Текст книги "Созвездие Чаши"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Вечером Саиф сидит, бездумно натирая пальцами и без того блестящие перила, и говорит:

   – Чего мне не хватает здесь, это травы…

   – Покурить? – подмигнул Регор.

   – Отстань, – беззлобно и равнодушно отмахнулся подросток. – Обыкновенной травы, зеленой… настоящей.

   – Вон, у Майи вся пещера в цветах.

   – Дубина. Цветы в горшках… по ним не походишь.

   – Ну, это можно устроить, – ухмыльнулся Регор, приподнимаясь.

   – Ты что, сдурел?! – всполошились девчонки.

   А Шаула поразмыслила – и сказала:

   – Если бы нас выпустили наружу, не только в здании наверху… Может, и впрямь попросить?

   – Не советую, – голос был, словно его обладатель орехи грыз и вдруг нашел испорченный – скорлупа щелкнула и прочь полетела.

   Эх, подумал Сверчок. Ну зачем он так – любую мечту пресекает? А ребята слушают идиоты.

   На сей раз Сабика принесли с поврежденной ногой. Перелома не оказалось, и его спустили вниз, к своим.

– Что на сей раз? – добродушно спросил Регор, но была в этом добродушии угроза – ее почуял Альхели, почуял и Сабик.

– А… вы не видели, да? – непонятно зачем спросил он.

– Вот придурок. А то бы спрашивали!

– Я упал со скалы.

– Небось удержаться мог. Эх, руки-крюки! – в сердцах бросил Мирах.

– Мирах! – вскинулся мальчишка, потянулся к нему – но тот отмахнулся и пошел прочь.

   Жила-была Принцесса на чердаке. Платья себе шила из пыли и лунных лучей, вместо кружева паутину прилаживала. На завтрак Принцессе хватало воды дождевой – в самом деле, что еще надо маленькой? Она ведь и впрямь была крохотной, не больше наперстка.

   Вот ее и не видел никто, а кто видел, те не вспоминали.

   А когда доводилось Принцессе цветочным нектаром полакомиться, гремел на все ее королевство настоящий праздник. Никто о нем не знал – ну и ладно, главное, чтобы праздник был, а сколько уж человек на нем веселятся – неважно.

   Уж пылинки-то, что в луче пляшут, всегда составят компанию. И цветы – ну и пусть говорить не умеют, зато головками покачивают согласно.

   А сказку себе на ночь Принцесса и сама расскажет – и так, что сама поверит.

Если бы кто сказал Майе, как оно сложится… Почти со всеми мальчишками познакомилась близко, и все были для нее похожи, и ко всем относилась ровно. Понимала – то, что им надо, она дать может. Неужто заставить их мучиться из-за такой малости?

   Ее считали безответной тихоней, и никто не догадывался, что Майя жалела их.

   Там, наверху, она исхитрялась и отщипывала отводки растений, обильно украшавших коридоры и гостевые. На это уже рукой махнули давно – а в качестве подарка ей приносили горшочки с землей. У цветов был разный характер – встречались и неприхотливые, и капризные, с одними нужно было разговаривать, чтобы они не зачахли, другие будто улыбались в постоянном полусне.

   Порой она выносила цветы из пещерки искусственной на волю, расставляла у бортика – так на них попадала роса. Звездная, как говорил выдумщик Хезе. И сама сидела рядом с растениями, караулила – был уже случай, когда кто-то из мальчишек покидал вниз половину ее горшков.

   Вот и сейчас – вынесла, любовно расставила. Но спать сильно хотелось, сидела, зевая. Сабик вышел, на сей раз даже ничего сладкого не жевал.

   – Ты чего бродишь по ночам? – в очередной раз зевнув, спросил девчонка.

   – Сама-то… – откликнулся Сабик. Грустно так – ну, а с чего ему веселиться? – Шла бы ты спать, что ли… я покараулю твои горшки.

   – Честно? – обрадовалась Майя. Сабик, конечно, не цербер какой штатный, но мальчишка не вредный.

   – Честно… А когда самая роса?

   – Перед рассветом.

   – А… я и не замечал… – Поглядел вперед, потом вверх – дымка сероватая, вроде и не туман, а все не так, как обычная ночь.

   – Ладно, карауль, летучая мышь, – улыбнулась Майя. А Сабик вздрогнул.

   Просыпаться не хотелось. Во сне он гонял мяч, кажется… так реально, будто и вправду такой мяч в детстве был у Альхели.

   – Эй, Снегирище! – заглянула в «логово» голова. Регор. – Сабик-то – тю-тю, – он сделал выразительный и не очень приличный жест.

– Как? То есть… ты что? – не сразу понял Альхели, и первым делом подумалось – с малышом что-то сделали те, наверху.

– А что? Сиганул с площадки, теперь мозги по всей Чаше собирают.

– Каккие мозги? Он что, упал ночью? – тошнота подкатила к горлу, солоноватая и липкая.

– Дурак ты, что ли? – грубо сказал Регор. – Сказано – прыгнул сам! И правильно сделал!

– Он все нервничал в последнее время, – грустно говорила Шаула. – Сам посуди – дважды едва не погибал в Чаше в «одиночке». Еще два или три раза мальчишки его вытаскивали из самых легких… Неудачник.

– Почему – неудачник? – тихо спросил Альхели. – Он же… значит, он просто не может.

– Ну, да. Сам ни разу не прошел нормально.

   – А тесты? Как же его отобрали-то? – пробормотал Альхели, пытаясь заговорить беду – будто от того, что он скажет – нелепость, время вернется вспять, и Сабик снова будет улыбаться, живой и здоровый.

   – Тесты… ошиблись, значит. Голова работает по-другому, вот и влипает все время. Влипал. Да ты вспомни – он боялся все время.

– Чего? Вас?

– Смерти…

– И потому сиганул с обрыва?

– Одно другому не мешает. Он все время дергался, понимаешь? Думал – когда? В следующий выход, или еще протяну? И понимал – надоело возиться с ним. Его жизнь подарили бы Чаше. Чтобы самим не пострадать через него.

– Вы бы… убили ни в чем не повинного мальчишку?

– Альхели-дурачок, – голос ее звучал грустно. – В Чаше и убивать-то не обязательно. Достаточно руки не подать. А кому нужен  неумеха, которого приходится тащить на собственном горбу? Который раз за разом будет оступаться, смотреть виновато – а гибнуть другим, да? Хорошо хоть он сам это понял…

Альхели вспомнил Ната. Но тот – трус, и, по правде сказать, не больно-то нравился Альхели. Жаль, разумеется, но… как-то вдалеке жаль. А Сабик… круглолицый улыбчивый  мальчишка.

   Прижимался спиной к перилам, а площадка покачивалась, будто палуба корабля. Кажется, естественно, кажется. Все – выдумки. Кроме смерти.

   Ах, Сверчок, безмозглая головушка. Добросался банками с крыши. А хочешь теперь – ножки свесь, и вниз, и лети себе, птичка-Сверчок, пока не шмякнешься мордой. А может, там, внизу, мягко? Подумаешь, кольцо металлическое, а может, это тоже иллюзия. И Сабика от него отскребали –  тоже иллюзия. И самого тебя – нет, нетушки, никогда не было.

   А те, что вокруг – они-то какие? Люди ли вообще? Нат… ладно, тем более Шара – несчастный случай. А Сабик-то? У кого, у какой твари язык повернется сказать – так и надо, так правильно? И смеяться, шутить с теми, кто, ежели что, скажет такое и про тебя?

   Как это называлось-то… помнил ведь.

   «Мой конь не сможет везти двоих»?

   Может, и так. Может, и правильно.

   Только завыть хочется во весь голос.

   А все-таки привыкаешь быстро, думал Сверчок, наблюдая, как спускается вдоль стены платформа, везущая обратно Тайгету, Энифа и Хезе – все прошли чисто. Когда товарищи твои спускаются в Чашу, сердце вроде подскакивает – а все равно не так, как в начале. Или не веришь, что именно этот раз может стать для кого-то последним… или попросту все равно.

   Смотришь очередной заход, словно фильм… и по окончании слушаешь, уши развесив.

   Слушал.

   Тайгета солировала, яркая, будто диковинная орхидея – остальные двое отмалчивались.

– И вот идешь ты, небо голубое, едва ли не птички поют. Жарко, так и тянет совсем раздеться. Я бы разделась, кстати… вот бы восторгу было у этих! Мало того, что Чаша, так еще стриптиз бесплатный! Только собралась липучку потянуть – гляжу, лезет на меня многоглазая рожа!

Подростки хохотали.

– А думаете, не страшно? – делано возмущалась Тайгета. – Лезет, еще и облизывается! И язык такой длинный! Ну, я в кусты первым делом; все понимаю – иллюзия, поделать с собой ничего не могу.

   Смех.

   – А кто-нибудь хоть раз думал, что живем-то мы – в сказке? – вклинился Хезе; вдохновенный голос – значит, опять осенило.

   – Идиот.

   – Но ведь правда… Где еще чудовища водятся? И краски такие, что не передать словами. А что умирать приходится – так ведь бывают и страшные сказки… и даже в счастливых – сколько принцесс съедает дракон, прежде чем прискачет рыцарь и освободит одну, особенную? А ведь даже не считают их часто. Много – и все. И Чаша… чем такая не сказка?

   – Слушай, ты мне надоел, – не выдержал Мирах. – Нравится в Чаше, внизу – попроси, может, тебе палатку там разобьют, живи в свое удовольствие!

   – Ты, значит, у нас в сказки не веришь? – приподнялась Нашира, прищурилась нехорошо.

   – Нет! Я давно из пеленок вырос!

   – А ты во что веришь?

   – В то, что весь этот мир – дерьмо.

   – Врешь, – сказала Нашира. – Все ты врешь… Я же знаю.

   – Что, дура рыжая?!

   – Как ты стоял, лбом к стене приложившись, и что ты шептал при этом! «Господи» там точно было! И не строй из себя…

   – Кого?!

   – А того, кому на все наплевать!

   – Тебе-то какое дело? – после паузы – выдохнул почти беззвучно, глядя в землю, и у Сверчка мороз по спине прополз – он ожидал… угроз, вспышки ярости, но не такого… не позволения себя добить.

   – Просто… противно.

   – Нашира… – тихо-тихо сказал Шедар, и девушка яростно обернулась к нему, будто дуэлянт с окровавленным клинком, готовый напасть на любого. А нападать было не на кого. Пасмурное небо – и море. Пустой берег. Так, во всяком случае, смотрел Шедар.

   – Послушайте, но нельзя же так, – задрожал голосок, и все обернулись в сторону Риши. Она побелела от устремленных на нее взглядов, но продолжила, запинаясь:

   – Мы же все… нам друг без друга нельзя. Если ссориться, как же мы сможем там… – дрожал уже не только голос, но и она сама.

   – Трусиха, – бросил Мирах, оттолкнул Наоса и пошел прочь.

   Лилась через край раковины вода, а Нашира стояла рядом, прямая, будто приклеенная к стене. Почетный караул, да и только.

   – Что случилось? – Риша присела рядом, неуверенная, но искренне желающая помочь.

   – Устала я, Риша, – вздохнула рыжая девушка. – Ой, как устала… А ты не выдашь, я знаю. Не умеешь ты выдавать.

   – Зачем тебя выдавать? – опешила Синеглазка.

   – Да нельзя уставать, – в голосе злость была, но тусклая, даже скучная. – Так становишься ко всему безразличным. Ну и… тебе наплевать на всех, и руки не держат… чувствую себя старой ведьмой. Не говори никому, ладно? Я уж лучше… поскользнусь где-нибудь незаметно, чем подтолкнут – или отойдут в сторонку, и будут смотреть. Дружок твой – первый…

   В Чашу Мирах вышел в паре с Шаулой – на сей раз пришлось сидеть у пустого экрана. «Краба» спустили, и зеленая вспышка ослепила котловину. И не сомневались – Шаула ранена. Вряд ли серьезно, все-таки «двойка». Оказалось – Мирах.

   – Я ничего не знаю, – отбивалась Шаула от расспросов. – Я вообще от него куда-то в сторону ушла, выбралась одна на кольцо!

   – Не в первый раз, ничего с ним не станется, – злился Саиф, наблюдая кутерьму вокруг Шаулы. Демонстративно ушел дочитывать книгу.

   Мирах вернулся поздно вечером, когда уже плафоны на стенах площадки горели – на ночь глядя никогда еще не отправляли из лазарета. Руку поддерживала перевязь. Плечо Мираха было перетянуто плотными слоями бинтов, от них пахло лекарством, и через бинты кое-где просочилась желтая мазь.

   – Мирах? – растерянно спросил маленький Наос. – Ты чего это?

   – Молчи, ребенок…

   – Ты почему не остался наверху, в палате?

   – Ну их…

   Больше не промолвил ни слова, прошел сквозь собравшихся подростков – они расступались – и скрылся в «логове».

   Слух прошел – серьезно поранили, пришлось шить.

   – У меня чутье на такие вещи, – уверяла Мира.

   Риша постояла, дождалась, пока подростки начали расходиться, и шмыгнула к Мираху. Он лежал на спине, глядя в потолок. Не шевельнулся, ни когда девочка вошла, ни когда села рядом. И когда взяла его здоровую руку, принялась гладить легонько – не шевельнулся. Только когда пальцы Риши замерли, шепнул:

   – Не уходи…

   – Я никуда не уйду. Я с тобой, – ответно шепнула она. Сидела рядом, долго. Когда он наконец закрыл глаза и, кажется, задремал, прилегла подле него. Желоб широким был, но Риша подвинулась ближе, к самому боку Мираха. Потеснее прижалась, стараясь не побеспокоить. Он вздохнул – то ли в полудреме уже, то ли еще не спал. Так и заснули вместе.

Никто не ожидал новостей – хотя Мирах и Шедар со вчерашнего дня шептались о чем-то, поглядывая на остальных. И не удивились, когда вдоль стены заскользила платформа, и явственно видны были на ней среди прочих мальчишечьи фигурки.

   Пополнение, значит.

   В прошлый месяц двоих прислали… и в этом – двоих.

   Сверчок смотрел на них исподлобья. Ни в чем не виноваты ребята… но прислали их взамен погибших. Какие уж тут дружеские чувства…

   Подростки не сильно смутились, когда их окружила пестрая полураздетая толпа, глазеющая в упор. И не испугались вроде как – или виду не подали, когда услышали, какой своеобразный жребий им выпал.

   Шеату – около пятнадцати с виду, Анка помладше, может, даже четырнадцати не исполнилось. Упорно старается сообразить, куда это попасть угораздило, а губы сами собой расплываются в улыбке, видно, привычной – задорной такой, чуть нахальной. И вихор надо лбом топорщится.

   Эти мальчики время тянуть не стали – не чета Сверчку, сразу взяли быка за рога.

   – Как вы тут живете! Бараны! – отрывисто бросил Шеат.

– О, бунтарь нашелся, – лениво сказал Регор. – Вроде даже белобрысый был поумнее… – он указал на Альхели.

   – Ну, докажи мне, что я не прав! Отзываетесь на какие-то… клички собачьи!

   – А это не клички, – меланхолично произнес Эниф. – Читать надо больше, балда. По мне так вполне красиво…

– Не понимаю. Вы гордитесь тем, что вы тут, – сказал Анка, недоуменно потирая переносицу. И никак не мог улыбку с лица согнать – ну, хорошо ей там было, привычно.

– Да.

– Но вы… марионетки, которые пляшут на потеху толпе, – вклинился Шеат, сверкая глазами, как голодный кот перед мышью.

– Образованный мальчик, – ничуть не обиженный, сказал Саиф. Побарабанил пальцами по синей с металлическим отливом плите, на которой сидел. Сверчок перехватил инициативу, не желая, чтобы новичков высмеивали. Обратился к Анке – тот показался поумнее малость, хоть и рожица лукавая, даже сейчас:

– Скажи, а ты никогда  не гордился тем, что умеешь нечто лучше других? Неважно, хоть в детстве – дальше всех плюнуть?

– Ну? – настороженно откликнулся Анка.

– На все этой дурацкой планете мало таких, кто продержится в Чаше так долго, как мы, и так хорошо, как мы. Нам есть,  чем гордиться, ты понимаешь, козья твоя башка? Пусть ОНИ нас считают уличной мелюзгой, клоунами, подопытными мышами, в конце концов… Так ведь не считают. То есть – мало ли что говорят. Ты на них погляди – слетаются, как мухи на мёд. Им же завидно, чудо ты…

– А вы?

– А нам наплевать на этих, – кивок, невольно перенятый у Мираха, и Альхели понимает – сейчас-то он сказал самую глубинную правду. Потому что уважение того же Регора, не говоря о Мирахе, твари такой, куда важнее, чем все эти типы в костюмчиках, все эти горошины, вкусная пища и даже – чем собственная жизнь. Лучше лишиться ее, чем уважения тех, кто говорит со Сверчком на одном языке.

– Вот так, лопоухий, – грустно говорит Альхели, отвечая уже собственным мыслям. А новичок кивает, будто что понял.

   – Ну и подыхайте, если лень задницу поднять и выбраться отсюда! Большего не заслуживаете! – сквозь зубы бросил Шеат.

   – Да ты перед кем разоряешься? – поднялся Регор. – Перед нами, что ли? А то мы, бедные, новички, мать твою!

   Относительно размеренная жизнь дала трещину.

   – Они готовят побег. Меня подбивали, – сказал Эниф.

– Да пусть бегут. Жалко, что ли?

– А может их… ммм… если до того, как они соберутся, кто-то с ними в Чашу пойдет – опасно же, Мирах!

– Да не, все нормально. Они ж не идиоты. Хотят жить – будут паиньками. А потом… пусть хоть на луну сваливают.

Эниф походил кругами:

– Ты не веришь, что отсюда можно сбежать? То есть, совсем никому, никогда?

– Не верю.

   Эниф отшагал еще один круг. Спросил, опасаясь получить в зубы:

   – А хочешь?

   Смуглый подросток поглядел в землю, потом на небо, и сказал угрюмо:

   – Кто бы знал…

   Значит, побег готовят. Аж два клана заговорщиков в Чаше образовалась – троица, которая все детали предыдущей операции обговаривала, и все остальные, что ходили с довольными лицами вокруг них. И молчали, опасаясь спугнуть.

   Как же… не только им развлекать народ, надо, чтобы их самих кто-нибудь развлек.

   А побег…

   Это Сверчку повезло – мелкая букашка, пронырливая. А тут – даже если с правильного направления не собьешься, попробуй-ка, догадайся, где именно выход – да не наткнись на персонал местный или кого из гостей. Всякий же сообразит, увидев подростка в такой одежде, откуда он взялся.

   Безнадежно, одним словом – едва ли не каждый высказался. А ни о чем другом говорить не могли.

   – Да ладно вам, – не сдержался Альхели. – Я, новичок, едва не смылся от них… Главное на автостоянку попасть, а там, если руки не крюки…

   – Про знаки опознавательные ты забыл – или предпочитаешь не помнить? – зевнул Саиф.

– Опознавательные! Если бы я все-таки уехал на той машине…

– Никуда бы ты не уехал. – Это Мирах вклинился. Как же, опытность свою показать. Сам, небось, ни разу не пробовал – если и пробовал, не получалось… – Даже если ты водитель экстра-класса, что вряд ли. Там же пропускная система мощнейшая, чудик.

– Да? – несколько помрачнел Сверчок.

– А то как же. Думаешь, эти, – надоевший до боли жест, – Стали бы впускать сюда всякую шушеру, подвергая опасности влиятельных лиц? – голосом не своим, передразнивающим, – и, прежним уже:

– Ну и репортеры им не нужны.

   – Думаешь, про нас прям не знает никто? – ехидно спросил Альхели. – Такую громадину со штатом обслуги в тайне держать ухитряются?

   – Знают. И пишут наверняка. Только если и пишут, так собачки вышколенные – дозволенное…

   Нунки сказал, обращаясь к кому-то невидимому:

   – Или просто всем все равно…

   Новички уговорили Наоса – третьим. Подготовились тщательно. Когда их забирали наверх, постарались вынюхать как можно подробней, где какой поворот, как открываются двери, много ли народу попадается на пути. Шеат умел только смотреть и делать выводы, зато Анка с шутками и прибаутками расспрашивал врачей и служителей – настолько внаглую, что Шеату порой было не по себе. Никто ничего не понял – солнечное нахальство Анки вызывало смех, а не раздражение.

А он сиял новенькой золотой медалькой, хлопая зеленоватыми русалочьими глазами и потирая вздернутый нос с тремя конопушками. Четырнадцать, а ростом не вышел.

– Слушай, мне как-то того… не по себе, – говорил Наос.

   – По тестам сюда тех, кто трус отбирают, да? – хмурился Шеат, и мальчишка тут же смолкал.

   В кабинет медосмотра обычно заходили по двое – на сей раз трое зашли. Наос держался позади всех, смущенный до крайности – больше, чем испуганный.

– Мальчики, только двое. Один кто-нибудь подождите, – спокойно и строго сказала женщина-врач.

   – Простите, мы на секунду, – пробормотал Анка, кивнул Наосу, и тот пододвинулся к двери. Шеат спокойно взял со стола тяжелый маленький глобус, позолоченный, кажется – Наос еще давно присмотрел эту сувенирную вещицу и Шеату рассказал. Вертел, будто рассматривал. Когда женщина-врач отвлеклась на секунду, склонилась к столу – ударил. Метил по затылку, получилось в висок.

   Анка проделал то же со второй женщиной – с помощью подставки для аромалампы. И быстро засунул жертве в рот полотенце – сколько поместилось. Поправил – не задохнулась бы.

– Уййй… – испуганно прошептал Наос. Анка тоже выглядел бледно, хоть и решительно двигался.

А одна из врачих оказалась в сознании – видно, Шеат ее слабо стукнул, неумеючи-то.

Она приподняла голову с тихим стоном – но не закричала, зовя на помощь, а сказала совершено спокойно, будто пациенту на медосмотре:

– Зря вы это, ребята.

   Шеат нырнул к ней, отодрал кусок пластыря от кольца и заклеил ей рот.

   Сигнализации на окнах медкабинета не было – то есть, может она и была, но не днем, когда окно едва ли не нараспашку. Третий этаж – пустяк. Соорудить из простыни веревку, недлинную, правда, надежно ее закрепить – по ней немного спуститься и потом уже прыгать. Главное, быстро – внизу нет никого, а из окон подростков заметят, конечно – лишь бы поймать не успели.

   Под ногами – искусственного камня, под ракушечник, – серые! – плиты, нагретые солнцем, едва не дышали. Прижать ладонь к такой плите, пусть щербинки оставят отпечаток на коже – такое все… настоящее.

– Ух ты, – сказал Наос, присаживаясь на корточки возле клумбы. Прямо перед ним, цепляясь лапками за мохнатый цветок, подергивала крыльями бабочка – огромная, черная, с оранжевой каймой по краю каждого крыла.

– Кретин, пошли быстрее! – дернул его за шиворот Шеат, поволок за собой.

   Наос подчинился, но вяло – одурел от травы, неба и бабочек. Настоящие же!!

   Пробежали подростки немного. Охрана почти сразу показалась из-за угла, и, едва мальчишки метнулись в обратную сторону, нарвались на вторую группку охранников, поменьше. А какая-то женщина в светлом платье стояла поодаль у еще одной клумбы, повернувшись в их сторону – это Шеат заметил, когда, заметавшись, угодил прямо в руки охранников.

   Не сдержал стона, прижатый с вывернутыми руками к асфальту.

   – Тише вы, это ж не уголовник, – услышал. – Покалечите – не расплатитесь.

   Мимо проволокли Наоса.

Анка неожиданно бросился к пожарной лестнице и стал карабкаться по ней с ловкостью обезьянки. Добравшись до балкончика, раскачался на руках и перемахнул на соседний карниз.

Охранники подбежали, когда Анка сидел на карнизе, лихорадочно оглядываясь по сторонам.

– Может быть, слезешь? – крикнул один.

Мальчишка перевел дух. Больше всего он боялся, что его попросту подстрелят – но, похоже, вред ему причинять никто не собирался. Рука кровоточила – распахал-таки ладонь об острый выступ. Слезть отсюда? Но как? Анка рванул майку за край – раз, другой, новая крепкая ткань не поддавалась. Наконец ухитрился оторвать полосу, обмотал руку.

Внизу собрались люди, спорили, как его лучше достать. Прыгать по лестницам и карнизам было рискованно. Анка всмотрелся в пластиковые окна, которые глянцево поблескивали совсем рядом, подтянулся и полез вверх.

Снизу закричали, что он сумасшедший.

Но Анка знал, что делает. Поднялся еще на этаж выше. По крошечному выступу прошел от одного окна к другому, распахнутому, подтянулся, сбив повязку – кровь испачкала безупречно чистый металл; перевалился черед подоконник и скрылся в помещении.

Комната, богато обставленная мебелью черной кожи, оказалась пустой. Анка подошел к двери, повернул ручку – и широко улыбнулся охранникам, как раз подоспевшим:

– Привет!

   Против ожиданий Сверчка, беглецов встретили весьма радушно и оживленно. Анка, размахивая забинтованной кистью, с воодушевлением рассказывал обо всех деталях неудавшейся операции. Шеат смущенно и хмуро отмалчивался в уголке. А Наос вернулся на прежнее место, как ни в чем ни бывало, и держался поближе к Шауле на всякий случай – еще попадешь кому-нибудь под горячую руку.

   Нелепая выходка новичков сыграла свою роль – над ними посмеялись, но приняли.

   – Теперь все зависит от вас, – тихонько предупредил Шедар обоих. – Свою долю внимания вы получили, дальше – заслужите доверие.

* * *

   Зеленая вспышка.

   Опирался руками о землю, кусал губы, чтобы не кричать. Когда сверху спустилась «клешня», потянулся к ней, как младенец к материнской груди.

   Не о травме думал. Облегченно вздохнул, увидев себя одного среди медиков – остальные чисто прошли…

   На сей раз к нему склонялся не санитар-горилла, а сухощавый пожилой врач с приятным умным лицом. Осторожно осматривал ногу, ощупывал разбитое колено – почти даже не больно было. Конечно, Сверчку дали пару проглотить таблеток, но все же – будь пальцы врача погрубее, пришлось бы орать, терпеть бы не смог.

   – Ничего, это поправим. Но придется полежать здесь. Недели полторы-две… самое меньшее – дней семь.

   – Нет, – шепнул. – Пожалуйста, верните меня к нашим…

   – Мальчик, ты что, хочешь остаться калекой?

   – Нет. Я не хочу здесь, – шептал, подыскивая слова, чтобы донести до них такую простую мысль.

   Врач пожал плечами, обратился к помощнику:

   – Многие поначалу мечутся, просят вернуть их на волю. Потом впадают в истерику, стоит их оторвать от своих. По-моему, они подсаживаются на Чашу, как на наркотик. Адреналинозависимость, полагаю…

   – Нет, – Сверчок замотал головой, пытаясь хоть как-то объяснить, достучаться – может, хоть это они поймут? – Поймите же. Пока я здесь, другие уйдут в Чашу…

   – Мальчик, ты все равно исключен из жеребьевки, пока не поправишься. И заказы на тебя делать запрещено, как на любого больного или раненого.

   Альхели представил, каково тут было Мираху… что он устроил, чтобы его-таки спустили вниз? Этот может…

   Несколько дней – и все провел, полусидя в постели; пробовал читать – сейчас для того, чтобы получить книгу, достаточно было лишь попросить – но думал только о Чаше.

   После обеда вошел санитар. Мальчишка головы не повернул, хотя непонятно, чего тот явился – процедуры были или позже, а просто так поболтать – уж кто-кто, но не этот. Да и не общались особо эти врачи с этими пациентами.

   – Дружок твой здесь.

   Альхели едва не вскочил.

   – Тихо, тихо, – удержал его санитар. – Сейчас тебя отведу, только осторожно, не прыгай. Не блоха.

   – Это точно, – рассмеялся Альхели-Сверчок.

   Белые-белые коридоры. Солнечные пятна на стенах, это солнце протиснулось сквозь жалюзи и осматривается с любопытством. Солнце соскучилось по намертво привязанным к Чаше подросткам… Ни о каком побеге не думал, хотя даже о боли в ноге позабыл.

   Белая дверь.

   На кровати лежал Нунки, улыбаясь виноватой беспомощной улыбкой. Голова его была перевязана, вторая повязка чуть выше локтя.

   – Что с ним? – шепотом спросил Сверчок у санитара.

   – Рука – царапина. Завтра повязку снимем. Голова – серьезней. Он третий день здесь.

   Санитар вышел, плотно притворив за собой дверь. Альхели присел на краешек кровати Нунки.

   – Ты как?

   – Ничего… там все здоровы, – он вновь улыбнулся, будто извиняясь. А лицо сероватым было, и бледным-бледным. – Ты только не кричи, – попросил.

   Да я и без того тихо, подивился Сверчок.

   – Ты с кем шел?

   – С Шеатом… он не виноват, мы оказались по разную сторону разлома – я не удержался…

   Он вздохнул еле слышно:

   – Тяжко тут. Я просился…

   Сверчок поднялся, походил по палате. К окну подошел, потрогал глянцевые листья огромного фикуса, погладил один лист, зачем-то собственный палец с цветочной пылью лизнул. Нет вкуса воли – больница… Спросил, не оборачиваясь:

   – Нунки, скажи, а как мы будем жить – там, снаружи, после всего?

   – Попробовать скопить денег… ведь должна быть возможность. Кое-чему мы тут обучились…

   – Ты не понял. Если мы здесь, в лазарете, только и думаем – как там, внизу? Рвемся туда?

   – Это как-то совмещается, – кривая усмешка, жалкая. – Хочется на волю… и без них – никак. Может, мы просто все кретины, а?

   Разговора не получалось. Там, внизу, с каждым находилось, о чем поболтать. А тут… все фальшиво. Хотя нет. Просто сидеть рядом – честно.

   – Снегирек, – позвал тот шепотом.

– Что?

– Ты заговорил сам… Врачи говорят, что мне больше нельзя в Чашу. Что они не сумеют вылечить быстро… что я не смогу больше держать равновесие…

– Вот как. – В иной момент поздравил бы, а сейчас не знал, что сказать. Нунки смотрел на него запавшими, но блестящими глазами:

– Я не хочу уходить, Снегирек. Пока меня никуда не отправили… я буду очень проситься обратно.

– Не стоит. Ты же погибнешь.

– И вы мне «поможете», да? – спросил едва слышно. – Как бесполезному?

– Я – нет. Другие… наверное, могут. Тебе виднее.

– Я все равно вернусь.

– Не вынуждай других быть убийцами, Нунки, – он говорил жестко. – Или самоубийцами. Я не уверен, что до конца тебя понимаю… но я сам заговорил о том, что мы меняемся в этой Чаше. Тебе будет плохо на воле. Может быть, ты, как Сабик… предпочтешь умереть. Но не подставляй других.

Понял, что Нунки плачет – не всхлипывая, просто смотрел в потолок, а по щеке плыла, иначе не скажешь, большая круглая слеза, оставляя блестящую дорожку. По второй, наверное, тоже – не видел, стоя сбоку.

– Ты не сердись, – неловко сказал Альхели. – Но так правильно. Если вернут – чего уж там, а самому – не надо.

Потоптался на месте:

– Я пойду, ладно?

Вышел, притворив за собой дверь. Думал, что, может, больше никогда не увидятся. Выругался бы – но слова на язык не шли. И это – Нунки, недавно готовый на все, чтобы выжить…

   Собственная беда показалась мелочью – настолько, что Сверчок притих и терпеливо ждал почти две недели. Когда позволили, стал понемногу сустав разрабатывать, чтобы не появиться перед своими эдакой окаменелостью. И все думал о мальчишке, лежащем за десяток шагов от него. Им еще раз позволили поговорить, но лучше бы не позволяли. Сверчок только взгляд бросил на бледное, но решительное лицо, как потерял желание кого-то в чем-то убеждать. Злился – на себя.

   А самое неприятное случилось, когда вернулся – домой… как иначе назвать?

   Встретили его тепло – хотя приглядывались весьма явно. В норме ли? Много ли времени пройдет, прежде чем восстановится полностью?

   Это ерунда, мальчишка знал – он-то остался прежним.

   Увидел, как Риша стоит возле Мираха, что-то говорит ему, и лицо оживленное. И – на короткий миг приникла к «островитянину», кончиком косы провела Мираху по носу. Убежала со смехом.

   Риша. Сестренка, которую пытался оберегать с самого первого дня. Ради которой… Стыд испытал. Сперва – за собственную глупость. Защитник, блин. Рыцарь на белом осле! Потом – за собственное бессердечие. Еще не хватало девчонке счет предъявить…

   Она сама пришла, села рядышком. Штаны и майка лиловые, за ухо заправлена веточка аспарагуса – девчонки дурачились.

   – Сердишься.

   – Уже нет, – ответил честно. – А ты… смирилась, – отвернулся, покачал ногой над пропастью.

   – Смирилась… Я поначалу просто боялась. Не только его, вообще… А потом… в общем, он нравится мне, Альхели. Я, наверное, даже его люблю.

   – Если не уверена, значит, не любишь…

   – Тебе-то откуда знать? – очень по-женски сказала она. – Глупо у нас это все… Вот Тайгета любит Гамаля, а он – ее.

   – Ой, да оставь ты… – разговаривать на подобную тему было неловко. Сделать, что хочется, с той же Мирой, раз сама рада – завсегда пожалуйста. А разговоры всяческие…

   – А ты изменилась, Синеглазка, – грустно сказал Альхели. – Такая домашняя девочка была… ты и сейчас домашняя, правда. Только иначе. Я рад, что ты не стала жестокой.