Текст книги "Созвездие Чаши"

Автор книги: Светлана Дильдина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

   Девчонки, жившие здесь, добровольно брали на себя обязанности хозяек. Некоторые будто старались наверстать то, чего, возможно, никогда не успеют узнать. Только Нашира, насупясь, обосновалась в одиночестве на конце стола и раскладывала по разным кучкам крекеры с забавными мордашками зверей.

   Сабик сидел, скрестив ноги, прямо на табурете, и напоминал озабоченно вылизывающего шкурку котенка – он так же старательно облизывал пальцы, липкие и оранжевые от апельсинового сока.

   – Сладкоежка, – добродушно сказала Шаула, видя, как он с жадностью разламывает очередной апельсин и запихивает в рот добрую половину долек сразу.

   – Хочешь? – тут же откликнулся Сабик.

   Альхели вспомнил слово – идиллия. Как это… пастушки на лугу, овечки… опять же, котята. А внизу – котловина, обнесенная металлическим поясом – живая и хищная, живущая отдельной от всей планеты жизнью.

   Дурдом.

   Тренировками Альхели увлекся всерьез – хотя с аппаратом работать побаивался. В остальном же очень хотелось не хуже других себя показать.

   Все были хороши, вдобавок каждый – в чем-то своем. Саиф, к примеру, едва ли не в узел мог завязаться, акробат из него вышел бы превосходный. У Мираха реакция была потрясающая, и вестибулярный аппарат, кажется, отсутствовал вовсе – подросток мог битый час вертеться в колесе вниз головой. Нашира цепкостью отличалась особенной – если ухватится, например, за выступ, фиг отдерешь.

   Сверчок чувствовал себя неуверенно с этими подростками. Он-то что умел, если по чести сказать? Бегать весьма неплохо, но несерьезным казалось такое умение. А учиться приходилось всему. И в рукотворную копию Чаши выходить, деваться некуда. О том, что будет и настоящая, как-то не вспоминал. Тем паче пока никого никуда не спускали.

   Аппарат позволял работать не более чем троим одновременно.

   Подростки жаловались новичку, не на помощь рассчитывая, конечно – просто накипело:

   – Вот твари… если б и выпускали только тройками, еще ладно. А так… и без того в Чаше куда тяжелее, так еще и не научишься вчетвером проходить.

   Буквы на коже отчаянно зачесались. Альхели ожесточенно зацарапал ногтями кожу, но его ухватила за руку Тайгета:

   – Иди, это тебя Чаша зовет.

   – А я не пойду, что я, клоун, всяких… чудаков развлекать? – вскинулся Альхели, а Тайгета смотрела понимающе и свысока-иронично. Хотелось вопить и кататься по земле, настолько невыносимым был зуд. Он свернулся в три погибели и зашипел – зуд сменился болью.

   – Иди, балда, – склонилась к нему смуглая девушка. – Зачем мучиться?

   – Я… не… пойду, – выдавил он, и сел на корточки, уже не думая, как это выглядит со стороны. Казалось, чем плотнее он сожмется, тем слабее станет жгучая боль – но она, подумав немного, вспыхнула с новой силой, заставляя раскручиваться в обратную сторону, выгибаться, едва не касаться затылком пяток.

   – Вот ненормальный, – послышался мальчишеский голос, – Ему за опоздание прибавят, если не спустится.

   – Поднимай его, – вступил второй голос, кажется, Шедара – Альхели чувствовал, как его оторвали от земли и потащили куда-то, чувствовал, потому что боль начала проходить – осталось неприятное покалывание.

   – Ставь, – его, как плюшевую игрушку, водрузили на металлическую плиту. Поддержали, чтоб не упал – Альхели расширенными глазами повел по сторонам, пытаясь сообразить, где находится – и отшатнулся испуганно. Перед ним был обрыв.

   – Спускайся, и перестань волноваться, – ободряюще сказал Шедар. – Все хорошо.

   – Ннне пойду… – сквозь зубы промычал подросток. Поглядел вниз, будто впервые…

   – Иди, – в голосе Шедара появились осуждающие нотки, и Сверчок сделал шаг вперед, на ватных ногах. Он не уверен был, что сумеет спуститься – руки и ноги дрожали; но прутья, огибавшие лестницу, давали надежду.

   Тропа под ногами пружинила. Идти было весело – он почти позабыл о страхах, воздух, льющийся в легкие, пьянил не хуже забористого коктейля. Так вот она, Чаша, подумал Альхели, и едва не рассмеялся от удовольствия. Небо розоватое, полосатые облачка плывут быстро-быстро – не плывут, а катаются по небу. Шагах в десяти виднелся небольшой уютный лесок, иллюзорный, естественно – не миновать никак. Конечно, лучше бы туда не заходить, но Альхели помнил советы: Чаша непредсказуема, порой стоять куда опасней, нежели идти. Так что Альхели шагал по зеленой траве, едва не насвистывая песенку. Нет, право же, в этом воздухе что-то было…

   «Шагнул – иди вперед. Не пытайся срезать».

   Он не успел испугаться, когда земля стала дыбом, и он полетел на сверкающие алмазные пики.

   Говорят, вся жизнь проносится в голове перед смертью. Ничего такого не пронеслось, но… То ли Хезе был виноват со своей дурацкой собакой – почему-то ярче всего перед глазами встали осколки бутылок, которые Альхели бросал с крыши.

   Пики прошли сквозь тело и распустились цветами вроде подсолнуха.

   Альхели поднялся на четвереньки, отчаянно тряся головой. Шуточка, мммать… Состояние эйфории ушло.

   – Ну, ладно, – пробормотал подросток, обращаясь к Чаше.

   Когда над головой загорелось небо – белая вспышка – не сразу понял, что все закончилось. А вот, пожалуйста – снова нет ничего вокруг, даже тропы нет, поле – только то ли дерн, то ли глина, и дымка белесая, куполом. И сверху спускается огромная металлическая клешня, мягкая изнутри. Альхели на ватных ногах делает шаг – и клешня смыкается вокруг него, взмывает в небо.

   Его не сразу вернули к своим – сначала доставили на круглую металлическую площадку, и очкастый врач замерял пульс, ощупывал, проверял что-то ему одному интересное. Потом Сверчка вели галереей, спустили на лифте в знакомый уже коридор – в день приезда вели как раз по нему – и на платформе отправили к стайке подростков.

   Только увидев знакомые лица, на которых и любопытство было, и насмешка, и сочувствие, немного пришел в себя.

   – Долго ты шел, – сказал Эниф.

   – Сколько? – выдохнул, радуясь, что голос вроде не очень дрожит.

   – Полтора часа. Там, на экране, счетчик… больше двух часов не держат, спускают «краба». Разве что большая группа идет.

   И прибавил завистливо:

   – Эх, повезло. Тебе сплошь иллюзии подсовывали, легко отделался! Такой доброй Чаша бывает нечасто. – И прибавил чуть осуждающе: – Только смотри, не больно-то расслабляйся. А то подумаешь – мол, ерунда какая, легко пройду…

   – Ты жив! – кинулась ему на шею Риша, когда остальные расступились, любопытство удовлетворив. Прямо так и кинулась, обняла. Дрожит вся. Неловко стало – при всех, будто жена мужа из боя встречает. А было-то… ну, в целом, не так уж страшно. Зря пугали.

   – Ладно тебе, – сказал грубовато, и отстранился. Но подмигнул Рише – порядок!

   Жить тут оказалось вполне себе можно. Распорядок нехитрый – в общем, какого хочешь, такого и придерживаешься, но за долгое время выработался определенный. Альхели быстро подстроился. Подъем примерно в одно время, душ, еда, потом болтовня разная, потом тренажеры. Ну, так и летит время до вечера. Раз в сутки можно было поболтать со служителями, которые еду привозили – спускались разные, то разговорчивые, то не очень. Три дня прошло – особо скучать не приходилось.

   Вполне себе приятным житье оказалось.

   Только Мирах распоряжался Ришей, как собственностью – нет, он не гонял ее на «подай-принеси», но постоянно подчеркивал – это моё. Притягивал к себе, когда вздумается, да еще фразочки выдавал, вроде «поучись у Миры, она-то умеет»… понятно, о чем. Девчонка молчала, и глаза ее каждый раз наливались слезами – она отворачивалась, и порой даже улыбаться пыталась, глядя при этом в пол.

   Альхели видел, что происходит, но изнывал от бессилья. Рядом постоянно пасся кто-то здоровый… Альхели пока не мог драться с ними. Но, в очередной раз увидев поспешно идущую сторонкой Ришу, кинулся к ней:

   – Ты плакала?

   – Нет, – поспешно сказала она, отводя красные глаза.

   – Ты… эта сволочь… ты же лучше всех! – не выдержал он, и рванулся напрямую к Мираху, который только что вышел из своего «логова» и стоял, щурясь на солнце, словно голодный кот.

   – …!!! – выкрикнул Альхели, набрасываясь на него. Мирах видел, как тот несется, но то ли не ожидал, что новичок посмеет в самом деле напасть, то ли реакция его после полученного удовольствия была замедленной. Альхели кулаком въехал ему в лицо, разбив бровь. Больше ни одного его удара не достигло цели – а сам он вскорости валялся под ногами сразу нескольких, и все еще пытался подняться, готовый убить любого – если сумеет. Подростки накинулись на него, как голодные звереныши на добычу, и Альхели, пытаясь из подступающей черноты достать хоть кого-то, слышал крик Мираха, который разгонял не в меру ретивых помощников.

   «Я все равно тебя пришибу», – подумал Альхели, и провалился в ничто.

   Раньше, чем толком пришел в сознание, он почувствовал холодное у себя на лбу и веках. Попытался поднять руку и скинуть это – но тело отозвалось неподъемной болью. Его стон услышал кто-то, находящийся рядом – мокрая тряпка была поспешно снята с лица. Альхели открыл глаза. Подле него сидел маленький Наос и улыбался застенчивой, заискивающей полуулыбкой.

   – Вот ты и очнулся, – радостно сказал он. Альхели поморщился. В голове работали пьяные прессовальные машины… пьяные – потому что они все время промахивались. И гудели.

   – Мирах…

   – А что он? Бровь ты ему разбил. А чего полез-то? – скороговоркой зачастил Наос. – Он драться умеет не хуже Регора, даже лучше, тот неповоротливый.

   – Ты… доктор нашелся, – не сдержал стона, – А сам-то – тоже кинулся бить?

   – Не… Ты еще всем чужой, а полез. Зачем сунулся?

   – Надо было…

   – Зря. Они могут и сами сцепиться, если что, а когда кто-то со стороны лезет… Но ничего, сойдешься. Чаша здорово всех меняет…

   Он погрустнел немного, спросил:

   – Нравится тебе тут?

   – Ну ты даешь, – рассмеялся Сверчок, несмотря на боль. – Валяюсь с разбитой рожей – а он спрашивает… Но, в общем, не знаю пока. Мне особо идти некуда.

   – А я домой хочу, – сказал Наос. – У меня родителей не было, только бабка. Она вредная была, но ничего. Сейчас думаю – совсем ничего. Все свечки жгла и крестом вышивала, красиво. Книги старинные собирала. Говорила – не воруй. А мне то пожрать чего особенного хотелось, то просто чего-нибудь яркого… Может, меня за это и наказали, забрали сюда. А что, у всех есть, а у меня нету? – задумался.

   Альхели было очень больно, очень горько, и он с радостью оборвал бы эти неуместные излияния. Но плохо двигалась челюсть, и немного неловко было – все же о нем позаботился этот малыш… А Наос мечтательно продолжал:

   – У нас занавески на окне были, знаешь, такие, с бабочками. Старые. Я все говорил – сними ты, блин, эту рухлядь… А бабка бесилась, будто какое сокровище…

   – Тебе сколько, скажи пожалуйста? – от боли в голове Альхели стал чрезвычайно вежливым. То есть хотел съязвить, но не получалось, как-то само собой сбивался на тон благовоспитанного пай-мальчика.

   – Двенадцать было, когда привезли – меня единственного взяли так рано, – добавил с гордостью. – Сейчас тринадцать, наверное. Я тут четвертый месяц примерно.

   – У вас, как в каменном веке, да? Или настолько все счастливы, что и часов не наблюдаете? – блин, до чего же мерзко… голову оторвать бы да положить рядом. И губа саднит – ладно хоть зубы целы.

   – Почему же каменном? – оскорбился мальчишка. – Можно и каждый день считать, хоть календарь себе заведи и отмечай… а зачем? Сам поймешь, когда пора будет – наружу… если дотянешь, – вздохнул. Прибавил по-детски, будто о фантиках говорил:

   – Я иногда хочу умереть. А потом вдруг – страшно. А Мирах – надежный, он просто так не бросит, и не подставит.

   – Сволочь твой Мирах. Такую девчонку…

   – Риша-то? – округлил брови Наос. – Да ладно. Регор, что ли, лучше? Или Саиф? Чего она, ревет, что ли? Так они все поначалу ревут… ну, многие.

   – Балда, – с досадой сказал Альхели, видя прекрасно полное отсутствие опыта у самого Наоса. – Повторяешь, как попугай…

   Риша подкараулила его на выходе из душевой – даже застесняться забыла, хоть мальчишка стоял перед ней в мокрых плавках, и сам еще вытереться не успел. Глаза у нее – синие-синие, перепуганные, едва не на лоб лезут.

   – Сверчок, я слышала… Мирах сказал – если он будет так себя вести, сдохнет не позже чем через месяц. Так они это – всерьез? Перед своими-то им зачем притворяться?

   – Не знаю, всерьез или нет, – отозвался немного зло. Тоже, пришла помощница… прямо шпион во вражеском логове. Тьфу ты… и вправду, в «логове». Рассмеялся.

   – Слушай, они ненормальные, – прошептала Риша. – Они же гордятся этим… тем, что проходят через этот кошмар раз за разом. Они гордятся тем, что там, внизу, выживают. Ты понимаешь?!

   – Да, – хмуро ответил Альхели. Короткая веселость прошла. – Я тут спросил одного – а что вы от имен этих не избавитесь нафиг? Нельзя, говорит, это шифр опознавательный. Так или иначе подействует, разве что совсем вглубь резать… и ножей нет. Говорит, мальчишка один, новичок, ногтями пытался… заражение крови схлопотал и каюк, идиот.

   – Не спасли?!

   – Он прятался до последнего – потом и не стали, кажется…

   – Я хочу домой, – прошептала Риша. – Я домой хочу, слышишь?!

   – Что я тебе, ангел с крылышками? – грубо отозвался Альхели. А Риша вцепилась в него и бормотала, заливаясь слезами:

   – Сверчочек, ну, миленький, ну, пожалуйста, я домой хочу, я не могу тут!

   – Нет у тебя дома больше, пойми, дуреха! – воскликнул он, вскакивая и отталкивая девчонку. Противные такие мурашки-паучки ползли по коже, стало страшно, так страшно, как никогда в жизни. А Риша согнулась пополам, запихнула косу себе в рот, сдерживая рыдания, и все бормотала бессвязное, и рефреном всплывало: домой!

   Саиф подошел, неслышно, будто большой кот. Сиамский – такой же поджарый и гибкий.

   – Ревет? – спросил, кивая в сторону девчонки. Будто бы сам не видел. Равнодушное такое лицо, самоуверенное…

   – А пошли вы все знаешь куда! – сквозь зубы прошипел Альхели, стараясь не выдать страха – заткнуть уши, не слышать этих всхлипов и стонов; это не Риша, это птица-горевестник, про нее рассказывал кто-то забытый там, в прошлой жизни. Она так оплакивает живых и мертвых, ей все едино.

   – А! – выкрикнув злобно хоть это, раз больше ничего не шло на ум, он со всех ног помчался к «логову» – уткнуться лицом в мягкое ложе, забыться, ведь все так тихо, спокойно, и можно поверить, что наконец дома – не там, с якобы родителями, а дома по-настоящему. В надежном, уютном месте, полном любви и заботы. И не слышать, не слышать бесконечного всхлипывания!

   Лежал, скрывшись от всего мира, еще и одеяло легкое на голову натянул.

   Успокоился понемногу – да что же такое, будто младенец – страшную сказку услышал и прячется под кровать. А там тоже страшно, там бука сидит. Был в Чаше, в одиночку был – и ничего! И нечего, блин, голову терять от дурацких рассказов!

   В себя пришел окончательно.

   Стыд испытал – Синеглазка… ему ведь выплакивалась, единственная не чужая здесь, а он – трус последний, вот сволочь… Побежал, спрашивая всех встречных – где Риша?

   – Ее Мирах увел, – радостно сообщил Наос. – Саиф было пытался к ней… ну, того, а Мирах ему по уху вмазал. Моя, говорит.

   И прибавил, уже не столь весело:

   – Только если она все время реветь будет – плохо… недолго протянет. А жаль, симпатичная, и коса такая диковинная… ни разу не видел. Слушай, чего сейчас все девчонки стригутся?

   – Не все, – буркнул Альхели.

   Раз в неделю подростков в обязательном порядке забирали наверх – врачебный осмотр, процедуры, кому надо – и стрижка. Хоть стандарта единого не было, и на том спасибо.

   – Как любимых болонок… – кривился Мирах, но большего себе не позволял – привык. «Островитянин», про себя прозвал его новичок. Тот, в неярком серо-сиреневом, и вправду смотрелся каким-то резным божком с островов. Так и подмывало поинтересоваться его родословной… только ведь не ответит. А окольными путями выведать не удалось – видно, не очень-то распространялся.

   Но уж точно не был высокородной болонкой.

   Наверх уходили двумя партиями. Когда медики заканчивали с осмотром подростков и прочим, на полтора часа выпускали недавних своих подопечных в бассейн. Плескаться можно было, прыгать наперегонки и с вышки прыгать. Вода отливала бирюзой и лазурью, прозрачная до умопомрачения – когда на вышке стоял, казалось, что дно едва прикрыто водой.

   Сверчок даже засомневался – а может, оно все стоит того? Жизнь-то, как у магната какого-нибудь. А что, вкалывать от зари до зари – лучше, что ли, чем побегать в Чаше по иллюзорной травке?

   С Ришей поделился соображениями. Та головой помотала – нет, мол, не согласна…

   Ну и ладно, подумал Сверчок.

* * *

   Склон начал резко забирать вверх – Сверчок слово бы дал, что холм на глазах становится круче. Солнце палило – странно, а ведь снаружи было совсем нежарко. Он остановился, вытер мокрое лицо.

– Не останавливайся, идиот, – бросил Саиф. И он, и Табит шагали вперед уверенно и упруго.

Ничего особенного не происходило – мелкие кочки вспучивались и опадали, время от времени в земле появлялись небольшие трещины.

– Неужто проскочим? – прошептал Саиф. И сглазил, естественно.

Прямо перед ними, взревев, разорвала землю и ушла в небо огромная шея какого-то ящера. Альхели отпрянул, не удержался на ногах – и покатился по склону. Пыль набивалась в глаза и ноздри, и Сверчок лишь в последний момент  успел углядеть – он катится к провалу, чему-то вроде колодца. Или раскрытой пасти чудовища? Уцепившись руками за острый, вросший в землю камень, сумел остановить падение. Что-то кричал Саиф. Сверчок вскинул голову – тот стоял наверху в странной позе, будто собрался прыгать. Через миг ясно стало – над Саифом просвистел усаженный шипами хлыст. «Лиана», как их называли… Саиф пригнулся заранее – чувствовал…

Альхели справился с учащенным сердцебиением и принялся карабкаться вверх по склону. Куда идти, он уже понятия не имел – но Саиф и Табит наверняка знали, и стоило держаться поближе к ним.

Камешки сыпались из-под ног, но склон Сверчок одолел. Наверху все выглядело иначе – никакого ровного поля, сплошь сухой колючий кустарник, растущий между камнями.

И Саиф с Табитом подевались куда-то. Сверчок постоял у куста – иллюзия? Тронул пальцами сухую хрупкую ветку. Где-то неподалеку раздавался противный шорох и потрескивание, словно жевали очень большое насекомое. Подросток постарался не думать об этом – и начал осторожно пробираться сквозь кустарник. Пожалел, что оставил майку наверху – сохранить кожу неисцарапанной не удавалось. А хруст приближался, и краем глаза Сверчок видел нечто темное, многоногое – оно ползло сюда. Кустарник мешал, оставляя на коже бесчисленные алые борозды, но Альхели уже бежал, обламывая ветки и не заботясь о царапинах. В кустарник вползало чудовище – гибрид жабы и многоножки, с гладкими черными надкрыльями. Из пасти гибрида свисало нечто желтоватое, липкое. Тварь подминала кустарник под себя, приближаясь неумолимо.

Сверчок снова упал – и, пока выпутывался из колючек, потерял несколько секунд. Теперь масляно поблескивающая панцирем туша возвышалась над ним. Альхели вскрикнул, дернулся в сторону – и его схватили крепко.

– Тише ты!

За плечи Сверчка сжимали коричневые руки. В ухе нежданного помощника покачивалась сережка. А туша многоногая – исчезла, как не бывало.

– Ты… видел? – слабым голосом спросил Сверчок у Табита.

– Видел. Бревно ты… говорил же сто раз – Чаша не создает живого! Под ноги надо смотреть, а не на чудовищ! Глянь, куда ты едва не свалился.

Совсемя рядом был обрыв – неглубоко вроде, но все дно утыкано кольями.

– Я видел… подобное. В первом заходе.

– Там иллюзия была. Здесь – настоящие. Настоящие никогда не блестят, запомни. Эх ты, чудило… Вставай.

С горки скатился Саиф, тяжело дышащий, встрепанный.

– Целы? Пошли!

Дальше идти было проще – двигались валуны, грозя раздавить в лепешку, но нехотя так, с ленцой. Здесь лидировал Саиф, гибкий, будто змея. Валун еще думает, куда ему повернуться – а Саиф уже в проем скользит; оставалось держаться вплотную к Саифу и не мешкать. Табит пропустил Сверчка перед собой – сам отделался порванной штаниной, когда последний камень сомкнулся с другим чересчур быстро.

В трех шагах блестело кольцо – окончание полосы.

– Ой, блин, прошли… – выдохнул Саиф. И опять ухитрился сглазить. Земля под ногами разъехалась – теперь от металла отделяла трещина в рост человека шириной.

Сверчок растерянно замер, прикидывая, можно ли преодолеть расстояние в прыжке.

– Не стой. Может быть хуже…

Они побрели вдоль трещины, а заветный финиш был рядом – не дотянуться. Земля развлекалась – двигалась вверх-вниз, будто на аттракционе «горки», когда-то Сверчком любимые. Больше в жизни на них не сяду, думал мальчишка. Пока «горки», к счастью, были миниатюрными.

   Хлыст цвета гнилой зелени выскочил из земли, лениво мотнулся. Попал бы в аккурат по новичку – но того будто за ногу дернули, заставив упасть на колено.

– Ты что? – мигом обернулся Саиф.

   – Я… меня за ногу… – сбился Альхели, но Саиф посерьезнел пуще прежнего, сказал, помогая подняться:

   – Они помогают порой.

   – Кто?

   – Мертвые…

   И, видя вытаращенные глаза Сверчка, пояснил угрюмо:

   – Наверх поднимают не всех погибших… бывает, и не находят… редко. Так вот, они из глубины за нами следят. Их – не бойся. – И заорал: – Чего стоишь, идиот?!

   Впереди было чисто. Пара минут отчаянного бега – и они на кольце.

   Новичок оглянулся – пестрое небо погасло, и земля позади казалась обыкновенной – камни небольшие, рытвины, комья глины…

Значит, вот ты какая, Чаша…

   За мальчишками спускалась «клешня».

– Ты ранен? – подкатился к нему медработник.

– Нет, – буркнул Сверчок.

Но его все же забрали в санчасть – обработать царапины.

Альхели только сейчас осознал, как он выглядит. В зеркале коридора увидел – ужаснулся. Перемазанные буро-грязными разводами лицо и тело… и светло-голубые глаза, совершенно ошалелые. Будто из сумасшедшего дома сбежал.

   Разобрал смех – а вот посмотрите, дамы и господа, как это бывает, когда грязь и кровь! Вживую, не на стереоэкране, когда любимых артистов по три часа гримеры раскрашивают! Посмотрите – и поаплодируйте, вам такой полосы в жизни не одолеть!

   А ведь небось сердце подскакивает, и ахаете, когда любимая мышка подопытная в пропасть валится!

   Ну и подавитесь.

   Знал – все, что сказано в Чаше, посторонним не слышно. Видео передавать котловина позволяет, а звуки – нет. А на кольце металлическом, что поясом окружает Чашу – все слышно нормально.

   А еще знал – камеры круглосуточно следят за подростками, но сидят перед ними люди ленивые – в самом деле, что могут двадцать подростков выкинуть такого опасного? Без оружия, кстати – если рук-ног не считать. Ну, провинившихся всерьез накажут, конечно – разбитую голову всяко увидят. Опять же – звука нет. Если специально включать, можно что угодно подслушать. Иногда включают наверняка. А постоянно – зачем? Можно подумать, подростки что важное скажут. Только гомон бессмысленный, уши себе забивать.

   Наверное, наслушались хорошего о себе, вот и предпочли побыть глухарями, смеялся Саиф.

   Но все-таки Нат не рискнул о планах своих заявить во весь голос.

– Ты ведь хочешь отсюда смыться? – шептал он прямо в ухо, наваливаясь на плечо Альхели. Дыхание его щекотало ухо, и хотелось одновременно слушать внимательно – он говорил о свободе, – и отстраниться. В голосе Ната было… нечто неуверенное, будто он и сам лишь перед собой играл эдакого всезнайку.

– Ну?

– Бежать отсюда – бессмысленно, Мирах не раз говорил, а я Мираху верю. И не сговоришься ни с кем – за себя дрожат. Но там, наверху, лазарет, оттуда можно – только надо попасть…

– Ну и как же ты попадешь? Постучишься башкой о стенку, черепок и расколется? – Альхели не любил быть грубым, но этот мальчишка с ежиком волос и бегающими глазами не нравился… только он предлагал свободу…

– Зачем башкой? – почти обиделся Нат. – Надо вместе… Ты мне чего-нибудь сломаешь, я тебе…

– Ты с ума сошел. С переломом – бежать?

– Так не ногу же обязательно. Например, палец, – он опасливо покосился на собственные пальцы, будто они могли начать ломаться уже по высказанному желанию владельца.

– С пальцем тебя обратно спустят. Нет, не годится, – мотнул головой Альхели, глядя на Ната уже совсем заинтересованно. Вдруг спросил:

– А если палец ломать, почему со мной договариваешься? Это неприятно, но просто…

Нат тихонько втянул в себя воздух:

– Не… Не могу.

– Страшно? – подпустив в голос насмешки, поинтересовался Альхели.

– Да хоть бы и страшно! – окрысился тот. – Я ж тебе по-человечески предлагаю…

– А почему – мне? Я новичок, а тут у тебя много старых знакомых. С ними спасаться не хочешь?

– Какие они знакомые, – тоскливо сказал Нат. – Психи… Девок я в расчет не беру – те, мелкие, вроде Шары, сбежать не сумеют, а постарше – стервы редкостные… ну их. Я два месяца тут, насмотрелся. Не хочу больше. Так как, договорились?

Взгляд его бегал, то заискивающе останавливаясь на лице Альхели, то начиная шарить вокруг.

– Ничего я ломать не буду, – отрезал Альхели. – Ни себе, ни тебе. Себе – особенно. Еще  не хватало, чтобы с незажившим переломом вернули сюда и выпустили в Чашу…

– Да что ты, кому мы нужны? Вышвырнут, и бежать не придется…

– Тем более. Оказаться на улице калекой – ну уж нафиг…

– Тогда… – голос его совсем стих, и Нат едва не приклеился к губами к уху Альхели, шепча:

– У меня лезвие есть, я уж всячески изворачивался – подарили там, наверху…

– Зачем?

– Ну… порезать – это ж не перелом.

– Я спрашиваю – зачем тебе его дали?

– Дали? – он как-то весь сморщился, покачал головой: – Ну, просил я, и дали… Кому-то записи дарят, мне – это.

– То есть, кому-то захотелось развлечься, поглядев, как ты с этой штукой управишься. —

Альхели привстал, собираясь уйти.

– Погоди, – Нат вцепился в него. – Ну, чего ты? Это ведь шанс…

   Он показывал зажатый в кулак полукруг, из двух половинок – темной и светлой. Складной пластиковый нож, игрушка, считай… Альхели видел такие – за прозрачность они «стеклышками» назывались. Их нельзя было затачивать – потому и хватало раза на два-три.

– Шанс… Ладно. Только тебе я «стекло» не доверю, понял? Не хочу, чтобы ты натворил дел…

– Тогда прямо сейчас, да? – заискивающе спросил мальчишка, и вздрогнул.

   Вот и проверка на храбрость… и особо мешкать нельзя, еще спустятся сверху и помешают. Но по живому-то как? Особенно если это тело твое собственное.

   – Давай тебя, – неуверенно предложил Сверчок, а Нат испуганно головой затряс: не, ты первый…

   – Дурак. – Хотел было покрепче высказаться, но передумал. Можно подумать, сам он не трусит…

   Отчаянно зажмурился и полоснул по ребрам сверху вниз – было даже не больно, только горячее потекло по коже и пальцам. Нат тихонько охнул. Глубоко получилось… острое лезвие, не ожидал, что настолько. Альхели открыл глаза, покосился на дело рук своих и сказал довольно-таки кровожадно:

   – Ну, понял? Бери!

   – Нет, я не смогу, – теперь зажмурился Нат. – А давай ты? То же самое?

   Сверчок едва не выругался, тем паче, что рана заболела – жгучая такая боль, и кровь стекала на штаны. Со злостью он сжал «стеклышко» покрепче, испытывая желание голову этому Нату отрезать.

   – Ладно!

   И снова невольно закрыл глаза, мысленно представляя лист бумаги, по которому чертят карандашом. Услышал вскрик. Поглядел.

   Получилось совсем криво – поранить другого оказалось куда тяжелее, да и Нат, придурок, шарахнулся назад. Если бы не стена, совсем бы сбежал.

   «Хреновый из меня уголовник», – подумал Сверчок.

   А что еще думал и делал, запомнить не успел – слишком быстро спустилась платформа с охранниками, и обоих подростков туда втащили, не церемонясь. Мог бы запас известных ругательств пополнить – да не слушал почти. Растерян был, и удивлен – быстро же среагировали… значит, и вправду следят?

Здесь, наверху, настоящее небо. Только его не разглядеть – на окнах плотные жалюзи, и потолок выложен былым пластиком. Белое все… словно вырыта норка в сугробе. Да не холодно отчего-то…

Воздух тут был на диво безвкусным. Будто не только микробов убивали дезинфицирующие лучи, но и саму душу воздуха, отчего дышать им было скучно и даже противно. Альхели предпочел бы хорошенькую медсестричку – хоть поглядывать на нее, если уж откажется поболтать – но следил за его состоянием мрачный мужик с руками, как у гориллы.

   Нат не соврал – попытки задушевно беседовать с тутошними работниками, тем паче с охраной оказались бессмысленными. Безразличие, или страх – разницы никакой. Им – жить и кормить семьи.

Вытягиваясь на простыни, Альхели закрывал глаза и видел Ришу… коса болталась у нее за спиной, била по бокам при беге, и скоро во всем мире не оставалось ничего, кроме этой косы. Маятником – вправо-влево, вправо-влево, и к самому кончику подвязано острое бутылочное стекло.

За стенкой был Нат. Альхели не видел его, да и видеть особенно не желал.

А там, внизу, Чаша… При мысли о ней сосет где-то в желудке, и холодеют конечности.

Санитар принес еду на белом пластиковом подносе. Каша… на вкус ничего, но противная, скользкая. Там, в бытность свою Сверчком, какую только дрянь не жрал… ну, совсем-то дряни не касался, все же брезгливым был. Но по сравнению с этим… тут ведь все витаминизировано, блин, полезно для здоровья. А есть не хочется.

Хоть бы Ната увидеть, подумал.

– Не подскажете ли, как там себя чувствует мой товарищ? – предельно вежливо осведомился Альхели.

– Чувствует, – лаконично ответил санитар, и ушел, оставив Альхели наедине с кашей.

Тот откинулся на подушку, прикусил кончик ногтя.

А внизу сейчас получили еду, наверное, и часть сидит и жует, собравшись кружком, а кто-то сказал – отвалите от меня с вашей едой, и занимается своими делами, будто и впрямь есть дела неотложные. А Хезе – треплется наверняка, он даже когда жует, треплется. Вот ведь язык, помело… Их бы с Гамалем сложить и поделить пополам.

   Тоскливо. Солнечный зайчик не скачет – ползает по стене… Жалюзи твердые, не шелохнутся. И все белое, белое… неживой цвет. И синее – там, внизу – неживой. Тут все будто роботы – словно все самое яркое и неправильное вобрала в себя Чаша…

   Три дня прошли, на четвертый зашел санитар:

   – Пошли.

   – Как, меня уже вылечили? – делано-обиженно изумился Альхели.

   – Нет, еще пара процедур осталась. – Он очень сердито взглянул: – А потом тебя ждет теплый прием внизу… даже не представляешь, насколько теплый.

   – Ну отчего же. – Сверчок потянулся. – У меня богатое воображение, мне это сказали, отбирая сюда. Ну, двинулись.