Текст книги "Контракт"

Автор книги: Светлана Храмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Времени ей вечно не хватало, даже для Алексея. Как-то она поняла, что, когда они видятся, она говорит с ним об учениках. Даже в постели – об учениках. Это ужасно. Благодаря положению Алексея, проблем у нее, кроме школы и класса с двумя роялями, не было. Рутинного быта или финансовых сложностей она так и не узнала. Алексей обеспечивал тылы мужественно и крепко. Ни внимания ему, ни ласки лишний раз – как она себя корила потом, после его ухода!

Обрушился лавинообразный скандал, его обвинили в превышении служебных полномочий, долго проверяли, сопоставляли факты, позже оправдали полностью, даже извинения принесли и очередную должность предложили, почет! – но дня через три сильнейший сердечный приступ отменил запоздалые жесты. Отвезли Алешу в больницу, часов пять или шесть боролись, он затих и ушел.

Да нет, они действительно были счастливы. При его жизни она ни разу даже не задумывалась о вещах, так мучивших ее позже. Алексей ребенка хотел – она все отмахивалась – потом, потом, Лешенька! Он на выходных отдохнуть планировал, билеты покупал – она репетиции назначала, отказывалась.

Домработница ему готовила и гладила, Исидора только на рояле играла для него иногда. Он очень любил ее слушать. И когда прелюдии Шопена звучали – взгляд снова становился таким, как тогда, в Ростове, в комнате с простенькими ковриками на стенах. Алексей обожал ее, любые проявления «разумницы Ланы» до последнего дня обожал, не уставал ей удивляться. Баловал, сюрпризы готовил заранее, платья тайно выбирал, даже из-за границы выписывал, в советские-то времена! Она как должное принимала, но смеялась ему в ответ беззаботно и радостно. Алексей смех ее любил и одного боялся – потери, в страшных снах видел, как бросает она его, уходит.

А ушел сам. В итоге.

Так осталась Исидора одна. Камин топить любила перед сном, хотя в доме и без камина тепло, но с ним красивей. По утрам в спальне глухие занавески поднимала, а там Белый Петербург за окном. Крыши, купола, остроконечные верхушки церковные. Город переименовали, но для нее он как был, так и остался Белым Петербургом – еще со времен первого восторга Ленинградом в инстанциях называла, в обычной жизни чаще всего вообще никак не называла, пока не переименовали, а про себя – Белый Петербург… Белый Петербург…

Только так.

Встреча в самолете. Кирилл

В полете удобней всего у иллюминатора сидеть, все знают. Дэн такое местечко – «поближе к окну, от людей подальше» – специально заказал, заранее.

Первым делом он аккуратно разложил вещи в ящике над сиденьем, придвинул сумку вплотную к перегородке, чтоб не сдвигал никто, Россия ведь началась, ожидать можно любых неожиданностей. Рейс длинный, если повезет, он успеет выспаться наконец. Дэну достаточно было даже трех-четырех часов, но непременно кряду, чтоб не вскидываться по пустякам. Из Нью-Йорка вылетели поздно, такая сутолока при посадке-пересадке, он нервничал и не смог забыться даже на часок-другой. Переговоры сложнейшие в О., могут и затянуться на неопределенный срок, но начало состязаний по армрестлингу, так Дэн привык называть переговорный процесс, как назло, сразу по прилету, в гостинице успеет только переодеться. Специальная перелетная подушечка с собой, он расслабил резинку на спальной маске и демонстративно уткнулся носом в стенку: не тревожить, не трогать, не будить! Жаль, нет таблички: «Do not disturb», – подумал он, стараясь отключиться от звуков и толкотни в проходе. Ему удалось забыться мгновенно.

Он внезапно очнулся от нарочито зычного смеха, пробуждение далось Дэну тяжело, первое время звук трижды слышался, затем рассыпался, растягивался, будто на дне глубокой шахты. Понемногу звуки отстроились, оформились в развеселые мужские голоса, оживленная беседа велась на повышенных тонах.

– Веня, ты въезжаешь – я в том сейшене каденцию из концерта Моцарта перелопатил! В куски порвал, народ сгнил! И Родька на ударных так вписался, мы шабаш вдвоем устроили! Жаль, ты так и не подъехал, с виолончелью был бы просто улет! Такого конца фестиваля никто не ожидал, врубись – вначале два-три человека поддержали, зал в обмороке, тишина! А потом – как с горы лавина, что там началось!

– Кирилл, да мы сейчас в О. не сейшен, революшен устроим! Другого бы выгнали метлой со сцены, а тебе все прощается. У меня идейка давняя, две линии перемешать, «Deep Purple» с Билли Тейлором захуячить вперемежку, переходы через твои опорные риффы, супер!

– Сделаем, Веня, мы за три дня на уши их поставим. Ох, как здорово, что ты меня вытащил! Мамаша с ума сойдет, когда меня увидит, – каждый день звонит, долбит, чтоб ничего, кроме классики, не играл: «Потерпи, Кирюша, до конкурса немного осталось!» А я скажу, что дома и стены помогают: маму не видя, мне классика не в радость и конкурс невмоготу.

– Да мне стыдно, Кира. Отвлек гения от рояля. Потомки не простят.

– Жизнь один раз дается, а концерты три раза в неделю, иногда ежедневно, пока головушка, – тут Кирилл кулак к виску поднял, костяшками пальцев легонько коснулся, – простучим, Веня, три ровные четверти по дереву, чтоб не сглазить, – варит, на память не жалуюсь. И вообще не жалуюсь. Выпьем, родной, за уверенность и дружбу! Пли!

Зазвенели стаканы, соседи чокались, потом тишина – пьют. Несомненно. Дэн поморщился, как зубная боль пронзила: эта радость надолго. Мечта выспаться улетучилась. Интересно, который час – может, хоть три-то часа вздремнул? – Дэн оттянул маску вверх, взглянул на часы и тихо застонал. И сорока минут не прошло. Теперь куковать с этими алкоголиками, пока моторы жужжат. Крупно повезло, ничего не скажешь.

– I'm sorry to disturb you, sir. Me and my friend we are musicians, I appologise for such a fuss here. Take, please, a glass of our wonderful beer! [1]1
  Мне неловко за причиненное неудобство и шум. Я и мой друг – музыканты. Угощайтесь, пожалуйста, пиво у нас чудесное! (Англ.)


[Закрыть]

– Thanks, dear friends. [2]2
  Спасибо, дорогие друзья. (Англ.)


[Закрыть]– Дэн, взглянув на раскрасневшееся от возбуждения лицо говорящего, решил не усложнять и тут же перешел на русский: – Я не пью пиво, тем более в самолете. В полете я предпочитаю крепко спать.

– А, так ты наш! А я-то думал, америкос уединения ищет! Ну, извини, брат, но покой, ты же знаешь, в бизнес-классе. Я вот за свои кровные лечу и Веньку везу, он охуительно на виолончели шпарит! Огромный он человечище! – Веселый и толстый парень на переднем кресле (в неуместных очках, дорогая рэйбэновская оправа, Дэн ее сразу определил, – плохо сочеталась с зеленым замызганным шарфом и цветастой рубашкой, некрепко застегнутой, пузцо явно мешало пуговицы соединить) из себя выворачивался, говоря с Кириллом, оба шумели так, словно боялись не докричаться. – А ты чего экономом-то? Компания должна тебе покой обеспечить, ты ж явно командировочный.

– Компания обеспечила мне перелет, – Дэн ответил коротко, тема непростая затронута.

– Я вот перед концертом только в «бизнесе» билеты аксептирую. Без разговоров. Агентов надо в строгости держать. Ты в Нью-Йорке живешь, служивый? И не признал меня? Странно. Я ж к вам в «Карнеги» как на работу летаю, аншлаги сплошь. Понял, ты к музыке ровно дышишь. Я тоже футбол больше люблю. Но тем не менее позволь представиться: Кирилл Знаменский, лучший пианист планеты. А это Вениамин Звонарев, не самый худший джазовый мен, так скажем. Экспериментатор в области живого и мертвого звука. – Оба музыканта, лучший и не самый худший, громко заржали, как два хорошо накормленных коня, не иначе. Дэна самого потянуло на улыбку, он с усилием ее прогнал, храня невозмутимость из последних сил. Кирилл поднялся, некоторое время покопался в багажной полке наверху, отчаянно чертыхаясь, и протянул Дэну карточку: – Вот держи, эта с мобильником. О. – моя родина, я почетный гражданин славного города, давшего мне путевку в жизнь. Родился я там. Обо мне слово скажешь, карточкой этой помахать не забудь, – повсюду дверь откроется. В клуб элитный, в бассейн, в лучшую гостиницу. Тебя куда селят-то? Иди в «Орбиту», не пожалеешь. И недорого, тебе фирма простит. Директор там в честь меня лучший номер даст по цене худшего. А теперь – звать-то тебя как? – выпьешь пивка с нами? За музыку и бизнес! – Он всучил-таки Дэну кружку в одну руку, а карточку – в другую. Дэн уже не сопротивлялся. Пиво оказалось превосходным, не пожалел. Но в музыкантские подвиги дружков по пивку не верил категорически. Мало ли что и кто попутчику наврет. Опыт у Дэна обширный, летает много – коммивояжер, но договора заключает серьезные.

Кирилл нагнулся на минуту к мгновенно размореннному и снова засыпающему Дэну, почти зашептал:

– И на фестиваль джазовый приходи. Завтра вечером начинается. Три дня. Дворец спорта в О. Зал огромный, в любой день приходи, скажи: от меня. А если что – звони. Да тебя и без звонка по карточке пропустят. О. меня чтит.

Дэн – Денис, десять лет назад имя укоротилось – человек молодой и обстоятельный. В гостиницу «Орбита» он, конечно, не пошел. Смешно. Но во второй вечер пребывания в заснеженном городе, вьюга вечером стихала вроде, взял такси и поехал-таки во Дворец спорта. Развеяться, прогуляться в крайнем случае – у Дэна дома жена-красавица, дети любимые, он попусту в командировках шляться не привык. Любопытство разобрало. Перед огромным зданием, синеющим и краснеющим яркими огнями в привычной уже темноте, – фонари здесь редкость, светало поздно, темнело рано, дневного света он и не заставал практически, – толпились люди, оживление, задорный шум и гам. Неожиданно город зимой пуст, подолгу «на свежем воздухе» не разгуляешься, мороз.

Афиши сияли, слово «джаз» повторено на каждой. Он особо не вглядывался, ко входу пошел. А народу – не протолкнешься, через полчаса начало. Но какую-то дверь, поскромнее, приметил, «Служебный вход» – табличка. Рискнуть решил, забавно все-таки. Россия, Сибирь, концерт. Жена не поверит. Задорный молодой человек в темном костюме спросил у него запросто: «Ты кто, парень?» А может, сразу прозвучало: «К кому?» – Дэн не вслушивался, протянул карточку, коротко пояснил: «Кирилл пригласил. Сказал: не пустят – звони тут же».

– Да отчего же не пустят? Тебя с этой карточкой в О. повсюду пропустят. Билет возьми, чтоб в проходе не стоять. В пятом ряду устраивает? Или ложа больше понравится?

Дэн предпочел ложу, естественно. За все время нью-йоркского опыта ему никто ложу не предлагал, да и вообще не любитель он по концертам шляться, дорого. Лучше в кино пойти, с супругой.

Машинально сгибая пальцами билетик пополам и затем снова расправляя его, Дэн ввинтился в разномастную оживленную толпу, шелестящую и звенящую в фойе – пересмешничая, гримасничая, кривляясь. Так показалось Дэну, он никогда не присутствовал на такого рода мероприятиях. Люди хорошо знали друг друга, будто явилась многотысячная компания продолжить домашний праздник. Куда ни глянь – яркие наряды, прически, невообразимо повязанные шарфы, нелепые банты, со всех сторон слышались приветствия, провокационные шутки, остроты – только отсутствие знакомых лиц мешало ему ощутить себя частью общего торжества. Билетерша, в конце концов, проводила его, растерянно блуждающего по огромному холлу взад и вперед, в указанную в билете ложу. Дэн уселся на центральное место в первом ряду, машинально вцепившись пальцами в перила. Ему казалось, что неумолчный гул подхватит его и закружит так, что он свалится в одно из кресел партера. Свет стал гаснуть, но шум в зале почему-то усилился, прокатился рокот, гул, потом начались крики: «Браво!», «Кирилл, мы тебя любим!» – и, наконец, толпа принялась скандировать: «Любовь, джаз, жизнь! Любовь, джаз, жизнь!» – Дэн осматривал сверху возбужденно кричащую публику, внезапно уловившую ритм и ни на миг не теряющую способность дышать вместе.

Вдруг в неразбериху коллективной приподнятости вторглись новые звуки, Дэн поначалу и не разобрал, что произошло. Мощные аккорды доносились откуда-то, ему показалось, сверху. Аккорды перечеркнулись несколькими глиссандо вверх-вниз по клавиатуре и перешли в дикую мелодию вакхической пляски.

Дэн даже вскрикнул, не удержался: «Вот это да!» За роялем сидел его недавний попутчик, Кирилл, – и то ли стремился поддержать всеобщее возбуждение, то ли с уверенностью хозяина давал понять, что пришло время сосредоточиться и переключить внимание на сцену. Мелодия октав завершила вступительную часть, он встал со стула, подошел к микрофону и улыбнулся. Зал восторженно откликнулся, аплодисменты не давали заговорить, но Кирилл одним взмахом руки добился мгновенной тишины. Дэн будто впервые увидел его – ошеломляюще красив, высок, подтянут, властен:

– Я начинаю этот вечер словами благодарности всем, кто пришел на наш фестиваль. Всем моим друзьям – музыкантам, что откликнулись на зов и приехали сюда. Эти три дня станут незабываемым для всех, кто нас слышит. Джаз – это пение, слезы, радость, отчаяние. Джаз – это жизнь. Три дня мы проживем вместе!

Не дожидаясь, пока смолкнет рев приветствий, Кирилл вернулся к роялю и стал негромко наигрывать плавную мелодию. Зал угомонился, затих – слышно было даже, как остроносый ботинок пианиста легко прикасался к педали. Дэн оглянулся – ложа заполнена людьми, у дверей толпились – но взгляды устремлены на сцену. Единство взглядов. Единогласно, почти безгласно.

Слушали кумира, встречи с которым редки и нельзя пропустить ни единого звука. Дэн мало что понимал в джазе, но через несколько минут он и сам растворился в потоке ритмических волн. Концерт шел нон-стоп, на сцену выходили музыканты, вот уже квартет играет, вот дуэт на сцене, ба! – это же Веня-виолончелист! – Дэн узнал его, но парня будто подменили, он весь внимание, вместе Веня и Кирилл играли отменно.

Когда играют здорово – это понимаешь сразу, спецподготовка не нужна. В зале то и дело понимающе реагировали, аплодировали и гудели, приветствуя популярные джазовые риффы одобрительным гулом, принимая очередной гармонический поворот как личное достижение. Откуда в Сибири столько продвинутой и понимающей публики? – уму непостижимо! – удивлялся про себя Дэн. Он совсем иначе увидел Россию, покинутую когда-то безо всякого сожаления, скорее с облегчением и радостью. Джазовая Россия ему нравилась. Жаль, он не узнал ее раньше. И как возможно, чтоб два красномордых бузотера так преобразились? Как вообще возможно, чтоб человек, представший ему в образе портового грузчика, оказался прославленным музыкантом?..

После концерта, оглохнув от оваций, не переставая дивиться собственному восторженно-приподнятому настроению, он тронул за плечо паренька, просидевшего три часа в соседнем кресле (и за все три часа он ни разу не оторвал взгляда от рук Кирилла): «Правда ли, что это музыкант с мировым именем?» Парень снисходительно его оглядел, миг или два колебался, стоит ли связываться, наконец, старательно выговорил: «Кирилл Знаменский – ярчайшая восходящая звезда. Уникальное дарование, он играет классику и джаз, он истинное чудо! Гордость города, да что там – России! Он ломает каноны и создает новые, с его талантом имеет право. Когда слышу его – понимаю, что я жалкий любитель, хотя учились когда-то вместе. Нет, я не завидую, ему нельзя завидовать, можно принимать или не принимать. Я – преклоняюсь». Во время этого монолога Дэн пожалел о своем вопросе. Музыканты, видимо, все поголовно ненормальные.

Незабываемый вечер. Впервые он обрадовался пробуждению во время полета. Должны иногда происходить незапрограммированные события. Встряхивает, что ни говори. Завтра, пожалуй, он доведет до конца процесс подписания контракта. Важного контракта, но если удастся – жена будет в восторге, процентов от сделки хватит на дом ее мечты!

Уже на улице он понял, что вырвался на волю неожиданно споро, вертким буром проламывая сгрудившуюся в дверях публику.

И ветер, ветер сбивает с ног! – он беспокойно огляделся вокруг, но три-четыре шага – и таксист резко затормозил прямо перед ним. Дэн облегченно выдохнул: спасен.

Приближение блудного брата

Виталик до сих пор стыдится, что прервал орлиный полет. Малец совсем, решил отцу доказать, что бьет без промаха. Отец рассердился, замахнулся было, да руку сдержал. Сам выучил сына стрелять. Секреты открыл охотничьи. Но орел не мишень, орла подстрелить примета недобрая. Он долго тогда Виталику объяснял: охота – дело серьезное, не забава. Выехали на кабана – ждем, выискиваем, стреляем.

Отец охоту любил не за выстрелы. За ширь суровых степных просторов, за прошибающий пот, за усталость, за длинные переходы. Тренировка выносливости. Солнце жарит, суровые условия похода любые тревоги переплавят в обычные хлопоты, другие заботы рассеются. Отец возвращался с охоты радостным. Физические испытания для него – как санаторное безделье для его первого помощника. Отец капитаном сухогруза был.

Актау – место для мужественных. На много километров вокруг – пустыня. Актау – прекраснейший город на земле, Виталик помнит. Теперь никогда туда не вернется, обречен тосковать пожизненно. В один непрекрасный день вся жизнь пошла под откос. Днище судна острием скалы в темноте распороло, груз взрывоопасный, газ транспортировали. Случилось возгорание. Погибла вся команда, не выжил никто. Двое сыновей Степана Гайдельмана из детей капитана превратились в круглых сирот, мать умерла еще при родах Виталика, младшего. Так и вышло, что с рожденья он – убийца родной матери. Никто ему такого не говорил, но Виталик себя виноватым чувствовал. Обречен на вину и страдания. От рождения. Отец часто объяснял, что он тут ни при чем, даже к психиатрам водили. Водили-водили, те руками разводили.

Андрей, старший, – широк в плечах, огромного роста, умен, силен, повзрослел рано. Отец в длинные рейсы не ходил, но отсутствовал часто. Андрей поневоле Витальку воспитывал. И, что интересно, старший брат ни охотиться, ни стрелять не любил.

Деньги любил. И умел их зарабатывать. Выхода у него другого не было, ответственный за себя и за брата. А потом времена поменялись, «дойче аус Русланд» вправе в Германию ехать, Андрей единолично решение принял – поедут они с Виталиком в далекие края, начнут новую жизнь. Андрею девятнадцать было, Виталику только-только тринадцать исполнилось. Да и не исполнилось, уже в Германии устроил ему Андрюха шумный деньрожденческий праздник.

Пятнадцать лет, как из Казахстана уехали, «все побежали, и я побежал», – горько усмехнулся Виталик про себя. С тех пор – ни степей, ни моря; простора нет. Другая жизнь. Немецкая сторона, благостная, организованная. И чужая земля, хоть вроде и на родину ехали.

Историческую родину, как тогда говорили. Уезжали – Виталик радовался: приключение, неизвестность!

А ничего увлекательного, тоска. Работа на стройке, потом на фабрике, Виталик на токаря выучился, детали на станке точил. Монотонная жизнь. И орел, широко раскинув золотистые крылья, над головой не парит. И не сбежишь в прошлое, на три волшебных, три палаточных охотничьих дня, проверка на выносливость, чтоб забыть с отцом обо всем на свете – и стрелять, стрелять. Пусть даже в воздух. Виталик любил стрелять. Больше всего на свете. И главное – попадал в цель без проблем. С детства науку освоил.

Андрюха недолго маялся, начал автомобили продавать, партнеров нашел, собственную фирму открыл: немец у него в компаньонах, нанял сплошь немецких граждан, комар носу не подточит. Сильный брат у него, крутой, Виталик гордится. Но втайне виду не подает. И завидует – тоже втайне. С виду-то он Виталик-дурачок, ни денег заработать не может, ни в жизни устроиться. Ни семьи, ни детей, а уже двадцать восемь стукнуло. Девушек стеснялся, немки его не жаловали: ростом не вышел, язык с пятого на десятое выучил. А русские ему скучными казались. Ни рыба ни мясо, ни русские, ни немецкие. Ориентируются плохо, какими им быть. Придумывают. Чего Виталик хотел – это в степи казахские вернуться, да боялся. Андрей не понимает ничего, хоть убей.

– Брось дурить, братишка, одно твое слово – вместе компанией будем руководить. Дело тебе поручу, фирму для тебя сделаю, только сперва научись в автомобилях разбираться, поработай у меня на продажах, опыта наберись. Как увижу, что толк появляется, – будем вместе работать, не пожалеешь. У меня, кроме тебя, человека надежного нет.

– У тебя семья, Лиду сам вывез, женился, она с двадцати лет жена тебе, надежная и верная, четвертого рожать собирается.

– Вот сам вывез, сам с ней и живу. Родители ее при ней, хочет детей – рожает. Обеспечу всем необходимым, мои проблемы. А если б не Елена моя распрекрасная, с ума бы сошел. Елену люблю, Лидку жалею. С ней и на люди теперь показаться стыдно. Мой грех, я и тяну. Лена страдает, а я ради нее на все готов. И ты мне нервы треплешь.

Это в Андреев день рождения разговор был. Слово за слово – поругались всерьез:

– Да я бы пришиб Ленку твою без сожаления. Голову тебе морочит, глупостями забивает. Лида, думаешь, слепая, не понимает? Она тебе трех сынов воспитала, четвертого ждет. А ты в любой свободный день от нее к Ленке летишь, красивую жизнь ей устраиваешь. Подлый ты, Андрюха.

– Это ты мне говоришь? Да кто ты есть, ничто и звать никак, пустое место! Я тебя пою-кормлю, с детства нянчусь, а толку – ноль. Никакого понимания, дурак дураком. На моем спортивном «мерсе» на фабрику ездил, людей дразнил.

– Ну и дразнил. Они меня даже выгнать хотели – зачем, мол, тебе работать? У тебя машина стоит больше, чем ты за год зарабатываешь. Козлы. Им-то какое дело?

– А такое, что не дури, иди работать ко мне. Все по-честному, никто тебя не упрекнет. Мы – одна семья, ты самый близкий мой человек, не сечешь разве?

– Ленка тебе самый близкий человек. Скажи спасибо, что на глаза мне ни разу не попалась, прячешь ее и правильно делаешь. Я бы пристрелил, не задумываясь. Ради Лиды и сынов ваших. Ради правды и справедливости. Стерв отстреливать надо. Без жалости и сострадания.

Тогда Андрей и ударил его. Виталик хотел было ответить, да не стал. Встал из-за стола молча и ушел домой. На звонки телефонные не отвечал. Быстро собрался, вещи необходимые и паспорт немецкий в сумку запихнул, на рассвете уехал. «Пустое место…» Он давно мечтал во Французский Иностранный Легион податься, да не решался – боялся, что не выдержит, да и брата бросать совестно было. А тут все вместе сошлось, сезон набора желающих и крупная ссора, как теперь из нее выходить, непонятно.

Самому обидно до слез и осточертело все, хоть волком вой. Один выход – мечту воплотить. Может, к лучшему.

Уехал тогда Виталик в Марсель, «мерс» Андреев не тронул, на стареньком сером «фольксвагене» отправился, там и бросить не жалко.

В Иностранном Легионе не так просто все. Но и не так запутанно, как в обычной жизни. В жизни рутина да скука, плюс ни свободы, ни денег. А в Легионе интересно может получиться!

Вот и Марсель. Место встречи тех, кто в легионеры собрался. В Легионе деньги платят – не так много, но в течение пяти лет тратить некуда, копится. И кормят, и одевают-обувают. И гражданство по истечении пятилетнего контракта дают. А самое главное, под чужим именем можешь жить.

Был ты – и нет тебя. Исчез. Жизнь с чистого листа, если пять лет продержишься, выживешь. Если вернешься цел и относительно невредим.

Все, что в Интернете про Легион пишут, – только реклама и вывеска. Правда покруче.

Первые две недели отбор пригодных – вот где лафа, смекалистые россияне и украинцы приноровились эти недели для передышки использовать. Кормят вновь прибывших старательно, по тридцать евро в день выдают, паспорт не отбирают, присматриваются. Заплутавшиеся в сознание приходят, отъедаются – и тихо, не попрощавшись, исчезают. Не у всех, но проходит.

Остальные в Париж отправляются, окончательный отбор – и едут в учебку, четыре месяца особо строгого режима.

Эти четыре месяца Виталик почти полностью прошел, но за неделю до зачисления в Легион колено травмировал. Испугался.

В учебке не лечат. Если зачислили учиться, паспорта отбирают, прав никаких. Подъем в пять утра, проспавших расталкивают без церемоний – сапогом с кровати. Грубо, но должен терпеть. Вообще в учебке ты все должен терпеть, непокорных усмиряют. Не уговаривают, а тупую силу прикладывают, бьют почем зря. Желание возражать уменьшается с каждым днем, постепенно сходит на нет – будущий легионер привыкает беспрекословно подчиняться приказам.

Нормально, когда бег в полной экипировке по 20–40 километров, хлеб и вода два раза в день. Воспитывают голодом, волю тренируют. Проблемы лишнего веса решаются просто: физические нагрузки фантастические. Виталику и вспоминать страшно, будто не с ним происходило.

Парни, все как один, – жилистые, поджарые. В Афганистане, начальный пункт назначения для обученных, лишние килограммы реально мешают.

В Ираке тоже легионеры воевали. Тяжелую работу выполняли, а за подвиги отчитывались американцы. И ничего доказать нельзя, вымышленные имена, очень удобно.

Сначала учений нет. Неделя прививок, а что в шприцах – толком никто не знает. Бумагу подписывали: согласны на инъекции, точка. После укола трясет пару дней, зато потом ни простуды, ни пневмонии ни у кого не наблюдалось, ни единого случая!

Как-то при минус восьми в озере купались. Началось с пустяка – сержант крепко выпил накануне, с похмелья тщедушному французику предложил окунуться (а соотечественников в учебке грузят особо, по понятиям они должны в регулярные войска идти, там и денег больше, и спокойней. Раз в Легион нанимаешься, значит, криминальный элемент, другие варианты не рассматриваются). Французик хилый, слабенький, непонятно, что уж у него за криминал в судьбе произошел. Отказался парень в воду идти, всыпали ему по полной программе, а купаться заставили. Но теперь раззадорился сержант, остальных тоже окунаться отправил, чтоб французику одному плавать не скучно было.

Вылезли из воды, побегали, разогрелись. И тут же всю роту отправили на марш-бросок до глубокой ночи. Жутко длинный день получился, Виталику крепко запомнился.

Из Германии паренек приехал, тоже не Геркулес, телосложение хлипкое, жалостный. Сознался он на вечерней перекличке, что замерз. Потом на улице ночевал. Не выдержал курсант, сбежал после первой же ночевки.

Жесткое правило для всех: если на учебу попал, то передумывать и отпрашиваться поздно. Паспорт курсанту возвращать – для руководства потеря лица. Желающих добровольно покинуть легион не может быть. Легенда рушится. С ним гуманно поступили: «Вот забор – беги. Искать не будут».

Тут и закавыка: искать-то не будут, но во Францию путь заказан. Дезертиром под своим собственным именем числишься, а это суд и тюремное заключение. Никто не задумывается, как сбежавшие домой без паспорта попадают. Кто-то в родное посольство добирается, историю поправдоподобней рассказывает. Если повезет – билет домой предоставят. А нет – в бомжи подаются. Наверное. На каждое освободившееся место по тысяче желающих, в большинстве славяне. Русские, украинцы, белорусы. Но и африканцев много.

Собирается разношерстная публика, в массе своей те, кому нечего терять, кому податься некуда. «Или любители пострелять типа меня», – ухмыльнулся Виталик, резко выкрутив руль, на крутых поворотах скорости не снижал.

Он гордился страстью к стрельбе. Нормальная мужская страсть.

Туда преступники отовсюду слетаются. Личность каждого проверяют, но не очень тщательно. Развлечения в легионе такие, что выдерживает только потенциальный смертник.

А привилегированное отделение парашютистов, где платят больше? Тут повредить ноги или позвоночник – плевое дело. Прыгают со ста метров, экипировка и специальные французские парашюты с тремя дырками падения особо не смягчают. Нужно развить такую скорость, чтобы парашютиста не подстрелили в полете. А приземлиться теоретически можно, если хоть капля везения, одной техники мало. Но если ветер сильный или отнесло на камни, то перелом ног или пожизненная обездвиженность обеспечены. Учат, что коснуться земли нужно твердо, опора на обе ступни, плотно прижатые друг к другу, но это теория. Если на практике не получилось, отнесло ветром на скалы или утес – надежды практически нет.

Виталик снова вспомнил парящую в знойном небе огромную птицу. Камнем свалился орел подстреленный. А неподстреленный – длинно спикировал бы в скользящем полете, орлы всегда умудряются на обе лапы встать. Вот у кого учиться надо! Как летать и как приземляться. Виталик помнит, он знает, как сделать полет скользящим, как обеими ногами опереться о твердь земную. Опереться крепко. И устоять.

Легион ему по сердцу, даже то, что еда строго ограничена, – нравилось. Неженки о сладком мечтают, как о счастье; сладкое помогает марш-броски пережить, но ни грамма глюкозы не положено. Друг-бельгиец как-то попросил с шоколадом помочь. Виталик помог. Бельгиец карманы набил, а тут построение, проверка. Вытащили шоколад, а парня жестоко избили. Не сдал он Виталика, пытки выдержал. Тех, кто выдержал, руководство уважает.

Выдержал и Виталик, без нареканий прошел четыре месяца обучения. Одна неделя оставалась до контракта на пять лет, но ему в порядке исключения отсрочку дали. Как перспективному легионеру.

Правильно он рассудил тогда. Колено бы службе мешало, в парашютисты зачислят – верная смерть, на учебке не лечат. Контрактников лечат, обучающихся нет. Кровь стынет, когда Виталику искалеченный парень вспоминается, тоже француз, гробят они своих, факт. Круто не повезло солдатику: спину сломал за три дня до контракта. Вставные пластины нужны, но операцию не делают, только обезболивающие колют. Полтора года – лежит или кое-как на костылях передвигается, начальство рассчитывает, что сам попрощается и уйдет, а ему некуда. Перспективы никакой, так и живет под кайфом на койке, он уже и соображает плохо. Не подфартило, подписал бы контракт – его бы лечили, три дня не дотянул – не лечат. Слова «сострадание» там нет.

А Виталику, можно сказать, подфартило. Поскандалил слегка, с больным коленом служить – вдвойне мучиться. Отпустили, как миленькие документы выдали. Домой вернулся.

Андрюха очень обрадовался, расцеловались и помирились. Виталик колено за неделю вылечил, честно пытался в семейный бизнес врасти, даже нравилось иногда.

Но потом пуще прежнего заскучал, хоть колено и не болело. Помучился, поразмыслил – и решил вернуться-таки в Легион. И сложилось правильно: время ехать, а тут Андрей с Ленкой веселиться умотал. Виталика с собой приглашал, тот наотрез, но Андрей подробно рассказал, как отель найти, если вдруг передумает. Расхваливал номер, в закутке перед вторым этажом, сокровенное место. Особый уровень комфорта, для него, мол, «Pink Suite» хозяин вторую неделю пустым держит.

Вот и пусть веселится Андрюха в комнатах розового цвета, тошно и стыдно, тьфу. Виталика выжженные пустыни больше влекут. Решение принял твердо: возвращается в Легион, чтоб на пять лет пропасть, вычеркнуться, исчезнуть. Может, и навсегда, кто знает?