самой – талант, заставляющий плакать камни?

Лечить сломленные души, врачевать раны, от которых нет и никогда не будет никаких человеческих лекарств, звать и манить в бесконечно прекрасную, но, наверное, все же существующую даль…

Ты выбрала, Сказительница.

Но как же мне тебя теперь жаль…

Я звонко и со злостью припечатала чашку к столу. Вот леший!

Впрочем, при чем тут леший? Все как всегда… Только вот от этого «всегда» все чаще хочется убить кого-нибудь. Желательно Фреля.

Иногда мне кажется, что я бьюсь лбом о стену. Упрямо, последовательно и целенаправленно. Раз за разом пытаюсь проломить гранитную глыбу, в кровь сбивая подушечки бесчувственных пальцев и до дна вычерпывая ауру. Причем, честно признаться, даже сама и не догадываюсь, что там, за этой стеной, и стоит ли это освобождать… Бьюсь в бездарных застенках равнодушия, бессильно сползаю по стене и теряю сознание от дурной бесконечности, чтобы, придя в себя, вгрызаться в гранит с новой неистощимой энергией. Ну не идиотка ли?

И ведь все как всегда.

Сейчас я с час буду сидеть тут и дуться, а потом не выдержу и пойду за ним, туда, на холодную, доступную всем ветрам и дождям палубу. Он, странно блеснув в темноте серыми глазами, без слов возьмет мою руку и в знак извинения приложит к сжатым губам, а я потащу его сюда, в каюту, и снова начну безумную пляску струн и голоса, выкладываясь до конца, до последней капли, выдерживая просто невероятное натяжение нервов ради того, чтобы хоть чем-то отвлечь пирата, хоть как-то развеять его глухую тоску и стереть из глаз выражение неподвижно затаенной мысли. До утра, до рассвета, чьи лучи примут из моих рук это бремя и станут нести их до ночи, до темноты, бесчувственно срывающей покровы со всех застарелых ран, вытягивающей наружу все старые обиды…

Чернас тонко зажурчал, струйкой вливаясь в…дцатый раз за сегодняшний вечер в наполняемую чашку. Фрель неизменно поражался этой способности пить полынный напиток с десятком дополнительных «оттеночных» травок, интригующий на вид, но отталкивающий непривычных к подобному на вкус.

– Еще и вредно, – неизменно вставлял он.

Я же только отшучивалась:

– Ну… Курить противно, пить опасно – так должна же быть у ведьмы хоть одна вредная привычка! А то в святые запишут – никакого спасения потом!

– Ты же и так Хранящая…

– Ага. И зело наивен тот, кто представляет меня всепрощающей дурочкой с нимбом вокруг головы!

– Да уж, благодати от тебя не дождешься! – коротко в ответ хохотал Фрель и тут же торопливо нырял под стол в поисках укрытия от моих синевато-серебряных ветвистых молний. Наивный… Они же самонаводящиеся…

Я решительно вытерла размазавшуюся тушь тыльной стороной ладони и поднялась с кресла. Леший с ним, какая разница, минутой раньше или позже?

На палубе гуляли сквозняки, весело подгоняющие крупные, щедрые капли заметно потеплевшего дождя. Темная одинокая фигура высилась у носа, полуобняв искусно вырезанный силуэт Лирты. Одинокое пятно луны старательно рисовало золотистую кудрявую дорожку на волнах. Желтоватую стежку то и дело взрезали треугольники дельфиньих плавников, по зигзагу приближаясь к бригантине.

Я тихим кошачьим шагом подошла и пристроилась рядом. Нащупала в темноте грубую мужскую руку и легонько сжала, впившись длинными ногтями в ладонь.

Дельфины выпрыгнули из воды, радостно покрикивая, и с фонтаном брызг плюхнулись обратно. Не поспевшие за ними капли воды вызолоченными луной искрами осыпались в море.

– Красавицы! – не сдержалась я.

– А почему не красавцы?

– Хм… Из чисто женской солидарности.

Пират неопределенно хмыкнул и, подумав, медленно поднес мою руку к губам…

Ну не идиотка ли?!

Темно-синяя стекляшка вывернулась из дрогнувших пальцев и звонко проскакала по полу до дальней стены. Я, негромко ругнувшись, поманила ее пальцем, мысленно прикидывая векторную составляющую, но не угадала и только загнала хрустальный ромбик под кровать. Пришлось с мученическим вздохом подниматься на четвереньки и ползти за упрыгавшей стекляшкой.

Шел третий час, а дело все не спорилось.

Собирание витражной мозаики из цветного хрусталя, подаренной ехидно хехекающей в рукав Таей на последний (из тех, что я помнила) день рождения, – занятие в меру глупое, в меру нудное и без всякой меры долгое, способствующее растеканию ленивой мыслью по древу. Самое оно для бесконечных размышлений и рассуждений. А подумать мне было о чем…

Желтоватые клочья парусов на подозрительно тонких реях складывались без особого труда, разительно отличаясь формой, оттенком и особой округленностью краев составляющих их хрусталиков, бревенчатая корма тоже труда вроде бы не составила, послушно уложившись в два тонких ряда чуть тронутых подсветкой стекляшек, но вот плавно переходящие друг в друга небо и море… О Хранящие, ну как же мне их – куда уж там, к лешему, сложить! – хотя бы различить, где что?!

Тяжело вздохнув, я взялась за нудную сортировку. Впрочем, вздох скорее относился не к тускло поблескивавшим стеклышкам, а к собственным невеселым мыслям.

Работа для мага на корабле нашлась, да еще как. Просто ни одной минуты свободной поначалу не было. Начиная с того, что, подойдя вплотную к перемычке, пираты не находили другого способа перейти на другую Ветку, как терпеливо дождаться, пока с той стороны пойдет какой-нибудь легальный и соответственно сопровождаемый городским магом корабль, и безбожно ограбить его, по ходу дела воспользовавшись раскрывшимся на время проходом. Когда я, этак эффектно размяв пальцы и исключительно для зрелищности сделав пару пассов, распахнула перемычку одним присутствием своей страннической паршивой душонки, пираты дружно распахнули рты, да так и стояли, пока я не прищелкнула перед лицом ошарашенно застывшего Фреля, а тот уже взял в свои руки управление остолбеневшей командой.

А уж потом, по мере сближающегося знакомства, флибустьеры разохотились припрягать меня ко всякой работе: от склеивания разбитой тарелки до магического навеса от дождя. Уборкой на корабле больше никто не занимался: узнав, что мне для этого требуется всего лишь мученический вздох да легкое шевеление тонкими пальцами по дуге, пираты взбунтовались и возопили о несправедливости сущего, награждающего одних всем необходимым для ничегонеделания, а других – низвержением в пучину унизительного быта. Мое честное предложение потратить десять-пятнадцать лет на обучение в Храме – хоть бы и в моем, – а потом с чистой совестью заняться пресловутым ничегонеделанием ни у кого почему-то здорового, да и вообще никакого, энтузиазма не вызвало. С чего бы?..

Впрочем, я если и сопротивлялась потоку бесконечной мелкой работы, то только машинально, по привычке, не бунтуя внутренне. Это отвлекало от дурных мыслей, рассеивало внимание, помогало скоротать длинные скучные дни на палубе с неменяющимся видом во все стороны… Как витражная мозаика.

Велир, покорно слетавший в Храм, принес мне письмо от Галирада, уверявшего, что по поводу своего пристанища я могу не беспокоиться. Мои наставники с мечником во главе во всеуслышание заявили учителям и мастерам Храма, что всю намеченную ими программу я освоила, так что никаких претензий предъявить не получится, и, пафосно пожав горячую руку заново вступившего в должность директора, распрощались с Вехрадой. Учителя поворчали-посудачили, но открыто возмущаться, как и высылать за мной погоню, было попросту глупо, брехней по углам дело и ограничилось. Свою лепту внес и красочно распевающий дифирамбы Срединному Храму первый отчет Гильдийской комиссии. Студенты расстроились, лишившись надежной «покрывательницы» и лихой собутыльницы. Сам Храм недовольства не выражал.

Так что за свои «тылы» я была пока относительно спокойна, если бы не кольнувшая в грудь тоска расставания с полюбившимися лабиринтами, подвалами, балконами и самим Галирадом. Впрочем, туда я всегда смогу вернуться, и меня примут с распростертыми объятьями… или воротами.

А вот авангард пока терялся в прибрежных туманах и неохватных свинцово-водных гладях… Особого смысла в своем пребывании на корабле я не видела. Да, работа для меня тут есть, но с ней могли бы справиться и обычные люди, приложив побольше старания.

И скучно. Море-море-море. Первый день я, очарованная, проторчала на палубе, любуясь затейливыми завитками кокетливо расходящихся от острого корабельного носа «барашков», пристально вглядываясь в гривастые, грозно рокочущие валуны, играючи подхватывающие «Лирту» на свои темные ладони, и с радостной улыбкой наблюдая за забавами резвящихся дельфинчиков, звонко вспарывавших воду, высоко выбрасывавших в воздух черное блестящее тело и звучно нырявших обратно. Второй день пресытившийся взгляд лениво скользил по горизонтам, ища зацепку для заскучавшего воображения. На третий я не вышла из каюты.

Ну и что дальше? Без конца плавать по морям и океанам, днем вежливо прикрывая зевоту вымученной улыбкой, а по ночам развлекая полубезумного капитана совсем уж безумными реазами? Глупо. И нелепо. Тем паче для ведьмы. Хранящей.

А значит, надо просто попросить Фреля высадить меня на ближайшем берегу. Хвала Хранящим: имея восьмидесятилетний опыт за плечами, я хоть где не пропаду, да и выбраться смогу, если не понравится. Чай, не сопливая студентка.

Приняв решение и успокоившись, я увлеченно принялась разделять синие стекляшки на «в хлам синие» и «так, синеватые». Сообразно моей логике, первые должны были оказаться морем, а вторые – небом. А на деле как – леший его знает…

Море поднялось злобно хрипящей раззявленной пастью остерикта [45]45
  Остерикт – одна из наиболее агрессивных разновидностей драконов (методичка по «Магическим существам и попыткам мирного сосуществования с оными»).


[Закрыть]и упало на Ликра, безжалостно сдавив грудную клетку и заставив расстаться с ничтожными остатками завтрака. Пучина сыто облизнулась чуть шелохнувшимися волнами, словно только того и добивалась. Стало чуть полегче.

Ликр, страдальчески застонав, ухватился за корму. Хранящие, ну как можно было так напиться?.. И главное, чем?!

Память услужливо стерла даже малейшие воспоминания о вчерашнем вечере, видимо, опасаясь, что в кои-то веки проснется совесть. А это была совсем не желанная гостья для пирата! Подельники тоже, чтоб их разодрало, прояснять ситуацию не собирались, кидая издалека сочувственные взгляды, но подходить или предлагать похмелиться не намеревался ни один. Оно и понятно: капитан подобное, мягко говоря, не поощрял, мог и по доске с завязанными глазами погонять, если очень уж рассердится, так что становиться даже подозреваемым сообщником никому не хотелось.

А Ликру уже не хотелось ничего. Разве что три лота свинца в висок…

«То ли к ведьме сходить», – безнадежно мелькнуло в затуманенном мозгу. Боль каталась по голове от одной стенки черепушки к другой, причем все увеличивая и увеличивая скорость. Как-то раз Крыст вскользь обронил, что, мол, «ведьма-то наша не такая стерва, как кажется. Вон башку мне с утра вылечила – и ничего, до сих пор не болит!».

С другой стороны, идти к ней не хотелось. Отказать-то она, конечно, не откажет – никому еще ни разу не отказала, но и выслушивать лекцию о вреде браги от девчонки, с грехом пополам окончившей свой Храм и тут же возомнившей себя великой вершительницей судеб, как-то не хотелось.

Корабль легонько качнулся, и Ликр чуть не вывалился за борт, в последний момент судорожно стиснув руки на деревянных досках и нечеловеческим усилием откинувшись назад. Голова закружилась добротной верьневской [46]46
  Верьня – одна из северных Веток, славная чудесными детскими игрушками.


[Закрыть]юлой, к горлу опять подскочила тошнота. Ликр медленно осел на палубу.

Что ж, при всем богатстве выбора альтернативы нет…

С немалым трудом выложив хотя бы внешний контур моря, я восстанавливала силы, прихлебывала безнадежно холодный чернас – так, бурдяшка какая-то – и мысленно вздыхала: «То ли еще будет!» Синеватые хрусталики ехидно переливались в свете тринадцати не гаснущих весь день – ибо окон в каюте, разумеется, не было – шэритов.

Дверь тихонько скрипнула, отворяясь, и на пороге возник безнадежно пошатывающийся пират.

– Доброе утро, – осторожно произнесла я, озабоченно нахмурившись, – чего это ему у меня понадобилось? Может, к себе шел, да не дошел?

– Э-э-э, – промычала жертва качки и начала медленно и картинно вваливаться в комнатушку.

– Эй! – Я возмущенно взвилась на ноги, подскочила к неизвестному субъекту (лица пиратов я через неделю плавания, разумеется, запомнила, а вот с именами дело как-то не сложилось) и оттащила его на ближайший прибитый к полу стул, по дороге отметив, что от него несет перегаром, как от придорожной корчмы поутру после мальчишника, и догадавшись, что бравый флибустьер пал жертвой отнюдь не банальной качки, а еще более распространенной болезни, созвучной с названием небезызвестной на многих Ветках птички. Перепел. Правда, пишется чуток иначе: «перепил».

– …иба, – промычал пират. Я, подумав, расшифровала это как «спасибо» и раздраженно отозвалась:

– Пожалуйста!

– Извините, – уже потверже, сиплым шепотом продолжил флибустьер и негромко застонал, словно это короткое слово отозвалось в его голове медным колоколом. – Меня зовут Ликр.

Я, решив, что сидеть пират сможет и без посторонней помощи, отодвинулась, пока одежда не провоняла перегаром, и вспорхнула на подвесную доску, долженствующую заменять стол. Верхние крепления скрипнули, но выдержали. Еще бы им не выдержать! Пребольно грохнувшись на пол один раз, я со злости так зачаровала цепи и вбитые в потолок кольца, что расколдовать теперь не смогла бы при всем желании. Равно как и оборвать.

– Очень приятно. Меня – Иньярра.

– Я помню, – с чуть виноватой улыбкой ответил пират.

Я скептически вздернула левую бровь:

– Да ну? Верится как-то слабо! – Пират покаянно потупился, и я тут же одернула сама себя. – Впрочем, не мое это дело. Чего вы хотели от меня, милейший Ликр?

– Ну так… это… похмелиться бы…

– Вина нет. Чернасом не похмеляются. Так что предложить выпивку возможности не имею. – Я, пряча злорадную ухмылку в прядях распущенных волос, полюбовалась разочарованно вытянувшимся лицом Ликра и, сжалившись, добавила: – Могу только снять все сегодняшние проявления вчерашней гулянки.

Велир, неодобрительно чирикнув, отлетел подальше от благоухающего во все стороны типа и еще более неодобрительно глянул на меня. Ну да, Фрель терпеть не может, когда я помогаю таким вот страждущим. Дескать, разлагаю ему дисциплину. Если пират один раз поймет, что вечерняя гулянка не обернулась страшным утренним похмельем, то он начнет гулять каждый вечер, а поутру таскаться ко мне. Впрочем, когда я лечила от подобного его самого, Фрель ничего против не имел.