Текст книги "Контракт"

Автор книги: Светлана Храмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Неотчетливое предчувствие промелькнуло, но через миг решила, что ерунда. Митя застеснялся вдруг, соскользнул с черного полированного сиденья и убежал за кулисы. Но при одном виде рояля она будто слышала зов, неразборчивое до поры эхо, что грянет и усилится, но позже. Или так и останется растревоженной реверберацией, эхом.

Василь Петрович поискал взглядом, позвал Митю – да вот он, здесь! – с шумом освободил предмет от скрипучей обертки и поставил прямо перед ним маленький блестящий рояль. Даже крышка открывалась, Митя тут же проверил. Даже ноты нажимались, только звуки получались очень резкие. И стульчика не было. Митя посерьезнел, забрал игрушку в комнату и весь вечер возился с рояльчиком, беспорядочно нажимая клавиши, вслушиваясь.

Этот вечер и решил его судьбу. Алена была счастлива, ее самые смелые ожидания оправдывались, сомнениями больше не мучилась.

Кто говорил ему тогда о другой жизни, что скрывается за капризным изменчивым звуком, за стремлением протянуть его как можно дольше, добиться мягкости и пения? Кто вообще предупреждал? – скользнет он в причудливый мир фантазий тонким оловянным солдатиком, стойким и любопытным, – и в тот же миг выход-вход запаянным сделается, не будет пути назад: прежние привычки забудутся, обычная жизнь покажется бессмысленной и ненужной.

Он не писал девчонкам записки и в кино не водил, хотя иногда влюблялся в какую-нибудь быстроглазую егозу, Мите такие нравились. Но внимание привлечь и не пытался, иногда играл, «будто бы для нее», а «будто бы она» – в восторге. Непременно в восторге, когда исполнение удавалось. Он декламировал Петрарку, читал возвышенно и прочувствованно, с нажимом и пафосом, что неприемлемо для интеллектуалок, но его «будто бы» возлюбленная принимала любые чудачества на ура. Он вслух читал письма Шопена о том, как композитор бывал болен и слаб, как жаловался на сырую погоду в Лондоне, куда его ненадолго занесло в 1848 году, как радовался порой: «У меня, наконец, есть своя комната – хорошая и большая – в которой я смогу снова дышать и играть – и где солнце сегодня пришло навестить меня в первый раз».

Воображаемая возлюбленная слушала со вниманием, приоткрыв рот и вперив в Митю удивленные глаза. У Мити всегда была своя комната, возможно, ему бы хотелось, чтоб она увеличилась, и тогда роялю не было бы так тесно. Возлюбленная кивала.

«Сонату» Барденна он сейчас играл для нее, медленное мерное вступление, раскаты в басах и постепенное нарастание волнения, возгласы в верхнем регистре, затем заветная тема, тема Митиного одиночества. Как Барденн умудрился сделать нарастающий конфликт столь незаметным и естественным? Невероятно сложная музыка, но хитроумных пассажей не замечаешь, наслоения логичны, оправданны.

Перед второй частью «Сонаты» Митя сделал пятисекундный перерыв, увел полукружьем взгляд в обрамленные крепким деревом стекла. За окном – опостылевшая зима. Уйдет, и никому ее не жаль. Как это ужасно, когда никому не жаль, когда уход желателен, даже предпочтителен.

Неспешная жалоба протяжного легато, никакой вычурности. Когда Митя играл эту музыку, почему-то вспоминал «бутылочное время». Зима, как и сейчас, озябший Митя не спеша передвигается между дворами, выискивает бутылки. Стеклянную тару он собирал, чтоб добыть денег на еду. Это были сложные годы, у мамы и бабушки перебои с работой, стали практиковать Митины походы за копеечной добычей. Эта часть сонаты – о сборе бутылок на дворовых помойках. Два часа в день он посвящал нехитрому промыслу на улицах, часто в холод. Когда звучит вторая часть – Митя всегда думает о том времени. Преувеличение, но такова суть программности – музыка звучит, и ты знаешь, о чем она говорит, Исидора чуть ли не на каждом уроке повторяла, что музыка – рассказ о чем-то личном, не нужно даже никому пояснять. Не всякие там «царство гармонии, властная поступь истории». Нет, проще. «Соната» Эмиля Барденна была Митиной историей жизни, поэтому никто не мог слушать ее без слез. Это и Митино одиночество, и семейные беды, и непроговоренная любовь к той, что непременно появится в его жизни, с готовностью примет его и поймет. Сам Митя двигаться в этом направлении не планировал.

Рояль – его стихия. Он «родился в рояле», Исидора часто говорит, а получается, будто его нашли в капусте, ей-богу! Да и время ему выдали особенное – Интернет, разноголосица, мода на воображаемое общение, Митя иначе и не умел. Живые люди казались ему существами инопланетными, он не знал, о чем с ними можно говорить, кроме музыки. Но стеснялся рассуждать о ней, как стыдятся говорить с посторонними о предмете страсти.

После занятий и в перерывах Митя сидел у компьютера. Он читал, слушал, находил нужные ноты, рылся в электронных библиотеках (гордой бедности доступно, можно читать безвозмездно!). Он чувствовал себя счастливым, сетевые дневники и блоги в разгаре, шелест и шум голосов, перепалки, признания и ссоры… строчки на экране, но звучат! Он занимался, а в паузах ловил чьи-то записи, рассматривал картинки на злобу дня: Интернет стал его второй реальностью. Первой реальностью была музыка.

Митю не раздражала замкнутость в пределах комнаты с роялем, библиотекой и компьютером: зато его не тревожили понапрасну. Параллельная жизнь – романы и повести в нотах, звуках, словах – стала Митиным способом постижения бытия. Философские трактаты он читал с упоением, они так напоминали оратории Баха. Иногда он давал концерты в больших залах, в последние месяцы они участились, хоть и не стали еще систематическими.

Плюс Интернет, где отыщется все. Блуждаешь в сети, ища ответ на простой вопрос, уточняя дату или имя, мимоходом натыкаешься на чью-то пронзительную исповедь – почти навзрыд, чересчур! – плавно переключаешься на сайты политологов, перспективы государства Российского Митю живо интересовали.

Многочисленные эссе «версальца» Валерия Афанасьева он выучил почти наизусть, считал его человеком Возрождения, образцом для подражания. Трактовки Афанасьева изумительны: вольности на каждом шагу, но какая уверенность в праве играть именно так! Его диски Митей заслушаны до дыр – это звучащий котел, где в огне вдохновения плавятся личностные пристрастия большого художника, где редчайшая образованность (философия, литература, живопись, поэзия) соседствует с интересом к каббалистическим ритуалам (идеи «от лукавого», – ехидничал Митя, но с Афанасьевым увлекательно, никогда не знаешь, всерьез он говорит или дурачится), страстью к собиранию старинной мебели и знаменитых французских вин; это синтез искусств и радость бытия, это вакхические игры интеллекта. Афанасьеву нет равных, он олицетворяет неутомимость, свободный дух, желание жить и дышать полной грудью. Как бы Митя хотел говорить с ним, хотя б однажды! Только ради этого можно покинуть Россию, ведь кумир давно во Франции. В звездном статусе, а победа на конкурсе имени королевы Елизаветы мгновенно вывела его в число небожителей: на родину Афанасьев не вернулся.

Митя много об этом думал и заново убеждался, Афанасьев прав: раскрыться в полной мере талант русского музыканта может только за пределами России, дома творческое развитие стреножено чем-то вроде подобострастия, в первую очередь. Вечное и мерзкое: «Да ты на что замахнулся, холоп?» – из крови невыводимо, как вирус, у больших художников это главная причина для «навсегда за рубеж». «Да, право имею!» – и не старушку топором по голове бить, а вольно дышать, играть, петь и танцевать, не отвлекаясь на посторонние мысли. И если есть способность играть лучше других, то «за рубежами» это делать проще. Играть лучше других напряжения требует, труд на износ, а дома зависти много.

Митя жадно вникал в политические интриги и хитросплетения, страдал, вникая, но верил в «особый путь» и втайне надеялся, что здравый смысл восторжествует, конфликты утрясутся, проблемы решатся… сами собой. К тому же Митя ленился, необходимыми языками – английским, французским, немецким – занимался нехотя, от случая к случаю, его работоспособность ограничивалась литературой и музыкой. Играл на рояле со страстью, читал, забывая о времени, остальное откладывал в долгий ящик, но предчувствие, что бегство – единственный выход, только усиливалось. Пугающее предчувствие.

Изменение жизненного уклада представлялось Мите почти хулиганством. Он тут же потеряет способность играть, так ему казалось. Совиная природа – засыпал поздно (Исидора все объясняла индийской кровью в жилах, даже бессонницу называла медитацией) – облегчала ночные бдения в сети. Цеплялся за невинно торчащую строку горячей темы, линки уводили далеко, погружали в дебри чьего-то сознания, ненужного и лишнего, но затягивающего на какое-то время. Он удивлялся, обижался, досадовал, иногда восторгался, но оторваться не мог.

В одну из ночей отчаянного серфинга Митя набрел на дневник Илоны. Вначале удивился, даже сам не понял, почему зачитался на долгое время. Глупости, на первый взгляд, – но зло, бойко и весело. Два месяца он читал дневник светской журналистки и вертихвостки, вызывающе смелой и занозистой, снова и снова возвращался на ее страницу. Илону «знали решительно все», и «решительно все» недолюбливали, яростно сплетничали, обидчику она тут же портила настроение язвительным ответом. Но что-то в ней показалось близким и внятным, будто он встретил сестру. А сестры у него никогда не было. Он скучал по сестре. Определенно.

Однажды случилось чудо – они встретились после концерта в «Мариинке», Митя играл концерт Бетховена с оркестром. Дирижер – прославленный, именитый.

После рондо – синкопы и смена тональностей, началась финальная часть – искрометный взрывной бурлеск, пародия на широко распространенную формулу «народный праздник». Форте и фортиссимо, клавиатура задействована целиком. Нисходящие каскады октав прозвучали уверенно и властно. Окончание концерта вызвало бурные овации – Митя преподнес финал умело, четко рассчитав реакцию публики. Дирижер удивился. Под бурные овации он взметнул Митину руку театральным жестом и задержал ее в своей, чтобы застыть на миг в позе «рабочего и колхозницы», затем даже обнял Митю, и показалось – обнял искренне.

Продолжение вечера вышло фантастическим. Вележев редко соглашался присутствовать на «after-party», но в этот раз соблаговолил спуститься в ресторан – исполнение удачное, в Петербурге у Мити образовалось нечто вроде фанклуба, хотя он клуб всерьез не воспринимал. Но подружиться с дирижером хотелось. По пути его останавливали поклонники, просили подписать программку или афишу, тыкали в лицо букетами, целлофан металлически шелестел у самого носа, Митя уворачивался, показывая всем своим видом, что это его не касается. К успеху он неравнодушен, но стеснителен. Смущенная улыбка блуждала по Митиному лицу, странное соединение неловкости и упоения успехом. Уже в ресторане он, наконец, огляделся, ожидая продолжения восторгов.

Теперь, на впопыхах организованном банкете, дирижер не проявлял более интереса к его персоне. Здесь, внизу – скользнул рассеянной улыбкой и подчеркнуто отстранился: сыграли, произошло, было приятно, общие радости на этом закончились.

Дирижер горячо доказывал что-то спонсорам театра, он был эффектно эмоционален. Даже «эффективно» эмоционален, так верней.

Митя постоял с бокалом шампанского, прислонившись к стойке, он шампанское не очень любил и лишь для вида держал бокал в руке, неловко отвечая на приветствия, собрался было улизнуть незаметно, как из-под правого плеча вынырнула Илона собственной персоной!

Он сразу ее узнал: темные стриженые волосы, совсем недавно еще локоны, белокурые и кудрявые, подчеркнутая худоба, иссушившая недавно звучную, сочно налитую плоть. Слегка изможденной она показалась, но из ее записок он знал уже: изящество далось непросто, стоило ей длительных усилий. В ресторане Илона не пила, не ела, только изредка вынимала модный блокнот типа «молескин», писала что-то быстрым почерком, она ведь на работе. Обо всем происходящем она регулярно отчитывается в солидной газете, осознавшей падкость публики до информации о событиях закрытого типа. Митя заметил ее чуть раньше, чем она сама приблизилась, и чудесное появление Илоны воспринял не иначе как материализацию виртуальных фантазий.

Из ресторана они тогда убежали вместе. По ночному Петербургу шли вдоль витой ограды, тянущейся над водой, Илона коротко смеялась его шуткам, Митя и не знал, что умеет фантазировать, сочиняя забавные истории. Он так часто представлял себя в большой комнате с роялем – и, читая письма Шопена, выяснил, что великий композитор мечтал о том же! Обожал розыгрыши, мистификации, нежно любил не Жорж Санд, а ее хорошенькую и авантюрную дочку Соланж, не Марию Водзиньскую, а Войцеха Гжималу, именовал его не иначе как «Моя Жизнь!».

– Приятелю в Лондон писал вот так, например, – Митя цитировал по памяти: – «Пишу тебе глупости, прозябая, дожидаюсь зимы… Мечтаю то о Риме, то о счастье, то о горе».

Митя на миг замолчал, пролистывая в памяти письмо кумира, что так заинтересовало его. Он хотел сделать свои ощущения понятными для Илоны, то и дело сбивался, – не так часто разговаривал со светскими львицами, – но он об этом сейчас не думал, прогулка по морозу казалась естественной.

– О, вспомнил великолепный кусок, послушай внимательно. – Митя ускорил и шаг, и темп речи: – «Никто теперь не играет по моему вкусу, а я стал таким снисходительным, что мог бы с удовольствием слушать ораторию Совиньского и не умереть при этом. Мне вспоминается живописец Норблин, который рассказывал, как один художник в Риме увидел работу другого художника, и так ему стало неприятно, что он… умер». Так шутит человек, который давно стал для многих памятником, именем в нотах!

– Боже, какая грустная история! Художник умер от зависти? Или от разочарования? Или просто у него был плохой день. Такое тоже бывает.

Илона перестала смеяться, нахмурилась, потом снова расхохоталась. Митя тоже не удержался. Пустынные кварталы ненадолго перестали быть тихими, но разве двое могут наделать много шуму? А если и могут, то это приятный шум, несомненно. Митя увлеченно продолжал:

– И так далее в том же духе, ты не можешь себе представить, каким тонким человеком он был. Но переменчивым. Ко всем и ко всему. Его письма открыли мне такие вещи, о которых я раньше не думал. Играть музыку хорошо знакомого человека проще, понятней. «Мечтаю то о Риме, то о счастье, то о горе». Представляешь?

– Мечтать о горе может только музыкант. – Странно, Илона и сама часто мечтала о горе, но никогда не называла это такими словами, хандра овладевала ею, и тянуло наслаждаться медленным растворением, так напоминающим уход в небытие. «Подобно аглицкому сплину, подобно аглицкому сплину», – повторяла она в таких случаях, помогало встряхнуться при необходимости. – А почему ты цитируешь Шопена? Другое имя, другой конкурс, другая музыка. Разве не письма Барденна ты сейчас должен читать?

Митя помолчал в замешательстве, будто услышал вопрос глубоко личного свойства, потом решился, но даже голос на полтона понизил:

– Шопен – мое второе «я». Не смейся. Абсолютно все, что он написал, я хотел бы написать сам, теми же нотами. Любое письмо кажется мне написанным мной, я чувствую так же, как он, писал бы теми же словами. Шопену проще – его музыка еще не написана, письма тоже, да и стиль был другой, сейчас пишут иначе, а писем и подавно не пишут. Электронные телеграммы только. Туда-сюда, туда-сюда, глубокомысленно или с натужной веселостью и «позитивно». Тебе нравится слово «позитивно»?

Илона дробно рассмеялась. Чистый высокий регистр, ля-мажор, шестнадцатые, – отметил про себя Митя.

– А персона Барденна тебя вовсе не интересует? Странно. Слышала только, что его судьба трагична.

– Любая судьба трагична. – Митя иногда бывал резок, что в двадцать четыре года простительно, но настаивал он обычно на том, что и в голову пока приходить не должно, будто ему не двадцать четыре, а много больше – и он лишь притворяется молодым, неопытным. – Есть банальная, до дыр истрепанная фраза, педагоги любят ее повторять, будто сами придумали, Исидора Валерьевна, добрейшей души человек, меня часами зомбировала: «Читайте ноты внимательно, в нотах сказано все». Нотный текст надо уметь прочитывать, как книгу, а потом рассказывать уже от себя лично. Именно это я и делаю. И слушаю записи Погорелича, Соколова, великие пианисты дают мне советы.

– А почему они?

– Выбираешь то, что созвучно, и тех, кто близок. Долго объяснять.

– Я потерплю. – Она кокетничала, а он заговорил серьезно, обстоятельно, наплевать на неуместность, раз она не против, он объяснит. Ведь никогда еще девушки не интересовались подробностями его пристрастий.

– Ошеломило, что когда-то Иво Погорелич стал звездой после скандала на конкурсе Шопена, он не стал победителем, даже не сыграл все три тура, но в жюри так переругались! Погорелич играл другую музыку, неизвестную до него, это вызвало негодование и восторг, так началась его слава! Но самое примечательное – одни его именовали ниспровергателем и хулиганом, другие – гением, но он мгновенно вышел в знаменитости, о нем до сих пор спорят, а это уже не результат скандала. Могу часами говорить на эту тему, лучше отложим пока.

– Нет, говори, говори! – подбадривала Илона, как только он спохватывался, опасаясь показаться смешным и назойливым.

– Я знаю все о Шопене и мечтаю сыграть все, им написанное, – до последней истрепанной заигранной мазурки. Шопен – ключевое слово. Нет, штамп и чушь насчет ключевого слова, извини. Шопен – не слово, а, собственно, ключ и есть – отыщи, наточи, очисти от ржавчины, поверни в замке в нужную сторону – и тайна рояля откроется, рояль запоет, обязан – так предписано в нотном тексте. Других композиторов, если не возникает специальных вопросов, я предпочитаю интерпретировать «с чистого листа». Не переходя на личности. – Митя вдруг остро почувствовал нелепость ситуации – ночной город, а он девушку по секретным комнатам подсознания водит, словно сам с собой беседу ведет.

– Ох, скучный я персонаж, Илона, неуместное говорю. Цитаты, да еще ночью – перебор. Я на светских посиделках обычно молчу. Да и после них тоже. Не от высокомерия, от неуверенности. Я путаюсь в трех соснах, не знаю, что сказать, начинаю говорить глупости, долго что-то объясняю, потом самому неловко. Наверное, таким и останусь. Играть на рояле куда проще, там все мне понятно. Вот не к месту вспомнил, но меня потрясло: Валерий Афанасьев в шестьдесят лет заявил, что личная жизнь у него только начинается, раньше был не готов, нехватка времени постоянная, так он объяснил. Но он к провокационным заявлениям склонен всегда.

Со мной все проще. Нельзя говорить о нехватке времени, скорее, нету для личной жизни сил и слов. Великий пианист Григорий Соколов, философ в музыке, признанный всеми глубокий интерпретатор, непревзойден много лет, а знаешь, как выглядит его биография? Дата рождения, даты обучения, недолгое преподавание и уже много лет – играет 80 концертов в год, предпочитает Европу. Никаких пикантных деталей, женитьб или шумных разводов. Из одного слова биография: «музыкант». С большой буквы, несомненно.

Соколов выходит на сцену, привычно горбясь, никого не видя вокруг, перед концертом его интересует качество рояля и только, он предпочитает заранее приноравливаться к звуку, иначе бы и рояль внимания не задержал. Его путь – путь отшельника, иногда я думаю, что это единственно правильный выбор. Или выбор вынужденный, он бы и рад, да осмотреться недосуг?..

Только не смейся над бедным Пьеро, восхитительная Коломбина. Я давно читаю твой блог, давно мечтаю о встрече. Привык вести с тобой длинные беседы, даже привык рассказывать то, что для меня важно. Но сейчас подумал, что вряд ли тебе интересны мои фантазии. Несветский я медведь, неотесаный.

– Ну, столько светскости, сколько у меня, – не бывает, тоже перебор, не переживай. Суета – моя профессия: везде вхожа, пишу тексты типа репортаж-фельетон с картинками, освоилась – иначе и зарабатывать будет негде. Временами интересно. Очень. – Тут она вспомнила Павла и его последние прощальные слова; невольно поежилась, вдруг почувствовав, что продрогла, промочила ноги, скоро умрет. Ей стало страшно. Слово «одиночество» часто приходит к девушкам на ум вместе со словами «холодно, продрогла, устала». По большому счету, слов этих нужно избегать, они явно лишние.

Именно тогда Илона сказала Мите, что любит его игру, часто думала о нем, хочет быть его другом. Настоящим другом. А тот ответил красивой фразой: «Всегда к вашим услугам. И это не пустая фраза», – прибавил он.

Илона запомнила, готовность к услугам поняла буквально. Сейчас ей нужна была не столько музыка, сколько чье-нибудь понимание.

– Это, Митя, ты хорошо сказал. Ты даже и представить себе не можешь, как хорошо ты сказал. Я уверена, у меня будет масса поводов это проверить.

– Не проверяй, не надо. Просто запомни и позвони, когда захочешь. Я же затворник: отец у меня индиец, поэтому я сам себя не всегда понимаю. Ты первая девушка, которая, возможно, захочет мне позвонить. – Он замялся, не решился добавить: «Просто так». А сказать, что она первая девушка, с которой он говорит «просто так», он тем более не решился.

Илона позвонила. Долго звонила, настойчиво. Когда звонят человеку, что всегда готов к услугам, – значит, пора пришла и время особенное. Митя глаз от клавиатуры не отрывал, не услышал переливающийся мелизмами телефон, пропустил момент, когда дверь приоткрылась, и бабушка пару секунд колебалась, не более. Незнакомому голосу Илоны она решила в общении отказать:

– Митя не подойдет к телефону, извините. Он занимается, конкурс на носу, вы ведь в курсе?.. Да, понимаю, а кто вы?.. Хорошо, я ему передам.